Сказ про обиду и прощение-3. Рождественская сказка

http://www.proza.ru/2015/11/26/819

Под ногами пружинила палая хвоя, глухо шумел ветер в вершинах, но в еловый шатёр пробраться не мог, застревал в мохнатых лапах. Трещали деревья от мороза, а тут было тепло.

Тарас лежал на хвое, а будто на старом батенькином тулупе. Рядом Баюн мурлыкал долгую свою песнь, и сладкая дрёма дышала в глаза, отчего они закрылись сами собой, и плыли пред ними странные картины: удивительные города бело-башенные, и нездешние дебри-леса, и люди в нарядах предивных, и невиданное окиян-море… А Баюн вёл дальше, и всё новые полотна разворачивал перед Тарасом…

Как сладко спалось Тараске в ту ночь, как легко на душе было! К Баюнову боку прижался, аж разрумянился во сне.

Проснулся рано, глядь - а Кота уж нету, и след простыл! Огорчённый, отыскал в еловом сумраке шапку, продрался скрозь колючий заслон мохнатых лап, - а вот он, Баюн! Да не один, а рядом с чужим мужиком. Эвон! И тётка Лярва тут! А на кого она пальцем строжится? О! Так вот он, мальчонка из сна! Тут незнакомец обернулся, глянул на Тараса глазами голубыми, как весеннее небо:

- Здрав будь, Тарас Данилыч!
- И вам дай Бог здоровья, дяденька, - ответил Тарас, а всё-тки стушевался маленько. Его по батюшке ещё ни разу не величали.
- Что, Тарас Данилыч, искал меня?

Тарас и не знает, чего сказать. Как бы он искал, коль ни сном, ни духом про незнакомца?

- Я хозяин здешний - дядька Лесовик.
- Леший?! - выдохнул Тарас.

- Рад я, Тарас Данилыч, что не побоялся ты ни мороза трескучего, ни одиночества в диком лесу. Назад не повернул, и даже - как ни горько, ни боязно было - ночевать в лесу остался. По чести скажу - это награды требует. Заслужил ты получить то, зачем шёл.

- Тайну? - без голосу, одним выдохом спросил Тараска.

Улыбнулся Лесовик, Лярва хихикнула, мальчонка стоит в сторонке, глядит своими угольками лукавыми и Кот в усы муркнул.

- Неужто ты её ещё не узнал? Мы-то - не тайна? Здесь те лишь, с кем ты по дороге встрелся, кто открылся тебе. Но нас много, полон лес. Теперь ты про это знаешь.
- А тятенька-то как же? Как тайна эта здоровье ему вернёт?

- Так я и открылся тебе для того, сказать чтоб, в чём хвори его причина. А она в том, что шибко осерчал я на Данилу. Обиделся. В тот день он, сам того не зная, зачал рубить дерево, под которым я сладко дремал. Ясно, что он того не ведал, а всё ж досаду мне сделал. Вот через обиду мою и приклеилась к нему хвороба накрепко.

- Как же так?.. Всего лишь за то, что разбудил невзначай?! Неужто по заслуге такая-то "награда"?

- Не по заслуге, правду говоришь Тарас Данилыч. Теперь-то мне зазорно, что впал в крайнее раздражение в минуту, когда мои сладкий сон вдруг прерван был. А только сделанное не так просто переиначить. Обида, раз народившись, сама по себе жить начинает и дело нехорошее творить. Всякая обида иль гнев навроде стрелы чёрной оборачиваются. А когда тетива спущена, как повернёшь стрелу обратно? Она не спросит, ни по оплошке ли её выпустили - цель свою крепко знает и разит неотвратимо.

- Да неужто нет средства против этакой беды?!
- Есть. Ты вот что сделай. Ступай теперь домой, да отцу тихонько скажи: простил тебя Лесовик, и ты его прости. Прощение - вот средство единственное, и оно великую силу имеет. Всё ли понял, Тарас Данилыч?

- Спаси тебя Бог, дяденька! Всё понял, всё сделаю!
- С Рождеством, Тарас Данилыч...

И голос Лесовика уж издаля идёт, всё тише... И видит Тарас, что стоит в сенях, и мамка зовёт:

- Тарасик да поешь ты сперва, непоседа!

"Вдругорядь вчерашний день!" - догадался Тарас, даже не удивившись.
Тятенька не вставал ещё. Тарас момент улучил, шепнул:
- Лесовик сказать велел - простил он тебя. И ты его прости.
Батя не отозвался - придремал, видать. Но чуток погодя вдруг повернулся, сел:
- Ох, и голоден я нынче!

Мать да сын переглянулись изумлённо на такие удивительные слова. Подхватился Тарас, чтоб плечо бате подставить, помочь. Но сегодня в том надобности не было. Заглянула-таки радость под ветхую крышу. Батя и худ, и слаб, а глаза блестят, руки тверды.

Много лет прошло, а то Рождество - с радостью безмерной, смехом счастливым, было неповторимо, и никогда рождественский ужин не был Тарасу так вкусен, как незатейливое угощение, стоявшее на их столе в тот вечер.

                Конец