Нарвал. Глава 4

Тай Риз.

   Боги космоса, а ведь он ничего не понял! У нас обоих только что аж волосы зашевелились, так близко от нас пролетела коса Смерти, а Эрик, похоже, принял это за сквозняк. Блаженны неведающие! Что ж, я не буду настолько жестока, чтобы вырывать парня из этого блаженного неведения, тем более что для нас эта самая коса сейчас имеет форму маятника, и как скоро, достигнув верхней точки, начнёт обратное движение - я без понятия. Одно знаю точно: очень, очень скоро.
   Работу гиперпространственного генератора я чувствую мышцами - ноющее, неприятное ощущение, какое бывает, когда только начинаешь заболевать простудой. Ускорение почти не ощущается, меня лишь слегка прижимает к сидению, пока транспортник продолжает разгон. Знать бы, что творится в спятившем мозгу "нарвала", куда именно корабль-призрак собирается прыгнуть. От этого напрямую зависит время разгона до прыжка, зная которое, я могла бы понять, есть ли смысл трепыхаться, или же самое время чинно сложить лапки и ждать. Чего? Знать бы…
   В гипере нет ни пространства, ни времени, вернее, как понятия-то они есть, а вот длительности не имеют, во всяком случае, математической, а потому, чтобы попасть из пункта А в пункт В, уравнение из школьной программы, где расстояние суть произведение времени на скорость, теряет актуальность. Скорость тут важна, а вот множить её приходится на сам факт прыжка. И уравнение там сложнее на порядки, ведь приходится учитывать точки старта и финиша в трёхмерной проекции, скорость объекта на момент ухода в гипер с точностью до десятого знака после запятой, но суть проста: чем сильнее разгонишься, тем дальше прыгнешь. Так что, если "нарвал" собрался, скажем, в соседнюю звёздную систему, времени у нас чуть, а вот если дьявол несёт его в соседний рукав - куда больше, во всяком случае, до прыжка, если, конечно, ему не захочется ускорить процесс и выдать такое ускорение, что нас сплющит в тонкий блин. Но, скорее, первое, потому что генератор уже включён. И выбираться из челнока не имеет смысла: опасно отнюдь не ускорение, и не только, вернее, не столько из-за него перед прыжком людей засовывают в криокамеры. Объективно прыжок длится доли секунды. Субъективно… Мало кто из тех, кто попал в гиперпространство в сознательном состоянии, в нём же и вернулся, и ещё меньше тех, кто смог об этом рассказать.
   Я улыбаюсь. Губы слушаются плохо, надеюсь, это не очень похоже на оскал. Я снимаю шлем, воздух тут же вытекает из гермокомбеза, и он вновь мягко облегает тело. А потом я отстёгиваю ремень, поднимаюсь, преодолевая лёгкое сопротивление, возникшее из-за ускорения, и обеими руками тянусь к шлему Эрика. Большими пальцами коснувшись фиксаторов, я медленно и осторожно снимаю шлем с парня. В этом есть нечто безумно интимное, в куда большей степени, чем в падающих на пол кружевных трусиках. Звук воздуха, покидающего комбез Эрика, похож на удивлённый вздох.
   Стоять вот так, в перекошенном челноке, неудобно. Бросив шлем парня на сидение, я делаю несколько шагов назад, пятясь к стенке грузового отсека, не отводя взгляда от глаз Эрика, пока не упираюсь в эту стену спиной, по пути, разумеется, запнувшись о собственные ботинки. Да уж, грациозна я только за штурвалом.
   Смотреть снизу вверх в его расширенные зрачки, чёрные и глубокие, как межзвёздная бездна, немного жутковато. Бездна снаружи, бездна прямо передо мной… Близость смерти, с которой мы всё ещё не разминулись до конца, щекочет позвоночник, ускоряет дыхание, адреналин, не выветрившийся из моего тела, разгоняет сердце до скорости отбойного молотка, так что моё частое неглубокое дыхание за ним еле успевает. Я чувствую, как горят щёки, дыхание вырывается изо рта облачком пара. В челноке холодно, но внутри у меня жарко невыносимо. А ведь мы только обменялись взглядами… Я облизываю пересохшие губы, во рту так сухо, что разве только песок не скрипит. А потом пальцы нашаривают застёжку комбеза, справа у горловины, и очень медленно тянут её вниз.

Эрик Ланге.

   Риз улыбается – болезненно, слегка вымученно и деревянно, но даже этого достаточно для того, чтобы в кабине челнока ощутимо потеплело. Где-то там, безумно близко и безумно далеко одновременно, сверкают разноцветными кляксами туманности, рождаются и умирают звёзды, занимаются сексом и разрывают отношения тысячи людей, но сейчас вся эта необъятная галактика медленно сужается до размера кабины "краба". Нет, даже не так – до размера моих зрачков. Зрачков, намертво сфокусировавшихся на лейтенант-коммандере.   Кончики моих пальцев слегка подрагивают, а в голове словно рывком распахнули окно, впустив в него разноголосый гул вечернего Чиба-сити, прогоняющий прочь все мысли, все возможные проблемы и оставляя только одно желание: прожить ещё один день так, чтобы его можно было запомнить на десятилетия вперёд. Всю свою жизнь я по-настоящему боялся только одного: стать одной из множества одинаковых фигур в одинаковых чёрных костюмах и с одинаковыми портфелями. Окна моей квартиры выходили на стоянку аэроэкспресса, и каждый раз, засидевшись в Сети до утра, я имел удовольствие наблюдать, как они небольшими группками торопливо забегали в вагоны, чтобы успеть в свою импровизированную клетку современности, в свои кубиклы, где они будут сидеть до позднего вечера, ожидая, пока их начальник наконец доест свой бенто, заботливо собранный женой, сыто рыгнет, ровно четыре с половиной минуты подергается на своей секретарше и соизволит отпустить своих невольников домой. Они придут в свои маленькие квартирки с фанерными стенами, где даже телевизор громко не включишь, поужинают в абсолютной тишине, а затем лягут спать – и так они будут жить до тех пор, пока не подохнут от какого-нибудь совершенно дурацкого инфаркта, едва-едва накопив на апартаменты где-нибудь в хорошем районе. Больше всего я боялся именно такой судьбы – и сейчас я благодарил Сеть за то, что она меня не коснулась.
   Зато меня коснулись обжигающе горячие даже сквозь шлем пальцы Риз, за что, опять же, Сети спасибо – если бы не та афёра, до сих пор припоминаемая мной весьма смутно, через густую нейролептическую дымку, я бы не оказался ни на том транспортнике, ни, тем более, на этом челноке. Может быть, моя жизнь сложилась бы лучше, а, может быть, хуже – но пока мне однозначно всё нравится.
  Освободившись от шлема, первым делом я жадно вдыхаю воздух, согретый дыханием девушки – ну, во всяком случае, мне кажется, что он именно такой. Мое тело размахивает красным флажком, пытаясь привлечь хоть какое-то внимание, и что есть сил сигнализирует о том, что в челноке, прямо скажем, прохладно, но я этого не замечаю – на самом деле, мне скорее немного жарко. И жар этот становится всё сильнее и сильнее, пока Риз нарочито медленно отходит назад, к стенке, ни на секунду не отводя взгляда. Она пробуждает во мне тот инстинкт, который обычно активируется только в ту секунду, когда мощный удар моего "ледоруба" навылет прошибает айс, считавшийся неприступным. В ту секунду, когда я, мурлыкая себе под нос какую-то легкомысленную песенку, маневрирую на поле, переполненном атакующими вирусами и ловушками. В ту секунду, когда правительственный хакер, столкнувшийся со мной в киберпространстве и попытавшийся идентифицировать мою личность, без единого звука падает лицом в клавиатуру. Инстинкт охотника.
   Пальцы Риз касаются молнии с таким крышесносящим эротизмом, что меня едва не накрывает от бури захлестнувших мозг эмоций. Она никуда не торопится – и первые несколько секунд, до тех пор пока я не вижу ключиц, таких острых, что о них можно порезаться, я просто любуюсь. А затем – в моей голове мягко щёлкает едва не позабытый за два года тумблер, и я широко ухмыляюсь, вновь демонстрируя острые клыки. Мое тело распрямляется и вытягивается, словно пружина, и в следующую же секунду я вжимаю лейтенант-адмирала в стену всей своей массой, накрывая её губы по-животному жадным поцелуем и почти срывая с неё чёртов комбез.
   Прости, птичка, это может быть немного жёстко.

