Обратная сторона топора. Роман. Часть 1. Глава 10

                Глава десятая. Теменос

      Генерал Армадин, начальник группы «Тау», созданной для сопровождения проекта «Теменос», засиживался в своём кабинете допоздна. Офицера секретной части, выдававшего под расписку документы, гуманно отпускал домой, а сами документы, так называемые «секреты», на ночь запирал в сейф, скрепляя замок личной печатью. Командиру это разрешалось, но вот уносить что-либо домой, чтобы почитать за чашкой вечернего чая или в пижаме на сон грядущий, было тяжким преступлением, которое генералу, увы, случалось совершать, когда болела жена.
      Большинство бумаг спускалось от Гордина. В «Тау» Гордина часто поминали не по фамилии, а по месту работы: Админ. Вадим Сергеевич Гордин, замглавы Администрации, той, что с большой буквы и можно не уточнять чьей, лично курировал Теменос и нередко вызывал Армадина к себе, а то и сам демократично наведывался. Для этого ему не нужно было толкаться в коридорах среди студентов и профессоров нового эмгэушного факультета, потому что рабочие помещения группы «Тау», занимая нижние пол-этажа, имели отдельный вход с торца здания. Кабинет Армадина, помимо другого, который сохранялся за ним в офисе его родной Конторы, располагался именно здесь, в конце коридора, а в целом коридор с помещениями группы «Тау» был отделён от остального факультета просто и изящно: глухой стеной.
      Сегодня генерал запозднился, увязнув в служебной записке гординских аналитиков под броским названием «Теменос: реальные перспективы и актуальные задачи», в верхнем углу которой было рукой Админа начертано: «Ваше мнение? Гордин». Но ещё хуже то, что в том же углу, немного выше, ещё более высокая рука требовала: «Доложить». Армадин позвонил домой и сказал, чтобы к обеду не ждали, и вообще — раньше трёх часов ночи (или утра?), и что он не у любовницы, а наоборот, сам удовлетворяет страсть высоких инстанций. Любовницы у Игоря Алексеевича никогда не было, но он любил пошутить. Когда жена спросила, во сколько закрывается факультетская столовая, ответил, что роскошный обед уже у него на столе, прямо в кабинете. Действительно, на столе для совещаний, торцом придвинутом к письменному, стоял чайник и лежал пакетик сливочных сухариков. Генерал не был гурманом, хотя комплекцию имел плотную. К тому же еда вне дома не доставляла ему удовольствия.
      Пробежав первую страницу аналитической записки, Игорь Алексеевич вдруг понял, что его сознание отказывается воспринимать материал. Это был бунт сознания. А может быть, даже подсознания. И генерал знал причину. Он жгуче завидовал коллегам, у кого под крылом буйно разрастались нанотехнологии: те крохотулечки были удивительны, но здоровому человеку всё же понятны. Теменос здоровому человеку был абсолютно непонятен. Нет, Армадин читал все эти резюме, обзоры, красивые буклеты с картинками, где для тупых и для командования разжёвывались азы Теменоса, но в голове всё равно не укладывалось. Правильным было бы попроситься с этой должности, но мешала одна фраза, часто слышанная от деда: «Гвардия не отступает!»
      Самое время было сыграть с собой в игру, которая не доставляла удовольствия, но казалась небесполезной для дела: перебрать в уме, а то и вслух всё, что знаешь о Теменосе. Каждый раз в какой-то момент понимание упиралось в глухую стену, и тогда генерал говорил себе: «Всё. Дальше шиза!»
