Жили-были дед да бабки...

               
Дед Василий, о 80 годах,  остроту ума не терял: даром, что ли, полжизни в техникуме  молодежь уму-разуму учил.   И, на пенсию  выйдя, привычку остроумничать  бросать не собирался.   

Тем более, что   в последние 20 лет миссия у него образовалась важная –старух-соседок от скуки оберегать. 

Многих бабок, которые с ним сиживали на придомовой лавочке, проводил он в последний путь за эти крайние годы.

Осталось всего-ничего – пять штук: 90-летняя Полина, Галина 75 лет, Олька 73-х, да две шестидесятипятилетние молодухи Катька с Веркой. 

Все вдовые, и он не без греха: не уберег свою  Ниночку.

Три первых старухи были дремучими, что темный лес, а остальные  ещё очень даже  ничего– дамы культурные и образованные.  В самый раз ему  для вдохновения.

Каждый день лета  в любую погоду собирались   они после полудня на свои посиделки да балакали о том, о сём.   И когда неожиданно наступала скука, тут дед Василий   доставал  из внутреннего кармана старенького пиджака  тетрадку и,  заглядывая в неё,  начинал чего-нибудь сказывать.   

В неизменной шляпе с широкими полями, худенький, согбенный, он поправлял свои очки на переносице и  начинал:

- Жили – были дед да «бабки».

«Бабки»  дед  упрятал в  кадку.

Засолил: чеснок, укроп…

Тут старуха ему: «Стоп!


Ты  забыл добавить хрену,

Без него деньгам – хана:

Хруст «капусте» обалденный

Корень хрена даст сполна!»


- Ой, старуха, не кричи:

«Бабкам» в хрене нет резону,

Обвалился рубль, молчи.

Хрену место в еврозоне.


- Еврозоне? Хрена им!

ПрОцент в банке засолИм.

Как придёт весна, - он – ввысь!

- А инфляция кудысь?


Прочитав свой опус №5 с выражением, дед Василий оглядывал своих подруг поверх очков и, обнаружив улыбки,  спрашивал с хитринкой:

- Дамы, а не хотите ли  сегодня сказочку послушать? Мне вчера  знакомый Петров  её рассказал.

- Хотим, Васечка! – оживлялись   подруги.

-   Б Е – Е – Е …, -  неожиданно  заблеял  Василий.

- Чего «бе-е»? – удивилась Олька.

- Сказка так называется: «Бе-е-е…», - серьезно ответил Василий и  потребовал строго:

- Слушайте и с мысли меня не сбивайте!
               

                ****
               
                БЕ-Е-Е…

В некотором царстве, в тридесятом государстве, во времена не то прошлые, не то нынешние, жили-были три друга губернатора. По пятому сроку сидели в своих  кожаных креслах,  и хорошо им было.

Вот как-то вернулись они с очередного столичного совещания, пиджаки и галстуки оставили на рабочем месте, а сами  сели в вертолет и отправились на недельку – другую в укромное  местечко от людского сглаза подальше. 

Отдохнуть, посоображать, так сказать, на троих без лишних  глаз да ушей.   По этой причине даже никаких средств  современной коммуникации с собой не взяли.

Верный в  придворных  делах вертолетчик Петров  завез их в такую глухомань, что никакой Глонас при всех своих инновационных способностях не смог бы и за три года определить их месторасположение.

А места дивными оказались; не тронутыми ни рукой, ни ногой человека аж  лет двести, а то и больше. Ну, прям, как  в угодьях Агафьи Лыковой.

Рыба в речке плещется, хошь – руками лови. Грибов и ягод  -  только косой косить. 

Птички   своими трелями   душу  трепечут, словно звон колокольный. Лепота!

И всё это до сей поры ничьё и никем не приватизировано.

Разбили друзья палатку, развели костер, снедь из холодильных  коробов  достали, на скатерть-самобранку выложили и, ну, давай отдыхать от трудов праведных.

Пьют, значит, горькую, ананасами с рябчиками закусывают и хвастают друг перед  дружкой.