Тай Риз.

   Сначала он смотрит на меня, как кролик на удава, заворожённо, будто стараясь запомнить каждую чёрточку, каждый бит информации, лицо совершенно спокойное, глаза - как два объектива камер слежения. Или два прицела самонаводящегося орудия. Жутковато - так на меня ещё не смотрели. И это лицо не меняется, когда Эрик вдруг бросается вперёд, змеиным, гибким движением, неожиданным для его крупного тела. Я вскрикиваю от какого-то животного испуганного восторга. Жадные губы парня безошибочно находят цель, впиваются в мои, в его отчаянном поцелуе - привкус табака и железа, я чувствую его зубы, когда он хватает мои губы так алчно, будто пытается их оторвать, господи, это не ласка - это жестокое изнасилование моего рта. Мой затылок до боли вдавлен в стенку, я хватаюсь за комбинезон Эрика где-то между грудью и плечами, то ли пытаясь оттолкнуть, то ли притягивая ещё ближе. Его член, твёрдость которого я чувствую сквозь три слоя одежды, упирается мне в живот, а руки сдирают с меня оба моих комбинезона сразу, он же сломает застёжку, мы же тогда сдохнем в этом челноке, стой, стой…
   - Стой!!! - мне приходится проорать это слово ему прямо в лицо, упираясь обеими ладонями в грудь, со всей силой, которую я в себе нахожу. В его глазах - непонимание и ярость. Кажется, он решил, что я дала задний ход. Как бы не так! Сейчас я готова изнасиловать даже манипулятор "краба". Однако самоконтроль в экстремальных условиях - то, что вбивают в пилота годами, а ведь именно пилотом я и начинала. Если твои эмоции идут впереди разума, пиши пропало, хотя это и не повод отказываться от них полностью, превращаясь в механический придаток твоей машины, ибо где нет страха - нет и отваги, нет жажды жизни, которая подчас творит настоящие чудеса. Способна ли машина к самопожертвованию, если не умеет чувствовать, а следовательно, и сочувствовать? Чёрта с два.
   - Комбинезоны… Застёжки, осторожно, - надеюсь, я донесла мысль. Левой рукой цепляю клапан гермокомбеза Эрика, нахожу бегунок и тяну вниз, по диагонали перечёркивая серебристо-белый материал полоской его бледной кожи. Жар его тела я ощущаю даже сквозь перчатки. Хочу! Во мне мечется и ищет выхода бешеная, похотливая самка, бьётся о клетку рёбер, ворочается в животе, щекочет нервно дёргающимся хвостом лоно изнутри, пробует на зуб жалкие остатки моей силы воли. Не знаю, хочу ли я сейчас именно этого мужчину или подошёл бы вообще любой. Чёрный Лёд, наркоман-виртуальщик, дайвер, или как их ещё там кличут, человек, который никогда не мог бы быть рядом со мной, человек, чей путь настолько параллелен моему, что никогда бы не имел точек пересечения с ним, прямым, чётким и правильным, удивительно гармоничным в своей простоте - если бы не эта невероятная цепочка случайностей. И всё же… Есть что-то в его глазах, что зацепило меня с того самого момента, как мы впервые столкнулись в порту, всего каких-то… Ха, а ведь и часа не прошло!
   Отведя в сторону уголок расстёгнутого ворота гермокомбеза Эрика, я касаюсь губами его кожи - я не могу ощутить её пальцами сквозь тонкую ткань перчаток, но чем плох такой вариант? Кожа пахнет дешёвым мылом, мужским потом, табачным дымом и синтетикой… Эриком. Лучший запах во вселенной.

Эрик Ланге.

   Я окончательно теряю последние крупицы самоконтроля, удерживающие моё сознание, покрытое неоново-зелёной сетью шрамов, над бездной Сети – и проваливаюсь, почти полностью передавая контроль над своим телом… Нет, возможно, это не самое правильное сравнение. То, что происходит сейчас, немного отличается от дайва. Буря эмоций, бушующая глубоко внутри черепной коробки, лёгкое ощущение нарастающей ватности тела, то появляющиеся, то пропадающие мысли о нереальности происходящего – и вместе с тем отчётливое понимание того, что это более чем реально. Возможно, именно поэтому я едва не прокусываю губу Риз – мне органически необходимо знать, что это реально. Что вообще всё, что произошло сегодня, за последние два года – реально, что я не пускаю слюни где-нибудь в палате, обитой белоснежно-белым войлоком, что я не брожу по самым далёким просторам Сети, переживая жизни, которыми я никогда не жил и никогда не проживу.
   Её крик вырывает меня из этого состояния всего на секунду – но этого достаточно для того, чтобы я понял, что она пытается до меня донести. А, да, чёрт. Застежка. Если я хочу выживать в этом новом мире, в который меня забросила судьба – надо научиться каким-то таким вещам, вещам, очевидным для местных, но совершенно не очевидным для меня. Ладно, теперь я хотя бы знаю, что разрывать на женщине одежду в рамках прелюдии – далеко не всегда самая лучшая идея, которая может прийти мне в голову.
   Риз расстегивает мой комбез очень осторожно – во всяком случае, в моей системе ценностей. Я не шевелюсь и стараюсь даже не дышать, хотя вообще – это ужасно сложно. Кажется, меня слегка поколачивает от возбуждения, эмоционального, сексуального ли – выбрать один вариант из предложенных не получается, и поэтому я даже не пытаюсь выбрать. Хе, хорошо ещё, что я уже два года как чист – думать не хочется о том, что было бы, обдолбайся я сегодня так, так делал это ещё лет пять назад, до полного выпадения из реальности. И вот сейчас я остро понимаю, что я не то чтобы зависим – просто у моего организма острая алкогольно-наркотическая недостаточность, которую можно подавить исключительно двумя другими занятиями. Дайвом и сексом.
   Прикосновение её губ… у меня всегда были определённые проблемы с тактильными ощущениями. Я чувствую их особенно остро, так что редко как нарушаю дистанцию сам, так и позволяю сделать это другим людям. Секс есть секс, конечно, но я не из тех мужчин, кто особенно котирует прелюдии. Принцип стакана воды, не будем терять времени даром и все такое, но вот сейчас – сейчас всё немного по-другому. Прикосновение её губ даже не обжигает – оно прожигает всю мою нервную систему, навылет прошивает каждый нейрон, заставляя меня слегка вздрогнуть. Не то чтобы я переставал хотеть её хотя бы на минуту с того самого момента, как только увидел – просто теперь бешеное, звериное желание переполняет меня, начисто отбивая возможность хоть как-то мыслить.
   Я сдерживаю себя из последних сил, вглядываясь в Риз, не в её глаза, не в её тело, нет, именно в саму Риз – в океан информации, закодированной в феромонах и витиеватых лестницах аминокислот. Не то чтобы я до конца был уверен в том, что всё делаю правильно – и да, я, вслушиваясь в то, как звучат мои мысли, отдаю себе отчёт в том, что звучу как долбанный девственник – но я вновь тянусь к её комбезу, пытаясь расстегнуть его так аккуратно, как только сейчас способен. Не сломать, не порвать, не поджечь. Третье сомнительно, но кто знает, что сейчас может вычудить мое тело, перегревшееся так, что его можно сравнить разве что с декой, работающей на овердрайве сутки напролёт?
   Я мягко заставляю девушку отстраниться – в конце концов, сейчас моя очередь, так ведь? – и касаюсь открывшейся полоски загорелой кожи. В эту секунду я неосознанно сакрализирую её, оглаживая прикосновениями от шеи к ключице, от ключицы – чуть-чуть ниже, скорее дразняще, нежели настойчиво – так же, как я оглаживаю деку. А деку я глажу так, что это порнография в чистом виде, стоит отметить. Лучший из возможных комплиментов.

Тай Риз.

