Три Александра

Первый Александр в пушкинской комедии о Суворове – это, конечно, наш великий полководец Александр Васильевич Суворов. Хотя его имя в данной пьесе так ни разу и не упоминается. И это странно, поскольку во многих анекдотах о Суворове, которые значительно короче изучаемого нами «драматического анекдота», его по имени и отчеству называют. Последнее, кстати, есть и в анекдотах про Чапаева, где тот фигурирует как Василий Иванович.
Но может быть имя и отчество Суворова не указывается специально? Т.е. из-за того, что в подтексте спрятано другое имя? Окунаемся в этот подтекст и под маской Суворова находим… тоже Суворова! И тоже Александра! Но только не Васильевича, а – Аркадьевича, его внука! И тоже графа, и даже графа Рымникского, т.к. последнее звание Александр Аркадьевич Суворов получил от своего славного деда, так сказать, «по наследству». И вот вокруг внука Суворова вроде бы и можно найти понимание многих намёков, содержащихся в данной пьесе. И это не только выход на 1831-1835г.г. и «французские макароны» этого времени, но и выход на прозвучавшие рядом с этими макаронами похвалы: «Персидский суп!.. Итальянская похлёбка!.. Турецкий соус!», поскольку все они прямо связываются с теми местами, где до 1831-го года успел побывать Александр Аркадьевич. Так, он уже повоевал в и персидскую кампанию 1826-1828г.г., и пожил во Франции и Италии, и побыл на территории Турции, где повоевал, как и его дед, с турками. Так же, как и дед, он участвовал в подавлении очередного восстания поляков и брал Варшаву (помним, помним слова в пьесе «бьёт поляков»!), о чём Пушкин в конце стихотворения «Бородинская годовщина» и пишет:
Восстав из гроба своего,
Суворов видит плен Варшавы;
………………………………….
Благословляет он, герой,
Твоё страданье, твой покой,
Твоих сподвижников отвагу,
И весть триумфа твоего,
И с ней летящего за Прагу
Младого внука своего.
А «младой внук» – это как раз и есть Александр Аркадьевич, который 4 сентября 1831-го года привёз для царской семьи, находившейся в Царском Селе, «весть триумфа», т.е. извещение о победе над поляками. Там же помимо царя в это время находился и Пушкин, записавший: «Суворов привёз сегодня известие о взятии Варшавы… Суворов был два раза на переговорах и в опасности быть повешенным. Государь пожаловал его полковником в Суворовском полку» (1). Суворовский же полк – это Фанагорийский полк, которым в своё время командовал А.В.Суворов и который главный герой данной пьесы называет своим (2). Последнее настораживает, поскольку, абстрагируясь от деда к внуку, мы отмечаем, что полковник это всё же воинское звание, а не должность, и в данном полку он не обязательно командир. И действительно, официальным командиром Фанагорийского полка Александр Аркадьевич стал лишь в марте 1839-го года, а в 1831-32г.г. он командовал лишь гвардейским батальоном. Задумаемся над этим. Так же, как и над тем, что совсем не зря в данной пьесе замолчано воинское звание А.В.Суворова «фельдмаршал».
Смотрим дальше и видим, как 6 марта 1834г. Пушкин записывает в своём дневнике о внуке Суворова, что тот имел «жестокое объяснение с женою» по поводу возможной её измены (3), а 16 апреля 1834г. пишет: «Суворова брюхата и, кажется, не вовремя. Любопытные справляются в Инвалиде о времени приезда её мужа в Петербург» (4). Мы любопытны, но, к сожалению, не проживая в Петербурге, не можем воспользоваться подсказкой Пушкина, чтобы заглянуть в «Инвалид» и найти там точную дату приезда А.А.Суворова в Петербург (пушкинисты Петербурга, помогите!), но то, что жена Александра Аркадьевича родила 15 августа 1834 года - это уж нам известно. А отняв от этой даты девять месяцев беременности, мы и получим возможный день зачатия – 15-го ноября 1833-го года. Т.е. за пять дней до приезда Пушкина (а это 20 ноября) Александр Аркадьевич уже мог быть в Петербурге. Тем более что его в это время собирались наградить Императорской короной к Ордену Святой Анны, что, правда, произошло лишь 6 декабря 1833-го года. И поскольку Пушкин затрагивает тему деторождения А.А.Суворова, то и мы закономерно припоминаем не совсем уместный в данной пьесе вопрос о «детках» (а не о внуках!) А.В.Суворова, о чём мы ранее говорили.
