За порогом

               
Любимый, слышишь шум мотора за воротами? Он приехал на автомобиле. Шаги. Всё ближе, он идёт сюда… ещё немного, и скоро всё пространство заполнится этой поступью. Он уже третий. Днём он будет шелестеть бумагами, читать, подписывать, расхаживать, с важным видом оглядывая комнаты, проверять счета, составлять списки, сметы, что нужно купить в дом, где он мнит себя хозяином, отдавать распоряжения работникам, слугам и посыльным.
Он тоже глух к нашим голосам, не видит наших лиц. Днём мы всего лишь тени, почти немые и бесплотные, но с наступлением темноты приходит наше царство. Нет, мы не облекаемся плотью, но наша сила возрастает, становясь ощутимой.
Он совершил первую ошибку, когда устроился спать на нашем ложе – холодном и сыром, но в глубине своей памяти ещё хранящем страстные объятия наших ночей. В доме есть кровати и в комнатах для гостей. Стоит нам сказать ему хоть слово – он кричит во сне, просыпается, широко раскрытыми, ничего не видящими глазами вглядывается во тьму.
Чертыхается, вспомнив, что в доме так и не провели электричество, трясущейся рукой зажигает свечу. И снова вглядывается.
Стоит ему уловить лишь эхо нашего движения, он вздрагивает, спотыкаясь, бежит на второй этаж, едва не роняя из подсвечника свечу, обжигается расплавленным воском. Он боится, что в дом забрались грабители. Их здесь тоже перебывало предостаточно, но, в отличие от тех, кто называет себя хозяевами, с ворами мы никогда не церемонились. Все до единого, они пускались наутёк, забыв, зачем явились. Временами мне даже нравится подобное развлечение.
Взволнованно он оглядывается по сторонам, и, не заметив ничего, возвращается обратно в спальню. Уже через четверть часа оттуда раздаётся его заливистый храп, заглушающий наши шаги.
Ночная жизнь дома продолжается, и порой мне просто нравится наблюдать за тобой, любуясь и предаваясь воспоминаниям. Иногда ты, несравненный мой, как и прежде заходишь к себе в кабинет, когда-то изысканно и со вкусом обставленный, а теперь… стол и стулья покрыты слоем пыли, бронзовые статуэтки позеленели. Перо письменного прибора на малахитовой подставке, которым в былые времена твоя рука выводила каллиграфический след, испортилось. Ты идешь в библиотеку, которую так тщательно собирал, но кожаные обложки книг от сырости покрылись плесенью, страницы склеились и пожелтели, золотые буквы переплётов истерлись. Ты не любишь появляться лишь в своей мастерской, где прежде проводил столько времени, а теперь разбросанные банки с красками пересохли, сломанный мольберт валяется на полу, а холсты и кисти порчены крысами. Иногда я еще пытаюсь гонять этих тварей из комнаты, где была твоя святая святых, твоя башня из слоновой кости. Ныне твои лучшие творения – прекрасные пейзажи, таинственные портреты, изысканные натюрморты и несколько прекрасных копий мастеров прошлого – пылятся на чердаке. Их собирался продать первый, кто после нас объявил себя владельцем особняка, но не успел, лишь от кого-то попытался спрятать их на чердаке, где они лежат и по сей день.
Говорят, дом заброшен уже давно, но мы не чувствуем, много ли времени прошло – над нами, пребывающими за чертой, оно не властно. Большие часы в гостиной давно остановились и перестали бить, их механизм, затянутый паутиной, стал жилищем паука.
Каждый раз наш новоявленный поселенец, просыпаясь, вздрагивает в ответ на внезапный шум и, поняв, что в доме нет посторонних, судорожно крестится, хотя на людях гордо называет себя атеистом и верит в торжество науки и человеческого разума. Находясь за пределами оного, мы тихонько посмеиваемся. Как он шарахается при виде двери нашего мира – большого зеркала в резной деревянной раме. Хоть оно и начало порастать зеленовато-черными звёздами пятен, но это пока ещё не мешает нам иногда появляться в нём, становясь на несколько мгновений видимыми для человеческого глаза. Узрев нас впервые, новый хозяин попятился и начал сильно тереть глаза, словно отчаянно желал проснуться. Но это не был сон – из тех, что посещали его ранее. Он видел нас наяву, и, как и первые двое, панически испугался. Нет, мы вовсе не хотим изгнать его, выжить из дома и тем более – погубить.  Мы лишь напоминаем о своем присутствии, сообщаем, что мы – когда-то прежние хозяева, а теперь хранители, тени – всё ещё здесь. Но он не желает видеть, не хочет слышать, не в состоянии даже поверить собственным глазам и ощущениям. Он думает, что ему всё это кажется, или он начинает сходить с ума. А значит – и он продержится здесь недолго.