   Меня знобит. Контраст холодного воздуха и внутреннего жара превращает мою кожу в… да чёрт знает, в стык термопары, что ли. Полное ощущение того, что я пропитана статическим электричеством, и пальцы Эрика на моей ключице замыкают контакт, отчего колючие молнии разбегаются вниз, к соскам, заставляя их напрячься так, что это, наверное, даже сквозь термоизоляционную ткань видно. Прикосновение к ним этой самой ткани так раздражающе, почти болезнено, что так и хочется содрать одежду, повалить парня на холодный пол, прижаться грудью к его горячей коже, и целовать, целовать, до самозабвения, и пофиг на гипер, на сумасшедший "нарвал", на самоконтроль пилота, да на всё пофиг. Интересно, что сейчас творится у него в голове? После той, первой вспышки напугавшей меня агрессивной жадности, он вдруг стал осторожен едва ли не до робости. Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь разгадать мысли, но не могу, совершенно не могу, хотя мне всегда казалось, что разбираюсь в людях, ведь не только за число боевых вылетов повышают в звании, нужно нечто большее: воля, влияние, умение управлять людьми, направлять их, даже манипулировать, если необходимо. Но с Эриком я будто наталкиваюсь на какую-то прозрачную стену, за которой вижу лишь очертания, но не вижу сути, характера. Стену прозрачного чёрного льда… Не понимая, управлять невозможно, это же не автомобиль и не истребитель, это душа человеческая, механизм куда более тонкий.
   Стоп. Куда меня опять несёт? Что мне до его души? Сейчас мне нужно его тело. Потянув за рукав свой комбез, я высвобождаю руку, неаккуратно, торопливо, выворачивая внутрь и сам рукав, и пристёгнутую вакуумной липучкой перчатку. Холодный воздух облизывает кожу ледяным языком. Второй рукав. Оба моих комбинезона бесформенными тряпками повисают на талии, загорелая, покрывшаяся от холода мурашками кожа выглядит так беззащитно и чужеродно на их фоне, освещённая красными, зелёными и жёлтыми огоньками. Топа на мне нет - низкая гравитация милосердна к женскому телу, и аккуратные полушария моей груди выглядят настолько близко к идеалу, что их можно было бы снимать в рекламе какого-нибудь патентованного чудо-средства для обитательниц планет с g больше единички.
   - Холодно, - произношу я тихо и как-то жалобно. Но это не жалоба, это просьба, обращённая к Эрику: согрей! Я же чувствую его жар, чувствую на расстоянии, я тянусь к этому теплу, ищу его, я могла бы требовать или взять сама - но я прошу. Не знаю даже, почему. Что-то глубоко внутри подсказывает: так правильно.
   Дрожь пробегает по туше транспортника. Я отмечаю это краешком сознания, не затронутым похотью. А ведь корабль повреждён… Чёрт знает, как он поведёт себя при дальнейшем разгоне. А может, это наконец-то вмешался патруль, и сейчас "нарвал" берут на абордаж, пытаясь остановить разгон? Если да, надеюсь, нас найдут не сразу. Если сейчас нас попытаются прервать, я буду очень, очень, очень разочарована. А разочаровывать лейтенант-коммандера флота Федерации - дело крайне неблагодарное.

Эрик Ланге.

   Вот так, да. Вот так – идеально. Я полностью расслабляюсь, позволяя своему животному началу – тому самому началу, которое родилось в безграничном пространстве Сети, в тот день, когда я впервые столкнулся с атакующими вирусами, вышел за пределы своего эго, за пределы того, что доступно человеческому пониманию – позволяя ему полностью перехватить контроль над своим сознанием. Я ловлю себя на мысли о том, что реальность вновь начинает болезненно плыть и искажаться вокруг меня – я больше не уверен в том, что нахожусь в оффлайне, я больше не уверен в том, что мир вокруг меня – не согласованная галлюцинация миллиардов сердец, бьющихся в одном такте, словно военные барабаны давно позабытой, никогда не существовавшей, или, возможно, только готовящейся возникнуть цивилизации. Неотъемлемое свойство зеркал заключается в том, что они вредят душевному здоровью – а что есть онлайн, как не зеркало, выставленное прямо перед добродетельной, ничего не выражающей маской общества?
   Пару секунд я разглядываю идеальную грудь Риз, и край сознания, которое, по моим личным ощущениям, теперь подключено к Сети почти постоянно, выхватывает обрывочную фразу из какого-то научного трактата. Функция определяет форму. Эта мысль откровенно веселит меня, и из моей груди вырывается хриплый, слегка каркающий смешок. Риз холодно, значит, нужно её согреть. Этот вывод слишком прост и слишком логичен для того, чтобы я мог его проигнорировать, даже если бы хотел, а я не хочу. Моя рука жадно, властно сжимает упругую грудь с острыми сосками, и я почти чувствую, как игла пластикового шприца, под завязку заряженного бетафенетиламином, входит в вену где-то под запястьем. В этом вопросе я всегда был консерватором – либо так, либо колеса. Никогда не понимал всех этих кретинов с дермом – может, приложенная к коже пластинка и вставляет быстрее, и спрятать её легче, и следов она не оставляет, но так уж заведено в этом мире – всё, что доставляет удовольствие, так или иначе уродует твой рассудок. Всё, что уродует твой рассудок, так или иначе уродует твое тело. А в мире, где красота давно стала тем, что может позволить себе любой человек, у которого есть деньги, сознательно уродовать своё тело – это уже своего рода доблесть.
   Мои пальцы снова и снова касаются груди девушки, то сжимая её, то слегка поцарапывая, пока, наконец, не переходят к соскам. Я не могу удержаться от болезненного любопытства, смешанного с животным возбуждением, и, пусть и всё ещё довольно аккуратно, но сильно сдавливаю сосок между указательным и средним пальцами, слегка покручивая его. Возможно, это больно – но разве не боль помогает нам чувствовать себя живыми, помогает нам ухватиться хотя бы за что-то, найти якорь, благодаря которому нас не унесет в бушующий океан хронического дереала?
   Только сейчас я замечаю, что все это время вторая моя рука надежно придерживала Риз под бедра – она сильная, я уверен в этом, но совсем не уверен в том, что сейчас она могла бы вырваться из моей хватки. Моё тело функционирует на сто десять, нет, на двести процентов от технической своей мощности, и это делает меня значительно сильнее, чем я обычно – или, во всяком случае, мне так кажется. Одним сильным рывком я притягиваю лейтенант-коммандера ближе к себе, отпуская наконец её измученную грудь и накрывая её тело своим, смыкая обе руки у неё за спиной, словно усаживая её в карантинный кластер имени меня – кластер, из которого она выберется только тогда, когда мы оба этого захотим. Даже скорее я, чем она – в конце концов, это же моя реальность. Я горячо впиваюсь в её идеальную шею, беспорядочно целуя её, прикусывая тонкую кожу– и не удерживаюсь, ослабляя хватку только лишь для того, чтобы, быстро проведя двумя пальцами вверх-вниз по позвоночнику, резко опустить руку на задницу девушки, лапая её так грубо и страстно, как не лапал ни одну шлюху Чиба-сити, а это, опять же, тот ещё комплимент.

Тай Риз.