Однако, стоп! Сколь много мы не находили бы в данной пьесе перекличек образа А.В.Суворова с его внуком, мы вынуждены признать, что на основной прототип данного образа Александр Аркадьевич всё же не тянет! И возраст у него не столь большой, чтобы иметь «проседь», и в отличие от своего деда «всей армией» он не командовал, да и чудаком не был и петухом не пел. Признаюсь, что, увидев во внуке Суворова лишь дополнительный прототип (или прототип прикрытия), я и вовсе хотел пройти мимо него, но, подумав, что последующие исследователи всё равно наткнутся на него, я решил его упомянуть. Ну, а кто же тогда является основным прототипом А.В.Суворова в данной пьесе?
А это третий Александр, тёзка двух вышеуказанных Суворовых. А точнее – «сам Александр Сергеич Пушкин», подлинный автор данной пьесы! Многие читатели, я думаю, уже догадались об этом, хотя бы по уже проведенной мной аналогии образа Суворова с Иваном из «Конька», прототипом которого, как нам уже известно, является Пушкин. Ну, а поскольку мы протягивали ниточку между разными образами, оказавшихся примерно в тех же условиях, что и Суворов в пьесе о нём, то, конечно же, весь этот ряд, начиная от Гришки Отрепьева, Дубровского, Ивана-дурака, Пугачёва и кончая Суворовым, заключает в своих основных прототипах своего автора.
Однако внимательные читатели, наверно, заметили, что в этом ряду я пропустил ротмистра Минского, остановившегося на почтовой станции, где смотрителем был Самсон Вырин. А пропустил я его из-за того, что зная о пушкинском методе парности образов, чётко вижу в Минском и Дуне Выриной любовную пару, которая в пьесе «Суворов» соответствует паре Лука-Маша, в «Капитанской дочке» Гринёв–Маша, в «Годунове» Григорий-Марина, а вот в «Коньке» - загадка! Или вы, дорогие читатели, может быть, думаете, что настоящая любовная пара там Иван и Царь-девица? Ну, да, они поженились, но разве Иван был инициатором свадьбы?! Да и не любил он царевну, совсем не любил, а подсматривая за ней, сильно её критиковал и даже говорил: «Пусть полюбится кому, Я и даром не возьму» (5). И где же тут любовь Ивана?! Однако скажу по секрету, что большая любовь к царевне всё-таки в «Коньке» есть, хотя она глубоко спрятана, отчего и отгадать её непросто (надеюсь, никто не видит её у старого царя!).
Оставим пока данный вопрос открытым и вернёмся на станцию Самсона Вырина, чтобы найти там образ, соответствующий Пугачёву и Суворову, которые выступали больше как сваты (а отсюда, кстати, и ниточка к Петру I, вздумавшему в пушкинском «Арапе» сватать Ибрагима и Наталью Ржевскую!). Итак, где же в пушкинском «Станционном смотрителе» образ, прямо перекликающийся с Пугачёвым и Суворовым? Ответ таков: а это тоже Александр, который, кстати, и пьёт вместе со смотрителем Выриным! Т.е. это тот рассказчик повести, который и прячется под инициалами «А.Г.Н.», указанными Пушкиным в его примечании к «Повестям Белкина», где автор пишет о Белкине: «Выписываем для любопытных изыскателей: «Смотритель» рассказан был ему титулярным советником А.Г.Н….». Ну, а если кто-нибудь посмотрит порядок написания Пушкиным инициалов, то и обнаружит, что обычно тот вначале писал имя и отчество. Например: «Н.Н.Р.» – это Николай Николаевич Раевский (6), а «Н.Я.П.» – Наталья Яковлевна Плюскова (7), и т.д.. А потому мы уверенно можем предполагать под первой буквой «А.Г.Н.» имя Александр. Конечно, для проверки хорошо бы потянуть ниточку, как в отношении отчества, так и фамилии этого А.Г.Н., но делать этого мы не будем из-за того, что тут можно выйти за пределы темы «Ершов и Пушкин».
Но при этом ничто не мешает нам обратить внимание на то, что звание «титулярный советник» соответствует воинским званиям «капитан» или «ротмистр»! Насторожились? Да, выходит, что в пушкинском «Станционном смотрителе» кроме ротмистра Минского есть и А.Г.Н. с соответствующим по своему рангу гражданским званием. Однако это же звание титулярного советника в год издания «Повестей Белкина» получил и сам Пушкин (8). По окончанию же Лицея Пушкин было присвоено звание коллежского секретаря, соответствующее штабс-капитану или штабс-ротмистру, т.е. в любом случае содержащее в себе слова «капитан» и «ротмистр». А о том, что можно не только восстановить своё старое звание, но и получить новое, положенное ему по т.н. «выслуге лет», Пушкин вполне мог догадываться и до своего восстановления на службе (14 ноября 1831г.), поскольку его «разведка» в лице постоянно находившихся при царском дворе Жуковского и фрейлины Александры Россет работала, я думаю, неплохо!
