Глава 45. Сестра

     Очнулся Данте от копошения в его голове. Он лежал на земле, по плечи заваленный грудой чёрных камней, а на нём сидела Янгус. По-змеиному шипя, она махала крыльями и клювом тянула хозяина за волосы. А потом так свистнула, что у Данте уши заложило. Он хотел было использовать магию, но пальцы еле шевелились. К счастью, на свист Янгус мгновенно прибежали люди.

      — Данте! Данте! — услышал он нежный голосок.

      Эстелла бросилась вперёд, начав разгребать завалы. Ламберто и Дуду с Альфредо поспешили ей на помощь, и скоро Данте был освобождён из плена каменной ловушки. Эстелла, ощупав его, убедилась, что он не ранен, и крепко обвила руками.

      — Данте! Данте… Как же я испугалась! Я чуть не умерла, когда крыша рухнула, — пролепетала она, давясь слезами. — Я очнулась, а тебя нет, а дядя Ламберто сказал, что ты полез спасать маму и Мисолину.

      Данте промолчал, и Эстелла решила, что ему плохо.

      — Данте, как ты? Ты такой бледный… Ты можешь двигаться?

      — Всё нормально, Эсте, не паникуй.

      — А встать ты можешь? — вмешался взволнованный Ламберто.

      — Наверное.

      Опираясь на Эстеллу, Данте поднялся. Немного болели спина и бока, но это было терпимо, учитывая, что на него плашмя рухнула каменная стена. Данте даже ничего не сломал, как и в детстве, когда Сильвио бросил его в подвал. Видимо, магия оберегала его.

      — Да ты в рубашке родился, парень! — Ламберто похлопал сына по плечу. — На тебя рухнул дом, и ни царапины. Только вид помятый, — хмыкнул он с ноткой восхищения в голосе. — А теперь расскажи что произошло? Почему ты так надолго застрял в доме?

      Они кое-как выбрались из руин. Янгус приземлилась на соседний палисандр (листочки того были слегка обуглены — пожар долетел даже сюда), и, вращая круглыми глазками, чуть помахивала крыльями. От дома остались развалины, а вокруг собралась толпа: соседи, прохожие, обычные зеваки и даже жандармы. Несколько мужчин, которыми командовал Лусиано, заливали тлеющие руины водой.

      — Мисолину я нашёл, — объяснил Данте. — Это она меня задержала, городила всякую чушь, и мы не успели выйти. А твою мать я не видел, — добавил он, глядя на Эстеллу.

      Данте вещал будничным тоном, но в сердце Эстеллы опять закипела ревность. Мисолина, кругом Мисолина! Какого чёрта он пошёл её спасать? Может, он влюблён в неё?!

      — А ты не слишком много внимания уделяешь этой белобрысой? — проворчала она, буравя его злым взглядом.

      Ламберто вяло ухмыльнулся.

      — Мне кажется, Эстелла, для ревности сейчас неподходящее время.

      — Ревности? Какой ещё ревности?! — вспыхнула Эстелла. — Я всего лишь спросила.

      Данте и Ламберто одновременно хихикнули, взглянув на насупленное лицо Эстеллы.

      — Вы оба одинаковые. Только и умеете издеваться над женщинами! — и она вздёрнула нос.

      Затушив остатки пламени, мужчины-добровольцы из числа горожан разбирали завалы. Мисолину нашли быстро, но она оказалась мертва — рухнувшие камни и балки ударили её по голове, и на затылке у девушки открылась глубокая рана — она и стала причиной её гибели.

      Ради Роксаны пришлось попотеть. Но и Лусиано, и Ламберто, и Эстелла настаивали, чтобы её искали до победного. И усилия увенчались успехом — Роксану обнаружили. Выглядела она как живая. Крупные глаза её были широко распахнуты, на алых губах застыла полуулыбка, но сердце уже не билось. Стены рухнули на неё углом. Она осталась в неком подобие шалаша и могла бы выжить, если бы не пролотила яд. В роскошном золотом платье, вся увешанная драгоценностями, воинственная, с прямой спиной, Роксана напоминала королеву, восседающую на троне. На щеках её играл румянец. И ни тени страха на лице.

