10. Незадачливый донжуан

      Сердце у Лёшки было разбито. На людях он бодрился и страшно злился, когда ловил на себе понимающие взгляды одноклассников. На третий день самолюбие его взыграло. С какой стати ребята решили, что он несчастен? А может, он всё время притворялся? Может, под маской Ромео он скрывал личину Дон Жуана, этого безжалостного типа, готового волочиться за каждой юбкой? Такой поворот мыслей воодушевил Лёшку, он взвизгнул и, став на пятку, обернулся вокруг себя.
Вечером новоявленный донжуан вышел из клуба. Собственно говоря, новым у него был только взгляд — наглый, недобрый. В остальном же он был прежний Лёшка — в синих техасах, в коричневых вельветках, в красной футболке с изображением Джона Леннона (сам накрасил по трафарету), со шнуровкой на горле, которую тоже сам сделал, и с часами на руке, купленными на свои кровные (заработал в ночных сменах на салехардском хлебозаводе).   
Откинув с лица длинные, как у хиппи, волосы, он упёр руки в бока и обвёл взглядом танцплощадку. Публика разбилась на кучки: юноши —девушки, приезжие — местные. Лёшка подлетел к своим одноклассницам. 
— Какие красотки, боже! — воскликнул он, разводя руками. — Где были мои глаза раньше! Боже! 
Девочки, онемев, исподлобья смотрели на него. А он кружил, взмахивая руками, и восторгался, заглядывая поочерёдно в их лица.
— Не ослепни, Шатов! — с вызовом сказала Тимошина, выставив свою высокую грудь.
— Ах! — изумился Лёшка, заслоняя рукой глаза. — Чаровница! Русалка! Позволь мне тебя пригласить.
Тимошина нарочито громко расхохоталась. Они сошлись в танце. Лёшка держал её за талию. Тимошина только казалась пышкой, тело у неё было литое — не ущипнёшь! Будучи комсоргом, она не пользовалась косметикой, и Лёшка это отметил.
— Тимошина, у тебя красота от природы! Даже не надо подмалёвываться. Ты само естество.
— Чего-чего? А как же Наташа?
— Какая Наташа?
— Тоцкая!
— Не помню такую.
— Ну, ты жук, Шатов!
Он станцевал ещё с двумя-тремя девочками. Новая роль вдохновила его. Внутри будто прыгал и хохотал чёртик. Переводя дух, Лёшка остановился подле Гусевича с Бякиным.
— Молодец, Шатов, — похвалил Гусевич и пропел: — Менял я женщин, тир-тир-ярим, как перчатки…
— Сижу на нарах, как король на именинах…— продолжил Лёшка.
Толкнув его локтем, Гусевич сказал:
— Смотри, какая чувиха! — И показал подбородком на хорошенькую девочку в красном платье, стоявшую с двумя подругами. Маленькая, черноволосая, с острыми грудками она стреляла глазками по сторонам и вертелась как на иголках. Лёшка коршуном подлетел к девочке. Пригласил.
— Как тебя зовут? — спросил он, ведя её в танце.
— Марьянка, — не сразу, как будто задыхаясь, ответила она.
— Ого! Твоим именем целое село назвали?
Она потупилась. Лешка осёкся и, примолкнув, отдался своим ощущениям. Какая у неё была тонкая талия! Какая она была вся лёгкая, невесомая! Казалось, он держал в пальцах хрупкую бабочку. Он разглядывал её с высоты своего роста. Пухлые губки, нервные крылья носа, глаза, будто спелые вишни. Её волосы щекотали ему подбородок и пахли какими-то дивными травами. Он пригласил её и в другой раз.
— Веришь ли ты в любовь? — нахально спросил Лёшка, когда они вышли на середину. — Существует ли она? Или её выдумали, чтобы другие читали о ней в книгах и смотрели в кино. Как ты думаешь?
— Никак, — пролепетала Марьянка и с испугом оглянулась на своих подружек, которые издалека следили за ней. 
Лёшке поморщился. Вернув Марьянку подружкам, он пошёл в задумчивости. Вдруг кто-то поймал его за плечо. Лёшка раздражённо обернулся. Перед ним стоял Дима Малышев, местный парень, работавший на колёсном тракторе. Они давно были приятелями и теперь с радостью пожали друг другу руку.
— Зажигаешь? — лукаво спросил Дима, кивнув в сторону Марьянки.
— Дыму напускаю! — с горькой усмешкой ответил Лёшка.
— Что, брат, совсем худо?
— Et post naufragium maria temptantur.
— Это по-каковски?
— Латынь. «И после кораблекрушения выходят в море».
— Значит, ты с Марьянкой выходишь. Ну-ну. Как думаешь, сколько ей?
— Пятнадцать...
Дима крякнул и сказал:
— А двенадцать не хочешь?
— Шутишь?
— Не шучу, но предупреждаю. Папа — главный мильтон на селе. Сто пятьдесят килограмм живого веса. Если, говорит, с моей Марьянкой что случится: ноги выдерну — спички вставлю.
— Двенадцать лет! Кошмар… — покачивая головой, сокрушался Лёшка.
Вот смеху-то будет, когда узнают, кого он охмурял. Донжуан — гроза малолеток! Лёшка покосился на одноклассников.
Между тем опять звучала песня Мулермана:

А мы случайно повстречались,
Мой самый главный человек.
Благословляю ту случайность
И благодарен ей навек.

Лёшка поморщился, как от зубной боли, и пробормотал злобно:
— Куда бы свалить отсюда?
— Давай ко мне, — предложил Дима, — если не возражаешь.
Лёшка не возражал. Они вышли на улицу.