Рассказ

– Обожаю старые газеты.
– Теперь понятно, почему не смотришь новые – ждёшь, пока состарятся.
– Из 96 названий – 9 украинских, 5 польских, остальные русские…
– Ух, как интересно. Ну что, я отнесу эти газеты?
– Смотри, как раз для тебя – «Письма музыкального профана», подписано «Л.Н.». Как?
– Занятно.
– Не зря я себе выбрала такую тему. Интересно. Знаешь, некоторые неподписанные рецензии – «Музыкальные беседы» о концерте Н. Лысенко, музыкальные очерки, сходны по стилю с тем, как пишет этот «Л.Н.».
– Всё это хорошо, но пора закругляться.
– Что это? «Жизнь и искусство»? Газета – а никакой политики – наука, литература, музыка… Без сплетен, светской жизни…
– Это ты уже просмотрела?
– Сейчас… Глянь – Куприн, Бердяев, Толстой, Сенкевич, Доде… В газете. К ней приложения…
– Такие ветхие – вот-вот рассыплется.
– Рассказ какой-то… Начала нет… Колонтитул «Из зала суда».
– Положи, чтоб удобно было читать. Может пойдём?
– Я только начну, и все.

«... выстроен родовой замок. Участок приморской земли был пожалован моему деду, отличившемуся в Крымской войне 1853–1856 годов. Я – единственный и последний потомок по прямой линии графов Гирич, которые известны своими военными подвигами во славу Государя Александра I.
Замок и сегодня стоит так же уединённо, как и тогда, когда был обителью моих предков, хотя с тех пор на Южном берегу Крыма выстроено видимо-невидимо дворцов и дач.
Покупка неподалёку большого имения у наследниц графа Потоцкого в 1860 году для Государя привлекла сюда не только придворную знать, но и нуворишей – им хотелось отдыхать здесь в то же время, что и Государь.
Я рано лишился родителей, привык к спартанскому образу жизни и не позволял себе поддаваться нежным порывам. Мои воспитатели внушили мне презрение к людям низших сословий. Особенное отвращение испытывал я к занятым в торговле – энергичные и предприимчивые, привлечённые реформами, они обосновались в нашем благодатном краю и процветали, сколачивая баснословные капиталы на спекуляциях; в то время как вследствие невыгодно помещённых ценных бумаг и нескольких неудачных денежных операций моего нотариуса, моё состояние таяло, как снег на солнце. От наследства остались жалкие крохи. Дух наживы, торговли отравой носился в воздухе. В моём сердце копилось неуёмное презрение к богатым выскочкам. В их богатстве, образе жизни, который вызывал отвращение своей показной роскошью, я видел торжество какого-то вселенского беззакония, триумф денег над всем, что мне дорого – чести, любви, чувства долга, справедливости. Глубокое небрежение к новоявленным богачам переполняло меня, я забыл старое мудрое изречение. Судьба покарала меня страшно и непредвиденно».

– Я хочу дочитать. Ты не против?
– Подвинься немножко. Сидя читать удобнее.

«Когда я встретил Полину, ничто не предвещало последующих событий. Напротив – выдался чудесный день конца февраля, когда воздух уже напоён весной и её дыхание разлито повсюду.
Я страстный любитель верховой езды. Этим утром я выбрал для прогулки самую дальнюю дорогу. Ветер доносил зaпах моря, талого снега, сосновой хвои и наполнял этим дурманом мои лёгкие. Я направлял лошадь к вершине, не давая ей повернуть голову туда, где внизу грохотали волны, разбиваясь о берег. Я впервые ехал этой тропой. Она вилась высоко над морем меж скал. Копыта лошади то и дело скользили, она нервно поводила ушами, словно чуяла близость бездны.
Тропа поднималась всё выше, причудливо петляя на каменистых, чуть припорошённых снегом склонах, которые вдруг стали пологими. Я очутился в распадке. Это было глухое, дикое место, куда, казалось, никогда не ступала нога человека.
В русле высохшего ручья я заметил нежные белые цветы диких тюльпанов. Первые цветы в этом году. Предчувствие нежданного счастья поднялось во мне сладостной волной. Опустив поводья, я задумался; лошадь, предоставленная самой себе, пошла шагом. Почему такое предчувствие посетило меня здесь, в безлюдном, заброшенном месте? Я и сам не знал. Радость рвалась наружу из глубин моего существа. Я поддался своему чувству.
Я пустил лошадь в карьер, забыв об опасности, – тропинка тянулась вдоль самого склона. Скачка пьянила меня, как вино. Вдруг лошадь взвилась на дыбы. Навстречу мне нёсся всадник.
Чаще всего я вспоминаю Полину так, как впервые увидел её – верхом на гнедой лошади, в мужском костюме, который в первый миг сбил меня с толку.
