Часть 2 Между небом и землёй Глава 4

Глава 4
Звон колокола собирал жителей Марьинки на площади. Справа от нас образовалась группа любопытствующих, а паренёк-звонарь продолжал терзать железный язычок, выполняя свою задачу на совесть - собрать как можно больше зрителей.
- А новости послушать все собрались, - чужое любопытство всегда меня бесило.
- На то и рассчитано. Они свидетели: чужой позор – другим в назидание, - тихий шёпот не сгладил витающего между нами всеми напряжения. Позор – казалось, определение совсем не подходящее к семье, в которой я жил.
- Разве ты преступница?
- Не виновных в суд не вызывают.
Отец семейства заворчал. Не мог смириться, что час икс уже близко? Или не способный поржать над его остротами «родственник» стал в тягость? Он скривил кислую мину, от чего усы закрыли нижнюю губу. Скорее всего, ему, как и мне не нравилось присутствие посторонних. Он был мрачнее тучи, смотрел вокруг сурово, и если не смог разогнать всех взглядом, то уж предупреждал точно – «Не разговорчив я весьма!»
Его суровость не подействовала. Мужики ему доверяли, он был вторым человеком после старосты, а в отсутствии первого, запершегося после похорон сына в собственном доме, оставался единственным, кого они признавали властью и обращались главным образом к нему, выясняли, по какому поводу собрание.
– «Его-то не посмеют попрекнуть. Другое дело – Есения», - предположил я с сожалением, отходя в сторонку.
Мрачный вид Паныча отогнал только, нас троих: Такрин облокотился на забор, встал подальше от всех, Есения держалась ближе ко мне.
- Они не понимают, что происходит, - подтвердила она мои предположения. - Мы уже и не помним, когда к нам стрихшы наведывались.
- Вернись к отцу. Ему нужна твоя поддержка.
- Нет, дочка же – не поддержка. Он смущается оттого, что я сюда пришла. - Она впервые назвала отца в третьем лице не папенька, а «он». Что это: взросление личности или предчувствие охлаждения отношений в семье?
Мысли одна неудобнее другой. Стоять в ожидании неизвестно чего стоило мне невероятных усилий. На самом деле, я сам настоял прийти сюда раньше, чем служитель из храма начнёт бить набат. Зачем спрашивается. Лучше ждать, чем догонять: боялся, вдруг объявление вердикта случится без меня. Сразу после ужина засобирался домой, бросил в свою сумку пару вещей, оказалось, что больше и собирать нечего. Попросил Есению пойти на площадь, быть мне переводчиком. Она ответила, что пошла бы и без моей просьбы, только бы отец не запретил.
Несмотря на заметную неприязнь по случаю присутствия дочки в «мужском деле», своё мнение Паныч оставил при себе, кивком головы дал нужное разрешение и больше на нас ни разу не глянул – обиделся, может на меня, а скорее всего сразу на всех и на судьбу заодно.
Такрин хотел перебраться в Явь не меньше, чем я. Хотя по внешнему виду у него эмоций вообще не было. Я глянул на него - кремень, а не человек! Стоит столбом, руки в замок на груди, взгляд равнодушный, отсутствующий. Ни за что бы ни поверил, что этот мужик тридцать минут назад повторно налетел на кулак Паныча за то, что уговаривал Есению пойти с «мужем» в Явь. Она возмущалась не меньше отца, его наглость не укладывалась в голове.
Какое ему дело? Ну, взял его прицепом с собой. Это не давало ему права соваться не в свои дела. Услышав рык Паныча, я спешно вернулся в гостиную. Такрин поглаживал челюсть, треснувшая губа изогнулась в подобии улыбки, от чего капля крови выступила на ране. Есения вцепилась мне в руку. Сбивчиво затараторила оправдания отцу. Когда узнал, за что красавчику досталось, захотел добавить. Остановило то, что он не собирался защищаться: вытер кровь, пожал плечами, потом примирительно развёл руками, словно абсолютно искренне не понял за что с ним так грубо. Такому «ангелочку» и хозяин со второй не смог врезать. Странный он парень – сам себе на уме. Теперь, когда я в одночасье перестал понимать их речь, мне ничего не оставалось, как верить словам Есении. Хотя, существовала вероятность того, что Такрина просто не так поняли.
