Глава 30, часть 2 Боль

  Беги, Джейн, беги! Такова моя первая мысль, которая доводит мой мозг буквально до бешенства. Поступок нормален, возможно, для обычной женщины, но не для меня. И крайне труслив для Охотницы.
 Я стою, едва удерживаясь на слабых ногах. Колени дрожат. Эмми что-то мне говорит, но я уже не слышу ее.
 Я вся – сосредоточение звуков и запахов. Втягивая лихорадочно воздух в легкие, я только подтверждаю свои предположения – Грейсон здесь. Он совсем рядом и мне начинает казаться даже, что я слышу, как хрустит листва у него под ногами.
 Когда впервые после битвы Александр пришел ко мне лично, злой, как черт, мое сердце готово было выскочить из груди и упасть в его холодные ладони. Сейчас же оно попросту остановилось и не бьется. Мне начало казаться, что я умерла и пока не знаю, куда попала – в Рай или в Преисподнюю.
 На улице сыро, небо куксится, как ребенок, которому не дали желаемую игрушку, да и ветер типичный для этой поры года, пронизывающий, но мне так жарко, что раскаленные угли, кажется, будут для меня теплым ужином, не более.
 Я вся горю, от макушки до пяток и ветер доносит до моих ставших совершенно чувствительными ноздрей, его приторный аромат, смешанный с запахом виски. Он безумно действует на меня, этот проклятый кровопийца. Меня охватывает такое неистовое желание, что внутри все сжимается и ноет, еще немного и завопит от боли. Чувствую себя не просто голодной, но изголодавшейся, а ведь еще сегодня ночью развлекалась с тем нежным ангелом, почти ребенком.
 Оставив подругу позади, я бегу вперед, ведомая этим манящим ароматом, ничего не слыша и не видя вокруг. Александр где-то рядом, ходит по этой роще, и, возможно, как и я собирает листья в букет, я ведь убедилась, что он довольно сентиментален, не смотря на свою вампирскую природу.
 Я преодолеваю кочки и узкие тропинки, миную старые деревья, уже совсем позабыв об Эмили, ровно как и обо всем  живом на свете. Сейчас для меня существует только этот прекрасный потрясающий, изученный мною до мелочей, запах и больше ничего.
 В висках пульсирует только три слова – банальных, простых для кого-то, но для меня совсем новых, неизведанных – я люблю его, люблю.
 Теперь, когда он где-то здесь, рядом, близко, это стало еще очевиднее, чем раньше. И ничего я с этой любовью не сделаю, даже если сама выброшусь из окна, или брошусь под копыта  лошади.
 Я умру, а эта любовь, эта одержимость им останется навсегда. Куда бы я не бежала – от нее не убежишь. Где бы не пряталась – не спрячешься. Как бы не пыталась забыть – не забуду. Теперь во мне только окрепла уверенность, что чем больше я противлюсь этому чувству, тем сильнее оно разгорается во мне. Это проклятая любовь скрутила сейчас мои внутренности и не дает мне дышать.
 И вот его аромат становится настолько близким, что я на минуту останавливаюсь, понимая, что колени дрожат, как у человека с сильной лихорадкой. Лишь секунда отведена мне, чтобы перевести дыхание и угомонить дрожь в ногах.
 И снова этот дурманящий запах бьет в мои ноздри, опять мучает меня, еще сильнее, чем прежде. Я напряженно вглядываюсь в темноту, благодаря Дракулу за возможность видеть острее, чем обычные люди.
 Я увижу его, даже если у меня лопнут капилляры. Увижу даже если потом вдруг резко ослепну. Я приваливаюсь к старому дубу, который тянет ветви к небу, и ищу его взглядом.
 Так и есть, чутье не подвело меня: эту высокую подтянутую фигуру я узнаю из миллиона других. Он идет в сером костюме, франтовитый, как всегда, а мое воображение рисует мне кубики на его животе, родинку на шее, шрам под ключицей, и завитки волос на груди. Я знаю его как карту, знаю его вкус, запах, шелк его кожи и аромат волос, каждую точку на его теле, каждый оттенок во взгляде. И все это я не просто люблю. Теперь совершенно очевидно, что я одержима этим.
 Он приближается и  внутри меня словно взрыв какой-то происходит. Мои уста сомкнуты, но я кричу всем своим сердцем, выкрикиваю его имя. Если бы можно было остановить время, чтобы быть рядом с ним, я бы это сделала с превеликим счастьем.