Моя лошадь била передними копытами в воздухе и пятилась к склону, за которым зияла пропасть. Каждую секунду я рисковал свалиться в обрыв. Я слышал, как катятся вниз камушки, они осыпались под копытами лошади, и я уже видел себя на дне пропасти. Я на мгновение ослабил поводья, затем натянул их до боли в суставах и пришпорил лoшадь – сделав усилие спиной и ногами, она птицей взвилась в воздухе, мы были спасены. Я вывел лошадь на тропинку и только затем обратил своё внимание на дерзкого всадника, чуть не погубившего меня своей рискованной выходкой. Слова, готовые сорваться, застыли на губах – всадник оказался молодой девушкой. Не знаю, как случилось, что она упала, возможно, её лошадь тоже испугалась или споткнулась. К счастью, падение не было опасным – влажная земля, головной убор смягчили удар, и девушка почти не пострадала. Так и вижу её бледное лицо в обрамлении роскошных волос, которые странно гармонировали с мастью лошади, равно как и чёрные глаза в длинных чёрных ресницах.
Я поспешил на помощь пострадавшей и остановился, невольно заворожённый её красотой.
Она открыла глаза и произнесла: «Что со мной случилось?»
Что случилось со мной, мне уже было ясно.
Моя рука не в силах описать то, что владело моим сердцем. Оставшись один, я с мучительным наслаждением припоминал её прекрасное лицо, непринуждённую грацию её тела и не мог дождаться завтрашнего дня, когда был приглашён в их поместье. Однако в то же время я гнал от себя это навязчивое видение; я говорил себе, что она – всего лишь избалованная дочка разбогатевшего на земельных спекуляциях выскочки (его имя если и упоминалось в наших кругах, то не иначе как с оттенком уместного презрения). Призывая на помощь разум, я приводил многочисленные доводы, которые помогли бы мне под благовидным предлогом отклонить завтрашнее приглашение и прервать это неподобающее знакомство. Доводы рассудка меркли перед кипением чувств.
Надо ли говорить, что я пришёл в назначенный день, за которым промелькнули в пленительной череде последующие. Когда расставался с ней, я был несчастнейшим из смертных и начинал считать часы и минуты до следующей нашей встречи. Небу было угодно зародить в её душе отклик на мое чувство. А может, оно было так сильно, что могло растопить и камни, а не только сердце живой женщины. Я умолял принять моё имя и титул, и она согласилась.
Был назначен день нашей свадьбы, и шли приготовления к ней. Именно тогда случился мой разговор с Полиной, несколько странный, вселивший в меня недобрые предчувствия. Кто мог знать, что они оправдаются.
Я засиделся у Полины. Был прекрасный летний вечер. Дальние гряды гор подёрнулись дымкой, на ближних лежали розоватые отсветы заходящего солнца. Обращённый к нам пологий западный склон правой горы был до сих пор хорошо освещён, и мы могли разглядеть на жёлтом фоне тропки между зеленью кустарников.
Мы сидели на открытой веранде, увитой виноградом и цветущей глицинией. Томный аромат будто проникал через поры мне в кровь и разносил этот нежный дурман по всему телу, погружая в сладкое оцепенение. Я не мог отвести взгляд от Полины.
Неизвестно почему, Полина в тот вечер, в отличие от меня, была разговорчива и оживлённа. Она была особенно хороша сегодня в нежном палевом платье, оттенявшем её чёрные глаза и прекрасные локоны цвета червонного золота.
Полина без конца говорила о том, как идут приготовления к нашей свадьбе, и в её разговоре меня поражало сочетание шаловливой наивности ребенка и зрелой опытности умудрённой годами женщины.
Меня кольнула её неподдельная радость, когда она сказала о своём титуле графини, и я подумал, что мои родители, будь они живы, никогда не дали бы согласие на наш брак.
Вечер катился к ночи, она уже подкрадывалась к нему, гася последние отблески солнца на лиловато-синих очертаниях гор. Вот и ближние склоны словно заволокло туманом, дальних уже не было видно – они слились с темнотой. Необъяснимое чувство тревоги надвигалось на меня вместе с подступающим мраком, куда не мог проникнуть взгляд.
Выкатилась луна, не оттуда, откуда мы ожидали, круглая, красная как из червонного золота, она постепенно бледнела и подымалась.
С гор повеял ветер, он освежил наши лица, но не мог унять моего возраставшего беспокойства. «Что произойдёт?» – спрашивал я себя.
– Мне нужно поговорить с вами, Алексей, – вдруг сказала Полина.
– Разве мы не делаем этого уже столько времени, – сказал я, покрывая поцелуями её руку.
Она мягко отняла руку и уселась поглубже в кресло, несколько отдалившись от меня.
«Алексей, вы знаете, что я воспитана не в таких строгостях как большинство девушек моего возраста. С детства я жила очень привольно».
Я согласился с этим. Признаюсь, порой её слова и поступки казались мне вызывающими, даже эпатажными; я невольно осуждал её, но тут же укорял себя в жёсткости и высокомерии. Кроме того, я вёл достаточно замкнутый образ жизни, почти всегда был одинок и понимал, что могу иметь предвзятое мнение о её поведении. Да и нельзя было забывать о её родителях, которые, несмотря на роскошный дом и всё свое богатство, кое в чём , как я мог заметить, так и остались простолюдинами.
Трудно было ожидать, чтобы они смогли воспитать свою единственную дочь в соответствии с канонами нашего круга.