Сколько не жди, а самое неприятное всегда случается пугающе неожиданно. Послышался шелест мощьных крыльев, стрихша пронёсся над головами, заставив пригнуться от устрашающего вида теряющего высоту ящера. Взмахи огромных крыльев подняли сухие былинки сена и пыль с земли. Я прищурился, защищая глаза от мусора. Возникло ощущение, что ожил эпизод с вампирами и с оглушающим звуком хлопающих крыльев массивная туша, утяжелённая ношей, спустилась прямо в середину рассыпающейся толпы. Крепкие лапы впечатались в землю, утомлённые перелётом мышцы уронили тяжёлые крылья, пальцы с тёмными когтями разжались, опуская на землю мужчину.
Человек, с круглыми линзами очков на лице, выпрямился, поправил одежду. Летать в «объятьях» стрихша никому бы не понравилось, но вероятно, боссы-небожители не позволяли «средневековому ботану» ходить пешком, дабы не испортить расшитое золотом длинное одеяние. Яркий бесформенный балахон висел на нём, как платье взрослой тётки на ребёнке. Очкарик развернул свиток и, чрезвычайно важный в исполнении своей миссии, стал читать белиберду, точнее - мой приговор. Он читал ни на кого не глядя, бубнил что-то, как выученный урок, к кому обращался - не понятно.
Мне могла помочь только Есения. Я не знал, что и думать. Смотрел то на «ботаника» в платье, то на неё. С первых слов, сжавшись в комок от волнения, она превратилась в слух и сразу пересказывать, нескончаемый, торжественный лепет не торопилась.
Я пережил несколько противоречивых приливов желчных измышлений: нетерпеливость требовала информации; благодарность к маленькой, смелой девочке дважды встававшей на мою защиту будило тревожные предчувствие; гордость стонала от осознания моей неполноценности, забывшего вдруг местный язык; а подозрительность наполняла недоверием ко всему женскому полу, - «Пусть и молодая, но ведь как можно в такой момент доверять девчонке, в чьей полной власти я, по сути, находился? Задумай она объявить мне «своё» решение суда, и не узнаю я правды, пока снова не выучу дивий язык». - Так, что существовала угроза несколько лет прожить «счастливо» в Марьинке.
Есения пихнула меня локтем,
- Подойдите к нему.
Я послушно приблизился к глашатаю и получил от него стеклянный флакончик, полную копию того, что днём обнаружил в кармане и предлагал отдать Игоше. У меня возникло чувство дежавю. Молча, я покрутил в руках пузырёк, вслушиваясь в незнакомую речь, пытался вспомнить, где же всё-таки раздобыл первый.
- Подайте ему руку, - тихонько подсказывала Есения.
Глашатай нарисовал пальцем «сороку-ворону варившую деткам кашу» у меня на ладони, чётко что-то проговаривая. Последнее повторил дважды, требовательно глядя на меня.
- Выпей и узри, - услышал я перевод. Откупорил крышечку и, не пробуя на вкус, одним глотком, залил в себя прозрачную жидкость. Внутрь меня попала редкостная гадость. Напомнило, как приобретя машину, на вкус выяснял содержимое радиатора, чтобы убедиться, что залит тосол. Так вот – та противная сладость тосола показалась бы мне сахарным сиропом. Ощущение жгучей жидкости в желудке вызвало тошноту, закрытый рот наполнила горечь, приторность и жар заваренного вместо чая, перца. Я выбросил пустую стекляшку. Мелькнула мысль, - «Отрава!». Сочувственный взгляд Есении тревожил не детской печалью. Её зелёные глаза темнели на контрасте с побледневшим лицом. Нечего было и гадать, она, прощалась со мной. – «Неужели умру? Может два пальца в рот, пока поздно?»
- Есе...ния, - позвал я хрипом, сдавленным комом горле.
Она шагнула ко мне. Я протянул руку, нуждаясь в её поддержке как никогда. На ладони чернели тонкие линии, сливаясь в один знак. Возможно подобную руну приносила в Явь Есения?
«Она меня успокоит, скажет, что это значит».
Но зачем-то, вмешался отец, взял её за руку и потянул за собой прочь из толпы.
Ни слова на прощание. Эмоциональные переживания потеснили физическую боль. Он знает приговор для нас обоих и… не моего наказания нужно бояться. Что же уготовано его дочери за самонадеянность? Явно, что-то посерьёзнее остывающего жара в животе. Иначе, почему земляки смотрели на них с таким сочувствием.  Один из них похлопал отца по плечу, сделал несколько шагов следом, слова поддержки уже готовы сорваться, когда сердитый взгляд поверх затылка дочери, пресёк открытое выражение жалости. Паныч развернулся и повёл дочку в сторону дома, неспешно, словно раздавленный новостями.
