Часть 2 Между небом и землёй Глава 3

К тому моменту, когда Есения появилась на крыльце, его слова проросли в моём мозгу сорняками тревоги. В мыслях вертелось: «Где же она? Вдруг с ней что-нибудь сделали, а я жду, вместо того, чтобы на выручку идти». И вдруг она вышла на верхнюю ступеньку. На расстоянии, по обыкновению расцветая безмятежной улыбкой, громко сообщила:
- Эти голоса! Они принадлежат жителям Ляда! Я узнала! – Девчонка, что с ней поделать! Книжек набрала и счастлива. Наконец, она была возле меня. - Высоким голосом говорит Алконост. Написано, что она не несёт людям зла в отличие от своей сестры Сирин. Она может слышать мысли, а Сирин влияет на них, причём, весьма дурно.
У меня отлегло на сердце. Словно и не волновался вовсе, включил старшего братца, с кем чаще всего отождествлял себя рядом с ней:
- Скажи нам, как твоя пусть не дозрелая, но уже женская логика вывела на поиски невидимых обладателей голосов, когда мы надеялись, что ты за это время нашла, что-нибудь про исчезающие деревни?
- Не иначе опять посмеяться хочется?
- Угу, - не стал я лукавить.
- Не в этот раз, - заверила она. - Всё связанное с созданием Чуди или даже отдалённо относящееся к тому времени изъято для чтения и изучения мудрецами. В хранилище ничего другого не осталось, кроме судебных процессов и высших существ.
- Ладно, всё равно ты - умница, - похвалили мы и вспомнили недавний спор, - а маленькие в накидках - это дети?
- Конечно. Только тот правдив, кто ещё не научился лгать.
- Устами младенца глаголит истина, - процитировал я народную мудрость.
- Это слова, написанные в главном зале на стене. Кстати, не все они люди. Игоша и ещё пять лесавок когда-то были в храме, но теперь они наказаны, привязаны к одному месту и даже времени, не растут и не понимают ничего. Люди приходят в храм только семь дней в году, а лесавки уверены, что каждый день. Жалко их.
Ох, не вовремя она этого Игошу вспомнила: не пройдя и пяти метров по дорожке, я вынужден был вытирать щёку от капель, которые полетели в меня с пригорка.
- Не хочу! – Игоша наверняка подпрыгнул, чтобы плюнуть мне в лицо жеваными лепестками, красного цветка. - Где пряник? – Он картинно проявился передо мной, капризно насупил широкий, усыпанный яркими веснушками нос.
- Отстань, нет у меня пряников!
- Пряни-и-ик! – тянул он противным скрипучим голосом.
- Я тебе русским языком говорю - нет у меня пряников.
- Языком, языком, русским, русским, - проворчал он как старичок и, спрыгнув на край дорожки, наклонился, стал по хомячьи срывать ртом траву и жевать набивая ею обе щёки. На противной рожице отразилось довольство, словно жевал он свой долгожданный пряник, потом в несколько прыжков, оказался около меня и, как я не прикрывался, зелёные слюни вперемешку с травой полетели в мою сторону, часть попала на одежду, шею и лицо. Я обомлел, соображая, что с этим гадёнышем делать. У меня бы рука не поднялась наказывать шкоду-коротышку. Я решил стерпеть, рукавом отёр лицо, вздохнул, развернулся и пошёл прочь с поляны.
- Не сердишься на Игошу? – он тянул меня за рукав, побуждая вновь остановиться. Есения не двигалась, глядя на мой натянутый рукав, хотя слышать и видеть сорванца не могла.
- Игоша прости нас за гостинец. Следующий раз два пряника принесу и леденец на палочке, хочешь?
- Девочка хорошая. Игоша на неё не злиться, - он отпустил мою рубаху и остановился. – Ты наказан. Ладушка дар забирает – будет тебе «русский». Будешь ты как пенёк глупый… глу… глу… катовижну! – завернул он непонятное слово, обгоняя меня опять, но теперь он спешил рассказать, как раскаявшийся шалунишка, неуверенно и стыдливо прятал глазёнки, пытаясь, что-то объяснить на каком-то языке. Я слов не понял, а он в сильном порыве, повторил отчётливо три слова и – «Ммуу», - чмокнул, изображая поцелуй губами. И опять – Пытакшха рапту баавлу… Ммуу! – чмокнул толстыми губами и, отпрыгнул в сторону с дорожки, встал на обочине, с видом двоечника отбывающего в углу наказание.