– Я не хочу ни в чем ограничивать вас, милая моя Полина.
«Видите ли, Алексей, соединить наши жизни вовсе не значит зачеркнуть вашу или мою, покончить с тем, что было до этого».
Меня встревожило такое начало. Что она подразумевала под словами «покончить», «зачеркнуть»? Что могло быть такое в жизни юной девушки, что уже следовало перечёркивать?
Я взял её за руку, которой она не отняла.
– К чему говорить о том, чтобы покончить с чьей-то жизнью? К чему говорить о таких печальных вещах в столь радостный для нас день, милая Полина.
– Ах, это вовсе не то, о чём вы подумали! – с досадой сказала она и отошла от меня.
«Даже если наше чувство будет длиться всю жизнь, всей жизни оно не заполнит. Принимаете ли вы меня такой, какая я есть сейчас, свободной от вас?»
Меня очень удивила и опечалила её речь. Я готов уже был обвинить её в непоследовательности – только что она с детской радостью восторгалась титулом графини, и тут же говорит о нашем будущем союзе как о темнице, из которой она только и мечтает вырваться.
«Мне казалось, Полина, что ваша жизнь будет связана с моею, как моя с вашей. А вы говорите о чём-то, отдельном от меня, словно хотите искать счастья где-то без меня и вне меня».
«Ax, вы меня не поняли. Я должна поступать, как захочу, даже если никогда не стану так поступать. Вы должны обещать мне это, это для меня как воздух, без которого я умру. Не отнимайте его у меня».
Признаюсь, я был озабочен её состоянием. Обычный женский каприз превратился в навязчивую идею, грозившую нашему счастью. На нас надвигалась незримая опасность, подступала, как ночь, которая yжe поглотила все предметы вокруг. Пламя свечей озаряло лишь наши лица и руки. Полина судорожно сжимала узорчатый край салфетки. На свет залетела бабочка-капустница и то кружила над шандалом, то отлетала от огня и билась в кружеве дикого винограда, оплетавшего веранду...
Я привёл Полине несколько доводов, не лишённых, как мне показалось, здравого смысла; став хозяйкой родового замка со славными традициями, коими я всегда гордился, нельзя вести себя как вздумается; имя и титул налагают некоторые обязательства...
По выражению её лица я увидел – то, что я говорю, для неё бессмыслица, и решил, что не стоит придавать такое большое значение женским выдумкам; мои разъяснения только отдалили бы нас друг от друга.
– Ах, милая моя Полина. Делайте, что вам заблагорассудится, доверяю вам, как себе, только не возвращайтесь к вашим странным мыслям, пусть они исчезнут завтра утром, как ночь.
Я приблизился к ней и обнял её. Щеки её были белее полотна скатерти, а вокруг глаз вдруг проступили синие круги, отчего глаза казались ещё темнее и больше обычного.
– Позвольте же, позвольте мне... – прошептала Полина и вдруг замертво упала мне на руки.
Мои поцелуи привели её в чувство. Больше в тот вечер мы ни о чём не говорили.
Свадьба прошла скромно (по нашим с Полиной настояниям, которым с трудом вняли её родители), но весело. Полина была чудо как хороша в подвенечном наряде. Свершилась моя заветная мечта, я стал счастливейшим из смертных и изведал упоительные минуты. Если б я знал, как жестоко распорядится рок моим счастьем!
Поведение Полины развеяло все мои опасения. Она с милой хлопотливостью занялась наведением порядка в нашем замке, обсуждая с подрядчиками переустройство жилых комнат, библиотеки, кухни, помещений для прислуги и прочее, и проявила немало практической сметки, какой я от неё не ожидал в этих делах. Она так легко входила во все подробности архитектурного и строительного дела, будто была хорошо знакома с этим.
Полина отказалась от свадебного путешествия, и мы проводили медовый месяц в хлопотах по переустройству замка, которые доставляли моей жене столько удовольствия.
Mы никого не принимали (благо имелся предлог), и сами не ездили с визитами. Родители Полины уехали за границу на воды, братьев и сестёр у неё не было. Мы были так полны друг другом, что не нуждались в свидетелях нашего счастья.
Развлечениями нам служили пешие прогулки, верховая езда, до которой мы оба были охочи, и чтение книг из моей библиотеки. Библиотека привела Полину в восторг, и не напрасно – там были редчайшие издания, множество старинных манускриптов и рукописей, которые, казалось, могли бы рассыпаться в прах от одного только прикосновения. Ещё одним излюбленным занятием моей жены стали морские купания, для чего я повелел оборудовать купальню. Однако Полина, чувствуя себя в воде, как русалка, часто пренебрегала моими советами и далеко заплывала одна в море, заставляя меня беспокоиться. Если по утрам я не находил её подле себя, можно было быть уверенным, что она ушла купаться. Особо усилилось моё беспокойство, когда я узнал, что она забирается в гроты, которыми изобилует здешний берег (некоторые из них весьма глубоки, соединены подземными ходами и даже имеют колодцы с питьевой водой), и с увлечением бродит в этих пещерах по колено в воде.