Помнится, первый затеял грандиозный ремонт и реконструкцию, но успел только заменить разбитые стекла окон новыми. Снял со стен все картины, надеясь продать их, выдавая копии за подлинники, и получить немалые деньги. Клянусь, моим желанием было лишь отговорить его от этой затеи, но возможно, оно оказалось слишком настойчивым… Он пытался бежать от меня, от мыслей и снов, показавшихся ему навязчивыми, от каких-то неудач, постигших его там, за пределами дома, а потом – и от себя самого. Этот стремительный побег привел его на чердак, где, будто вопреки моим уговорам, он сам надел себе на шею петлю…
Лишь когда он ступил за порог, мне, наконец, удалось объяснить ему. Его тени не по пути с нами, и он ушёл в заплаканную дождём ночь.
Второй, кто приобрёл дом, бывал здесь несколько раз и ночевал лишь однажды. Наши следы, голоса и знаки он слышал лучше других людей, но, как всё необъяснимое, они с первого мгновения стали пугать, а потом и раздражать его. Он предположил, что в доме развелись полчища крыс, а вскоре и вовсе выдвинул версию, что под особняком обширные подвалы и подземелья. О, как он тщетно пытался отыскать туда ход! Но потом сказал, что ветхие стены разрушаются, неумолимо оседая вниз, и больше не появлялся. Потом до нас дошла весть, что он уехал куда-то далеко, за океан, в Новый Свет, где мы никогда не были.
Но что же нынешний? Он не из тех, кто может самовольно ступить за черту, и не собирается никуда уезжать. Как и первые двое, он решил всё отремонтировать, перестроить и обставить по-новому: провести электричество, радио, и, кажется, даже телефон; посадить новые деревья, цветы и кустарники в заросшем сорняками и запущенном саду; очистить и восстановить фонтан, а на месте развалин, где раньше располагались конюшни, построить гараж для своего автомобиля. Пока я не могу себе вообразить, во что превратится наш особняк после воплощения всех его великих замыслов. Мы были бы очень признательны, если бы он распорядился вытащить с чердака картины и отдать реставратору – надеюсь, их еще можно восстановить. Возможно, в знак благодарности мы бы даже перестали являться ему и докучать знаками своего присутствия. Но не всё сразу. Пока днём в доме начинает кипеть деятельность, которую принято называть жизнью. Пусть. Мы наблюдаем, изредка напоминая о себе. Лишь бы он не отыскал моего тайника и ничего в нём не трогал.
 Свершилось…  оправдались мои худшие ожидания! Он отыскал в одном из ящиков секретера резную деревянную шкатулку, ничем не примечательную на первый взгляд. Моими стараниями ключ от неё надёжно спрятан: он завалился в щель еще при первом постояльце, но нынешнего завсегдатая это не остановило…
Нет! Не трогай! Не открывай! Кажется, мой крик заполняет не только весь дом, но и всю Вселенную… В столовой со звоном катится по столу бокал, разбиваясь на тысячи хрустальных осколков, в мастерской, словно от сильного ветра, трескается оконное стекло. Быть может, эти звуки отвлекут его? Но нет: просунув лезвие перочинного ножа, он раскрывает створки… нет!
Взломав замок, он выпотрошил мой клад: единственную твою фотографию на картоне в искусном оформлении с твоим именем и вензелем и серебряный медальон в виде сердца с маленьким, словно капелька крови, рубином. Повертев в руках так и эдак, он… выбрасывает фотографию за окошко…
К счастью, там нет дождя.