Отметив, что имя у Суворова такое же, как и у Пушкина – Александр, мы должны заметить, что он и такого же, как и Пушкин, «низенького роста» (9). «Ростом мал» и Гришка Отрепьев из пушкинского «Годунова». А вот Пугачёв, о котором Пушкин пишет, что он «среднего роста», всего на два сантиметра выше самого Пушкина: 162см вместо 160см у Пушкина (10).
Но вернёмся к «проседи» главного героя пьесы и отметим, что именно в середине 1830-х г.г. Пушкин начал активно использовать в стихах от первого лица, да и в своих письмах (и опять же по отношению к себе!) слова с корнем «сед». Так, 17 апреля 1834г. он пишет жене: «Вообрази, что мне с моей седой бородкой придётся выступать с Безобразовым» (11), а в «Повести из римской жизни», начатой им (внимание!) в ноябре 1833-го года в своей оде из Анакреона использует слово «поседели», хотя 6 января 1835г. вдруг заменяет одну букву в этом «поседели» и приходит в конце концов к следующему началу: «Поредели, побелели Кудри, честь главы моей» (12). Этой замене всего одной буквы обычно не придают значения, но мы-то знаем, что в 1835-м году Пушкин пишет пьесу «Суворов», в которой главный герой должен быть с проседью, а потому и готовы к пушкинским манипуляциям со словами, имеющими корень «сед». Ещё раз отмечу, что «Повесть из римской жизни», где имеется впоследствии изменённый стих со словом «поседели», начата Пушкиным именно в ноябре 1833-го года! Ну, а поскольку изменение произошло в 1835-м году, то мы вправе, вспомнив метод «Пушкин Плюшкин», спросить: а куда же делось отброшенное в этом году слово «поседели»? Ответ таков: конечно, оно никуда не пропало, а после 8-го ноября 1835-го года было преобразовано Пушкиным в однокоренное слово «седа» и преспокойно вставлено им в стихотворение, написанное от первого лица и начинающееся: «От меня вечор Леила Равнодушно уходила. Я сказал: «Постой, куда?» А она мне возразила: Голова твоя седа» (13). Ну, а если голова седа, то, понятно, что и кудри на этой голове тоже «поседели». И примерно в это же время, напомню, появилась и «проседь» у главного героя пьесы «Суворов».
Отдельным направлением исследования пушкинских слов с корнем «сед» может быть изучение его образов, в отношении которых эти слова используются в качестве эпитетов. А это и близкий по времени написания «поседелый» скопец из «Золотого петушка», и такой же «поседелый» (правда, «в дружинах римских») Флавий, стих о котором Пушкин написал ещё в 1828-м году, но успешно воскресил в ТОМ ЖЕ 1835-м году в своих «Египетских ночах». Любопытно, что этих же «Египетских ночах» о поэте Чарском говорится: «Он вел жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах» (14). А эти слова возвращают нас всё к той же дневниковой пушкинской записи от 24 ноября 1833г. о дипломате Суццо: «Странная встреча: ко мне подошёл мужчина лет 45 в усах и с проседью. Я узнал по лицу грека и принял его за одного из моих старых кишенёвских приятелей. Это был Суццо, бывший молдавский господарь. Он теперь посланником в Париже». И лишний раз мы понимаем, что только ленивый может не узнать Пушкина под образом Чарского.
Именно присутствие автора в подтексте данной пьесы, где он спрятался под маской Суворова, и ставит всё на свои места: и «французские макароны», которыми Пушкин мог восхищаться уже после смерти Павла Ивановича Гальяни, пробуя их у его вдовы-француженки; и турецкий соус, который он мог попробовать при своём «путешествии в Арзрум»; и даже «персидский суп», который вполне мог оказаться на столе героя (Внимание! Ершоведы, валидол приготовили?!) ВТОРОЙ пушкинской комедии, спрятанной под именем всё того же подставного автора П.П.Ершова и имеющей название «Кузнец Базим»!
Или вы думаете, зря в подзаголовке «Кузнеца Базима» написано, что это «Сцены Таз-баши»?? Ну, а то, что под маской Таз-баши прячется Пушкин, мы уже знаем из «Осенних вечеров»! И тогда выходит-то, что и эти «сцены» - ЕГО! Да и сами подумайте, разве рентабельно было бы Пушкину-Плюшкину использовать своего подставного автора лишь раз и лишь для одного произведения. А именно в этой комедии персиянин Базим ужинает так, что даже и халиф говорит ему: «Да у тебя ужин сегодня роскошнее ужина халифова» (15). А при таком роскошном ужине грех персиянину обойтись без «персидского супа». Ну, а о том, что перед тем, как говорить о русских щах «персидский суп», Суворов в данной пьесе совсем не зря использует эпитет «чудесные» (16), мы догадаться просто обязаны, поскольку само слово «чудесные» автоматически направляет нас туда, где всяких чудес много, а точнее, к сказкам.