Надо сказать, что Полина, хотя и получила отменное воспитание, в некоторых вопросах оставалась дочерью своего отца. Время от времени кое-какие её поступки могли бы вызвать пересуды и кривотолки среди челяди, если бы только наша немногочисленная прислуга не была так вышколена, что не позволяла себе и бровью повести на некоторые чудачества молодой графини.
Однажды после ужина мы сидели в заново отстроенной библиотеке. Я читал Ренана, Полина, по обыкновению, не могла сосредоточиться на чём-то одном и просматривала старые рукописи, хватаясь то за одно, то за другое. Вдруг она подбежала ко мне с пожелтевшим пергаментом в руке. На нём был изображён план нашего замка. Возможно, он заинтересовал её оттого, что сейчас в замке велись строительные работы и план мог быть нам полезен.
– Qu’est-ce que vous faites ma bonne amie? – спросил я и тут же перешёл на русский, вспомнив, что говорю с Полиной.
Она обратилась ко мне за разъяснениями. Mы склонились над чертежом. Её внимание привлекла длинная галерея, соединяющая замок с берегом моря.
– Где эта галерея сейчас? Она разрушена? – спросила Полина.
– Здесь не было никакой галереи. По крайней мере, на моей памяти.
– O! Это, наверное, подземная галерея.
Несмотря на мои возражения, Полина взяла свечу и заставила меня спуститься вниз, к часовне, от которой, по чертежу, вёл подземный ход.
Мы вышли из дому и, продираясь сквозь заросли чертополоха, направились к часовне. Колючки цеплялись за нас, словно преграждая нам путь, лишённые постоянного ухода кусты и деревья разрослись необычайно буйно. Араукарии вытягивали вверх когтистые ветви, словно хотели схватить, заступали дорогу гигантские дубы, сосны кололи иглами, тревожно горели медно-красные стволы земляничника. Отсветы заходящего солнца мерцали сквозь кроны платанов и кедров, стекали по стволам и угасали.
Наконец мы достигли часовни.
Напрасно осматривали мы каждый уголок, каждый камень. Ничто не указывало на наличие подземного хода.
Я высказал предположение – план составлен давным-давно, за это время замок много раз перестраивался и подземный ход, если он и был, заделали.
Свеча догорала. В сгущавшейся темноте мы вдруг услыхали звуки скрипки, пронзительные и нежные. Невольно я поддался колдовству мелодии. Казалось, неведомый скрипач водил смычком не по струнам, а по сердцу.
На мгновение музыка заставила меня забыть обо всем, а когда я очнулся, увидел, что по лицу Полины текут слёзы и она дрожит, как в лихорадке.
– Что с вами, любовь моя?! – воскликнул я, бросаясь к ней.
– Ах, уйдёмте, уйдёмте скорей отсюда! – Она залилась слезами.
Зная чрезмерно чувствительную натуру моей жены, я не заставил себя упрашивать. Взволнованную, трепещущую, я привел её домой, причём звуки скрипки смолкли, едва мы вышли из часовни.
Дома Полина почувствовала себя усталой и сразу легла в постель, но ни мои объятия, ни долгий сон не смогли вернуть ей на следующее утро её жизнерадостность.
Весь день она была грустна и на мои вопросы отвечала, что её взволновала музыка.
Последующие несколько дней прошли немногим веселее. Полина отстранилась от всяких хозяйственных забот, не давала никаких указаний прислуге, не занималась своим туалетом, едва прикасалась к пище, уклонялась от моих ласк и бродила по замку, как тень.
Чаще всего я заставал её на маленькой террасе, выходящей на море. Она стояла там, опершись о балюстраду, и всматривалась вдаль, в волны, словно силилась что-то разглядеть среди них. Иногда она кормила чаек. Они, едва не переворачиваясь в воздухе, схватывали хлеб с гортанными криками. Порой эти крики, до странности напоминавшие детский плач, изрядно расстраивали мои нервы.
Родители Полины по-прежнему пребывали на водах; других родственников или близких подруг у неё не было. Я тайком посоветовался с врачом, которого знал с давних пор. Он посоветовал мне развлечь Полину – молодая красивая женщина не должна проводить время одна роясь в пыли манускриптов или занимаясь хозяйственными хлопотами.
Все мои попытки вовлечь Полину в вихрь светских удовольствий окончились неудачей. Она решительно отказывалась от всяческих развлечений, не проявляла интереса к выписанным мною из-за границы модным журналам и не поддержала моё предложение путешествовать по Италии.
Я продолжал свои попытки.
В том году в наш город в очередной раз приехали французские певцы и музыканты. В курзале должен был состояться концерт, билеты раскупили заранее, и мне удалось приобрести их по счастливой (теперь я говорю несчастливой) случайности.
Полина к моему удовольствию и удивлению сразу согласилась пойти в концерт.
В первом отделении выступали певцы и певицы, которые оставили по себе приятнейшие ощущения. Я с радостью отметил, как повеселела Полина. Казалось, терзавшая её печаль улеглась.
Второе отделение было отведено французскому скрипачу Жаку Тибо и его ученикам. Мастерство одного из них – некоего Дюсолье – произвело неизгладимое впечатление на Полину. Она отколола от своего корсажа розу и бросила ему.