      — Ну хорошо, хорошо, — забормотал Игорь Алексеевич, отодвигая аналитическую записку, в строках которой проглядывало лицо с лукавой улыбкой. — Вехи, этапы. Давай начнём с них. Квантовая физика: что-то не так с пространством. Нелокальность. Частица как бы везде. Не в одной точке, а везде. Странно, но ничего, бывает. Эйнштейн, Подольский, Розен, чёрт бы их подрал. Частицы друг друга чувствуют, будто никакого пространства между ними нет. Эйнштейн любил пространство, как свой дачный участок, не мог от него отказаться и потому так ничего и не понял. И своим авторитетом затормозил науку на пятьдесят лет. Но мы-то поумнее Эйнштейна, и Родина Слонов, как выразился бы русофоб, сказала своё веское слово. Настал конец века, пришёл великий физик Юрий Владимиров, вдохновлённый не менее великим физиком и математиком Юрием Кулаковым, и спросил: а зачем вам пространство, господа? Что за нелепое понятие? Ведь о чём говорит пресловутая квантовая нелокальность? Она говорит, что у частицы нет определённого места в пространстве. А что означает, что у неё нет определённого места в пространстве? Это может означать, что частица не находит там себе места и ей даже вообще не ведомо, что такое пространство: не её понятие! Для неё не существует пространства, и потому она где угодно. Пространство ей не нужно. Пространство — оно только у нас. Пространство нужно риелторам по десять тысяч баксов за метр и более, но протонам, электронам и прочей мелкоте оно зачем? Да нет у них там никакого пространства! Неужели вы думаете, господа, что на их уровне мир устроен как у больших и там возможен стол, стул и унитаз? Немного напрягает, но логично. И если подумать, мы к таким странностям давно уже готовы. Это ещё один шаг по той дорожке, по которой ведёт нас физика. Легко ли нормальному человеку поверить, что все тела вокруг состоят из каких-то молекул, которые и в микроскоп-то не увидишь, разве что в электронный? А молекулы, в свою очередь, состоят из атомов, у которых вся масса — в крошечном ядре, а остальное — пустота. То есть все тела состоят в основном из пустоты. Легко ли поверить? Это надо буддистом быть! А пустоты этой, то бишь пространства, оказывается, вовсе и нет. Но у нас-то, у больших, откуда оно взялось, если у частиц его нет? А очень просто: взялось оно от такой хитрой штуки, которая называется — осреднение. Это когда много-много мелюзги наваливается кучей, и отдельные морды уже не различишь. На что похоже? Вот чайник кипит, в нём молекулы воды суетятся. Температура сто градусов. У кого? У воды. А у молекулок? А они вообще не знают, что это такое: бегают, толкаются и ни про какую температуру не слыхивали. Температура — это у нас, у больших, как результат того самого осреднения. Вот и пространство — вроде той температуры: у нас, но не у них! Что же тут непонятного?
      И Игорь Алексеевич почувствовал, что этот чайник на столе для совещаний помог ему прорваться через какой-то важный ментальный барьер, но это могло случиться и гораздо раньше, если бы раньше до него дошло, что чайник — не просто чайник, а его друг. Генерал встал и начал расхаживать по мшистому ковролину кабинета. Дальше он уже не смог мыслить словами: перед ним вставали картины, теснились образы — сонмища частиц под железной рукой Осреднения. Если всё же попытаться переложить видения генерала на наш язык, получится примерно следующее.
      Осреднение! Оно бывает разное — смотря кого осредняют. Если все частицы ведут себя смирно, ответственно, то и Осреднение даст пространство правильное, однородное, как у старых добрых физиков. Но если среди частиц проявляется экстремизм и экстремистов много — жди беды: Осреднение станет другим, пространство получится ненормальным. То есть в каких-то местах нормальным, а в других — нет, и будут такие места, где пространство окажется уродским, прерывистым, а то и вообще не возникнет, так что разные его куски, до этого взаимоудалённые, будут связаны напрямую, наподобие самих частиц. Вот такие дикие прямые связи между нормальными кусками пространства наука называет «син», греческое слово вроде синтетики: синсвязи. Энергия через них передаётся мгновенно, и информация тоже, и даже вещество, потому что всё на самом деле в одной точке и передаваться никуда не нужно! Нету пространства! Конечно, это так не всегда, нужны особые условия: частицы должны вести себя по-особому, тогда и Осреднение будет особым. Чем своевольнее частицы, чем неоднороднее кучкуются — тем больше появится таких синсвязей. А бывает ли такое в природе? Оказывается, сколько угодно: сложные органические молекулы — именно такие, а живое вещество, из которого мы состоим, вообще всё на корню такое. Кажется, это профессор Щебетан говорил про Вернадского, который подозревал, что в живом веществе физика какая-то не такая. Как в воду глядел наш русский гений! То есть живое вещество насыщено, пронизано синсвязями, которые объединяют его в одно целое по всей земле, в сеть — этакую сеть прямой мгновенной связи, без пространства, без расстояний: суперинтернет. Тут тебе и телепатия, и телекинез, и телепортация, и все чудеса. Физик прошлого века бы сказал: биосфера обладает свойством нелокальности. Но это ещё полбеды. Биосфера через Осреднение, массой своих ненормальных, бешеных частиц навязывает синсвязи всему, что в неё погружено, ею населено, с нею соприкасается: почве, минералам, горным массивам, земной коре, морям, рекам, воздуху… Вся планета заражена этим безумным свойством. Вся наша Земля — синсвязна!