   Странный он, странный… В который раз за последний час меня посещает эта мысль? Бог с ним, с этим смешком, от которого мурашки по спине, но то, как Эрик рассматривает и изучает мою грудь, будто видит её впервые - ну, мою-то впервые, я о женской груди вообще. Причём изучает не так, как девственник, жадный до плоти первой своей самки, а, скорее, словно машина, решающая какую-то сложную задачку, или… или будто сомневается, что она реальна. И то, как сжимает сосок, сильно, до лёгкой боли, но при этом не глядя мне в лицо, как сделал бы тот, кто ожидает эмоционального ответа на подобное действие - тоже странно. Похоже, у парня основательно мозги набекрень, как знать, не взбредёт ли ему однажды в голову пощекотать меня под рёбрами заточенной отвёрткой, просто любопытства ради. Бр-р, что за чушь лезет мне в голову. Главное что? Главное, что рука такая тёплая. А заточенных отвёрток поблизости нет.
   Я стою, опустив руки, ожидая продолжения с нетерпением, к которому примешивается оттенок лёгкой тревоги. Вторая рука Эрика лежит на моём бедре, и почему-то ассоциируется с кошачьей лапой - вот она мягко прижимает птичку к земле, но стоит той трепыхнуться, и из мягких подушечек высунутся острые когти. А ведь он и похож на большого рыжего кота, не домашнего пушистика, а дворового бродягу, не раз получавшего от жизни порядочную трёпку. Интересно, приходилось ли ему драться? Голодать? Прятаться? Я опять ловлю себя на мысли, что хочу заглянуть сквозь стену из чёрного льда. Понравится ли мне то, что я там увижу? Не знаю, но меня сложно напугать.
   Бросок. Снова это хищное движение - кот закончил предварительные игры с птичкой и решил перейти к основной части. Эрик сжимает меня так крепко, с такой отчаянной силой, что даже дышать трудно. Не ожидала в нём такой силы, а ведь я тоже не слабачка, несмотря на тонкую кость - низкая гравитация обязывает поддерживать форму засчёт тренажёров. Странно, но от ощущения собственной слабости, близости самца, физически превосходящего меня, я возбуждаюсь так сильно, что ноги дрожат, становятся ватными - если бы Эрик не держал меня так крепко, я бы, пожалуй, сползла по стене на пол. Хм… А почему бы и нет?
   Запрокинув голову, я наслаждаюсь теплом его тела и горячим дыханием на шее, резко втягивая воздух, когда Эрик прикусывает мою кожу, пробуя меня на вкус. Случайно или намеренно он держит меня так, что руки мои оказываются прижаты к телу, я не могу понять, почему - это желание контролировать ситуацию? В сочетании с тем, как он отстранил меня минуту назад, очень похоже на то. Хорошо, пока что я согласна сыграть по его правилам. Тем более что всё, что он делает со мной сейчас, мне вполне нравится, даже в этом жадном захвате есть своя прелесть: приятно понимать, что меня хотят так сильно, что боятся выпустить из рук хотя бы на миг.
   Пальцы подрагивают, когда я поднимаю руки к бёдрам, преодолевая хватку Эрика, и тяну вниз комбинезоны, комкая плотную ткань, так туго обхватывающую мою задницу. Или это его руки мешают, сминая мои ягодицы, впиваясь в них пальцами так, что точно останутся синяки? С моих губ слетает неясный звук, больше всего похожий на нетерпеливый стон. Я слегка подаю бёдра вперёд, плотнее вжимаясь низом живота в твёрдую выпуклость, дёргаю неподатливую одежду, сейчас я просто ненавижу эти упрямые тряпки. Одежда наконец поддаётся, я чувствую, как мои голые ягодицы касаются холодной обшивки, неловко сучу ногами, стягивая комбинезоны ниже, чёрт с ним, с холодом, меня безумно заводит картинка, которую я вообразила: моё полностью обнажённое тело в руках Эрика, полностью одетого - это кажется таким эротичным! Не знала, что в моей голове водятся такие фантазии. Бёдрам холодно - оказывается, я порядочно взмокла там, между ног, так, что мой сок насквозь пропитал трусики. Стянуть и их? Нет, я хочу, чтобы это сделал он. Может быть, томительно медленно и нежно, будто снимая покров со статуи божества. А может, резким рывком, так, чтобы больно врезались в плоть, как варвар с законной добычи. Меня устроит любой вариант.

Эрик Ланге.

   Риз почти поскуливает от желания, и я отчетливо чувствую запах возбуждённой женщины. Я люблю этот запах – он напоминает тот , который издает плавящийся айс. В каком-то смысле, похожи даже ситуации: стена, до этого момента выглядевшая неприступной, обрушивается под моими прикосновениями. Это запах торжества, запах победы. Запах превосходства. Колоссальным усилием воли я заставляю себя оторваться от шеи лейтенант-коммандера, не упустив шанса полюбоваться на плоды своих трудов – и, чёрт побери, мне нравится то, что я вижу. Конечно, бутоны нежно-фиолетовых цветов расцветут на её шее только через несколько часов, но сам факт того, что они там есть и того, что их оставил там именно я… греет мне душу.
   Она стягивает с себя одежду слегка неуклюже, но, как бы это… по-настоящему неуклюже. Есть что-то заведомо фальшивое, что-то кукольное в девушках, которые сбрасывают с себя платья одним идеально выверенным, безупречным в своей точности движением. Сразу начинает казаться, что несколько часов до встречи она провела перед зеркалом, репетируя каждый свой вздох, каждое повиливание бедер, кто знает, может, даже оргазм? Я с присвистом втягиваю в себя прохладный воздух, наблюдая за тем, как Риз открывает мне вид на покатые женственные бёдра и плоский живот, и, не удержавшись, медленно провожу по нижней его части ногтями, слегка царапая, и дразнящее поддевая резинку её трусиков. Как бы сильно мне ни хотелось сейчас рывком поднять её за бёдра, на ходу расстегивая свой комбез, и войти в неё так глубоко, как только выдержит её тело – я никуда не тороплюсь. Всегда любил немного… растянуть процесс, это делает достижение конечного результата ещё более желанным.
   Я рывком разворачиваю Риз к себе спиной и грубо вжимаю грудью в стену, продолжая придерживать девушку за низ живота. Долю секунды я пытаюсь представить себе то тактильное ощущение, которое сейчас прошивает собой каждую клеточку её тела – огненно-горячая грудь, болезненно напряженные соски – и холодная стена челнока. Почти как чередовать расплавленный воск и лёд, хе-хе. Властным, не терпящим возражений жестом я раздвигаю ноги лейтенант-коммандера коленом, и свободной рукой отвешиваю по её заднице хорошего шлепка. Понемногу до меня начинает доходить восхитительная, в каком-то смысле, абсурдность ситуации – хакер, заключённый, без пяти минут окончательно утративший связь с реальностью наркоман, который вот-вот грубо, на грани изнасилования оттрахает высокорангового офицера космофлота?
   О да, чёрт побери, жизнь только что заиграла новыми красками.
   Я жадно запускаю руку Риз между ног, нетерпеливо надавливая пальцами на тонкую, насквозь мокрую ткань. Да, я мог сорвать с неё трусики прямо сейчас, но, чёрт, насколько приятнее будет это сделать, когда она, утратив от возбуждения остатки здравого смысла, начнёт по-кошачьи извиваться, тереться о руки и умолять его взять её наконец? Интересно, она вообще так умеет?.. Я тут же прогоняю эту мысль из головы. В первую очередь она женщина, а не офицер – конечно же, умеет.
 Мои пальцы достаточно длинные, а ладони – большие для того, чтобы я мог, оглаживая четырьмя пальцами лобок Риз, снова и снова, с каждым разом все настойчивее и настойчивее, надавливать большим пальцем на, пожалуй, второй по чувствительности участок её тела. Если бы не едва ощутимая граница из ткани – я бы уже вошел в нее, она достаточно мокрая, чтобы это было легко, и Риз наверняка знает об этом – но мне интересно, что она будет делать дальше. Попытается перехватить инициативу? Начнет подаваться навстречу каждому моему движению?

Тай Риз.