Скрипач поймал розу в воздухе, словно ждал, поцеловал и поклонился, не сводя глаз с того места, где сидела моя жена. Публика восторгалась и не отпускала его со сцены. Oбъявили «Le Trille du diable» Джузеппе Тартини.
Я вздрогнул – это была та самая музыка, которую мы слышали две или три недели назад в часовне. Обмирая от страха, я взглянул на жену – она сидела спокойная, умиротворённая, счастливая улыбка играла на её устах.
В этот вечер она была такой спокойной, весёлой, как раньше, какой давно не была. Полина пожелала мне спокойной ночи, но не пошла спать, сказав, что хотела бы ещё почитать в библиотеке.
Я забылся тяжёлым коротким сном, но вскоре проснулся и подошёл к окну вдохнуть свежего воздуха. Ночь была душной, всё предвещало грозу.
Поднялся гулкий ветер, он склонял в одну сторону кусты и деревья, сильнее и сильнее. Быстро мчались тяжёлые облака, то и дело скрывая луну. На небе ещё виднелись звёзды, однако ночное эхо уже доносило до меня замогильные pаcкаты надвигающейся бури. Вдали время от времени вспыхивали зарницы. Гул нарастал, вспышки приближались, озаряя всё вокруг ярким светом; вдруг я увидел... мою жену, которая быстро шла к часовне!
Не раздумывая, я поспешил за ней, накинув на себя что-то из одежды.
Едва я очутился во дворе, на меня упали редкие крупные капли. Сверкнула молния. Удар грома едва не оглушил меня. Казалось, небо раскололось пополам и исторгло из своих недр потоки воды.
– Полина! Полина! – кричал я в темноту.
Дождь стучал густой барабанной дробью.
Я добежал до часовни; дверь была распахнута настежь. Недоброе предчувствие овладело мною. Мне показалось, что в темноте мелькнуло белое платье.
– Полина! – крикнул я и тут же, ударившись обо что-то, упал.
Не знаю, сколько пролежал я в беспамятстве. Наутро меня нашли слуги и принесли в дом.
Почему смерть не взяла меня с собой в тот миг? Я вынужден был пройти через весь последующий кошмар – исчезновение Полины, на поиски которой были вызваны опытнейшие мастера сыскного дела. Её не нашли. Следствие велось скрупулезно и добросовестно, были опрошены сотни людей, исследована каждая пядь земли, обысканы все места мало-мальски пригодные, чтобы в них укрываться или скрывать, задерживались все подозрительные личности – безрезультатно...
Единственное, что удалось найти – увядшую розу в старой часовне, которая, впрочем, могла и не иметь никакого отношения к моей жене. Да ещё некоторым людям показалось странным, что один из учеников Тибо, наиболее способный, некий Дюсолье, уехал в ту же, трагическую для меня, ночь, из города, никого не предупредив и ни с кем не согласовав свой отъезд, что было, как утверждают знатоки, вовсе на него не похоже. На мой, однако, взгляд, жизнь странствующего музыканта могла быть весьма непредсказуемой и полна всяческих загадок.
Я не буду утомлять внимание пересказом моих терзаний. С тех пор потянулась бесконечная череда мучительных дней. Где моя жена? Жива ли она?
Дело давно закрыто. Официальная версия склонилась к тому, что графиня, охваченная испугом, вызванным небывалой грозой, или приступом меланхолии, вызванной музыкой, пошла купаться в море и её поглотила разбушевавшаяся стихия.
Силы покидают меня.
Жизнь лишена смысла.
Вечерами я стою в темноте на открытой террасе, oпершись о балюстраду, гляжу в сторону моря и думаю о ней. Каким полным но кратким было наше счастье!
Сейчас у меня уже нет никакой надежды. Не лучше ли мне покончить со своими мучениями прямо сейчас. La bontе* divine est inе*puisable. Найти успокоение на морском дне, рядом с ней, завещав ежегодный молебен о спасении наших душ».

– Ну что скажешь? – спросила Ася. – Тёмная история, да?
– Наоборот, очень ясная.
Роман встал и начал ходить вдоль стеллажей с газетами.
– Что ж ясно?
– Я думаю, что версия следствия в общем правильна, хотя и не полная. Эта дамочка – Полина, графиня, утопилась.
– Но почему?
– Представь себе: юная девушка выходит замуж за графа – человека знатного, прямого потомка графов ... м-м-м... Ну, неважно, каких-то графов; ей льстит – сам граф втюрился, она и соглашается, пока не передумал. Барышне ударили в голову или в другое место то ли романтика, то ли гормоны, а граф оказался рядом – только и всего. Уже в жёнах она знакомится со скрипачом – помнишь, говорится, что он не впервые в городе...
– Поняла: угрызения совести терзают любовницу, граф – само благородство, ни тени подозрения, она отдаляется от света, живёт затворницей и, чтоб не давать пищи сплетням, реже видится с любовником.
– Скрипач, которому фанатки проходу не дают, начинает охладевать к графине. Она спускается ночью во двор, где встречается с ним и набрасывается с упрёками: он холоден, равнодушен и непреклонен – расстаться!