И в первую очередь, к сказкам арабским, среди которых наиболее известны те, что имеют название «1001 ночь». И вот именно там и существует такой герой как халиф Гарун-аль-Рашид, имя которого стоит на первом месте среди действующих лиц пьесы «Кузнец Базим». Известно, что этот халиф любил тайно выходить в город и подслушивать, что говорят его подданные (это же самое он, кстати, делает и в пьесе про Базима). И именно с ним сравнил Пушкин в своей поэме «Анджело» Дука, который тоже подслушивал чужие разговоры. И именно тут можно найти перекличку с пушкинским царём Салтаном, который подслушал разговор трёх девиц.
Но это всё цари, а нам сейчас интересней то, что сам Базим упомянул в пьесе о своей работе в бане, поскольку это автоматически выводит нас на другого персиянина, которого в своём «Путешествии в Арзрум» Пушкин представил в виде содержателя тифлисской бани. Однако из-за того, что ранее мы уже касались женщин из этой же бани, то теперь лучше бы обратить внимание уже не на них, а на тех, кто был рядом: персиянина, татарина-банщика, ну, и, конечно, на самого Пушкина. Ну, а поскольку автору данных строк, посещающему русскую баню каждый понедельник (по принципу «В понедельник я бездельник, а во вторник я – полковник!»), тема бани вообще очень близка, то и давайте отвлечёмся на эту тему и посмотрим как, например, тот же Пушкин довольно рискованно дурит читателей «Капитанской дочки», когда пишет о Пугачёве в бане: «а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву, да насилу холодной водой откачался» (17).
Итак, почему «довольно рискованно»? Да потому, что риск в том, что читатели любых художественных произведений на историческую тему всегда могут сравнить вымышленных в них героев с теми личностями, о которых им известно из истории. А читая «Капитанскую дочку» и попутно заглядывая в научно-исторические книги или же в пушкинскую «Историю Пугачёва», представляющую собой вполне добросовестное научное исследование, можно заметить и то, что автор присочинил. Ну, и что же он присочинил, если Пугачёв, будучи, как и другие казаки, чистоплотным человеком, парится в бане? Да нет, то, что парится, это верно, а вот то, что парится, как некий, говоря по-современному, экстремал, - это выдумка! Ведь для того, чтобы так париться, надо иметь достаточную «сноровку, закалку, тренировку». А вот об их наличии у реально жившего Пугачёва как раз-то и имеются большие сомнения. И я заранее прошу извинение, что позволю себе подробно остановиться на вопросе, откуда зародилось у меня сомнение по поводу бани, а точнее, всего лишь одного слова «так» (ну, напиши Пушкин просто «жарко», и я, может быть, ничего и не заметил).
А насторожился я потому, что припомнил, как однажды спросил у своего деда, который, как и Пугачёв, был донским казаком: «Дед, а почему у казаков хоть и есть бани, но хороших парилок нет?» На что дед ответил: «Ну, а где же нам в степи набрать дровишек, чтобы раскочегарить баню как следует? Тут порой и на отопление не хватает. Вон смотри - бабка даже и при готовке топит печь то кизяком, то хворостом, а то и соломой». И действительно, из-за нехватки дров дед в летнее время баню у себя устраивал редко, а почти каждый вечер ходил с мылом на Донец. Это только в наше время, когда есть газ и электричество, богатые казаки могут строить бани с мощной парилкой, которая (при грамотной закалке, конечно!), может превратить их в экстремалов, подобных Пугачёву из «Капитанской дочки».
Однако предвижу возражение по поводу сравнения моего деда с Пугачёвым, жившим в XVIII веке, поскольку многое с тех пор могло измениться. А уж если наткнуться на некоторых «всезнаек», то те и прямо скажут, что на Дону когда-то были леса, где водились медведи! Но это, конечно, общие слова, поскольку лесов на просторах Дикого Поля, к которому относятся и Донские степи, никогда не было, а верховья Дона, где когда-то эти леса и были, нас не интересуют по той простой причине, что и Пугачёв и мой дед родились и жили на земле донских казаков южнее, и что удивительно, даже на одной и той же широте!! И действительно, станица Усть-Быстрянская, где родился мой дед, расположена на широте 47'49’’, а построенная в одно время с ней станица Зимовейская, где родился Пугачёв, - на широте 48'! А для того, чтобы понять, насколько в южных степях важна не долгота, а широта, нужно знать, что «Диким полем» в старину называли степи между Волгой, Доном и левыми притоками Днепра и Десны, где степное пространство было вытянуто больше в ширину, чем в долготу, т.е. с севера на юг. А потому и природных изменений можно было заметить больше, если перемещаться в Донском краю с севера на юг, что, кстати, неплохо описал и Пушкин в своём «Путешествии в Арзрум». А потому и проблемы с топливом, что у Пугачёва, родившегося на берегу Дона, что у моего деда, родившегося на берегу притока Дона (Северского Донца), были одни и те же.