   И опять он отстраняется. Снова изучает меня взглядом, и там, где этот взгляд касается меня, кожа начинает гореть. Или… Ах, да, это же следы от его поцелуев. Ну и видок же у меня будет, если я всё же вернусь на линкор, вся в засосах, как в леопардовых пятнах. Девчонки обзавидуются такому отпуску.
   Пальцы Эрика касаются моего живота, пробуют кожу острыми ногтями - кот! Подцепляют лямочку трусиков, отчего меня буквально выкручивает спазмом предвкушения, даже дыхание задерживаю: ну же! Но вместо этого - опять этот бросок хищника, и я, как соломинка в водовороте, подхвачена и перевёрнута, грудь прошивают две ледяные молнии - чёрт, как же холодна эта обшивка! Снаружи - абсолютный ноль, а в челноке нет топлива, на обогрев и освещение уходят остатки заряда аккумуляторов, интересно, надолго ли их хватит? Или наши замёрзшие тела, соединённые в последнем смертельном объятии, так и найдут те, кто загарпунит призрачного кита? Забавная выйдет скульптура, этакий памятник единению Эроса и Танатоса, двух самых сильных богов человечества, родившимся задолго до Христа и Аллаха, сменивших десятки имён, но так и продолжающих идти рука об руку.
   Упираюсь ладонями в стенку, чуть подаваясь назад, выгибаю спину, вскрикиваю, когда получаю смачный шлепок по заднице. Можно ли соединить в коротком  бессловесном крике изумление, возмущение и просьбу повторить? Легко! Особенно, если ещё и язык тела дополняет эту несвязную мольбу: прижаться спиной к тёплой груди, потереться, двигая разведёнными бёдрами, так, будто мы уже соединены, так, будто он уже во мне.
   Такие длинные пальцы. Я видела их в деле. Видела, как они порхают над декой, выплетая из ниточек коротких команд ажурное паутинное кружево - что эти пальцы смогут сделать со мной? Какие потайные клавиши найдут в сложном музыкальном инструменте по имени Риз, какие звуки смогут из него извлечь? Сейчас я звучу как флейта, короткие, на высокой ноте, стоны, вырывающиеся из приоткрытого рта вместе с облачками белого пара. Ладони ноют от холода. Я запрокидываю руки назад и вверх, наощупь находя шею Эрика, зарываясь в рыжую шевелюру, отогреваю пальцы. Правда, приходится опять прижаться к обшивке грудью, теснее, чем в первый раз. Соскам больно. Но, если двигаться, по-кошачьи отираясь промежностью о руку парня, а грудью - о пластик, эта боль становится странно приятной.
   Жаль, что стенка не зеркальная. Я представляю, как мы сейчас выглядим - я, голая, с ногами, спутанными комбинезоном, придавленная телом мужчины к пластику, его рука, властно и требовательно ласкающая мою изнывающую от желания щёлку, и он, в перламутрово-белом, с всклокоченными волосами, этим своим потусторонним взглядом и лицом, которое со-овсем не открытая книга. Интересно, изменилось ли его выражение? Похоже ли на то, с которым он взламывал защиту корабля? Почему-то мне кажется, что да, что сейчас он так же отстранённо-сосредоточенно ищет коды ко мне. Зачем? В том взвинченном, предельно напряжённом состоянии разума и тела, в котором я сейчас нахожусь, мне нужно совсем немного, чтобы достичь пика - или рухнуть вниз с обрыва лавиной похоти.
   У нас мало времени - я ощущаю плавно нарастающую вибрацию, сотрясающую корабль. Похоже, "нарвал" всё-таки прыгнет. А мне почти не страшно… Заботит лишь одно: я хочу успеть заполучить оргазм до того, как мой мозг размотает по гиперу. Отпустив волосы Эрика, одной рукой снова упираюсь в стену, сместив вес на предплечье, а второй добираюсь до выпуклости на его комбезе. Ладонь накрывает верхушку этого твёрдого холмика, так желающего превратится в вулкан, и слегка сжимает его. Очень однозначный намёк. Посмотрим, сможет ли он ему противиться.

Эрик Ланге.

   Прикосновение Риз срывает с моих губ хриплый стон удовольствия. Для человека, достигшего моего уровня хладнокровия – хладнокровного, ледяного безумия, если угодно – это почти непрофессиональная слабость, но сейчас мне совершенно всё равно. Она и вправду по-кошачьи трется о мою ладонь, и жар, исходящий от её лона, пронизывает каждую клетку моего тела. Какая-то часть моего сознания, разбитого кувалдой Сети на множество осколков, какая-то часть, бесконечно анализирующая всё, что происходит вокруг, отмечает странную вибрацию. Вибрацию, которая подозрительно напоминает мне что-то, что я уже испытывал за эти два года.
   А, ну да. Конечно. Гиперпрыжок. Говорят, крыша от него съезжает быстрее, чем от трех пластинок того, что на моей исторической родине называется "Lysergs;urediethylamid”, проглоченных практически одновременно. Я широко ухмыляюсь, сдвигая трусики Риз в сторону и проводя кончиками пальцев по насквозь мокрой щёлке, с трудом удерживаясь от того, чтобы не насадить лейтенант-коммандера на пальцы по самое основание. Рано. Ждать, милая птичка. Я выпущу тебя из твоей клетки, но потерпи ещё немного.
  Быстрым, но аккуратным движением хирурга – и профессионального хакера, стоит заметить – я расстёгиваю комбез, убирая ладонь девушки, крепко обхватывающую мой член. Я убираю её почти мягко, но сейчас, когда стена челнока словно плавится от разницы температур, от того, что к ней прижали грудь Риз, прикосновением к которой сейчас, кажется, можно растопить даже вольфрам, я не могу быть уверенным в том, что сделал это достаточно аккуратно.
   Я смутно подозреваю, что в члено… челноке адски холодно, но по какой-то причине я этого почти не чувствую. Будто бы подавляющее большинство функций моего тела, за исключением репродуктивной, полностью отключились, и даже если сейчас какой-нибудь пролетающий мимо метеорит снесет мне половину рыжей башки – я и ухом не поведу, преспокойно продолжая делать себе свое дело, как какой-нибудь муравей или таракан.
   Головка члена касается покрытой смазкой внутренней стороны бедра, и мое тело вновь прошивает разрядом острого наслаждения. Я ждал этого долго, очень долго, да – два года, или, если угодно, двадцать четыре месяца, семьсот тридцать дней, семнадцать тысяч пятьсот двадцать часов, и дело тут не только в том, что я мечтал натянуть наконец хоть кого-нибудь, нет. Два года я верил в то, что, чем дольше испытание, чем большим мне придется пожертвовать ради конечного приза, тем слаще он будет. И я оказался прав, как и всегда – ради того, чтобы заняться бешеным сексом с лейтенант-коммандером флота Федерации в грузовом отсеке транспортника-призрака на самом краю галактики, транспортника, который вот-вот прыгнет чёрт знает куда, можно было бы потерпеть и три года, и даже пять.
   Одной рукой я прихватываю Риз за волосы, заставляя её прогнуть спину, а второй крепко придерживаю её бедро, неосознанно сжимая хватку так, что на нежной коже наверняка останутся синяки – но если мы переживём сегодняшний день, то что за беда? Я притягиваю девушку ближе к себе, одновременно резко подаваясь к ней навстречу – очень опасный маневр, если ты не собираешься травмировать партнёршу, не успев ещё заняться с ней сексом, но, учитывая то, сколько и как она течет…
   Мой член входит в неё почти без сопротивления. Изнутри Риз точно такая, как я себе и представлял – огненно-горячая, слегка пульсирующая, насквозь мокрая и моментально обхватывающая меня так туго, как только возможно. Я даю ей на то, чтобы хоть как-то адаптироваться, всего пару секунд – а затем с глухим рыком насаживаю её полностью, по основание, и чувство, с которым мои бедра прижимаются к её огненно-горячей коже, заставляет последние неоновые огни моего рассудка погаснуть окончательно.

Тай Риз.