– Тут она видит замороченного мужа, он ищет её – стыд, раскаяние, сожаление – она бросается в море... А где тело?
– Шторм уносит его далеко в море...
– Ерунда.
– Оттого, что не нашли труп?
– Не только. Хотя, мне кажется, рано или поздно труп находят. Лучше так – графиня изменила мужу и была рада-радехонька. А все эти охи-вздохи, грусть-тоска и т.д. – выдумка графа.
– Выдумка?
– Чистой воды. Чистейшей. Хочет уйти от мужа к скрипачу, а скрипач только того и ждал. Помнишь – она была богата, так что борьба с бедностью им не грозила, да и скрипач, коль был таким известным, не побирался.
Полина и заяви об этом муженьку. Граф озверел и пристукнул обоих; скрыл трупы в подземелье, заделал вход – помнишь, у людей ремонт, так что всё под рукой.
– Ася,он бы не обманул сыщиков – легко определить, когда заделано отверстие – вчера или давным-давно.
– Ну, хорошо, он прячет трупы не в подземелье, а привязывает камень и бросает в море.
– Во время шторма это очень трудно.
– Ты так говоришь, будто не раз этим занимался. Ладно, он спрятал их в гроте, он их так расписал...
– По-моему, просто упомянул.
– Он пишет о гроте с ходом под скалой. Помнишь, мы ныряли в один такой, когда отдыхали в Крыму? Говорят, оттуда можно выйти через подземный ход прямиком на генеральский пляж. Надо взять с собой на следующий год фонарь, одежду, сложить в лодку, поднырнуть, одеться и попробовать пройти.
Да, так о графе. Потом он разыгрывает сцену с падением, чтоб объяснить следы крови, если их обнаружат на одежде... Группу крови тогда не определяли, так же?.. и изображает безутешного мужа.
- Как-то не катит – убил из-за измены. Я бы не смог.
– Так то ты. А это граф – чуть что и пристукнул.
– Даже не разобрался, почему? Я бы хоть попытался.
– Ты – само великодушие. Все мужчины тебе в подмётки не годятся. А вот граф укокошил свою ненаглядную, а заодно и скрипача.
– Ася, у тебя слишком мрачное воображение.
– Уговорил,оно мрачное,но его изредка посещает эта дама по имени совесть. Кстати, как переводится эта фраза, в конце?
– Доброта Божественная неисчерпаема, примерно так. Ася, ты лентяйка. Могла бы хоть один язык толком выучить.
– Я и учу. Русский.
– Как успехи?
– Так себе. Ну вот, граф, хоть и угрохал двоих, уповает на милосердие. Молебен о спасении душ... Возможно, он имеет в виду души не Полины и свою, а Полины и скрипача...
– А может не так? Помнишь разговор Полины с графом перед свадьбой. Чего хочет невеста? Делать, что хочет, приходить, уходить, когда вздумается без всяких объяснений. А если она уже тогда любовница скрипача? Титул льстит её тщеславию – как она радуется, что станет графиней! Любовники решили порешить графа, но он их опередил. Так что ли?
– Нет , не так. Мнe вообще хочется хорошего конца. Допустим, муж, зная об измене жены, знать ничего не хочет.
– Tо есть?
– Так любит свою жену, что закрывает на всё глаза. Последний потомок знатного рода хочет, чтоб ему родили наследника, а там – будь что будет. Как тебе?
– Трудно представить себя на его месте.
– Но ты же не граф и не последний отпрыск знатного рода.
– Еще не факт. Откуда знать, кто может быть в предках. По-моему трудно, как ты говоришь, закрыть глаза.
– Вот Полину это и возмущает! Не в силах снести оскорбление, она убегает со скрипачом. Трупов нет вообще, любовники весело проводят время, скажем, в Париже, на родине скрипача.
– Ты и родину сюда приплела.
– Граф знает о Париже из записки Полины, но из самолюбия не признаётся. Остаётся сделать вид, что жена погибла. Легче признать её мёртвой, чем покинувшей его. А заупокойные стенания – для отвода глаз.
– Не прикидываю – молодая девушка в начале прошлого века крутила с кем-то до свадьбы, захотела титул, приставала к графу и так и эдак, так надоела, что он плюнул и женился, а она, не моргнув глазом, продолжает ходить налево.Ты могла бы так?
– Нет, конечно, Роман, ты же знаешь.Налево... не моргнув глазом...  Глазами уж точно бы поморгала. А вообще – какие подвохи в разговоре Полины с графом? Я не вижу. А граф упорно ищет тонкие намёки на толстые обстоятельства. А тот, кто ищет, тот всегда...
– ... найдёт не всегда то, что ищет.
– Она просто говорит, что выходит замуж за графа, должна стать хозяйкой родового замка; ну, титул, традиции и всё такое прочее, её это тревожит. Граф переводит все в шутку, закрывает рот поцелуями и удивляется, почему она не тает от восторга. Да твой граф просто тупица, – рассерженно сказала Ася и, перелистнув несколько страниц, воскликнула:
– Граф никогда не понимал свою жену и не любил её!