 Но меня ждет крайне неприятный сюрприз, как только я могу разглядеть его ближе. Мне так больно, что я перестаю контролировать злые слезы, бегущие по моим щекам. Потому что Александр не один.  Рядом с ним вышагивает со своим саквояжем его докторша, мисс Мина Мюррей.
 О, небеса, за что мне это? Я бы ни за что не отважилась подойти к нему ближе, и не потому что это унизительно для меня – я просто элементарно боюсь его и не хочу быть похороненной в лесу, уничтоженной его зубами и растерзанной на куски. Он зол и винит меня в том, что я оскорбила его дражайшую возлюбленную. Если бы не этот страх, я знаю – валялась бы уже у него в ногах и наверняка целовала бы колени. Моя гордость и самоуважение были окончательно погребены в тот вечер, когда он залетел ко мне через окно и едва не задушил.
 Но мне не то, что нельзя мечтать прикоснуться к нему, мне даже отказано в счастье видеть его в одиночестве, только расхаживающим с этой докторицей под руку.
 Она флиртует, счастливо смеется, надувает кокетливо губки, словно выпрашивая его поцелуй и кружится по лесу, как дурочка. Глупая гусыня, а не девушка, хоть и доктор. Боже, и это ЕЙ я отдала единственного человека, который был мне нужен? Это ОНА отняла у меня такого роскошного мужчину, как Грейсон?
 Начинает монотонно накрапывать дождь, словно сама природа приказывает мне уходить, перестать, наконец, себя мучать, но я словно прикована к этому старому дубу цепями – не могу пошевелиться, сделать и шагу с места, в которое вросла.
 Я перевожу свой взгляд на него. Только сейчас заметила, что губы болят.
 Наверняка, опять их искусала. Но меня это вовсе не волнует. Я смотрю на него не мигая, уже и слезы из глаз просто градом льются. Мне плевать. Если сейчас хоть на минуту закрою глаза, навсегда потеряю его, пропущу и без того редкий теперь момент, когда могу любоваться им, пусть и тайно, издалека.
 И тем самым только усугубляю свою вопящую, клекочущую в груди, прыгающую по всему телу, адскую боль.
 Я могу стерпеть все – его пальцы на моей шее, перекрывшие мне дыхание, танец на помолвке, увидев который мне захотелось бежать в Антарктиду или провалится сразу в Ад, этот ее милый хохот, адресованный ему, но того, что произошло сейчас – нет.
 Он расстилает на земле свое пальто, и подняв ее на руки, укладывает туда, словно бы это кусок тряпья, а не его верхняя одежда с иголки.  И она змейкой ползет вниз, покорная его рукам, подставляя шею его губам (ах, как же хочется, чтобы он ее обратил немедленно в себе подобного и пусть эта маленькая дурочка мучается). Но нет, он только нежно целует ее шею, и ласкает языком шейную впадинку.
 ЧТО ЖЕ ТЫ ДЕЛАЕШЬ, ГРЕЙСОН? НЕ НАДО ТАК СО МНОЙ, думаю я, уже давясь слезами. Они горькие и я перестаю слизывать их с губ.
 Я порываюсь уйти, но какая-то сила словно пригвоздила меня к этому месту, к этому пригорку и привязала к дубу. Я вцепляюсь в него крепче, царапая когтями кору, как дикая кошка. Он, конечно, этого не увидит, но от этого больно не меньше.
 ОСТАНОВИСЬ, ГРЕЙСОН, ХВАТИТ, Я ЗДЕСЬ, Я ЭТОГО НЕ ПЕРЕНЕСУ!
 Ему плевать на мольбы моего сердца, он глух и слеп, хоть я только и мечтаю, чтобы он почувствовал, что я здесь и перестал так меня мучать. Вместо этого он гладит ее щеки так, как никогда меня даже не трогал – словно бы она пушинка, как будто она – воздух, которым он дышит.
 ПОЧЕМУ НЕ Я, ГРЕЙСОН, ЧЕМ ХУЖЕ Я, РАЗ ТЫ НИКОГДА ДАЖЕ И НЕ ПЫТАЛСЯ ПРИКОСНУТЬСЯ КО МНЕ ТАК?
