2016, март. 3

    — Почему козёл-то? — выплюнул я из себя вместе с отвратной жижей. Из рассеивавшегося, дребезжащего марева таким странным НЛО проступала колышущаяся трёхпалая рука. Ну, как же — Джек Воробей, попытался я растянуть губы в улыбке.
    — Очухался, — дохнуло на меня кисло.
    — Настя…
    — Приятно, чо там… — мужик в дурацкой шляпе зарделся даже сквозь алкоголический румянец. — Сохнет она, вона, — махнул трёхпало на чадящий костерок и сгорбившуюся, дрожащую девушку, готовую, казалось обнять хилое горнило.
    Я подполз к ней. В горле клокотало, в глазах двоило слезами умиления и жалости. Настя встряхнула головой – на меня полетели брызги.
    — Молчи, — сказала. Ну и ладно. Огляделся.
    Прибило меня Настиными и Джековыми стараниями к берегу, громоздящееся над куцым пляжем которого здание «Электроинструмента» говорило, казалось бы, что я вновь очутился в своём времени. С Настей – было бы чудесно, с Джеком – не ах, а с этими бугрящимися по пляжу тварями в разных степенях разложения – до тошноты омерзительно. Собственно, корпуса цехов завода и в привычном мне континууме представляли собою зрелище печальной разрухи, так что трудно было вообразить разрушения запустением более катастрофичные. О том, что я всё ещё здесь, говорило и наличие целых трёх железнодорожных мостов, перекинувших свои провисшие плечи через Дон. По одному из них, в сторону Батайска, ковылял короткий состав с изрыгающим клубы черно-коричневой копоти паровозом во главе.  Вагоны, напоминавшие то ли теплушки, то ли искромсанные товарные, кривились кое-как прорезанными в бортах дырами окон, местами крест-накрест заколоченными гнилыми досками. Не иначе, чтоб не вываливались пассажиры, счастливые, чумазые от копоти локомотива физиономии которых представлялись лицами воодушевлённых самоубийц. Состав качался, вздрагивал и скрипел, конструкции моста ходили ходуном, осыпаясь лохмотьями краски и мелкими болидами выпадавших заклёпок. Заклёпки не долетали до мутных вод – здешние рыбозаменители устроили охоту. Было почти весело наблюдать за плесканием разномастных тварей.
    — Это ты их, что ль, ловил? — крикнул я Джеку хрипло, тряхнув дредами на веселящихся чудовищ.
    — Ну да, на люминьку, — пожал рыбак – или как их здесь называют – плечами, и вытащил из кармана моток тёмной алюминиевой проволоки.
    — А на фига? — вот не доходило до меня, на что можно потребить жрущих трухлявые железяки тварей. Ну не жрать же.
    — А деньги, как думаешь, откуда? — он швырнул мне пару квадратных монет.
    — Потрошат их, — сказала Настя не то робко, не то со стеснением. — В желудках – монеты. Сдают на вес.
    Усеивавшие бережок трупы и впрямь большей частью были выпотрошены.
    — Так ты это… браконьер, что ль? — хохотнул я.
    — Жить-то надо, — Джек мял свою дурацкую шляпу трёхпалыми руками. — В рыбсовхоз не берут, к топталкам доступа нет…
    — Это эти хреновины, на которых отплясывать надо? — озарило меня пониманием идиотизма правильности догадки.
    — Догадливый, — от Насти пахло тухлой водой и дымом. Поневоле поморщился. Она усмехнулась. — Не нравится – проваливай. Как только? Да, кстати, — метнулась к затухающему костерку, подобрала несколько разложенных на камешке для просушки сигарет. Прикурила одну от коптящей веточки. Подошла, протянула мне. — Вон, гляди.
    Меня засасывало. Нет, я проваливался. Да нет же – врастал в грязный песок. Несколько раз жадно затянулся — будто всплыл немного, песчинки посыпались с мокрой одежды. И стало холодно. Застучали зубы – мне вдруг стало тошно, стоило представить, как они будто вплавляются друг в друга.
    — Много нас здесь, таких? — спросил я. Слова выплывали почти осязаемыми сгустками сладковатого дыма сигареты.
    — Увидишь. Услышишь, — оракулствовала моя Настёна. Я сидел, раскрыв рот, ожидая продолжения. Настёна ковыряла веточкой песочек. Джек всё мял свою шляпу.
    — Звать-то тебя как, спасатель? — спросил я его.
    — А эт как тебе удобно, из местных всё равно слова не вытащишь.
    — Ну, будешь Джеком, — решил я. — А сам, вон, говорливый.
    — А я этот, как его, лишенец. Топталки – то не для меня, так что и базарить могу, сколь душе угодно - брать с меня нечего.
    — Насть, а с тобой как же? Отплясываешь не хуже других, хоть молчаливостью не отличаешься.
    — А я координатор, — с гордостью так. Ух ты, моя хорошая. Дык я теперь того… ого-го. Развернусь.
    — Дай свою коричневую, — попросил, выхватив из костерка последнюю тлеющую палку. Та оказалась чьей-то то ли клешней, то ли лапой. Да и ладно.
Дым продрал горло приятно кислым. Я пропускал сквозь пальцы холодящий влажный песочек.