– Как? Он только об этом и говорит!
– Вот именно! Слишком много говорит. «Моя дорогая Полина» – да он её терпеть не мог, свою милую Полину.
Вспомни – его дела в упадке, ценные бумаги – тю-тю, ещё чуть-чуть – и граф уже не граф.
– Граф всегда остаётся графом.
– Да я не о том! Он узнаёт маршрут девушки и скачет ей наперерез, а в описании сильно преувеличивает опасность. Да и бестолково описывает – то у него долина, то бездна, только что мчался вовсю, а тут вдруг уже узкая тропа, с одной стороны гора, с другой – обрыв и море.
– Да вспомни, мы же поднимались в горы – так оно и есть. По-моему, нет тут никакого противоречия.
– Есть! Ты бы заставил меня, едва женившись, заниматься ремонтом? А что сделал граф? Медовый месяц – в строительных работах. Это вместо балов, путешествий, развлечений...
– Но он сам пишет...
– Вот именно – только с его слов мы и знаем. Как было на самом деле, мы не знаем.
– А, вот! – да читай, читай; «перешёл на русский, вспомнив, что говорю с Полиной». Одна эта фраза выдает его с головой!
– В конце-концов, у неё были родители, она единственная дочь...
– Вот-вот. Единственная дочь богатых родителей. И почему у нас граф – обрюзгший старикан, а скрипач – молод и красив. Я думаю, молодой граф очень хорош собой и ему ничего не стоило вскружить пустоватую голову неопытной Полины. А разве любящий муж скажет о своей жене что-то вроде «дочь своего отца-спекулянта», «не может сосредоточиться ни на одной книге».
– В сердцах и не такое скажешь.
– Да он презирал Полину и считал её полной дурой. И никаких наследников он не хотел – крики чаек, похожие на детский плач, его раздражают.
– Я знаю женщину, которая едва не падает в обморок от детского крика.
– Надо жe, какая утончённая натура. Познакомишь меня с ней.
– Я сам с ней едва знаком. Я хочу сказать, что детский плач мало кого радует. Особенно мужчин.
– Это ты о себе? Всё равно – граф женится из-за денег – родовая честь превыше всего. Ему нужно богатство. Да ты вспомни из текста – сколько сравнений с золотом – луна из золота, и волосы золотые... И золото червонное, высшей пробы! Он до помешательства любит деньги, а не жену!
– Не факт. Подумаешь, неудачно выразился, а ты подгоняешь описки к своей версии.
Роман полистал страницы.
– У него полно повторов – на каждом шагу, то есть, на каждой странице: «Предчувствия» – то недобрые, то тревожные; то «счастливейший из смертных», то «несчастнейший» из них же. А вот ещё перлы – «этот дурман», «моё», «мoё», «моё»; то у него «вечер крадётся к ночи», то ночь к вечеру... Мы сами...
– Ты слушай! Жена ему до чёртиков надоела, потому как мешает жить прежней жизнью, конечно, не спартанской и не аскетической, хотя, смотря что понимать под спартанской жизнью. Он усаживает Полину за чертежи...
– А может ей интересно? Если её отец что-то соображает в строительстве, кажется, он с ним связан, может, ей нравится...
– Вот-вот! Ты, наверно, тоже думаешь, что мне нравится, когда ты оставляешь меня наедине с поломанным холодильником, утюгом...
– Это совсем другое. Так что же граф?
– Взваливает на жену ремонт, а сам...
– А сам?
– Откуда мне знать? Может, охотится или проматывает остатки денег на пирушках. А может, у него любовница. Бедняжка нуждается в поддержке, прежде всего, конечно, материальной. Граф и оказывает её — на деньги жены. Может, его любовница одна из этих певиц. Он идёт на концерт и не может не взять с собой жену. А там, на концерте, она и заподозрила что-то неладное. Психанула, пригрозила уйти. Тогда граф – ведь плакали тогда его денежки, точнее, денежки Полины! – хладнокровно убивает её. А история со скрипачом – полночный бред.
– Belle.
C’est un mot qu’on dirait invente* pour elle
Quand elle danse et qu’elle met son corps а jour, tel...
– Не пой так громко… Каждый день слышу об Эсмеральде, давай другое.
– Glisser mes doigts dans les cheveux d’Esme*ralda…
– Да тише ты... нас отсюда вытурят. Слышишь шаги? Кто-то идёт... Вот только роза...
– Розы нет. Ты невнимательно читала – ни Розы, ни Цили, ни Гиси...
– Да я о цветке! Откуда роза в беседке?
– Да мало ли откуда! Была у его любовницы, с которой он встречался в часовне.
– А какого она цвета?
– Белая, наверно. Неужто в то время в Крыму были негритянки?
– Я о цветах.
– И я о цветах.
– Я о розе. Какой цвет имеет цветок роза? В рассказе?
– Он об этом не говорит.
– Любящий муж не замечает, какого цвета роза на платье его жены. Любящий муж обязательно бы заметил.
– Вот я любящий муж, а не всегда помню, какое на тебе платье. Мне больше нравится, когда без него...