      Эстелла в первый момент испытала недоумение от столь внезапного конца. Но в день похорон, увидев Роксану и Мисолину разодетыми в шёлк, красивыми и одинаковыми, как близняшки, но в гробах, она расплакалась. И сама от себя не ожидала этого. Мисолину она не выносила и, глядя на неё мёртвую, продолжала ненавидеть, не простив ей соблазнения Данте. Мать же Эстелла любила по-своему. Роксана была единственным родным ей человеком, родным по крови. Все остальные ей никто. Она чужая, лишняя в их семье, незаконнорождённая нахлебница. А теперь мамы больше нет…

      Шокированная трагедией Берта позвала всех разместиться в её доме. Тот был маленький, но уютный, а Берта его облагородила, развесив всюду портьеры с вышивкой, расстелив покрывала, чехлы и салфетки с цветочками и бабочками. И на каждой полке, на каждом столике и подоконнике высились кактусы.

      В доме была одна служанка — белобрысая юная мулатка по имени Клэр. Эстелла её запомнила, когда приходила в ювелирную лавку продавать украшения. О них сеньор Альдо до сих пор помалкивал, и девушку это настораживало. К работе он так и не вернулся, уступив место золотых дел мастеру Серхио Дасвану. А деньги, вырученные от продажи помещения, камней и драгоценностей, положил в банк под проценты.

      Из животных в доме Берты и Альдо были рыбки всяческих пород, форм и размеров: рыбы-хирурги — розовато-полосатые, хвосты которых напоминали медицинские скальпели; медовые гурами — ярко-жёлтые, с брюшными плавниками в виде усиков; рыбы-телескопы с глазами, круглыми и выпуклыми, как чайные чашки; моллинезии, похожие на кусочки чёрного бархата, и даже хищные зубастые пираньи. Рыбок бабушка развела, потому хотела какую-нибудь живность, но из-за наличия в доме маленьких детей (Пепе и Марсии, отпрысков Мисолины), заводить её было небезопасно. Для живности. Эстелла никогда с детьми близко не общалась (старшему, чернокожему Пепе, было пять, а светловолосой Марсии — три года), поэтому они представлялись ей куклами, с которыми можно поиграть. Но она мигом убедилась в своей неправоте. Пепе нахально обрывал с кактусов цветки, плюя на израненные пальцы; орал, давился слезами и продолжал уничтожать растения. За это получал от бабушки увесистые шлепки, но выводов не делал. Марсия же лопала рыб, сырыми. Вылавливала их руками из аквариумов и запихивала в рот. Уже через два часа нахождения рядом с этой «чудной» девочкой, Эстелла мысленно пожелала ей сожрать пираний, доступ к которым Берта ограничила, закрыв их аквариум в отдельной комнате.

      Шум в доме стоял страшный; дети творили что хотели; Берта и служанка с ними не справлялись, а сеньор Альдо не реагировал. Джованна с семейством вернулась в «Лас Бестиас», уверяя, что ей не нравится город, но Эстелла решила, что она сбежала от невоспитанных детей, которые взбесили саму Эстеллу мгновенно, хотя бабушка, Либертад, Урсула, Лупита, Клэр и Лусиано ими умилялись. Эстелла попыталась быть хорошей, сюсюкая с племянниками, но хватило её ненадолго. Когда Пепе плюнул ей на юбку, а Марсия укусила за палец, она во всеуслышание заявила, что мальчишку надо высечь хворостиной, а девчонке зашить рот нитками.

      — Как так можно?! — возмутилась Берта. — Эстелла, они же дети! А дети — это наше всё. Так нельзя себя вести. Ты же будущая мать!

      — Ошибаетесь, детей у меня не будет никогда, — жёстко выдала Эстелла — бабушка аж чуть не поперхнулась. — Я бесплодна!

      — Но… но… как же так? — огорчилась Берта. — А я жду ещё правнуков.

      — Ждите дальше.

      — Но это ужасно, дорогая! Твоя жизнь будет несчастна. Женщина без детей — не женщина! — всплеснула руками бабушка.

      Но Эстелла не поняла её логики. Подумаешь, трагедия! Взрослея, она глубже узнавала свою сущность. Мечтая о медицине, столкнулась с ней и осознала — это не её. Долгие годы внушала себе, что она хорошая, благочестивая и любит свою семью, но в реальности любила она только Данте. К другим испытывала привязанность, чувство долга перед обществом, моралью и ценностями, что были ей чужды. Они внушённые, приобретённые, не её. У неё душа птицы, и единственное, к чему она всегда стремилась, — свобода, отсутствие границ, оков, предубеждений. Эстелла хотела любви и ласки. Хотела скакать на лошади бок о бок с Данте и целовать его до самозабвения. Она любила комфорт, красивые вещи, приятные запахи. Её раздражали больные и голосящие люди, шум, вонь, язвы, раны на теле. Поэтому лекарем ей не быть. По той же причине она не должна быть матерью. Зачем обрекать себя и ребёнка на несчастное существование? Она сама такой ребёнок, выросший в нелюбви. Всю жизнь она плакала от холодности Роксаны, хотела заботы, но видела только равнодушие.