Меня не отравили, но ощущение было такое, что лучше бы прибили сразу. Такрин дал понять, что избавляться от содержимого желудка нельзя. Хватая ртом воздух, я держался из последних сил. Внутренности продолжало печь как на сковороде, несмотря на то, что я уже довольно долго брёл за Такрином. Когда мне бывало особенно тяжело на душе, я спасал себя долгими прогулками. Но сейчас я не просто шел, я уходил от неизвестности в неизвестность.
«Что очкарик говорил на площади? Куда ведёт меня Такрин?» - Вопросы о собственной судьбе утонули под грузом непонятного мучительно-горького сожаления. – «Что уготовили глупой девочке? Век быть одной? Возможно. Паныч не позволил со мной заговорить. Боялся слёз? истерики? Сомневаюсь. Он лучше меня знает – Есения не стала бы плакать на людях».
В размышления ворвался Такрин. Он показал на скалу, что-то спросил, затем, схватив за рукав рубахи, потянул меня дальше, стал тыкать пальцем куда-то в лес и повторять один и тот же вопрос.
Я покачал головой, не имея представления, что он от меня требует. Мы подошли к медвежьему малиннику, я вспомнил его как ориентир – через сотню метров начинался Путь. Колючие заросли соседствовали с высокой травой и деревьями.
Вглядываясь по сторонам, я вертел головой, старался разглядеть в воздухе что-нибудь похожее на рябь Пути. Такрин не выдержал, тщетно пытаясь мне втолковать какую-то простейшую в его понимании вещь, от бесполезных слов он перешёл к графическому рисунку. С усилием проведя подвернувшейся под руку щепкой, на утоптанном грунте он вывел бороздку и провел несколько перпендикуляров в одну сторону. Повернув туда лицо, поставил ладонь над глазами, выразительно как в танце морячок изобразил поиск далёкого берега, по другую сторону от разделительной полосы появились небрежные росчерки, означавшие – мне туда смотреть не нужно.
Необходимость вертеть головой отпала. Часто моргая от напряжения, старался разглядеть любую странность или признак из моего мира, который мог бы находиться слева от дороги. Я переживал всё больше: адскую смесь проглотил, а вот «узреть», похоже, не смог. Сумерки растворяли лесные тени, да и сама дорога вскоре заканчивалась. Дальше придется тащиться по лесу, но как долго? – «Хоть бы палкой-копалкой нарисовал, что я должен увидеть!» – от напряжения резало глаза, но я продолжал всматриваться в остывающую после дневной жары зелень леса, пока, наконец, за ветвями деревьев, удалось разглядеть проблеск света. Белый луч осветил гладкую поверхность и тут же погас. Память дорисовала фары автомобиля.
- Нашел! Дружище, я вижу дорогу!
Такрин улыбнулся, понимая без перевода причину выплеснувшейся внезапно радости, хлопнул меня по спине, подталкивая к цели, показал, что осталось коснуться ладонью земли и переход наш.
Мы свернули с дорожки, спустились по пригорку вниз. Стоило пройти от дорожки к малиннику, затем метров пятьдесят по кустам, а дальше через открытую площадку похожую на луг и мы в Яви. Темнело быстро, нам пришлось поторопиться из опасения потерять мимолётный ориентир. Тем временем, впереди, отделённая от нас редеющим лесом и опушкой, другая машина на миг осветила автостраду.
Дорожка осталась позади. Кусты и берёзы, темнеющее, украшенное редкими, ранними звёздами небо над Чудью, но я уже распрощался с этим миром. Представил, что меня лишат памяти, чтобы я не смог бы вспомнить, где продал свои часы или вообще не вспомнил, что они у меня были. Я почему-то подумал, что мог бы очнуться в своей машине и запросто, вернуться к матери с микроволновкой. Нет. А как же нож в моей сумке? А Такрин?
- Ну, что добро пожаловать в мой мир!
Такрин хоть и не понял моих слов, улыбнулся шире, поравнялся со мной и пошел рядом.
- Стой! – Я вытянул руку в сторону, притормаживая Такрина.
Мы резко остановились, почувствовав, как с каждым шагом всё заметней содрогается земля под ногами.
- Что происходит? – Мой шёпот был перекрыт удалённым рокотом скрытой стихии. Вибрация стала заметной глазу, от её силы нас отклонило в сторону, будто на невидимом эскалаторе - встали на ступеньку и сразу отъехали на полметра. Движение земной поверхности, сопровождаемое гулом, заставило нас присесть на месте. Я упирался рукой в пригорок, за которым осталась дорога из Марьинки. Отдалённый грохот, словно разряд неба, оглушил новыми раскатами. Крупная дрожь под ногами подбрасывала нас, как мячики. Треск камня, усиленный звуком схожим со стоном измученного великана вызвал боль в ушах, которая, распространялась по челюсти до самого горла. Казалось, что ещё немного и сам гигант появиться над лесом, чтобы раздавить нас до конца.