– Перестань. Сюда могут войти... Кажется, кто-то за дверью...
– Я вижу тебя, а не твоё платье. И я, как всякий талантливый музыкант, бываю рассеян.
– Но граф музыкантом не был.
– Но в музыке кое-что кумекал – это я тебе говорю. Может, просто был рассеянным. А как он описывал внешность Полины – глаза, волосы...
– Сравнивал с мастью лошади!
– Если человек так любит лошадей, это вовсе не оскорбление.
– Тебе же не приходит в голову сравнивать меня с роялем.
– Ну это совсем другое.
– «У тебя чёрные глаза, как бемоли и диезы»... Да, кстати, «чёрных глаз и не бывает в природе». Они или тёмно-карие или тёмно-синие. Влюблённый муж не знает, какого цвета глаза у любимой жены.
– Не издевайся над графом. «Очи чёрные, очи страстные...» Граф в душе был поэтом. Нет, мне хочется защитить бедного графа.
– А бедную графиню?
– И её тоже. Ей помог отбросить коньки не граф, а скрипач.
– «Скрипач на крыше, грустный мой скрипач...»
– «Всего лишь скрипач» Андерсена знаешь?
– Нет.
- Супер! Так вот, скрипач к ней подъехал, она его послала, он её убил, закопал и нарисовал ноги. Музыканты непредсказуемы.
– Полюбил и убил? Невозможно.
– Ещё как можно.
– Бр-р-р... Ну и наклонности у тебя. И не представляла. Нет, талантливый музыкант не способен на подлость. Скрипач caм утопился, потому что графиня предложила ему вместо любви, понятное дело, дружбу. Впечатлительная женщина помешалась на том, что виновна в его гибели, «спятила и в воду сиганула».
– М-да-а... Я бы сказал, что впечатлительная женщина зашлась от восторга, что кто-то из-за неё утопился и помешалась на том, как она жутко всех впечатлила.
– Шизуха косит наши ряды? А может, вообще всё наоборот? Граф на самом деле и знатен, и богат, и женится на «простолюдинке бедной»...
– Или обедневшая дворянка выходит замуж за сына разбогатевшего промышленника...
– А вспомни...
– Надоело.
Они помолчали.
– Слушай! Мне стукнуло в голову... Мне нужен справочник.
Роман подошёл к заставленным полкам и перебирал книги, пока не нашёл нужную.
– Так... Давай посмотрим!
Ася склонилась над книгой.
– Что ты ищешь?
– Тибо... Скрипач Тибо. Гляди – выступление в этой стране – впервые! – в 1901 году.
– Ну и что?
– Как что? Ты ещё не поняла? Когда выходила газета «Жизнь и искусство»?
– С 1893 по 1900 год.
– Вот именно! По 1900! То есть в 1901 году она уже не выходила. А известный скрипач выступил впервые в этой стране через год после того, как был напечатан последний номер газеты.
– Ты хочешь сказать... Это «Дело», этот рассказ...
– Конечно! Сфабриковано под старину.
– И «Приложение» ненастоящее?
– Наверно. Думаю, да. Посмотри – как нам не бросилось в глаза – никаких описаний обстановки, интерьера...
– Вовсе не обязательно. Скорее, наоборот – графам незачем вникать в бытовые мелочи. Это за них делают их слуги.
– Всё равно! И о слугах – самые общие упоминания... – Роман полистал страницы. – Зато вовсю – о природе...
– Граф мог любить природу...
– Послушай – он такой же граф, как и я; все это выдумка. Человек развлекается писанием, и, возможно, развлекает им свою жену, которая никуда не пропадала, а жива-живёхонька...
– Думаешь, обычная проза в газете? А если «Приложение» выходило и после 1900 года?
– «Приложение» к газете, а не само по себе. Нет, это не случай из жизни или судебной практики, это вымысел. Я даже готов приписать его этому «Л.Н.», автору музыкальных очерков и заметок. Был в курсе музыкальной жизни, писал о концертах и выступлениях, а потом написал рассказ.
– Знаешь, может быть...
Ася встала, подошла к окну и встала рядом с Романом.
В окно виднелась старая зубчатая стена – торец библиотеки, где на камнях из случайно занесённых ветром семян выросло маленькое деревцо.
Солнце садилось, бросая алые отсветы на зелёные кроны, чуть тронутые желтизной. Медленно смеркалось. По небу феерически протянулись красные полосы.
Ася и Роман залюбовались зрелищем.
Вдруг оба одновременно вздрогнули – до них отчётливо донеслись тихие звуки скрипки.
Они посмотрели друг на друга. Недоброе предчувствие вдруг овладело ими.
– Ты знаешь эту музыку? – шёпотом спросила Ася.
– Джузеппе Тартини, – тихо ответил Роман.- "Дьявольские трели".
Не сговариваясь, они быстро сложили ветхие пожелтевшие листы в стопку.
– Тут, наверху, концертный зал, – сказал Роман. – Кто–то упражняется. Наверно, будет концерт итальянской музыки.
– Да, – сказала Ася и потянула его за руку к выходу, где ещё сияло солнце.