      Глядя в распахнутое окно, Эстелла вздохнула полной грудью. Годы идут, она меняется, а смерть матери и сестры — точка, конец одного этапа её жизни и начало другого. Эстелла не всегда могла разобраться в других и в себе, принять свою натуру без романтических бредней, вдолбленных с детства. Но в эту минуту, любуясь на пурпурный закат, что разгорался всё ярче и ярче, она поняла и простила Роксану. Обида ушла, оставив сожаление. Они с мамой были похожи. Но Роксана попала в чужую семью, на чужое место, поэтому всю жизнь была несчастной. А она, Эстелла, станет бороться за своё, впивая каждый момент, как колибри нектар цветка. Она свободна от любых законов и преград, от проклятого общества. И этой внутренней свободе научил её Данте.

      В тот же вечер Эстелла от бабушки съехала. Она вернулась в замок Рейес да ещё Ламберто с Лусиано с собой прихватила. Берта обиделась, назвав их неблагодарными, но Эстелла в лицо ей заявила, что с детьми Мисолины в одном доме она жить не будет.

      Эстелла предполагала, что столкнётся с Маурисио сразу, но их с Ламберто и Лусиано встретила только Чола. С порога пожаловалась на смертельную скуку, ведь в доме остались она да кухарка. А Маурисио отправился в Мадрид вместе с сестрой и её мужем разбираться в махинациях с недвижимостью, которые по глупости провернула Матильде. Так, Эстелла, Ламберто и Лусиано временно поселились в замке Рейес.

      На похороны Роксаны и Мисолины пришёл весь город. Оба гроба утопали в одеяле из белых и красных лотосов — любимых цветов Роксаны. И панихида в церкви, и похороны прошли для Эстеллы, как в бреду. Она не была убита горем, но ошеломлена. Принимала соболезнования, всех приветствовала, кивая головой. Данте, который опять находился в облике Салазара, от Эстеллы не отходил — испугался за неё во время пожара. Обвивая руками его шею, Эстелла расплакалась, когда чёрные гробы опустили в землю. И дождь из лотосов пролился сверху, укрывая их собой.

      Янгус, взгромоздившись на дерево, лопала хорька. Раньше она ела только фрукты, но, когда-то напоенная кровью Данте, теперь поедала и мелких зверьков: игуан, ящериц, мышей, лягушек и хорьков.

      Рядом с могилой Мисолины всхлипывала Берта, вытирая глаза кружевным платочком. На могилу же Роксаны она и цветка не положила. Сеньор Альдо утешал её, обнимая за плечи, а она долго кручинилась, повторяя одно и то же:

      — Бедная моя внучка померла такой молодой. Даже счастья не узнала и деток своих не видала перед смертью. Крошки Пепе и Марсия совсем сиротками остались. Я, конечно, буду заботиться о них, но ведь я уже старуха. Я же вечно жить не смогу, — одним глазом она покосилась на Эстеллу. Та, положив на могилу Роксаны пятьдесят белых роз, на могилу сестры и не взглянула, а, рыдая, повисла на Данте. — Этим сорванцам расти ещё да расти. Мне уж и не угнаться за ними, они вон какие прыткие. Надо, чтобы о них заботился кто-то молодой, вот, например… Эстелла! — окликнула Берта внучку. — Хоть я на тебя и обиделась, когда ты ушла из моего дома, но твои речи заставили меня подумать вот о чём: ежели я помру, о Пепе и Марсии некому будет заботиться. А ты — сестра Мисолины, и её дети тебе племянники. Мне и сейчас тяжко, не в том я возрасте, чтобы за ними гоняться. А ты молодая и твой долг не бросать этих деток на произвол судьбы. Ты могла бы, Эстельита, взять племянников к себе, — Берта не обратила внимания, как у девушки вытянулось лицо. — Ты сказала, будто не можешь родить. Так это же шанс для тебя стать матерью! Я понимаю, ты страдаешь, дорогая, поэтому и ведёшь себя агрессивно. Ведь для любой женщины это горе — не иметь детей. А вы с Маурисио такая красивая пара… — Берта с превосходством заглянула в бледное от гнева лицо Данте. — Вы с маркизом могли бы стать хорошими родителями для Пепе и Марсии.