Ну, и, конечно, совсем другие возможности были с баней-парилкой в тех северных и лесистых местах, где и в XVIII веке, и позже, на вопрос: «Откуда дровишки?» смело можно было ответить по-некрасовски: «Из лесу, вестимо»! Да и «в глуши лесов сосновых», где жил во время ссылки Пушкин, дров для баньки можно было нарубить, не отходя от дома, отчего Пушкин и мог упоминать «банный пар» в своих стихах: «В удел нам отданы морозы… Двойные стекла, банный пар – Халат, лежанка и угар» (18).
Ну, а нам, южанам, как это ни странно, порой легче удивить людей стойкостью не к жару, а к холоду. Помню, как будучи ребёнком, я, открыв рот от удивления, смотрел, как по ростовской улице босиком по снегу шёл мужчина с бородой …и в одних трусах! Это был знаменитый Порфирий Иванов, о котором говорили, что он во время войны остался жив даже тогда, когда немцы стали обливать его водой на сильном морозе. Генерал Карбышев, как известно, от подобной пытки погиб в немецком концлагере, а вот наш Порфирий выдержал! А почему? Да потому что, обнаружив у себя феноменальные способности к холоду, он их долго и упорно РАЗВИВАЛ. И точно так же должен был развивать свою терпимость к сильному банному жару и Пугачёв. Долго и упорно! Хотя откуда же у него, казака из бедной семьи, такая терпимость, если даже о наличии у него и его родителей просто домашней бани, приходится сомневаться, поскольку постройка бань разрешалась тем, у кого имелось достаточно земли (19). У кого он мог регулярно и основательно париться? Да и вообще, где хоть какие-нибудь сведения об увлечении Пугачёва парилкой? Ответ таков: «история об этом умалчивает», поскольку ни в пушкинской «Истории Пугачёва», ни в других источниках, связанных с Пугачёвым, об этом нет ни слова!
А потому мы и не верим Пушкину при его описании экстремала-парильщика Пугачёва. Не верим точно так, как и не поверил ему замечательный советский писатель Вячеслав Яковлевич Шишков, который в своей трилогии под названием «Емельян Пугачёв», строго придерживаясь исторической истины, написал следующее: «Баба сказала: - Идите нито в баню-то, мужики. Жару много. - Уметчик, чтоб подальше от греха, бросил слушать чтение Пугачёва и стал звать его париться. Парились вдвоём. Увидав на груди Пугачёва, под сосками, два белых сморщенных пятна, уметчик спросил: - Чегой-то у тебя такое? Нахлёстываясь веником, Пугачёв смолчал…» (20). И всё! И никакого паренья веником с помощью других или «так жарко»!
И это притом, что Пушкин был кумиром Шишкова и что «Капитанскую дочку» (да и всё, что Пушкин написал про Пугачёва!) Вячеслав Яковлевич перед написанием трилогии тщательно проштудировал. Но кто-то может заметить слова бабы «Жару много», на что я скажу, что жар в бане далеко не равномерен, т.к. по законам физики он идёт снизу вверх, а потому чем выше полка, тем и жарче. А потому парильщикам, непривычным к большому жару, просто и не нужно лезть на верхнюю полку. И Шишков благоразумно (и главное, без пушкинских выдумок!) не стал описывать детали паренья Пугачёва. Кстати, он же, в отличие от Пушкина, исключил и Бикбаева, и Курочкина, которые якобы парили Пугачёва веником, заставив того хлестать себя веником самому. И правильно! Ведь это лишь Великому Мистификатору мог потребоваться некий Фомка с чисто татарской фамилией Бикбаев.
Однако, стоп! Давайте-ка для лучшего понимания вызовем на допрос (мысленно, конечно) кузнеца Базима из вышеуказанной пьесы.
Следователь: Скажи, Базим, а ты ведь персиянин?
Базим: Ну, конечно, ведь и в Багдаде я живу не просто так.
Следователь: А работал ли ты в бане?
Базим: Да, работал, пока халиф все бани в Багдаде не позакрывал.
Следователь: А ранее ты не содержал баню в какой-нибудь другой столице, ну, например, в Тифлисе?