- Ох, мужики, наворовал я столько, - говорит первый, - что и внукам, и правнукам хватит. В  пятнадцати банках по миру   по  мильярду  в каждом на депозитах лежат.

Все члены семьи уже лет 20  на личном самолете по земному  шарику   летают:  из одного собственного дворца в другой личный замок переезжают от скуки. Так что на новый срок я больше не пойду, даже если  с а м  уговаривать станет. 

В общем, решил я воссоединиться с семьей.

- А я, - откровенничает второй, - уходить не собираюсь. От добра, как говорится, добра не ищут.

Ну, семья-то и у меня тоже уже лет 15 по - русски не разговаривает: спикает  на  улице Пикадилли с разными пэрами и сэрами.

Да я от скуки новую бабу себе фотомодельную завел, поставил её во главе  своего банка.

Вот как запасных парашютов намариную немеренно, так с Маринкой сразу и отчалю от родных берегов.

- Ох, и дураки вы оба! – заявил третий. – Цена всем вашим счетам да парашютам  ноль без палочки.  Как только обрубите концы с родиной, так вас тут же и повяжут. Не свои, так  забугорные. Ей-ей, оберут до нитки!

- Да ну! – удивились два первых. – А ты чё, неуж-то   заслуженного дёру с драпом  не планируешь? С быдлом жить будешь?!

- А я остаюсь   на  Отчизне…, - пропел  третий губернатор. – Я долго думал и вот, что понял: чего дергаться? Народец у меня золотой  оказался: такой терпеливый и тихий, что млею от восторга.

25 лет дрессировал! Как только первые выборы прошли, я всех противников своих посписочно вычислил и такую им жисть устроил, что побежали они из области тыщами, словно тараканы.

В общем, осталось у меня  в живых пол-области, но зато каких!   Серебро да золото:  пенсионеры,  инвалиды  да сироты!

Живут на пособия, на улицы  почти не выходят, разве что в магазины мои за покупками заглянут, а так сутки напролет телек смотрят.

А им по тому телеку  булочки с маком показываю.

- А ну, как и эти помрут?  Что ж с детьми твоими и внуками будет?!– задают каверзный вопрос первые двое.

- Ха, так я же умный! Всё по-моему будет, даже если меня не будет!  Верным – пряник, строптивым – кнут! -  щелкнул пальцем третий. – Я ж себе смену на три века вперед подготовил!

Через целевые наборы в вузы  малограмотных  деток верных товарищей дипломами обеспечил – по всем направлениям и во всех сферах.  Молодежный инкубатор создал для тренировки.  Хрен чужак на какую должность у меня пробьется! 

В мою глухомань ни один цивильный человек и мизинцем не ступит! Все свои и только  для своих!  От уборщицы  до  казначея!  Одна команда и на века!   

Запомните, мужики, главное.  Детям  и внукам своим  нужно не деньги, а  удочку, т.е. власть,  передать.  И народец чтоб был –  особенный!

- В общем, батя меня с  младых лет учил, - разливая водку,  подвел итог своим  нравоучениям  третий. – Чем больше немощных, пьяных да глупых, тем у умного мошна полнее.   

Давайте, други, за народ-кормилец выпьем! Держи его в черном теле, и твое тело  всегда будет  сытым, белым и пушистым.

- Ага, как у барана! – воскликнул второй и, приставив к голове пальцы рожками, заблеял: Бе-е-е!

- Бе-е-е…, бе-е-е…, - встав на четвереньки,  поддержал товарища первый.

- Сами вы бараны! – рассердился третий и начал пить один прямо из горлышка.

Оценив ситуацию, вертолетчик Петров  сообщил  всем присутствующим, что сгоняет за водкой. Сел в кабину вертолета и  поднялся в воздух.

Пролетев триста километров, он достал спутниковый телефон и сделал очень важный звонок.

- Владимир Владимирович! Агент 777 докладывает: операция «Три барана» завершена. Жду дальнейших распоряжений. Есть никому не сообщать координаты отдыхающих! Так точно, Владимир Владимирович! Понял! Честь имею! Служу Отчизне!