 Мина смеется звонко и беззаботно, пока он по очереди целует ее пальцы, прикусывая и облизывая, как будто это конфеты.
 Я скручиваюсь в болезненный комок. Тошнота подступает ко мне все ближе и я уже почти готова вырвать все содержимое своего желудка на землю, но вовремя зажимаю рот обоими руками. Хотя делаю я это, скорее, чтобы не завизжать.
 Их пальцы переплетаются в каком-то танце и она что-то весело щебечет, эта странная девушка с оленьими глазами. Он так счастлив, что я уже снова не верю, что передо мной кровопийца. Разве нечисть может так светиться? Как будто он фосфора наелся.
 Юбка безнадежно утонула в грязи, ну да ладно. Самое страшное то, что именно я, я одна, тону в грязи, что мне какая-то юбка.
 Уже побагровевшая от боли и слез, я посылаю сигналы в его мозг, бесполезно пытаясь пробиться к нему:
 ПЕРЕСТАНЬ, АЛЕКСАНДР! НЕ НАДО ТАК СО МНОЙ! ПОЖАЛЕЙ ЖЕ ЖЕНЩИНУ, КОТОРАЯ ТЕБЯ ТАК ЛЮБИТ. НЕ НАКАЗЫВАЙ МЕНЯ БОЛЬШЕ, ЧЕМ УЖЕ НАКАЗАЛ, ПРОШУ!
 Я вымаливаю у него пощады, как нищенка на паперти просит кусок хлеба, каждый день рискуя умереть от голода. Но мольбы бесполезны – он слеп и глух. И слишком увлечен своей дамой сердца.
 Я уже почти ничего не вижу от пелены слез, атаковавшей глаза, но знаю, чую по запаху, что они там. Я искусала себе губы и изгрызла все ногти на руках. Надо же, проснулась давняя привычка, за которую меня еще мать наказывала. Однажды даже крепко выпорола меня и не давала есть весь день. Зато ее наука сработала и я с тех пор никогда даже не прикасалась к своим ногтям. И тут – опять грызу, будто и не было тех долгих лет забытия.
 Я, наверное, все могу стерпеть на самом деле, но только не вид того, как счастлив тот, из – за которого так несчастна я. И делаю все, всячески закрываю себе рот, чтобы не заорать.
 Парочка прижимается друг к другу, лежа на поляне на его пальто и строит счастливые планы на семейное будущее. Они строят планы, пока я здесь рыдаю, не смея даже пикнуть. Что же за жизнь такая, жестокая, странная и бессмысленная?
 АЛЕКСАНДР, КАК ЖЕ ТАК? ПОЧЕМУ ТЫ ОСТАВИЛ МЕНЯ ОДНУ В ВЕЧНОЙ НОЧИ УМИРАТЬ БЕЗ ТЕБЯ? ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ ДЫШАТЬ БЕЗ ТЕБЯ? КАЖДАЯ МИНУТА ЖИЗНИ БЕЗ ТЕБЯ – ПЫТКА.
 Они встают и уходят, кое-как оттряхнув его пальто и звонко смеясь.
 Я подаюсь вперед всем телом, в немом молчании тяну руки к ним и заламываю их.
 ЛЮБИМЫЙ МОЙ, НУ Я ЖЕ ЗДЕСЬ, ОБЕРНИСЬ, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!
 Но он уходит, даже не обернувшись, не посмотрев в мою сторону. Он не со мной. Хотя так близко. Он с ней.
 Тяжело поднимаясь на ватных ногах, я кое-как пробираюсь вперед. Раненная ступня вдруг начинает саднить, но самая страшная боль – боль в сердце, которая не то, что не утихает, а только распаляется сильнее с каждым мигом.
 Я почти ничего не вижу, только упрямо качаю головой из стороны в сторону, не в силах поверить в реальность увиденного.  Меня трясет и шатает из стороны в сторону, как дерево в бурю. Да внутри меня и так буря.
 Как же так, любимый? Пока я здесь страдаю одна, пока желаю тебя, пока мой воздух отравлен твоим не присутствием, ты наслаждаешься жизнью с другой? Она греется под твоим солнцем, пока я слепну в темноте и замерзаю от лютой зимы? Жар бросается мне в щеки и разливается по всему телу, не пропуская ни единой клеточки. Я вдруг почувствовала, что мне совсем нечем дышать, будто камень на грудь положили. В немом ужасе я открываю рот, но не могу набрать в легкие воздуха. Я как паралитик, как смертник при последнем дыхании затягивается поглубже воздухом, зная, что больше такого не будет.