   Да что ж он медлит?! Или это я не умею наслаждаться процессом? Знаю, многим нравятся, долгие, томительные предварительные ласки, медленно доводящие почти до точки кипения, в них тоже есть своя сладость, да, но наши-то длятся с того самого момента, как мы встретились в порту… Головоломный полёт наперегонки со смертью, слоновья доза адреналина, да и тот факт, что зацепил он меня чем-то с самой первой встречи - надо ли ещё что-то? Можно было бы поиграть в гурмана, но потом, потом, когда утолён первый голод, выжигающий изнутри, оставляющий щекотную, сосущую пустоту, которая требует, умоляет быть заполненной крепким членом.
   Мы оба безумны. Каждый по-своему.
   Эрик, не от мира сего, одной ногой стоящий где-то в ином измерении, даже этим напоминающий мне кота - на моей родной станции, да и на линкоре всегда были кошки, эти создания просто идеально приспособлены к жизни в замкнутом пространстве и низкой гравитации. Вот у них часто бывает такой взгляд, когда зрачки, обычно узкие и вертикальные, вдруг округляются, и смотрят куда-то мимо тебя, видя то, что недоступно человеческому примитивному зрению. Или сознанию, тут не уверена. Ведь кошкам не нужен криосон, они прекрасно переносят гипер, сводящий людей с ума.
   И я. Спешащая жить. Меряющая жизнь минутами. У меня обострённое чувство времени, и в чуть меньшей степени - пространства. Это делает меня отличным пилотом, мои рефлексы отточены до невероятной остроты тысячами часов тренировок, но это имеет побочный эффект: моё тело и нервная система стали очень чувствительны к любым раздражителям. Наверное, я могла бы стать истеричкой - или нимфоманкой, не будь эта черта уравновешена высочайшей степени самоконтролем. И ещё одно: боевые вылеты, мои танцы со смертью, научили ценить жизнь, проживая каждую секунду, как последнюю, торопясь выхватить из скупых лап судьбы то, что эта дама планировала дозированно, понемногу выдавать мне в течение многих лет. Будут ли они? Никаких гарантий. "Живи быстро". "Умри молодой"- опционально.
   Музыкальные пальцы Эрика оттягивают в сторону мои трусики, убирая последнюю преграду между собой и влажными, припухшими от возбуждения губками моей щёлки. Я вздрагиваю от прикосновения, будто от тока. В ответ я сильнее сжимаю свою добычу, тяну парня за член к себе, мурлыча что-то неразборчивое, умоляюще-нежное.
    Но Эрик снова убирает мою руку. Я уже удивляюсь, почему он попросту не свяжет меня моей же одеждой, чтобы не мешала наслаждаться моим телом так, как хочется ему. Я уже собираюсь возмутиться, когда слышу тихий звук застёжки и шорох одежды. Прикусываю губу в предвкушении: наконец-то! Горячая, атласно-мягкая кожа его члена касается бедра изнутри, рука властно тянет меня за волосы. Он угадал, мне всегда это нравилось, одна из причин, почему я не стригу свою вороную гриву: в отличии от большинства девушек в космофлоте, в ущерб удобству, у меня волосы ниже плеч, мягкие, чуть вьющиеся, чуть выгоревшие на солнце, отчего теперь в них появились несколько прядей оттенка тёмного шоколада.
   Забавно, но трусики так и остаются на мне, лишь отодвинутые в сторону, когда наконец твёрдая плоть раздвигает мои лепестки, легко и уверенно проникая внутрь, с напором, от которого я приподнимаюсь на мысочки - всё же сказывается разница в росте. Я вновь упираюсь в стену обеими руками, вскрикиваю, когда Эрик рывком входит в меня до конца, до приятной боли где-то глубоко внутри. Ноги вовсе отрываются от пола, я распластана между ледяной стеной и горячим мужским телом, от собственного веса нанизываясь ещё глубже, царапаю ногтями пластик, чувствуя, как захлёстывает меня неуправляемая волна наслаждения - ещё немного! О, ещё немного!
    А потом мы входим в гипер.

Эрик Ланге.

   Я двигаюсь резкими и грубыми толчками – в конце концов, мы оба слишком взрослые для нежного и сентиментального занятия любовью, и поэтому я даже не пытаюсь изобразить нечто подобное. Мы не занимаемся сексом и тем более не занимаемся сексом – мы трахаемся, по-звериному ожесточённо трахаемся.
   Интересно, как часто лейтенант-коммандер чувствует себя жертвой, неспособной ни отбиться, ни вырваться и сбежать – жертвой, охотно подставлющей себя хищнику, вскрикивающей от каждой фрикции, жадно облизывющей пересохшие губы и пальцы партнера, если они этих самых губ коснутся? Я надеюсь, что Риз на таблетках, потому что, клянусь своей декой, я не выпущу её до тех пор, пока не переполню её матку всей той спермой, что успела накопиться в моем долбанном организме. И не факт, что всего лишь одного раза мне будет достаточно.
   Я заношу руку для очередного хорошего шлепка, и в ту же секунду мир словно… переворачивается с ног на голову. Правда, мою руку это не останавливает, я слишком привык к дайву для того, чтобы обращать на него хоть какое-то внимание, и… Секунду. Какой, к черту, дайв? Я не перестаю трахать Риз ни на секунду, лишь несколько замедлив скорость фрикций и постаравшись сосредоточиться на её стонах, но сам судорожно пытаюсь сообразить, что за хренотень происходит вокруг.
  Валяющийся в углу комбинезон с желтой нашивкой словно бы вытянулся в длину раза в два и приобрел весьма и весьма угрожающие очертания – неясно угрожающие, такие же, какие приобретают тени за окном, когда ты рано утром приходишь в себя после отвратительного героинового трипа. Реальность плывет – но в ней нет определённой строгой упорядоченности, которая есть в Сети, есть только хаос и неизвестность. Ни один объект не остается неизменным ни на секунду – даже тело Риз начинает меняться, приобретая новые конечности и меняя цвет кожи каждый раз, когда я отвожу взгляд в сторону.
 Три. Один. Четыре. Один. Пять. Девять. Два. Шесть. Пять. С каждой цифрой мои яйца бьются о бедра девушки, и все это время я держу глаза закрытыми, концентрируясь на том, насколько быстро у меня получается растянуть её.
Я готов поклясться, что на долю секунды ныряю в её воспоминания, в её эмоции, вижу так, как видит она и чувствует то, что видит она – а затем я открываю глаза, и морок пропадает. Ну, по крайней мере, частично – Риз остается все той же Риз, какой была пятнадцать минут назад, несмотря на то, что кабина челнока больше всего напоминает случайную картину Дали. Ага, значит, это работает, как дайв.
   Я почти успокаиваюсь, и в ту же секунду мой мозг раскаленной иглой пронзает понимание того, что лейтенант-коммандер ни разу не ныряла и ни разу не проваливалась. Мое безумие оказалось для меня спасительным – похоже, я могу путешествовать без всякого вреда для психического здоровья, если могу занять одновременно разум и тело, разделяя и соединяя их вновь в хаотической последовательности. Но она-то, она-то, чёрт меня побери, так не умеет, она нормальная!
 Я вжимаю Риз в стену ещё крепче, резко увеличивая темп, и, низко наклонившись к её уху, шепчу.
   - Не бойся, я здесь. Сосредоточься на чувствах и только на чувствах. Никаких мыслей, никаких воспоминаний. Ты – не офицер космофлота, ты – самка любого животного на твой вкус, шлюха под клиентом,секс-игрушка, тебя интересует только секс, ты готова протрахаться всю свою жизнь, ты не хочешь заниматься ничем, кроме секса.
   Это самая стандартная методика обучения новичков – в конце концов, кто-то же должен заменять нас, когда мы палим себе мозги? В свой первый дайв ты должен сосредоточиться ровно на одной положительной эмоции и что есть сил напирать именно на неё, только на неё – ты не должен думать ни о чём, или твои мысли станут слишком тяжёлыми, ты провалишься через тонкую плёнку поверхностного натяжения, тысяча невидимых рук растащит твой рассудок по тысяче закоулков, и ты уже никогда не вернёшься, навсегда запертый в Сети и потерянный как для себя, так и для других.
   Забавно. Даже грубо трахая лейтенант-коммандера, я умудряюсь о ней заботиться и сохранять определенную рациональность мышления. Думаю, в расщеплённом сознании есть свои плюсы, хе-хе. Я приподнимаю Риз за бёдра, снимая её с члена, и рывком поворачиваю лицом к себе, снова прижимая к стене, но на сей раз уже спиной. Я готов вновь войти в неё любую секунду – но почему-то я страшно боюсь, что увижу закатившиеся глаза, высунутый язык, по которому стекает ниточка слюны и розовато-белёсые куски… чего-то, выпавшие из ушей и запутавшиеся в черной, сверкающей под искусственным освещением гриве.

Тай Риз.