Есения не утратила возникшей после посещения книгохранилища весёлости:
- Полюбил тебя Игоша, - когда я ей стал жаловаться на её знакомца, она потребовала, чтобы я не прибумывал, встав на носочки, стёрла с меня зелёные капли. Она поняла, что я ребёнка не обижу и осмелела настолько, что отпустила шутку по поводу моей «широкой» внешности, удобной в качестве мишени. Я не мог придумать объяснение её хорошему настроению, пусть радуется, если хочет, изобразил лицом обиду не хуже Игошиной и попросил её продолжить невероятную историю моего спасения.
Накануне нашей встречи, она буквально не принадлежала себе, выполняла в точности всё, что ей внушили. На чёрной (мне пришлось домыслить про асфальт) дороге начертила знаки, отпугивающие злых духов или говоря «руна» она имела ввиду, что-то другое? Попытка остановить мою машину была полной самодеятельностью, так как после этого она пришла в себя, очнулась и просто не знала, что делать, вот и импровизировала, как могла. Остановила три машины - «блестящие повозки» если её цитировать,
- А Вы сидели в четвёртой и, как назло, не остановились! – Она говорила очень эмоционально, заново переживая своё путешествие в Явь.
- А кто же переход в закрытый для тебя мир обеспечил?
- Не имею представления, но наставница говорила, что помогут – это была очень точная и своевременная помощь. Что делать, прямо в голове моими мыслями было, а как Вас увидела пустота. Да ещё я записку в одной из книг нашла.
- Думаю, записку нужно отцу показать, - предложил, и она со мной согласилась.
Такрин вскинул голову, как мне казалось, тоже заинтересовался запиской, сказал мне что-то, затем, до него дошло, что я ни слова не понял. Теперь он общался только с Есенией. Почему они перешли на непонятный мне язык? Есения отвечала ему взволнованно, хотя я мог судить только по тону, что ей сделалось не весело. Мне стало обидно - не ожидал, что они так поступят. Носом чую: произошло нечто неприятное,  а они не хотят мне рассказывать.
- Что за необходимость в тайнах? – Перебивая Такрина, я остановил Есению за руку, когда мне надоело вслушиваться в странные слоги с большим количеством твёрдых согласных и шипящих.
Есения искренне не понимала о чём я:
- Какие тайны? Такрин спрашивал, почему мы на чужом языке говорим. Я его убеждаю, что он ошибается и Вы туда же?
Мы оба смотрели на неё с недоумением, она, ошарашенная, спросила меня, понимаю ли я её, а потом заговорила с Такрином на другом языке, а меня заверила, что задаёт нам одинаковые вопросы. Затем опять говорила с Такрином, выслушала его и начала объяснять:
- Он считает, что нас наказали. Отняли один из даров. Оказывается, после свадьбы супруги понимают речь друг друга, если они говорят на разных языках.
- Но ты по-прежнему можешь говорить по-русски?
- Возможно, частично забрали. Ой, не знаю! Так страшно! Что теперь будет?
- А может Игоша замешан? Он не просто так второй раз в меня плюнул. Ведь я сначала его без проблем понимал, а последние слова уже не разобрал. «Глу…катовишну» что означает?
- Похоже на слово «глупый», только непривычно как-то состыковано, словно из двух слов.
- Да, он именно меня глупым и назвал. А что значит «Пытаршха»?
- Не очень понятно говорите, что-то типа малышка-жена.
- А «рапту баавлу»?
- Не буду я это повторять! – возмутилась девушка.
Такрин прыснул со смеху. Есения смутилась.
- Что это значит? – потребовал я перевода.
- Не скажу.
- Он говорил непристойности?
Есения отвернулась, смущаясь.
- Вот паршивец! - сорвался я.
Такрин заговорил тарабарщиной. Есения ответила ему раздраженно, как мне показалось, с ним не соглашаясь.
Мы перешли Путь и вернулись в Марьинку. После роскоши храма, убогость и запущенность села усиленная шоком, вызванным последней неприятностью, вновь пробудили во мне желание бежать отсюда, даже обнаружил в душе готовность умолять «Алканафту» или как там зовут то правдолюбивое существо, которое решало отпускать ли меня домой.
Но депрессивное состояние исчезло также быстро, как и появилось: сначала беззубая улыбка мужичка на скамейке у калитки, множественное пусть не русское, но и так понятное «Здравствуйте» знакомых и таких простодушных селян и мне наплевать, что я в заднице мира – главное люди здесь хорошие!