 Мое дыхание переходит в всхлипывания. Оставив всякую попытку  идти, я останавливаюсь, наваливаясь на какое-то дерево. Перед глазами пляшут какие-то пятна и я не в силах их отогнать.
 Прикладываю руку к больному дыханию, отрывая шнуровку, безнадежно думая, что, разорвав корсет, смогу дышать, и обрушиваюсь на колени, как добыча, подстреленная охотником, прямо в грязь.
 Горло сжал спазм такой силы, что я не могу и коротких вздохов сделать. В истерическом ужасе я поднимаю глаза в небо, ставшего вдруг совершенно безоблачном, и вдруг до моего слуха доносится чей-то отчаянный вопль:
 АААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!!!!!
 Он нарастает и пульсирует в моей голове, в ушах, терроризирует мой воспаленный мозг, душит тело.
 АААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!!
 Какой ужасный звук. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это – мой собственный вопль. Это я кричу, посылая свою боль в небо, где равнодушно наблюдает за всем бородатый дяденька, прозванный милостивым Господом, и ему наплевать на мои страдания.
 А я все кричу и кричу, и, кажется, даже птицы испугались моей боли. Она нестерпима, невыносима, ужасна. Ни одному смертельному врагу, ни одному живому существу на земле, я не пожелаю  испытать хотя бы что-то подобное.
 Я чувствую, что у меня вот-вот помутится рассудок, но мне наплевать. Я быстрее сойду с ума, если не выдавлю всю свою боль наружу, не уничтожу ее сейчас.
 Я все кричу и кричу и останавливаюсь только, подавившись собственной слюной, и тут же падаю наземь, как раненная птица, зарываясь лицом в грязную, размякшую от слякоти землю.
 Боль пульсирующей стрелой рвет на части мою голову, глаза воспалены от слез, и я не вижу и не слышу, как подошла ко мне Эмили, а только чувствую ее руку на своем плече, как будто она пытается безуспешно пробудить меня от тяжелого сна.
 Она опускается рядом со мной на колени, испачкав и свою юбку тоже и ласково гладит меня по голове, как будто я – Лара, а не ее давняя подруга.
 - Ты же не убила Дракулу, правда, Дженни?
 Я отрицательно качаю головой. Ничего большего я сказать не могу.
 - А как же он пожалел тебя, отпустил?
 - Я…. Я не знаю, Эмми – выдавливаю из себя каким- то чужим голосом.
 - Кто еще знает, что Кольщик жив?
 - Лойзо. Он сразу понял, что я проиграла, но поддержал меня.
 Эмили непонимающе качает головой:
 - Но почему, Джейн? Разве ты, главная Охотница, гордость Ордена, могла проиграть? Разве такое возможно?
  Я всхлипываю:
 - Я люблю его, понимаешь?
 Она осторожно берет меня за подбородок, смотря в глаза в надежде найти там ответ:
 - Дорогая, но ведь он же кровопийца, он нечисть. Мерзкий кровавый ублюдок.
 - Я знаю, Эмми. Но я все равно его люблю, понимаешь?
 Последние слова я произношу уже уткнувшись ей в плече, и сморкаюсь прямо в ее блузку, надеюсь, она не очень обидится. Она осторожно целует меня в висок и шепчет мне в ухо, поглаживая по голове, как малышку:
 - Дженни, дорогая моя. Бедная моя девочка, несчастная моя.
 Ненавижу, когда меня жалеют, но, кажется, пришло то время, когда я выгляжу такой жалкой, что не оставляю людям другого выбора, кроме как проявлять ко мне искреннее сочувствие.
 Я не помню, как мы поднялись, как добрались до кареты. Но знаю, что все время по дороге домой, я безудержно плакала, ни на минуту не останавливаясь. Слезы океаном лились из моих глаз, из души, из сердца.
 Вроде Эмма довела меня до дома, и, кажется, даже выкупала. Она спрашивала, не хочу ли я есть, но какой там есть, если я даже дышать не хочу…
 Она принесла мне чаю и заставила его выпить. Я даже не помню, какой это был чай. Но после него я провалилась в тяжелый, глубочайший сон.
 Хотя я бы с куда бОльшим удовольствием  умерла.