      — Нет, — сухо отрезала Эстелла, смахнув слёзы со щёк, и процедила сквозь зубы: — Первое, с Маурисио я развожусь. С меня хватит, я устала быть марионеткой. Когда мы приедем в Буэнос-Айрес, дядя Ламберто займётся этим вопросом. И второе, с чего вы взяли, что я страдаю, сеньора Берта? — Эстелла нарочно не назвала бабушку «бабушкой», чтобы отомстить за тот вздор, который она нагородила.

      — Но… ведь это логично, что ты страдаешь, — пробормотала Берта. — Все женщины страдают без детей. А эти детки — твои племянники!

      — Они мне племянники только наполовину. Вы забыли, что у нас с Мисолиной разные отцы?

      — Но ежели я помру, кто же о них позаботится?

      Эстелла закатила глаза.

      — Если они вам надоели, сеньора, сдайте их в приют! — выдала она и пустилась наутёк. Гравий, которым была усыпана кладбищенская тропинка, разлетелся под её каблуками.

      Данте-Салазара изумили такие речи. Неужто смерти Роксаны и Мисолины так повлияли на Эстеллу, что из маленькой девочки, закованной в кандалы общественных догм, она, наконец, превратилась в женщину свободную, со своими принципами и моралью? Это был длительный процесс, и не столько Данте с Салазаром, сколько сама жизнь вытрясла всё ненастоящее, несвойственное натуре Эстеллы. А ведь не каждая женщина способна ради любви пойти против ценностей, внушённых с колыбели. Такой смелой, дерзкой, прямолинейной Эстелла нравилась Данте-Салазару ещё больше.

      — Это ваше дурное влияние, — прошипела Берта, заметив ухмылку на его губах. — Будь проклят день, когда вы вторглись в нашу семью! Вы заморочили моей внучке голову!

      — Ошибаетесь, сеньора, это вы и вам подобные выедают мозг девочкам, с рождения внушая им бред: «Должна то, должна сё…». Ничего она никому не должна! Эстелла — личность и имеет право на своё мнение. Так что не мешайте ей жить, как ей нравится! И да, это я сделал Эстеллу бесплодной, — добил Данте-Салазар и ушёл, надменно вскинув голову.

      Берта только руками всплеснула:

      — Катастрофа! Сущая катастрофа! Он разбойник и хам! Моя внучка попала в лапы чудовища! Он промыл ей мозги и лишил женского счастья!

      Когда Эстелла два дня назад покинула дом Берты, та решила: девушка, будучи бесплодна, страдает, видя детей Мисолины. Берта не сомневалась — Эстелла сочтёт за удовольствие взять Пепе и Марсию к себе. У бабушки и мысли не возникло, что план её полетит в тартарары. Сегодня она хотела вручить Эстелле подарок — брошь в виде фиалки из аметистов, фамильную драгоценность. Берта уже пыталась всучить её Эстелле в день свадьбы с Маурисио, но та не взяла. По традиции брошь должна была попасть к одной из женщин в семье, и Берта, ошарашенная тем, что Эстеллу не огорчает бесплодие, оставила фиалку на могиле у Мисолины.

      Алехандро Фрейтас не смог не прийти на похороны. Долго и печально он стоял у могилы Роксаны и Мисолины, украшая их цветами, и пообещал Лусиано и Ламберто, что прикажет соорудить две гранитных статуи — Роксану и Мисолину в полный рост.

      — Я уже начал привыкать к мысли, что у меня есть дочь и две внучки, — сказал он грустно. — Жаль, что я не нашёл их раньше. Но знаете, — он пожал руки Лусиано и Ламберто, — я благодарен вам, что вы заботились о Роксане, что любили её как родную, и она жила в роскоши, ни в чём не нуждаясь. Обидно за её скверный характер, и я каюсь в том, что устроил в «Ла Герре», — он глубоко вздохнул. — Я хотел преподать ей урок и не думал, что та наша встреча станет последней. Но я не хочу терять с вами контакт. Каждый член вашей семьи может обратиться ко мне за помощью в любое время. А теперь позвольте откланяться, — Алехандро чуть склонил голову в знак уважения к собеседникам. — Мою работу по управлению городом пока никто не отменял. Я хочу, чтобы Ферре де Кастильо процветал и люди гордились, что живут здесь. И хочу я этого не ради славы, а во имя памяти моей дочери, — он изящным жестом надел шляпу и ушёл, постукивая тростью о гравий.