Нам повезло ещё меньше. В отдалении, я заметил не сказочного богатыря, от которого можно было бы попытаться удрать, а тягучие сгустки тёмной субстанции, изливаемые провалом в земле. Прозрачные, тягучие тени, не привязанные к свету и предмету-хозяину, они метались, наталкиваясь друг на друга, словно проверяли свои возможности. Тихое шипение, сменило мимолётную, обманчивую тишину. Огромная раскалённая сковорода жгла воду в опасной близости от нас. Я представил, как плавиться камень, образуя гладкие стенки бездонного провала. Запахло гарью: сероводород смешанный с вонью палёной органики.
Тени, меняя очертания, двигались с невероятной скоростью. Сгусток темноты, как оторванный от общей массы лоскут, отлетел к зарослям и превратил в пепел небольшое деревце. Перед нами из отделившейся, бесформенной субстанции образовались очертания головы с тёмными провалами глазниц. Необъяснимо устрашающее Нечто застыло в метре над землёй, вытянуло шею и повернулось пустым черепом в нашу сторону, похоже, оно принюхивалось сквозь дырки на месте носа.
Я замер. Страх парализовал моё сердце. Спасая меня, главная мышца остановила ток крови, внушая надежду, что нас не заметят. Без сомнения, стук сердца возобновился скорее, чем хотелось бы - простая физиология, сработавшая на руку хищной тени. Недостаток кислорода душил каждую клетку, взывая к вдоху. Выкатив глаза, сидя на корточках, я сдерживал дыхание, считал про себя, - «сорок пять, сорок шесть…». Считанные секунды отмеряли исход наших жизней. Под стук крови в висках, я наблюдал, как тень со скоростью молнии двинулась к нам.
Треск сломанной ветки скрыл два тихих вдоха. Бестелесная тварь заметалась, сменила направление, отлетела и вновь зависла, развернув подобие головы в сторону новых звуков.
Учуяв добычу, смрадный дух уже не обращал внимания, что десяток его сородичей, в шипящем восторге, как ведьмы на шабаше, скрылись за пригорком, оставляя слой серого пепла на месте деревьев и кустов.
Трансформация полупрозрачной субстанции пугала: мутные, тёмные сгустки сливались с цветами вечернего леса, выпячивались, образуя очертания сегментов тел животных и человекоподобных существ: тонкие конечности, похожие на паучьи лапы и несколько голов с пустыми глазницами, которые обозначились как отдельные части, тут же срослись в одну широкую, открытую пасть. В следующую секунду тень образовала две костлявые руки. Её манил шорох листвы и частые шаги, приглушенные травой.
На лесную полянку выкатился медвежонок. И, правда, малина-то – медвежья!
Трёхпалые, полупрозрачные конечности вытянулись в направлении новой мишени. Глупый первогодок не заметил угрозы, в нескольких метрах от него. Спелая малина, передавшая сладость лета языку непуганого лакомки, была его последним ощущением, когда тень, как ядовитая шаль, укутала зверя целиком, молниеносным, бесшумным броском вобрала в себя и, удаляясь, вернула лесу горстку легчайших хлопьев пепла и вонючую гарь. В лесной чаще зарычала медведица. На её зов вместо медвежонка отправился смертоносный дух.
Медлить больше нельзя. Я потянул Такрина за собой. Он стал упираться потому, что его уводили прочь от дороги, где промчавшийся автомобиль вновь осветил автостраду.
- Такрин, - он не узнал своё имя, но я должен был его убедить. От его помощи зависели жизни людей. Схватил его за плечо, успокаивая взглядом, когда он начал маячить, показывая руками в сторону дороги с далёкими огоньками фар.
-  Нла-но-мы-тиш, - вспоминая имя воеводы на местном языке, я выговаривал медленно каждый слог. Страх перепутать имя или смертельная опасность от встречи со злобными духами, сжимали горло. Мой голос пропал, и последние звуки я выдавил из себя сиплым шепотом.
Одна надежда - смекалка Такрина, и она оправдалась. Пара секунд на замешательство. На его лице сожаление сменилось привычным смирением. Теперь, он отпустил мечту о новой жизни, принимая то, о чём я его попросил, показывая в сторону Пути.
Он кивнул на прощание и, произнеся название (я очень надеялся, что прозвучало Царь-Град), перешел Путь.