И Паныч мне обрадовался, вышел навстречу, принялся что-то рассказывать. Шутка про горку булыжников, сгруженных людьми воеводы, видимо была не плохой – да, что толку, я её не понял. Заметив наши кислые мины, он заподозрил неладное. Такрин взял один камень, потом другой, этого хватило, чтобы сделать понятный ему вывод и он отрицательно помотав головой, дав понять -  чтобы он не задумал надежда не оправдалась. Я молчал, Паныч продолжил говорить со мной. Удивился безмерно, чего это я совсем не врубаюсь в местный юмор. Специально для меня новую байку приберёг. Досадно вышло.
- Я не понимаю, Паныч… - не выдержал я, и он оторопел.
Пришлось ему менять свои привычки, уже в который раз. Он, с явным неудовольствием снизошел до беседы с дочкой, прочел записку, о которой мы говорили у храма и выслушал её историю и перевела, что говорил я. В сердцах, отослал Есению к сёстрам, коронным «Брысь!», которое не спутать ни с чем, пусть и звучало оно совсем по-другому. Опять обратился ко мне и тут же скривил губы под усами, покосился в сторону комнаты девчонок, решая, не рано ли отослал переводчицу, махнул рукой, подавил тяжелый вздох и театральным жестом выразил нам приглашение к накрытому столу.
Я уплетал вторую тарелку картошки с мясом, когда Панычу пришла в голову срочная мысль, вынуждавшая обсудить содержание таинственной записки. Он сказал, что-то, показывая на буквы. Мой непонимающий вид, напомнил, что я «не бельмесы» и он, отшвырнув бумажку в сторону, под грузом неожиданной проблемы, сжал с силой кусок хлеба.
Из другой комнаты, куда хозяин поглядывал с раздражением, доносились всхлипывания. Для неискушенных девочек, чары Такрина оказались изматывающими. Гормональный шторм, накрывший их прошлой ночью, и стыдливость, давившая весь день осознанием непонятного помешательства, вызвали слёзы и панику, стоило нам заявиться в дом. Младшая, Кровинка лишь увидела темноволосого красавца в дверях - сразу зарыдала, за ней, две другие скрылись в комнате, и теперь горестно и обречённо плакали втроём. Страсти накалялись, я понял, что всё - накушался, и с сожалением поглядел на яблочный пирог. Сидеть и продолжать трапезу под скорбный аккомпанемент оказалось выше моих сил…
- Бррушикане тежомбит... – прошипел хозяин. То, что из собеседников у него остался только Такрин его сильно не устраивало. - Сейнэл! – гаркнул он.
На зов пришла Есения. Сказать, что я очередной раз удивился  - это ничего не сказать! Я скорее офигел, – «Это что же получается? Меня настолько от дара Лады переключало, что я не только слова, сказанные ими, как родные воспринимал, но и имена домысливал?».
Есения, точнее, как выяснилось Сейнэл, присела на стул. Когда Паныч кивнул на записку и стал браниться, я узнал, как ведут себя идеальные дочери: спина прямая, руки ладонями вниз на коленях, покорный взгляд на кончики пальцев и даже губы не поджаты, против ожидания. Как же она могла удерживать в глазах слезинки? Ааа… вот, и одна из них проложила мокрую дорожку по щеке.
«Не каменная ты, девочка. Но тебе моё уважение за выдержку. Да, воспитание у дивьих деток - позавидуешь! Заорал бы он так в Германии! Дочурка давно бы дверью хлопнула, набирая номер психолога из службы поддержки».
 На отца слёзы подействовали как новый раздражитель. Он покраснел, словно варёный рак, и с большим усердием накинулся с укорами.
«В чём она провинилась? Птицу слушала и о женихе мечтала?» - перебирал я предполагаемые причины упрёков отца, - «Не вовремя пряник потеряла?» - Только, не Игошины это проделки. Простил он нам пряник, даже помочь попытался - но поздно. Лада уже забирала свой первый дар. Он показывал мне, уже не понимающему слова, что поцелуем малышки-жены, можно, исправить, то, что было сделано. К тому же голос предупреждал, что нужно было ценить дары, а нет - получи проблемы. Вопрос в том стоит ли пробовать вернуть дар, если я собрался домой. А она в любом случае, оставалась с разгневанным отцом. Моё сердце не выдержало.
- Прекрати! на неё! орать! – оказалось сказанным на двух языках одновременно. Такрин встал, видимо для убедительности. Казалось бы, не в нашем положении права качать, однако отец замолчал на полуслове. Насупился, как мышь на крупу, наверняка, не высказанные слова давили на щёки изнутри.
Я решил, что один поцелуй хуже уже не сделает, кивнул Панычу респект, взял под руку его дочь и повёл в ту комнату, где ночевал в первую ночь.
