Одесский дурачок

   В 1969 году Берта приехала в родной город Одессу, из которого она чудом спаслась на последнем пароходе в 1941 году, убегая от наступающих немецких войск и их союзников румын.

   Муж Берты в первые дни войны ушёл добровольцем на фронт, хотя имел бронь и мог с семьёй эвакуироваться с заводом в Караганду. Через год на него пришла похоронка.

   Вместе с Бертой на этом пароходе бежали от неминуемой гибели её дочь-подросток, две сестры и пожилая мать. Все они, кроме Берты и её дочери, умерли от тифа в эвакуации в Узбекистане.

   Одесса встретила Берту и её девятнадцатилетнего внука Виктора обычной суетой.

   — Пойдём во двор, где я родилась, выросла и жила до войны, — сказала Берта. — Вдруг знакомых встречу, хотя вряд ли — столько лет прошло. Вот там мой дом на углу улиц Чижикова и Канатной, которые давно переименовали, но для меня они остались прежними.

   С волнением вошли она в арку типичного одесского дворика.

   — Видишь, на третьем этаже балкон нашей бывшей квартиры.

   На деревянной лавочке, приткнувшейся к стене, в тени отдыхала пожилая женщина.

   — Дама, дама! — громким гортанным голосом окликнула она. — Вы случайно не Берта?

   — Клава! Ты ли это!? Вот так встреча! — присмотревшись, радостно отозвалась гостья, и женщины обнялись.
   
   — Вот, приехала из Сибири посмотреть на свою Одессу, на родной двор. Ты в оккупации была? Расскажи, что случилось после того, как пришли фашисты! О ком из старых жильцов что-либо знаешь?

   — Страшные дела здесь творились, — Клава помолчала, и вдруг её глаза недобро заблестели. — Помнишь Борю-дурачка?

   — Конечно, помню.

   Берта отчётливо вспомнила тихого неприметного идиота, который ходил с глупой улыбкой и никому зла не делал. Он был, казалось, здесь всегда и не менялся с годами. Его жалели и подкармливали. Только дети его боялись. Дурачок любил внезапно схватить пальцами за щеку и больно ущипнуть. Дети жаловались родителям, да что с убогого возьмёшь?

   — Так он оказался вовсе не дурачком, а офицером немецкой разведки, кажется майором — приходил в немецком мундире.

   — Дурачок Боря!? Офицер немецкий!? Не может быть! — удивлённо вырвалось у Берты.

   — Да, так оно и было. Секретов от «убогого» не держали, он всё обо всех знал. Поэтому, когда пришли фашисты, Боря явился с местными полицаями и всех на погибель отправил: евреев, коммунистов... Твоего соседа Иосифа увели куда-то и больше мы его не видели. Наверняка, как и других, расстреляли. А его отца, девяностолетнего парализованного деда Герша, по приказу бывшего «дурачка» полицаи выбросили с балкона. Не захотели тащить старика с третьего этажа. Прямо вот здесь он и разбился насмерть.

   Слёзы навернулись у Берты на глаза. Женщины помолчали.

   У впечатлительного Виктора, представившего страшную картину убийства парализованного старика, комок подступил к горлу. Ему почудилось кровавое пятно на месте падения несчастного.

   — Многих тогда увели, — сказала Клава и продолжила:
   
   — А помнишь Полю-дворничиху? Она умерла пять лет назад. Так её сын был полицаем и тоже участвовал в расправах. Отсидел своё и сейчас живёт в материной квартире. Пьёт беспробудно… Живёт, собака! А убитых не вернуть…

   Женщины замолчали, вспоминая дорогих людей, сгинувших в кровавой мясорубке.

   По тенистым улицам Одессы Виктор молча шёл с бабушкой и мучительно пытался понять, как могли люди, годами жившие рядом, в одночасье потерять человеческий облик, грабить и убивать своих вчерашних соседей.

   А перед мысленным взором Берты то всплывал образ одесского «Бори-дурака», который половину жизни прикидывался недоумком, то возникал лощёный немецкий офицер, руководящий расправой над беззащитными соседями.

   Эх, люди-звери…