      — Хороший человек этот Алехандро Фрейтас, — сказал Лусиано ему вслед. — Жаль, что мы не познакомились с ним раньше. Могли бы дружить семьями. Ох, пойдёмте уже. Что-то я совсем одряхлел, этот жуткий день меня доконал.

      — Я вас догоню, — ответил Ламберто, — надо найти Данте и Эстеллу. И куда они подевались? Они не могут исчезнуть сейчас, ведь завтра мы уезжаем в Байрес! Надеюсь, Данте не передумал.

      Кивнув, Лусиано откланялся, а Ламберто оглянулся по сторонам. Данте и Эстеллу он не увидел, но зато обнаружил эффектную брюнетку, одетую в амазонку с фраком и жилетом, скроенными на мужской манер. Высоко задирая подбородок, она шла ему навстречу.

      — Ну здравствуй, Ламберто, — сказала женщина, протягивая руку. Он пожал её.

      — С кем имею честь, сеньорита?

      — До меня дошли слухи, что ты хотел меня увидеть. Думаю, пришло время нам встретиться. Я Клаудия Мариса, твоя сестра, — Клариса сощурила глаза, лукаво наблюдая за его реакцией.

      Ламберто оглядел её с ног до головы.

      — Я действительно хотел тебя увидеть, Клаудия. Ты очень красива. И, кажется, я где-то видел тебя раньше… Ты похожа на нашу мать в молодости. Я рад познакомиться с тобой, — взяв Кларису под руку, он повёл её по тропинке, что, плутая, рассекала кладбище вдоль и поперёк. — Но объясни мне одну вещь. Эстелла зародила во мне сомнение, утверждая, что Амарилис и ты — один человек. Но ведь вы непохожи! Вас двое, правда?

      Клариса весело расхохоталась.

      — Клаудия и Амарилис — это один человек. И этот человек я. Мы были подругами, но она умерла, когда на мой дом напали индейцы. Амарилис находилась у меня в гостях, и индейцы убили моих приёмных родителей и её заодно. А я спряталась в кустах. Я видела, как они сняли с них скальпы и подожгли дом. Мне некуда было идти, поэтому я решила занять место Амарилис. Зато жила в роскоши, научилась хорошим манерам. Я не жалею о том, что сделала.

      — Но как? — не понял Ламберто. — Разве родители Амарилис не знали, как выглядит их дочь? Она шатенка, ты брюнетка, у вас разные черты лица, разный рост, разное телосложение.

      — Просто я знаю один фокус, — хихикнув, Клариса остановилась на дороге. Окинула взором опустевшее кладбище и щёлкнула пальцами.

      Ламберто отпрянул, когда из волос и тела женщины повалил синий дым. Секунда, дым рассеялся, и перед ним явилась Амарилис. Элегантная и надменная, в бордовом платье в белую полоску, она крутила в руке зонтик.

      — Но… но… как? Как это м-может б-быть? — от потрясения Ламберто начал заикаться.

      — Всё просто, милый братик. Я — ведьма. Самая настоящая. Я умею колдовать и могу превратиться в кого угодно, — снова щёлкнув пальцами, Клариса обернулась в себя.

      — Но… как это? Магии не бывает, это сказки, — похлопал глазами Ламберто.

      — Ошибаешься, дорогой братик. Магия существует. И, могу тебя уверить, в нашей семье — это не единичный случай, — ухмыльнулась она. — Твой дедушка Ландольфо, слышал о таком?

      — Ну да, — кивнул Ламберто. — Отец о нём рассказывал. Это тот, который сошёл с ума?

      — Именно! Он был колдуном. Сильным колдуном и очень талантливым. Он изобретал зелья и артефакты, писал магические книги. А способности к колдовству передаются по наследству. Они передались и Данте. Ты не в курсе, что твой сын тоже маг?

      Ламберто сглотнул, и Клариса рассудила, что ему нужно время на переваривание информации. Они вышли с кладбища и остановились у ограды. Ламберто попытался убедить Кларису отправиться завтра в Буэнос-Айрес вместе с ним, Эстеллой и Данте.

      — Ну нет, благодарю покорно! — отказалась Клариса. — Ненавижу большие города! Но на обед, я, пожалуй, останусь. Должны же мы, наконец, восстановить нашу семью!