      Армадин вспотел. Да, постижение синсвязей требует крепкого здоровья: не зря их всех три дня в неделю по утрам мучают физкультурой, от которой каждый норовит увильнуть под прикрытием неотложного задания. Но главное не в этом. Сердце Игоря Алексеевича переполняла радость: он дошёл до небывалого градуса понимания — и до сих пор не шизанулся! Теперь, отпраздновав победу, всей силой обретённого могущества разума следует обрушиться на Теменос. Но тут требуется хладнокровие, тут каждый шаг должен быть выверен: не забегать вперёд! Шиза всегда рядом!
      Ход его мыслей, временами хаотичный, можно пересказать приблизительно так.
      Я подхожу к столу. На столе стоит красивый хохломской стакан, подарок жены. Я хочу взять из него карандаш. Мысленно я вижу, как я это делаю. И вот я протягиваю руку — есть! Мои пальцы сжимают карандаш. Образ моего сознания стал реальным действием. Стоп! Разве это не удивительно? Ведь я мог задумать взять карандаш, а рука вместо этого могла почесать за ухом. Это бы означало: рука неуправляема. Или управляема, но неправильно. Не откалибрована, не обучена правилам. Но она управляема и обучена: задумал в виртуале — исполнил в реале! Почему? Потому что была Эволюция. Это она, Эволюция, так нас затачивала, начиная от хвостатого придурка и даже начиная от придонного кембрийского червя: триллионами проб и ошибок, сытостью и голодухой, спасением и гибелью — так затачивала, что образ в моём уме стал наконец выражать не что попало, а нужный процесс в мозгу, а этот процесс по нервам стал передавать нужный сигнал мышцам руки, и вот я беру нужный мне карандаш, а не чешу за ухом. А тот, который чесал за ухом, Эволюцией забракован, то есть сдох, не оставив потомства. Мои же мысленные команды выполняются неукоснительно и точно.
      Ещё не Теменос, но уже близко. И Армадин пошёл на последний мозговой штурм.
      Так. С рукой разобрались. Но рука — это моё тело, в котором мои команды из мозга по длиннохвостым нейронам идут надёжной электрохимической волной. На что это похоже? Ведь как в моём теле всё связано нервами — так и в биосфере всё соединено синсвязями. И по ним тоже передаётся информация, тоже передаётся энергия и даже вещество! И эти синсвязи существуют столько, сколько существует биосфера, — миллиарды лет! И у них тоже была Эволюция, и они тоже развивались и отбраковывались. Земля — это тело, синсвязи — его нервы, а всё, что есть на Земле, — это такие же органы, как мои руки, ноги, пальцы. А мириады живущих на Земле сознаний могут давать её телу, её органам команды — так же, как я дал команду руке взять карандаш. Просто моё тело может расшириться до всей Земли, а рука протянуться на другой континент! И маги, чёрт их раздери, умеют это делать! Их команды выполняются. Почему же мы не можем добиться того, чтобы выполнялись и наши команды? Но без дурацких ритуалов и вызываний демонов. Техническими средствами. Ведь уже есть Пегас, а Пегас — это почти то самое. Но Пегас — слабенькое устройство. Оно качает информацию, а можно бы качать кое-что посолиднее. И тогда… тогда я смогу приказать горе — подняться с места и низвергнуться в море. И она поднимется — и низвергнется.