   Это похоже на… ни на что не похоже. Не похоже на ничто… Немного - на алклгольное опьянение, очень сильное, когда тело своё ощущаешь как в паршивом симуляторе с высоким пингом, когда право и лево остаются лишь понятиями в голове, теряя физический смысл и привязку к реальности. Но сознание не затуманено, каждая мысль обретает чёткость, прозрачность, отточенность, она похожа на лезвие катаны из полированного зеркала и режет мне пальцы о господи кровь кровь повсюду, на руках, на стене передо мной - нет, это только пятна света! Закрыть глаза.
   Я - сердце. Я пульсирую, сжимаясь и разжимаясь, толчками всасывая и выталкивая из себя кровь. Это так сладко… Я чувствую эти толчки, они где-то внизу, а сама я распята каналами вен и артерий, с одной стороны ощущая тепло и, кажется, биение ещё одного, подобного мне. Оно частит, я бьюсь медленнее. Холодно! Лёд обжигает ладони. Чёрный лёд… У меня есть ладони? Я открываю глаза в изумлении, чтобы проверить, и натыкаюсь взглядом на белый пластик, на котором дёргается моя тень. И ещё одна - огромная, это тень монстра, который держит меня сейчас в своей мощной безжалостной хватке, насадив на нечто огромное, сладко и болезненно распирающее изнутри, так, что мне кажется, оно вот-вот прорвёт мой живот и выберется наружу, а я - я буду кричать от боли, ужаса и восторга. Закрыть глаза!
   Чернота под зажмуренными веками пронзена тысячами цветных линий, безумных, как Шляпник, возведённый в рыцарскую степень Мартовского Зайца. Параллельные пересекаются, треугольники с тремя острыми углами пляшут в хороводах, сплетаясь в жёлтые Звёзды Давида, поют, пока Риман, Лобачевский и Евклид сплетаются в противоестественном соитии, пытаясь объяснить мне правила пространственной геометрии на наглядном примере, почему-то обзывая меня шлюхой. Не открывать глаз.
   Я тянусь к теплу. Это нормально, потому что я кошка, а рядом  - здоровенный рыжий кот, прихватывающий меня за загривок на глазах всего двора, на асфальте пляшут солнечные зайчики, я выгибаю спину, отводя в сторону хвост, и ору благим матом от наслаждения, когда бродяга всаживает в меня свой детородный орган, шепча мне что-то в ухо. Что? Вот и кот говорит, что я шлюха. Извивающаяся под клиентом, на моих ногах чёрные чулки в крупную сетку, с дырами там, где он зацепил их своей чёртовой декой, хотя на ней нет ни единого острого угла, они все достались тем треугольникам. От нас пахнет дешёвым табаком, моя белая юбка задрана высоко, до самой талии, он утыкает меня лицом в провонявшуюся потом подушку, от которой веет ледяным холодом космоса, и берёт меня резко и жадно, будто за что-то наказывая, настолько жёстко, словно я и не человек вовсе, а какая-то кукла. Сломанная кукла для удовольствия. Для моего удовольствия! Того самого, что растёт внутри, как распухающая сверхновая, щекоча лучами-протуберанцами, вырываясь ослепительными лучами из сосков, рта, ноздрей и глаз, кончиков пальцев на руках и ногах! Я кричу? Я взрываюсь! Порождая новое солнце и десяток планет, на одной из которых тут же зарождается жизнь, миллиарды крохотных живых клеточек, неразумных, но таких жадных до жизни, своей и чужой. Я - оплодотворённый небом океан. Как моё имя? Гея? Земля? Как меня зовут?!
   Я рассеяна в этих клетках, растущих, выходящих на сушу, пожирающих и сношающих друг друга, обретающих конечности и шерсть, а затем - и разум, я - каждая из них, я - вот этот рыжий мужчина, похожий на кота, и эта черноволосая женщина, сползающая перед ним по стене. Держи меня! Держи, пока меня не унесло обратно в эти порталы в чёрное ничто, смотрящее на меня сквозь твои глаза. Как тебя зовут?! Мне остро, физически, до боли необходимо вспомнить, кто я. За спиной - холод, белый лёд бездны, в которую меня вот-вот утащит. Впереди - лёд. Чёрный лёд. Но от него тепло. Хватаясь за эту глыбу живого льда, я тянусь к ней всем телом, впиваюсь пальцами в отчаянной последней хватке, нахожу губами губы, и выдыхаю прямо в них:
   - Держи меня!
   Мне нужно имя. Но я не знаю, как сказать об этом. Я больше не помню слов.

Эрик Ланге.

   Девочка хорошо держится – лучше, чем я ожидал. Скважины её глаз ведут в самые потаённые глубины космоса, в них плещется страх, безумие и экстаз, но это нормально, это хорошо, это значительно лучше, чем то Ничто, которое могло навсегда в них поселиться. Она понимает меня, я почти уверен в том, что сейчас каждый нейрон, каждый кластер её разума выворачивается наизнанку, создавая всё новые и новые галактики, новые и новые миры, новые и новые субличности. Это хорошо, только так здесь и можно выжить. Теперь у неё есть шанс вернуться – возможно, не совсем такой, какой она была до прыжка, возможно, задающейся вопросами, на которые она никогда не найдёт ответов в Эр-Эл – но вернуться.
   Я сжимаю Риз в объятиях так крепко, как только могу, ритмично вколачивая член в её горячее, податливое лоно. Она стонет, вскрикивает и мечется, грива её волос разметалась по моим плечам, выбившиеся пряди щекочут мои ноздри, она почти сливается со стеной на уровне молекулярных связей, но это не так уж и важно – куда важнее то, что на том же самом уровне она сливается со мной. Освещение и декорации меняются каждую секунду – мы трахаемся то на односпальной кровати, совсем рядом с открытым окном, из которого доносится многоголосый гул Чиба-сити, то в туалете подпольного ночного клуба, где соблазн купить немного нейролептиков становится всё сильнее с каждой секундой, то прямо в Сети, зависнув между медленно сжимающими нас кольцами самого чистого айса, который я только видел в своей жизни.
   Возможно, лейтенант-коммандер этого сейчас и не понимает, но она подмахивает мне так с такой яростью, с таким усердием, будто от этого зависит её жизнь. И, в каком-то смысле, она и вправду зависит – будь она хотя бы чуточку спокойнее, будь её душа раздвинута не так широко, как сейчас раздвинуты её ноги, у меня не вышло бы до неё достучаться. Не вышло бы удержать её от падения, удержать любой ценой – и я неосознанно хватаю Риз ещё крепче, каким-то краем сознания удовлетворенно отмечая, что она будет вспоминать обо мне ещё как минимум неделю, раздеваясь перед зеркалом и разглядывая все те отметины, что я оставил на её совершенном теле. Стало ли оно менее совершенным? Стало ли оно более совершенным? Я еще не встречал женщины, которую не украшали бы очевидные последствия жёсткого, грубого секса.
   Фрикции становятся всё быстрее и жёстче с каждой секундой, а встречные движения бёдер Риз слишком страстны для того, чтобы я мог сдержаться – и моя голова взрывается тысячей солнц, заставляя хрипло, протяжно зарычать, насаживая девушку так глубоко, как она только может выдержать, переполняя её спермой, заставляя её принять… не только меня, нет, Сеть в целом. Она обхватывает меня каждой клеткой своего тела, не отпуская, не давая отстраниться ни на секунду – и я не отстраняюсь, подхватывая её под задницу, впиваясь губами в искусанные, пересохшие, маняще приоткрытые губы, кусая их, сплетаясь языками, понемногу замедляя движения, но не останавливая их полностью – нельзя, нельзя выходить слишком резко, особенно сейчас.
   Сейчас я кажусь себе похожим на какую-то не то ящерицу, не то жабу, про которую я читал в одной из своих энциклопедий в те годы, когда я ещё не попробовал Сеть, не попробовал нейролептики, в те годы, когда всё было проще только потому, что я понятия не имел о существовании чего-то большего, чем Эр-Эл, чего-то более совершенного, чем Эр-Эл, но уже стремился к абсолютному знанию, к коллекционированию информации обо всём – ценность информации не только и не столько в её практической пользе, сколько в её редкости – так вот, я напоминаю себе ту ящерицу, слюна и кожа которой вызывают острые галлюцинации. Ну же, птичка, лижи мой язык, лижи его жадно – сегодня мой яд станет для тебя антидотом.
   Ты потерялась на дороге из жёлтого кирпича, а я только по ней и могу идти – мы оба заблудились здесь, в этом нексусе реальностей, в этом комке переплетающихся линий, каждая из которых одновременно параллельна и
 перпендикулярна нескольким другим. И только вместе, прижимаясь друг к другу ещё крепче, целуя друг друга ещё ненасытнее, мы сможем найти место, где можно безопасно спрыгнуть.