Вернувшись с задания домой, вертолетчик Петров купил водки и, заслуженно  приняв  100 граммов на грудь, долго возмущался на кухне :

- Народец, говоришь, верный да терпеливый? Народец-то, может, и да, а вот Владимир Владимирович – нет!  И слава Богу! Вот пусть эти бараны комаров в лесу покормят, пусть поживут без народца глупого месячишко - другой … на кедровых шишках… воздухом хвойным подышат, речными закатами полюбуются… Может, поумнеют … или…. Бе-е-е?

А через месяц по телевизору всё тридесятое государство  услышало   сногсшибательную   новость: вывоз капитала за границу снизился вдвое! 

Узнав об этом, инфляция замерла на месте. 

Вышел Петров на улицу, а там народ  улыбаться стал и даже начал здороваться друг с другом.

- Ох, чую сердцем, что новое задание будет! -  радостно заволновался Петров и, как в воду глянул. Звонок сверху не заставил себя долго ждать.

-  Агент «Три семерки»    слушает! Да, Владимир Владимирович! Есть. Так точно. Не  понял: операция «Гурманы» или «Клептоманы»? 

Понял:  Три министра на охоту собрались. Ага.  Есть  «переместить к баранам». 

Так точно. Честь имею.   И  просьбу.

Нельзя ли  в  это стадо   бывшую военную барышню, которая досрочно  из мест  не столь отдаленных освободилась,   добавить?  И   баранам веселее, и народу справедливее. 

Спасибо.  Служу Отчизне!

                ****

- Ой, Василий, твой Петров,  словно Салтыков-Щедрин: ехидна этакая! – высказала своё мнение Катерина. – Смешно, современно, а главное, смело! Браво!

- Ничё не поняла я, Вася! – крикнула Полина и тронула его  тросточкой. – Но напужалась: ты, кажись,  власть там   хаешь? Вот посодют тебя, Васька, за политику!

- А ты не стучи и никто не узнает! – одернула соседку Олька. – Всё верно  описано и про нашу жизнь настоящую  точно подмечено.

-  Оппозиционный революционер!  Экстремист! – вынесла приговор Галина.

-  Девочки, - успокоила всех Вера, - наш Василий – неоцененный талант. По нему кривое зеркало плачет!

И, повернувшись к Василию, она   поблагодарила его и даже приобняла.

- Давай ишшо, Вася! -   постучала  клюкой Полина. -  Может, рассмешишь меня , кривую несмеяну.

-  А пожалуйста! -  вошел в азарт Василий и,   перевернув  страницу, объявил:

- «Михеич, или сказ о том, как колхозники капитализм строили».

- Ого, - удивилась Галина, - это сказочка точно про нас!

- Да где он твой колхоз-то? -  вздохнула Катерина. – Только в сказках и остался.

- Тихо, баламутки! -  одернула  подруг Олька. – Читай, Вася!

Выдержав паузу, Василий начал   читать.

                ****

           Михеич, или сказ о том, как колхозники капитализм строили…

Деревня Птичье,    прозванная  в честь  одноимённого озера,  на берегу которого она обосновалась лет 200 назад, целых  семьдесят лет прошлого века была колхозом имени Крупской.   

И сколько помнили себя колхозники, возглавлял их коллективное хозяйство  крепкий хозяйственник  Михеич.   

И доили, и косили, и пахали, и сеяли они     дружно и весело под чутким  его руководством   ещё бы  лет  семьдесят, пока б коммунизма не построили,  да случился  внезапно, словно инсульт, развал Союза.

А  по такому случаю  их хозяйство парализовало,  и полетело оно  в тар-тара-ры. 

Началось всё с объявления,  напечатанного в районной газете, о том, что в связи с переходом страны  к новой  жизни в условиях частной собственности,  предстоит  дележка колхозного   имущества. 

И сразу жизнь в Птичьем превратилась в броуновское движение: народ тудыть – сюдыть  на сходки да собрания стал бегать, в кружки и  кучки сколачиваться, приценивается, принюхивается, планы строит.

А  дележка имущества произошла, как  по волшебству:  ночью,  быстро и неожиданно.

В общем,  однажды утром  птичьтяне  проснулись и из  свежего номера той же газеты сногсшибательно  узнали, что имущества  совместного уже нет.