      Армадин удивился, откуда грандиозный образ, но вспомнил, что недавно любопытства ради и вообще, как полагается человеку русскому и православному, полистал Евангелие, и это оттуда. Но только низвергнуться гора должна не в море, а на военно-морскую базу противника.
      Когда эта мысль достигла сознания, Армадин понял, что победил, и победил окончательно, и ему, как усталому воину, захотелось лечь на землю, припасть к кормилице. И он лёг на ковролин, вдоль стола для совещаний, в изнеможении раскинув руки. На нём была не форменная тужурка, а хороший дорогой штатский костюм, в котором он являлся к Гордину, но сейчас это не имело значения. Офицер-секретчик ушёл домой, а дежурный офицер вряд ли войдёт без стука, но это тоже не имело значения. Правда, был ещё наблюдатель в коллективном виртуале — сенсории, на случай проникновения на Пегасе агента противника. Но — чёрт с ним, пусть смотрит. Пусть даже стукнет начальству, что шеф малость — того! Игорь Алексеевич чувствовал себя так, словно только что лично открыл идею Теменоса. Оставалось немногое: создать его, как говорится, в железе.
      Между тем, аналитическая записка ждала на столе. Армадин поднялся с пола, отряхнул пиджак. На душе было легко. Он даже не мог бы сказать, когда ему было так хорошо. Теперь он будет говорить со Щебетаном, с Гординым, да хоть с самим Президентом по-другому. Без страха разоблачения некомпетентности. Он победил! Он — понял! Теперь он сам может рассказать начальству о Теменосе, да так, что у тех глаза на лоб полезут!
      Вспомнились беседы со Щебетаном, Главным Теоретиком Теменоса. Надо сказать, постыдные. Нет, Щебетан не пытался его ни в чём уличать — скорее всего, потому, что никогда и не сомневался, что Армадин — полнейший дуб. Игорю Алексеевичу казалось именно так. Но стыд был в другом: Армадин комплексовал, вымещая досаду на собеседнике. То запугивал потерей работы, то сводил разговор к шутке, зловещей и бестактной.
      — А не кажется ли вам, Анатолий Евгеньевич, — вопрошал он Щебетана, — что вся эта хрень подброшена нам американцами, чтобы завести в тупик и заставить вбухать уйму сил и средств в полнейший мираж?
      — Нет, отчего же, Теменос — вполне реальная вещь, — скромно отвечал Щебетан, и Армадин с удовольствием читал в поспешности его ответа боязнь лишиться престижного места, сулящего академические, нобелевские и чёрт знает какие ещё перспективы главному разработчику. — Но сделать его трудно, — добавлял профессор.
      Однажды Армадин пошутил:
      — А что, Анатолий Евгеньевич, если бы на моём месте или, скажем, на месте Гордина сидел Лаврентий Павлович Берия, дела бы шли веселее?
      Щебетан шутку не принял, не улыбнулся и, показалось Армадину, даже слегка вздрогнул. Потом начал серьёзно и нудно объяснять, что для атомного проекта требовалось создать целые отрасли промышленности, добывать сырьё, а в Теменосе ситуация в корне другая: все детали в принципе есть или их нетрудно сделать, но огромен массив теоретической работы и компьютерного моделирования. А Лаврентий Павлович как двигатель теоретической мысли, к сожалению, не был бы эффективен.
      — Ну почему же? — возразил генерал. — Теоретическая мысль тоже нуждается в дисциплине и стимулах.
      — В стимулах в виде лагерной пыли? — с неприятной насмешливостью уточнил Щебетан.
      «Позор!» — заклеймил себя Игорь Алексеевич и дал себе слово отныне побольше молчать и слушать. Молчать, слушать и, пользуясь плодами посетившего этим вечером озарения, изредка задавать вопросы, меткие, как удар кием опытного бильярдиста.