Тай Риз.

   Моё сознание и память мелким бисером рассыпаны по чёрной ледяной плоскости, крохотные разноцветные комочки света, биты информации, превращающие существо вида хомо сапиенс женского пола в неповторимую личность, закручиваются в рукава спирали, я - галактика, в центре которой… Откуда-то всплывает воспоминание: сверхмассивная чёрная дыра! От этого мне становится невыносимо смешно. Какая пошлость! К тому же, чушь, я же чувствую, что в центре меня - пульсар, изливающийся тёплым светом, не поглощающий энергию, а отдающий её щедрыми толчками, и от этого мне так тепло и сладко, что не пугает даже холодная чернота, подступающая со всех сторон и откусывающая от меня кусок за куском - что с того, меня ещё так много! Главное - держаться за это тепло, не позволять ему погаснуть, и тогда я непременно найду дорогу, вспомню, что же такое это самое "Я".
   Видимо, всё дело в направлении вращения. Будь моим центром и впрямь коллапсар, я бы падала туда понемногу, спиралью закручиваясь внутрь, и таяла, растворялась в окончательной черноте, откуда не может вырваться даже лучик света. Но я вращаюсь в другую сторону, от центра к краю, а потому меня разматывает центробежная сила, и фрагменты меня улетают в Ничто, теряясь из виду, уносятся, как я на выпускном с полстакана виски, и как потом было плохо, как хохотала Миа, когда меня рвало, в клочья, а она держала мои волосы! Вот - лицо Мии заволакивает тьма, обступает её силуэт, всасывая, как коктейль через соломинку - и я забываю, как сгорел её истребитель в верхних слоях атмосферы Тэйта, мутной и тяжёлой, из-за которой с поверхности никогда не видно звёзд.  Вот - звёзды на дне стакана, обмываем моё повышение по какой-то смешной традиции, кажется, русской, водка допита, и я сплёвываю звёзды в ладонь. Вот - я держу на ладони свой первый выпавший молочный зуб, и мать говорит, что теперь я взрослая, и я улыбаюсь щербатым ртом, и чернота в просвете между зубами, и вместо лица у матери - чернота, потому что его унесло ещё раньше, и теперь весь её образ всасывается в эту чёрную дыру…
   Мне страшно. Я тянусь за кусочками себя, исчезающими во тьме, но они уже слишком далеко. И тогда я цепляюсь за то единственное, что близко - мужчину рядом со мной. Во мне. Он - не часть меня, во всяком случае, не полностью, он - мой внешний носитель... Смешно. Страх исчезает, я тянусь к… Эрику? Да! Я помню его, он не исчезнет, он удержит то, что осталось от меня, не позволит черноте меня выпить, заполнит образовавшуюся пустоту собой. Я чувствую это - его горячее "Я" выплёскивается в меня, в ноздри бьёт запах мужского семени, пота, возбуждённой женщины - и этот живительный коктейль запахов держит меня, притягивает, указывает путь. Тёплые губы зовут меня без слов, одними движениями, лаская и мучая, и я отвечаю им так же, иначе не могу, я пока ещё не вспомнила, как рождаются слова, но это и не важно, мы говорим на другом языке… И языки эти сплетаются в нежном, томительном танце, настолько прекрасном и упоительном, что от него хочется плакать. Тёплые капли стекают по щекам, падают на пол, превращаясь в крохотные сверкающие лужицы солёного льда.
   Он держит меня. Держит так крепко, что тяжело дышать, впиваясь пальцами, как дерево цепляется корнями за скудную почву на вершине скалы, пытаясь врасти в камень - и вдруг оказывается сильнее. Холодные нити паутины, удерживающие меня, тянущие назад, в ничто, вдруг начинают рваться, одна за одной, с высокими жалобными звуками - или это мои стоны? Но мне не больно, нет - скорее, наоборот. Обрывки нитей уносятся во тьму, забирая с собой кусочки меня, но у паутины уже нет власти надо мной. Я уже не балансирую на грани, я уже с другой стороны - там, куда ведёт меня Эрик. Да, я помню его имя. И помню имя чуть не сожравшей меня паутины. Гипер. "Нарвал" вываливается из гиперпрыжка, дрожа вем своим многотонным телом, сотрясаясь, словно в оргазме или агонии - так ли велика разница? Я снова в реальном мире.
   Осталось вспомнить, кто же такая "Я".

Эрик Ланге.

   Давление на разум всё нарастает и нарастает, с каждой секундой требуя от меня большей и большей концентрации. Срывая ногти, я яростно цепляюсь за каждое воспоминание, которое у меня осталось, силясь нащупать якорь и для самого себя – если зеленовато-чёрный водоворот, чавкнув зияющей пастью, заглотит меня, у птички не будет ни единого шанса выбраться самой. Самое яркое воспоминание… я пытаюсь проанализировать всю свою жизнь, и с некоторым удивлением отмечаю, что мало что в ней не связано с Сетью или с наркотиками. Возможно, раннее детство – но эту соломинку я решительно отбрасываю в сторону сам. Если я уйду настолько далеко в прошлое – шанс вернуться резко уменьшиться, а мы же этого совершенно не хотим, правда?
   Часы пробивают тринадцатый удар – и меня как-то сразу, одним мощным рывком отпускает, со всего маху ударяя ногами о приятно-металлический и, вот уж не думал, что скажу это, но почти родной пол челнока. Я мягко выхожу из Риз, всё ещё придерживая её под бедра и надежно прижимая к себе – так бережно, как только могу, хотя мне хочется обезьяной скакать по "крабу", воя и хохоча одновременно – оно закончилось, а я жив! Я всё ещё жив! Я выживаю, что бы со мной ни происходило! Три! Один! Четыре! А-а, к чёрту! О, Сеть, воистину – есть у тебя любимцы, ненормальная ты стерва, есть! Экстатическое возбуждение от осознания своего, кажется, бессмертия, мощной волной захлёстывает мой рассудок – и так же быстро уходит обратно в море бессознательного.
   Риз плачет – не так, как обычно плачут люди, конечно, она не заламывает руки, не пытается свернуться в клубок в углу челнока, использовав мой старый комбез в качестве подстилки и одеяла одновременно, не от горя или жалости к себе – нет, она просто полустоит, полувисит на мне, и слёзы сами собой катятся по её щекам. Первый дайв много на кого так влияет, на самом деле, вызывая сильнейший шок, выворачивая мозги наизнанку и давая заглянуть за изнанку. Я всё ещё чувствую себя на редкость расслабленно после того, как моё сознание освобождается от всепоглощающей страсти вперемешку с похотью – ну, хотя бы на ближайшую пару часов - поэтому с большим трудом подавляю смешок, который вызывает у меня этот каламбур. Будь на месте лейтенант-коммандера хакер-неофит – я привел бы его в чувство хорошей оплеухой, а потом мы пошли бы в бар, я купил бы ему самого лучшего пойла, которое в этом баре было бы, курил бы и слушал бы о том, что он увидел и что ему запомнилось – почти стандартная процедура, и, хоть я никогда и не брал себе таких своего рода учеников, сейчас я очень живо себе это представляю. Будь на месте Риз хакер-неофит – я привел бы его в чувство хорошей оплеухой, но Риз – это Риз, и поэтому я аккуратно вытираю её слезы кончиками пальцев. Они горячие. Обжигающе горячие.
   - Вот так, хорошая девочка. Умница. Я тобой горжусь. Может сильно затошнить, в первый раз почти у всех так. Если вырвет – ничего страшного. Дико захочется жрать, это тоже нормально. Хорошая, хорошая птичка.
   Я оглаживаю её лицо, крепко прижимая к себе, отрывая от холодной стены и окончательно перенося вес её тела на свои руки. Она лёгкая, очень лёгкая для взрослой женщины – кажется, у тех, кто родился в открытом космосе, тонкие кости.
   Я жду, пока она заговорит. Жду этого и боюсь одновременно. Её крыша как могла остаться в практически неизмененном состоянии, так и отъехать окончательно. Это не зависит от силы воли или каких-то личных качеств – дело чистейшего случая.
   Или желания Сети.