И что,  по результатам  очень  будто бы даже законного дележа,   одним достались вершки, а другим корешки.

В том смысле, что  кто корешками Михеичу был,  то именно тому чего-то и досталось.

А поскольку  настоящих и верных корешков у Михеича в  деревне было раз-два и обчелся, всё досталось  не то  сродственникам и начальникам  из района, не то самому Михеичу.   

Остальной  же люд  остался  то ли  на бобах,  то ли на соломе, а может, и вовсе  на сказочном   ковре-самолете.

Ибо итоги  грабежного дележа  поняли так:  мол, свободны, граждане и гражданки, отпускаем вас на вольные хлеба  или хлёбово, это уж как понравится.   

Летите, мол, куда хотите,  господа и  товарищи,  и не забудьте  прихватить  с собой суверенитета, то бишь земельного пая,  столько, сколько сможете унести.

А тут ещё выборы за выборами, будь они не ладны: совсем народ разбросало по разные стороны баррикад.

Люди друг с другом здороваться перестали, ибо коммунист демократу и либералу  не друг и не враг, а, мол,  так, вот так и разэтак.

И стали все жить сами по себе, то есть  каждый в своем огороде.

А ново-русский  Михеич, в одночасье превратившись в  успешного  фермера,  решил  с  щедрой барской руки   быстренько приласкать  обиженный народец, чтоб бунтовать не вздумал.

Пригнал цистерну  паленой водки, открыл на дому у верного товарища  магазин круглосуточный  и ну   желающих повеселиться   в долг опаивать.

Три года мужики и бабы, молоды и стары,  свое горе праздновали. А когда очнулись, оказались нищими: все  земельные паи за копейки проданы, от домашней скотины пух да перья по двору летают.

Зато у Михеича дом в дворец трехэтажный превратился,   в саду по асфальтированным дорожкам фазаны с павлинами разгуливают.

А на картофельных полях,  в теплицах  его и коровниках полдеревни  долги свои  за так отрабатывают.

К концу   первой пятилетки  ХХ1  века Птичье представляло собой жалкое зрелище:

детский сад, школа, медпункт, почта, дом культуры закрылись по причине нерентабельности и экономии районного бюджета;

бывшие колхозные поля заросли травой, электричество за неуплату в половине домов   отрезано;

прекратила свою работу и водокачка, потому что кто-то спёр генератор;

за  пензией или рецептом надо было ехать в район за 60 километров, а автобусное сообщение прекратилось.   

В каждом третьем подворье были выбиты стекла,  и гулял ветер по улицам и закоулкам,  как  по долине смерти. 

В общем, со времени развала колхоза  народ   численно ужался  в три с половиной раза.

Все, кто мог, ушел, уехал,  уполз  в дальние края на заработки.

Кто не смог,  уже давно лежал на кладбище или батрачил на Михеича.

- Кормилец  ты наш, здравствуй! – зазвучало на просторах Птичьего  забытое за век приветствие.

И следом  за заискиванием  согбенная спина ново-крепостного  товарища   каждым позвонком   осанку    предков припомнила.

И стал народ  шапку перед господином ломать, если имелась, а при отсутствии таковой просто чесал затылок.

- Вот так-то!- важно  кивал  бедному люду отрастивший бороду Михеич. – И вам не хворать!

- Гостевые домики скоро строить начнем! – важно объявил  вольным крестьянам Михеич. – Места наши, ресурсно, так сказать,  богатые,   рыбаков да охотников со всего белого света к себе  зовут.  Через пару годков иностранцев будем встречать хлебом-солью.

- Брошенные домишки надо бы раскатать по бревнышку, по кирпичику, да рассортировать стройматериалы и разложить всё чин-чинарём,  – продолжил делиться планами Михеич. -  Плачу за каждый кирпич по рублю!

Да не тут-то ему  влипло! 

Аккурат к лету  конца второй пятилетки нового столетия начали возвращаться с многолетних заработков поуехавшие в  далекий недобрый  год   мужики да бабы. С деньгами да  на своих машинах.