      Наконец, часов в одиннадцать, Игорь Алексеевич совладал с навязчивыми мыслями и смог углубиться в аналитическую записку. Давешний образ Теменоса как руки, протянутой через океан, очень помогал в восприятии, и Армадин даже почувствовал симпатию к авторам, чего раньше не бывало. Он всегда относился к гординским аналитикам как к пенкоснимателям, которые сами ни черта не делают, только поигрывают ещё не созданной техникой, будто она уже у них в кармане, чем поощряют в начальстве нетерпеливое раздражение медлительными разработчиками. Теперь Армадин готов был их простить и вчитывался в текст, прикидывая, как бы сам мог об этом написать.
      Авторы правильно делают, что начинают со сравнения Теменоса с Пегасом. В сущности, это одно и то же — Армадин и сам до этого додумался. Но если Пегас — всего лишь способ подключиться к единой психике биосферы, окунуться в виртуальный океан её образов, то Теменос, как он видится в проекте, — это подключение к так называемой Исполнительной Системе, синсвязному телу Земли. Пегас — пропуск в мир фантазий, Теменос — инструмент реальных действий. Пегас — разведка, Теменос — удар. В Пегасе оперируют образами сознания, и только. В Теменосе через синсвязи производят изменения в окружающем мире, заставляя одни объекты воздействовать на другие — так, как издревле делает человек с помощью орудий труда. Разница в том, что орудие и предмет труда теперь не находятся в контакте, но сознание оператора Теменоса устанавливает между ними синсвязь, то есть перекачку информации, энергии и вещества, и в итоге орудие и предмет труда всё же взаимодействуют физически, хотя внешне могут быть разобщены в пространстве. В исторических терминах такое воздействие называют магией.
      Раньше при чтении подобных пассажей Игоря Алексеевича тошнило от словоблудия авторов и собственного непонимания, но теперь он просто усмехнулся, представив себе жителя древней Атлантиды, подключённого к Исполнительной Системе и занятого сооружением стометровой каменной пирамиды. Силой воображения, помноженной на мощь Системы, атлант-оператор выламывает каменные глыбы в далёких горах, формует их, заставив отпасть неровности, и телепортирует к месту стройки, где укладывает одну на другую, воображением же полируя, чтобы комар носа не подточил. В молодости Игорь Алексеевич видел в принципе похожие вещи по телевизору, когда некто Геллер одной лишь мыслью гнул ложки и портил вилки, и это получалось не только у него, но и у других с его подачи: вероятно, он неосознанно подключал их к Исполнительной Системе. Правда, для этого сгибания ложек надо откуда-то взять энергию: у мозга её явно маловато. Но и тут нет загадки: мозг, просто как переключатель, по синсвязям заберёт энергию откуда угодно, хоть из атмосферных вихрей, хоть из морских течений, хоть из земных недр. Разумеется — если ему подвластна Исполнительная Система, которая привычно, по схеме, отработанной миллионами лет собственной эволюции, осуществит перекачку.
      Но иногда, наоборот, лишнюю энергию нужно сбросить. Когда Армадин получил назначение в группу «Тау», он отнёсся к делу серьёзно и просмотрел изрядное количество сайтов о паранормальных явлениях. Поразил один эпизод, от которого он сначала отмахнулся как от чистой выдумки, а потом забыл. Но сейчас вспомнил. Во Франции, при Людовике, который «государство — это я», бунтовали религиозные фанатики, последние гугеноты, и войска расстреливали их из мушкетов почти в упор. Фанатиков, однако, пули не брали: как выяснилось, просто останавливались в полёте и падали на землю. Стало быть, кинетическая энергия куда-то отводилась! Куда? Туда же: в воздух, в речку — куда угодно.
      По этой причине Армадин с глубоким пониманием отнёсся теперь к разделу, где аналитики обсуждали геофизическую безопасность: если Исполнительную Систему, которая обычно проявляет себя не слишком часто, заставить работать регулярно и интенсивно, энергия будет переливаться в больших количествах и бесконтрольно. И если мы этим заранее не озаботимся, на планете начнётся чёрт знает что. «Ураганы, землетрясения, цунами — то, что сгубило Атлантиду», — догадался Игорь Алексеевич с удовлетворением от понимания, хотя про Атлантиду в записке не было: авторы дорожили научной репутацией.
