В свете прощальных костров

Корабли горели ярко, и Руссандол невольно подумал, что этот костер наверняка видно на другом берегу. Нолдо низко опустил голову, чтобы никто не видел, как он тихо роняет на землю слезы. "Прости меня, Финьо, otorno, прошу, прости..." — шептал он. Рядом Макалаурэ не сводил взгляда с горизонта Эндора. На корабли он старался не смотреть. Никто из Темной Троицы, казалось, не переживал, но только на первый взгляд. Тьелкормо словно окаменел, Куруфинвэ стиснул рукоять меча. В глубине глаз Карнистиро бушевало черное пламя. И только Феанаро, обезумев, с почти счастливой улыбкой любовался ярким огнем.

Внезапно Амбарусса застонал так, будто невыразимая мука терзала все его тело — но боль эта принадлежала не ему. Руссандол обернулся к брату:

— Что с тобой, toronya?

— Амбарто... Нельо, где Амбарто?

И правда — нигде кругом не было видно рыжей макушки второго близнеца. Ужасная догадка поразила обоих.

— Отец! — Майтимо обернулся к Феанаро, — отец! Немедленно прекрати это!.. — поздно.

Чья-то фигура будто бы упала с одного из кораблей. Амбарусса опрометью кинулся туда, Курво и Турко последовали за ним, и до остальных донеслись их крики. Теперь уже все они бросились туда, снедаемые горьким предчувствием.

Страшное зрелище ждало их. Курво молча стаскивал покореженные доспехи с едва дышащего Питьяфинвэ, Тьелко держал умирающего брата за руку. Телуфинвэ же молча стоял рядом и смотрел. Неведомая сила будто сковала все его члены, и он не мог пошевелиться. Волосы умирающего истлели, лицо покрывали уродливые ожоги. Одежда под сталью сгорела, каленое железо почти текло по груди и животу. Кожа почернела и обуглилась.

В оцепенении братья смотрели, не произнося ни звука. Первым опомнился Тельво:

— Питьо! — и опустился на землю возле брата. Вслед за ним и Кано, и Морьо, и Майтимо наклонились к Амбарто. Только Феанаро остался стоять, не веря своим глазам. — Питьо, пожалуйста, ответь что-нибудь...

— Я думаю, он уже не слышит тебя, — прохрипел Тьелкормо.

Но юноша еще был в сознании. От приоткрыл глаза, и лицо его исказилось от боли, когда он прошептал:

— Все в порядке. Отец?..

— Он здесь, — успокаивающим голосом ответил Майтимо, осторожно поглаживая брата по голове, как всегда делал раньше, когда маленький Амбарто ушибался.

— Отец... удачи... вам здесь... — и с громким криком, полным горя и бессильного гнева, Феанаро рухнул на колени у головы сына, порываясь обнять его. От этого движения принц застонал, каждое прикосновение к груди было для него нестерпимым. Его отец тут же отстранился, с отчаянием глядя в глаза сыну.

— Амбарто, — прошептал он, — yondonya... Сын мой! Это моя вина. Anye apsene, Ambarto, yondonya...

— Tancave, atar, — ответил он и даже попытался улыбнуться. — Амбарусса? — отпустил руку Турко, чтобы потянуться к пальцам близнеца, закашлялся и снова застонал. Тельво словно очнулся, засуетился, поднес руку брата к губам и зашептал:

— Я сейчас, Амбарто, подожди, сейчас...

Догадавшись, что он хочет сделать, Морифинвэ остановил его движением руки.

— Всей силы твоей fea не хватит, чтобы исцелить такие раны, — и добавил по осанвэ, не в силах произнести страшную правду вслух: "Так вы только умрете оба". Слезы хлынули из глаз Тельво, но он послушался.

— Но что, если мы все поделимся частью энергии fea?.. — с мольбой, непонятно к кому обращенной, пролепетал Канофинвэ.

— Нет. Вы все ослабнете настолько, что не проживете и нескольких суток. Это не выход, — глухо ответил Феанаро, и братьям показалось даже, что они различили нотки вины и раскаяния в отцовском голосе.

— Но, может, есть шанс исцелить его другими методами... Почему никто еще не позвал за лекарем? — Тьелкормо подскочил было, но Курво удержал его.

— Ну что вы... — слова причиняли Питьяфинвэ невыносимое страдание, и Майтимо осторожно прижал палец к его губам, призывая к молчанию, — я ведь уже покойник, зачем... все это?

Теперь, казалось, плакали все. Амбарусса рыдал, громко, в голос, не стыдясь — и кто мог, кто бы посмел осудить его, несчастнейшего из братьев? Руссандол старался держаться ради самого Амбарто и лишь молча омывал слезами изуродованное лицо младшего. Тьелкормо смотрел в одну точку. Он сидел лицом к пламени, и в красных отблесках можно было подумать, что по щекам его течет кровь. Курво сжал руку отца, уверенный, что тому нужна поддержка, но Феанаро не ответил на пожатие, не принял даже такой маленькой помощи. Карнистиро смотрел куда-то в сторону. Он один пытался сдержать, скрыть слезы, но это ему не удавалось.

Сквозь всхлипы Макалаурэ пробивалась песня. Осипшим, но по-прежнему чудесным голосом он напевал колыбельную, и постепенно лицо Питьо прояснилось, как если бы Златокователь исцелял его боль. Наконец, менестрель умолк, Амбарто глубоко и почти умиротворенно вздохнул, поднял глаза к звездам, неожиданно позвал: "nana Nerdanel!"— и затих.


Прощальными кострами догорали корабли. Феанаро резко поднялся, глаза его были сухи.

— Вставайте, — сказал король нолдор своим сыновьям и крикнул так, что каждый слышал его. — Мы уходим! Мы оставляем это место, и пусть прошлое пребывает в прошлом! Вперед, Первый Дом, к новым землям, к новой жизни!

Никто из братьев не поднимал глаза на отца. Только Атаринкэ молча шел рядом с ним, самим своим присутствием говоря: "Они простят тебе все, отец, иначе и быть не может. Я прощу первым". И поэтому лишь он один услышал слова, которые более никому не передал:

— Жесток твой первый ход, Мандос, но больше ты никого из них не увидишь. Раньше меня — не увидишь.