Конечно, была угроза, остаться со сломанной шеей, если отец не открутил, то сам её мог сломать - «жена» у меня чуть выше локтя ростом, но эта мелочь легко преодолевалась: я оторвал Есению от пола и, прижав к стене, приник к её губам. Впервые в жизни я целовал девушку, не имевшую представления, как это делается даже в теории. Когда в четырнадцать лет, на своём третьем свидании я неумело слюнявил одноклассницу, она сказала, что я целуюсь как Патрик Суэйзи из «Грязных танцев», и я был не против подобного сравнения, хотя сам я в тот день для самообразования посмотрел «Принцессу цирка».
 Воспоминания прибавили мне нежности, хотелось оставить ей приятные впечатления от первого в её жизни поцелуя, и я призвал на помощь весь свой опыт. Маленький ротик и губы полные, сладкие словно конфетки, открылись. Под лёгкими ласками она расслабилась, хотя, как мне кажется, понимала, для чего я устроил столь чувственное отступление. Не позволяя себе ничего лишнего, я переключился на её щёки и запечатал напоследок её улыбку поцелуем, так сказать «контрольный в губы».
- Как ты думаешь, помогло?
- Не знаю…
- Скажи, что-нибудь, по-вашему.
- Но… я не различаю ваш или наш.
- Не различаешь? – Я решил поэкспериментировать и подтвердить одну из своих догадок, для этого, без предупреждения, заговорил на немецком, - Du fuhlst du nicht den Unterschied zwischen den Worten der Muttersprache und anderen Sprachen? (Ты не чувствуешь разницы между словами родного и других языков?)
Её «Nein» сопровождалось подробным объяснением, что она сама удивилась, когда мы с Такрином сказали ей, что друг друга не понимаем. Оказалось – девчонка до сих пор совершенно уверенна, что все на одном языке разговаривают.
Я мог бесконечно удивляться этой необычной девушке, излагавшей свои мысли на чистейшем немецком и не подозревавшей об этом. Как он ей был к лицу! У меня крышу снесло от восторга, как она легко, без акцента сплетала предложения. Девчонка с косичкой, в простеньком платье, а шпрехает, как коренная немка. Есения была самым изумительным чудом из Чуди.
Я опять её поцеловал. Не ради возвращения дара, а потому, что она вызвала во мне сильное желание сделать ей приятно. Видимо мне это не удалось. Она держалась за мои плечи и со вниманием послушной школьницы, впитывала мою не сдержанную ласку. Я не почувствовал той самоотверженной откровенности, с которой она утешала меня под деревом, а сравнение со школьницей значительно охладило мой пыл.
- Скажи мне как тебя зовут?
- Есения.
- Нет, отец называет тебя иначе. Попробуй сосредоточиться, как отец тебя назвал?
Ей было не понятным, что я от неё требую.
- Есения, - повторила она.
- Постарайся отличить… - попросил я, – «жена-малышка», «пытакшха». Чувствуешь, звуки разные. Повтори медленно, обдумывая каждый слог… «же-на ма-лыш-ка», а теперь «пы-такш-ха».
Повторяя слова по слогам, она изменилась в лице и посмотрела на меня изумлённо.
- Слоги… разные…
- Правильно. Теперь, скажи, как тебя отец из комнаты звал.
Она, не задумываясь, собиралась выпалить «Есения», я остановил её, поднеся указательный палец к её припухшим губам и опять напомнил о слогах, и наконец, она смогла перейти с языка собеседника на другой, не используемый сейчас:
- Сей-нэл? – вымолвила с сомнением.
- Молодец. Вспомни, как отец воеводу называет.
- Нла-но-мы-тиш, - мы улыбались довольные успехами.
- Сенечка, по-моему, совет Игуши дар не вернул. Придётся Панычу и дальше с Такрином шутить.
Она кивнула, соглашаясь, и подавила смешок в ответ на мою шутку.
- Ты солгала в храме ради меня, - напоминание неимоверно смутило девушку. Она вырвалась из моих объятий и отошла в сторону. – Я не знаю, как нам поступить.
- Что Вы хотите услышать?
- Чего хочешь ты?
- Вы уже слышали, что я беду чувствую. Я не брошу родителей, когда зло рядом.
- Ясно… - к чему говорить, что тут не останусь? Я взял коробочку со стола, - Это серёжки. Тебе купил. Возьми, пожалуйста, - попросил я.
Она обернулась, осторожно коснулась моей открытой ладони, принимая подарок.
- Спасибо, - тихая благодарность, вызвала во мне прилив грусти.
– «Я буду лишним воспоминанием в её жизни, как и эти серёжки» - подумал я, глядя на её непроколотые мочки.