      Далее аналитики переходили собственно к применению, начав с того, в каких зарубежных странах и регионах Теменос может быть создан в обозримое время: США, Евросоюз, Китай, Япония. Конечно, готовый Теменос или его технологию могут заполучить или украсть не только другие заинтересованные государства, но и разного рода экстремистские движения. Однако эту угрозу авторы не сочли пока актуальной и пообещали рассмотреть в отдельном документе.
      Авторов, похоже, заворожила грандиозность мировой битвы: «Исключительное значение приобретает лидерство в гонке. Первый, кто создаст дееспособный Теменос, выигрывает всё: контроль над миром, возможность шантажа и диктата. Однако для стран, несколько отставших в проведении необходимых работ, ситуация не представляется безнадёжной.
      Во-первых, разработки Теменоса даже в наиболее продвинувшихся странах (США, Япония, возможно, Германия и Китай) ещё весьма далеки от создания опытных образцов. Более того, по имеющимся данным, ни у кого в мире сейчас нет представления о конфигурации так называемой капсулы Теменоса, то есть о расположении и спектрах электромагнитных стимуляторов, воздействующих на ткани организма оператора на клеточно-молекулярном уровне для обеспечения помехоустойчивых синсвязей с Исполнительной Системой.
      Во-вторых, успешное и относительно равномерное продвижение ведущих стран, включая Россию, к созданию Теменоса может и должно сопровождаться дипломатическими усилиями по выработке комплекса международных соглашений, гарантирующего строгий контроль и регламентацию использования Теменоса, включая запрет на его применение в военных целях или в ущерб другой стране.
      В-третьих, в случае срыва подобных усилий не исключено превентивное проведение заинтересованными сторонами диверсионно-террористических операций по уничтожению центров разработки Теменоса, в частности, нанесение локальных ядерных ударов».
      В этом месте Игорь Алексеевич оторвался от документа и укоризненно покачал головой:
      — Ни фига себе! — на секунду вообразив локальный ядерный удар по Московскому университету.
      И продолжал увлекательное чтение.
      «Для мониторинга ситуации следует совершенствовать методы разведки в сенсосфере и в мемориях секретоносителей на территориях стран-конкурентов с применением техники типа «Пегас», поскольку  противник повсеместно практикует блокирующую или избирательную защиту. Одновременно должен неуклонно повышаться уровень защиты наших центров разработки Теменоса от сенсосферной разведки других государств, а также защиты меморий ведущих разработчиков.
      Важно подчеркнуть, что реальная эффективность Теменоса в настоящее время не ясна. Его возможности по трансформации объектов зависят от сотен факторов и могут быть оценены только в результате весьма трудоёмкого математического моделирования с применением новейших вычислительных систем, в том числе квантовых. Не исключено, что эти возможности не превысят достижений экстрасенсов в известных опытах по психокинезу, то есть окажутся более чем скромными.
      Остаётся открытым вопрос и о влиянии индивидуальных особенностей организма оператора на эффективность и устойчивость работы Теменоса. Нет единого мнения о необходимости специальной долговременной психофизической тренировки оператора. Нет ясности и в вопросе о степени вредности влияния электромагнитных полей капсулы Теменоса на физиологические процессы в организме оператора, то есть, говоря упрощённо, не окажется ли оператор заведомым «камикадзе».
      Многочисленные известные случаи спонтанного действия Исполнительной Системы при полтергейстах, к сожалению, не говорят в пользу значительных деструктивных возможностей Теменоса, а указывают скорее на относительно низкую энергетику и сугубую локальность. Вместе с тем имеются отрывочные сведения о полтергейстных явлениях геофизического масштаба.
      В целом современное состояние работ по Теменосу в мире с необходимостью требует расширения фронта исследований в нашей стране, привлечения специалистов из смежных и даже отдалённых отраслей науки и современных технологий. Велика также роль аналитических и прогнозных исследований».
      Последняя фраза вызвала у генерала улыбку: себя, однако, не забывают, черти!
      Приближалась полночь. Армадин был рад, что одолел записку раньше, чем рассчитывал, и на радостях от достигнутого сегодня просветления решил попить чайку, а пока чайник закипит, послушать по радио полуночные новости.