И закипела  жизнь на собственных подворьях: крыши новые на домах появились, кроличьи клетки в огородах выросли, петухи запели, спутниковые тарелки на заборах повисли. А новому деревенскому стаду  бычков и телочек   пастух потребовался.

Стал Михеич привычно баб к себе на работу  в теплицы зазывать, а те отнекиваются. Мол, в своих  акриловых теплицах  рук не хватает.

Мужики, которые ремесло топорное не забыли,  новых в   работодателей  в своей деревне нашли,   и не за так, а за живую денежку.   

В общем, лето в разгаре, а  у  Михеича  техника с посевной  не отремонтирована,  картошка  не окучена, клубника на землю осыпается, скотина ревет недоенная, петухи с фазанами  передрались за место под солнцем, кролики  прутья в клетках перегрызли и в поля убежали.

Попробовал Михеич  с других деревень голытьбу собрать, да накладно вышло. В первую же ночь обворовали  его  усадьбу да сбежали, кто куда. 

А тут жёнка Михеича взяла и померла. Измучилась от непосильной работы по дому без помощниц: попробуй  в одиночку трехэтажку  от  ковровой  пыли   очистить – мало никому не покажется.

Озлился Михеич,  приказал верным ,  из числа гопоты холопной,   срочно отомстить   за подлости и предательство.

И указания четкие и конкретные дал: кому петуха пустить, кому колеса проткнуть и бензин  слить,  кому скотину отравить, а кому и в морду дать.

Гопота предоплату взяла, да и  смылась из деревни: кому охота в тюрьме за чужого дядю сидеть.

Хотел   Михеич самолично  напакостить народцу, от рук отбившемуся, да понял, что от старости прыть поубавилась.   

Запил с горя Михеич. И весь свой скот на бойню сдал, чтоб не ревела под окнами.

А вчерась баню затопил, да и угорел.

Ой, как весело всей деревней его хоронили.

Песни дружно до утра пели, как в давно забытые  колхозные времена.

А дети и внуки  Михеича на похороны не приехали. Шибко далеко живут – за   морями    да    окиянами.   

Передали  птичьтянам,  что, мол, овчинка выделки не стоит, в смысле,  дом  этот, который отцовский.   

Но   что они имели ввиду, селяне так и не поняли.  Только и году дом без хозяина  не простоял, после первой же зимы  нетопленой  рассыпаться  на кирпичики стал, а затем и вовсе рухнул.

Птичьтяне дом Михеича  стороной обходили, на чужое добро не зарились.   

А и то правда:  чужое в дом внесешь, свое кровное навсегда  потеряешь.

К частной капиталистической  жизни птичьтяне  привыкли, не жалуются.

Думают теперь о том, как бы детский сад восстановить: за деньги, то бишь, материнский капитал, нарожали ребятни от всей души.

Правда, некоторые  бывшие колхозники так заторопились в настоящем капитализме основательно обосноваться, что в кредитах по уши  увязли.

Но это уже другая история. Главное, Михеича пережили, а с кредитами  они как-нибудь управятся.
               
                ****

- Вот это фольклор дак фольклор! – хлопнула в ладоши Катерина и повернулась к Полине: Ну как, смешно?

- Ой, чё-то плакать захотелося: свой колхоз вспомнила…, - сморкнулась в платок  Полина.

- Всё хорошо, что хорошо кончается, - заметила Галина.

- Ну,  Вася, прям, как политинформация в красном уголке,  чуть не уснула, -  хохотнула Верка.

А Олька промолчала: она думала.

- Ну, ладно, девчата, домой пора! – складывая очки в футляр, объявил Василий.

- Пора, - откликнулись подруги.

– Ты там Петровичу от нас привет передай, скажи: мы ему три семерки купим, пусть ещё сказыват. У нас от этих сказок мозги  бодрятся, - встрепенулась от молчания Олька.

                ****

Осень наступила слякотная, а за ней и зима ранняя накатила. 

Сидят  теперь дед со своими бабками порознь по своим норкам-квартиркам.

Ждут весну да лета. 

Вася приказал всем дожить. Обещал  новые сказки сочинить.   


10.11. – 15.11. 2015.