Базим: Ой, а откуда же вы это знаете? Да была у меня хорошая банька в этом городе. Помню, даже и Пушкин её посетил.
Следователь: а не можешь ли ты рассказать об этом подробнее?
Базим: Да запросто. А дело было так: сижу я как-то возле бани и вдруг подъезжает коляска, из которой выходит Пушкин. Я его сразу и не узнал, такой уж он был грязный. Он и говорит: «Хозяин, а нельзя ли у тебя помыться?» Ну, я, конечно, на всякий случай спрашиваю: «А ты точно тот Пушкин, который «Бахчисарайский фонтан» написал?» Он и отвечает: «Да, это я». А я ему: «А скажи, пожалуйста, – с кого это списана красавица Зарема? Ну, очень уж она похожа на черкешенку из соседнего квартала». Пушкин засмеялся и говорит: «Ты бы лучше подумал, как мне помыться». А я ему: «да ведь сегодня же вторник, женский день». Смотрю, он опечалился. А я тогда и говорю этак торжественно: «Но для тебя, брат Пушкин, моя баня открыта всегда!!» Он очень удивился и спросил: «А как же мы пройдём мимо женщин? Они же раскричатся, как Жар-птицы в моей сказке». А я: «Не парься, брат Пушкин, есть у меня для тебя запасная шапка-невидимка. На вот». Одел он шапку, я - свою, и пошли мы, невидимые, мимо раздетых женщин. Смотрю, а Пушкин-то на них очень уж глаза таращит, из-за чего я и говорю ему: «Ты чего, брат Пушкин, никогда голых баб не видел?» Он что-то пробормотал (может, даже и стихи!), но не ответил. После бани он так не хотел возвращать понравившуюся ему шапку-невидимку, что я согласился оставить её ему на время. Тем более что он упомянул про какого-то Ваньку, которому эта шапка может очень пригодиться для ловли птиц. Подарить же шапку-невидимку я не мог, т.к. сам взял её на время у ямщика Елисея, проживавшего в квартале Сабуртало. А тому её подарил какой-то Эрмий. Ну, нерусский, в общем. Кстати, если встретите Пушкина, то уж напомните ему, чтобы шапочку-то он вернул!
Следователь: А парил-то Пушкина уж не татарин ли Гассан Бикбаев?
Базим: Ой, вы и это знаете!
Следователь: Да вот Пушкин на допросе признался.
Базим: Да, Гассан, помню, был хороший банщик. Но, правда, Пушкин его почему-то называл и Фомкой. Наверно, так его имя звучит по-русски. Тем более что и меня к концу он стал называть не Базимом, а Василием. Якобы потому, что моё имя созвучно французскому имени «Базиль», а то переводится как Василий. Однако спустя три года, как Пушкин уехал, я прочитал его «Домик в Коломне», где и обнаружил кота Ваську! И тогда задумался – а уж не с этим ли котом Пушкин сравнивал меня, называя Василием? Шутник-то он ещё тот!
Ну, что ж, согласимся, что Пушкин шутник, тем более что Фомку Бикбаева он параллельно и совершенно синхронно выписал в образе татарина-банщика Гассана из тифлисской бани. Этого же банщика, но уже под именем Фомки Пушкин синхронно изобразил и в пьесе «Суворов», где Лука говорит: «Погоди же ты, разбойник Фомка! …Перепугал до смерти! Сказал, собачий сын, что у тебя сего дня обручанье будет» (21). Думаю, что ругательное слово «разбойник», сказанное в виде шутки, является словом-сигналом, которое без всяких шуток можно отнести и к пугачёвцу Фомке Бикбаеву, поскольку о Пугачёве и его соратниках Пушкин пишет так: «Несмотря на свое презрение к разбойнику, императрица не упускала ни одного средства образумить ослепленную чернь» (22); «Мы проходили через селения, разоренные Пугачевым, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что оставлено было им разбойниками» (23) и т.д. Свой адрес имеют и слова в пьесе о том, что Фомка сказал о возможном обручении Маши, что оказалось неправдой. И действительно, обручение Маши в данной пьесе не состоялось точно так же, как и обручение Маши Троекуровой с Дубровским, хотя в своём плане к повести Пушкин намечал и это, записав следующее: разлука, объяснение, обручение (24).