Раскрыв медальон, он распахнул мою душу, обнажив то, что за годы осталось мне от тебя прежнего, а теперь ещё и разочарованно кривится! Что он ожидал увидеть? Драгоценный камень? Бриллиант? Золото? Пустоголовый, он никогда не поймет, что это…
…последнее, что осталось мне от тебя в ту ночь, когда тебя убили, и тело, заметая следы, тайно предали огню… когда словно чудовища из своих укрытий, вылезли последствия давней, умолкшей надолго, но в одночасье вспыхнувшей вновь кровной вражды. При жизни меня не раз посещали дурные предчувствия, что тебе волею рока уготовано стать её жертвой… Но ты лишь качал головой в ответ на мои слова, обнимал и целовал меня, пытаясь успокоить, а потом беспечно шёл в мастерскую или в библиотеку. Или дарил мне цветы, подарки, ещё один волшебный вечер, одну, полную любви ночь… словно она была последней...
После того, как свершилась казнь – моя личная месть, и убийцы поплатились, мною поспешно было принято решение ступить за порог – не из страха за самосуд или перед грядущим, но вслед за тобой. Я не могу без тебя, любимый – ни в жизни, ни после неё. Но ведь и ты не внял зову, не отправился в цветущий край вечного рассвета, где в прозрачном дыхании воздуха слышатся звуки органа, дикие звери ластятся к ногам, а птицы поют, как ангелы. Не ушёл ты и в другие врата, за которыми множество миров, подобных нашему. Ты замер, всё оглядываясь назад, ты искал меня, пока наши взгляды не встретились… Словно ураганными ветрами и океанскими течениями нас уносило на разные пути, но чем сильнее нас пытались разлучить, тем крепче срастались наши души… Мы нашли единственное место, где могли бы быть вдвоём – мы остались дома.

За окнами темнеет. Вечный мой, не останавливай меня! Мне необходимо сказать ему – пусть соберёт и вернёт мои реликвии на прежнее место! Это всё, о чём я попрошу.
Зажигает свечу, собирается спускаться вниз по лестнице. Я появляюсь рядом, беру его за плечо: стой! Вернись, слышишь! Он дёрнулся, выронил свечу. Подсвечник, звеня, покатился по ступеням. Погасла. Неужели моё прикосновение стало столь ощутимым? Гнев придает сил даже таким как мы. Не отпускаю его: вернись в кабинет! Оказавшись в полной темноте, он резко поворачивает голову, машет рукой по воздуху, но, не найдя никого, кричит, пытается ухватиться за перила…промахивается, поскальзывается на каменной лестнице и головою вниз вылетает в пролёт. 
Рухнул тяжело, ударившись о край ступени. Лежит. Вокруг головы расплывается кровавая лужа.
Но ты, еще при жизни понимавший меня без слов, знаешь – мне вовсе не хотелось его убивать. Неужели только теперь, когда и он пересёк порог, мне удастся сказать ему?
Медленно поднимается его тень – вначале почти прозрачная, но с каждым мгновением густеет, становится всё отчётливей и обретает цвет. Впервые он видит нас. Выслушав, он идёт на второй этаж привычным шагом по лестнице, заходит в кабинет. Пока ещё он не понял, что произошло, ведь теперь он может появляться, где хочет, не обращая внимания на стены и прочие преграды людского мира. Не знает, почему ему так сложно поднять медальон, а тем более шкатулку – они стали весить как огромные валуны. Но не мне его учить. Боясь грабителей, сегодня он почему-то забыл запереть входную дверь. Я открываю её – раньше ему бы показалось, что это ветер. Идёт в сад, прилагая огромные усилия, приносит фотографию и возвращает мне мой клад, убирая его на прежнее место, бормочет извинения. Он убеждён, что всё это снится ему, и он словно соблюдает некие правила игры. Но, спускаясь по лестнице вниз, вдруг видит в луже крови своё тело и… просыпается, начиная понимать…
На рассвете тело унесли. Он шел рядом, словно привязанный, пока процессия, качая головами, споря и шумно обсуждая происшедшее, не скрылась за воротами.
Любимый, мы снова одни – надеюсь, теперь надолго – дурная слава нашего особняка растет с каждым днём. Может быть, дом проклят, и проклят нами? Скорее – только мной – тогда, свершив месть, за полшага до порога.