Понятно, что фамилию для Фомки Пушкин произвёл от имени «татарина Бикбая», о котором ранее при поездке в Оренбург сделал запись как о повешенном Пугачёвым (25), а в своей «Истории Пугачёва» назвал его «магометанином», который перед повешеньем перекрестился (26). Однако те, кто знает, что фамилий у простых крестьян не было, могут сказать, что «Бикбаев» это м.б. и отчество, на что я отвечу: «Ну, тогда и «Курочкин» отчество, ведь Пушкин и его, и Бикбаева назвал рядом, в одной фразе». Однако фамилия татарина Бикбая пушкинистам известна – это Усманов. Но главное, что мы пока можем взять от Бикбая Усманова, так это то, что Фомка Бикбаев со своей татарской фамилией уж точно татарин. А отсюда и ниточка к татарину-банщику Гассану. По имени «Фомка» и по эпитету «разбойник» мы, как вы уже видели, вышли на этого же татарина, но со стороны пьесы «Суворов». Напомню, что все три произведения писались в одно и то же время. Т.е. свой принцип синхронности Пушкин тут полностью соблюдает.
Вопрос о возможной «родственности» и перекличке образов Бикбая Усманова и Фомки Бикбаева, мы оставим открытым. А пока немного отвлечёмся на вышеуказанного Порфирия Иванова, которым я стал интересоваться уже в зрелом возрасте, когда и установил факт длительного развития им своих способностей и когда сам по себе отпал наивный вопрос из далёкого детства: «А сколько же можно сэкономить на одежде, если бы все, как и Порфирий, ходили бы и зимой, и летом в одних трусах?» И действительно, Порфирий - это вам не «все», это уникум! И тут всё понятно. Однако неясным для меня тогда остался вопрос: а не знали ли родители Порфирия при выборе ему имени о его литературном тёзке (и тоже феномене, хотя и в своём роде!), о котором современник Суворова Барков писал в своей порнографической поэме так: «…Порфирий При Ваньке Грозном службу нёс И, поднимая ..ем гири, Порой смешил царя до слёз»?
А вообще-то феноменам жить нелегко, поскольку их необычность пугает обычных людей, которые от них порой и шарахаются. Как? Ну, например, как и сотрудники Пушкинского Дома (это в Питере) или Пушкинской комиссии (это в Москве), которые ещё в июле 2014 года получили мою книгу «Пушкин глазами следователя» с достаточным числом доказательств подставного авторства П.П.Ершова, но до сих пор так на неё и не отреагировали. Вероятно, как и Татьяна Ларина, они чего-то ждут. Но та «ждала кого-нибудь, и дождалась». А вот чего или кого ждут «товарищи учёные, доценты с кандидатами» - непонятно. Возможно, они ждут, когда студенты российских пединститутов дружно поднимутся и скажут преподавателям курса «Детская литература»: «Ну, и зачем же нам учить биографию лже-автора Ершова? Есть Пушкин – и хватит!»
Однако «вернёмся к нашим баранам», а точнее к тому современнику Пугачёва, который с детства долго и упорно закаливал себя, развивая при этом и стойкость к банному жару. Это Суворов! И хотя в изучаемой нами пьесе никакой бани нет, но мы легко можем заглянуть в записки отставного сержанта Ивана Сергеева, находившегося при Суворове шестнадцать лет безотлучно и описавшего его банные привычки так: «Суворов …выдерживал ужасный жар на полке: после чего на него выливали вёдр десять холодной воды, и всегда по два ведра вдруг» (27). Кроме того, известно, что Суворов всегда говорил солдатам: «Военный человек должен любить сильный мороз и сильный жар, засуху и проливной дождь».
Но это я к чему? А к тому, что по бане и можно протянуть ниточку между реальным Суворовым и вымышленным Пугачёвым. Реальный Суворов, родившийся в Москве и имевший в Новгородской губернии родовое село Кончанское (да ещё и имение в Белоруссии), не испытывал недостатка в дровах и всегда парился так основательно, что стал в этом деле настоящим экстремалом. Но умолчав это его качество, Пушкин преспокойно передал его своему романному Пугачёву, создав тем самым погрешность против исторической истины. Т.е. очередную намеренную ошибку. Разгадывая же эту ошибку, мы неминуемо замечаем связь между образами предводителя и подавителя одного и того же бунта, и при этом лишний раз понимаем, что образы Пугачёва и Суворова, ранее выстроенные нами в один ряд, находятся там правомерно.
А о том, что сам Пушкин, как и Суворов, любил баню (да ещё и закалялся холодом!), я уж и не говорю. Хотя тут и возникает интересный вопрос: а уж не воспринял ли Пушкин довольно серьёзно завет А.В.Суворова: «Потомство моё прошу брать мой пример»? Т.е. пример не только в деле закалки жаром и холодом, но и в поведении, и даже (внимание!) – в литературном творчестве! Или вы думаете, Суворов не писал стихи? Писал! Но об этом позже. Хотя уже сейчас интересно, что его короткий отчёт с приписываемыми ему стихами: «Слава Богу, слава вам! Туртукай взят, и я там» странным образом перекликается с приписываемым Пушкину отчётом о его «войне» с саранчою: «Саранча летела, летела, и села. Всё съела и улетела». Тем более что места, куда Пушкин ездил «воевать» с саранчою, не так уж и далеки (примерно 400км) от взятой когда-то Суворовым крепости Туртукай.
Кстати, после взятия Туртукая для лечения полученных ран Суворов сразу же попросил у начальства разрешение съездить в Бухарест «на день-другой, попариться в бане» (28). Знал, знал Суворов пословицу «Баня – народный лекарь». Так же, как знал об этом и Пётр I, когда на вопрос, почему он строит одни госпитали для солдат, и не построил ни одной больницы для народа, коротко ответил: «У народа баня есть, - вылечится!» И в чём-то он был прав. И если в стихотворном отчёте о саранче Пушкину был примером Суворов, чьи стихи о Туртукае уже превратились в легенду и могли быть знакомы многим, то нам остаётся лишь удивиться.
Но это удивление приятное и не имеет ничего общего с тем удивлением, которое появляется у нас при чтении той лжи, которая содержится в анонимной переделке пьесы "Суворов», где местом действия указывается Новгородская губерния!!! А почему не Тверская или Московская? Или какая-нибудь другая? Т.е. получается, что в интернете на «Lib.ru/классика» выставлен текст, к классике отношения не имеющий! На замечания же, данные мной в комментарии ещё в июне 2015г., руководители сайта не реагируют, а их электронный адрес система не признаёт действительным. А потому, дорогие читатели, ещё раз прошу не пользоваться искажённым текстом пьесы «Суворов», а переделку определять по наличию списка действующих лиц, которого в настоящем тексте быть не должно. Почему? Да потому, что данная пьеса не была разрешена цензорами к театральной постановке, в связи с чем её и опубликовали в 1836-м году без списка действующих лиц из-за ненужности последнего. Правильный же текст, повторю, имеется в книге «Сузге», 1984, Восточно-Сибирское издательство, Иркутск, изданной тиражом в 100000экз.! Можно доверять и книге - П.П.Ершов «Сочинения» (Омское областное издательство, 1950, тираж 15000 экз.). А вот книге П.П.Ершов «Избранное» (М.,«Парад», 2005), я бы не доверился. Тем более что эта книга издана в Москве, да ещё и в 2005 году. А в том же году я купил красиво оформленный Словарь В.И.Даля московского издательства «Русский язык Медиа», в котором , несмотря на указание о воспроизведении второго издания словаря от 1880 года, напечатали сокращённый текст издания 1955-го года. А ведь этот текст ругал ещё Солженицын, обнаруживший, что слово «жид» там отсутствует, а все ругательные слова в отношении русских сохранены (об этом же писал и академик Шафаревич в книге «Русофобия»). Так вот, в 2005г. москвичи повторили тот же финт. И даже хуже, поскольку в моём Словаре Даля нет не только слова «жид», но даже и слова «еврей» (неужели и оно уже стало ругательным?!) Вероятно, всё это козни подлых сионистов. Так что, будьте внимательны и осторожны.
А мы, конечно, сможем опровергнуть анонимного адаптатора пьесы тем, что не только установим точное место действия пьесы «Суворов», но и укажем дом, в котором была когда-то почтовая станция смотрителя Ивана Ивановича и на котором сегодня висит памятная доска с надписью типа «Здесь был Пушкин».
Примечания:
1. XII,201.
2. «Сузге», Иркутск, 1984, с.194.
3. XII,320.
4. XII,326.
5. ст.1465-66.
6. см. II 900 и IV 401.
7. см. II 62, 491-494.
8. см. об этом Высочайший Указ от 6 декабря 1831г.
9. «Сузге», с.201.
10. См. паспорт Пугачева, выданный ему в 1772 году на русском пограничном форпосте в Добрянке, где указан рост Пугачёва «двух аршин четырех вершков с половиною».
11. Пс 917.
12. С3 231.1.
13. С3 275.5.
14. ЕН 264.22.
15. см. «Сузге», с.212.
16. «Сузге», с.185.
17. КД 329.35.
18. ЕО IV черн. 361.
19. Указ 1649г. предписывал «мыльни строить на огородах и на полых местах не близко от хором».
20. Шишков В.Я. «Емельян Пугачёв», Минск, 1985, кн. I, с.586.
21. «Сузге», с.180.
22. ИП 40.31.
23. КД 383.33.
24. Д 831 планы.
25. IX 495.
26. IX778.
27. Сергеев И. «Домашние привычки и частная жизнь Суворова». «Маяк», журнал современного просвещения, искусства и образованности, 1842, т.1., кн.2., с.100-108.
28. Письмо Суворова графу Салтыкову от 13 мая 1773г.