Обратная сторона топора. Роман. Часть 1. Глава 12

                Глава двенадцатая. Глюк

      Армадин включил приёмник на сигнале точного времени: пропищала полночь, грянул Гимн. Это был новый гимн, вернее, хорошо забытый старый, и с ним связана была целая история, которую Гордин рассказывал в деталях и в лицах. Вероятно, он даже записал её для будущих мемуаров.
      Однажды поэт Вальяшин, вхожий в высшие сферы, на приёме, с бокалом в руке, разговорился с Президентом. У поэта была одна задумка, которая, если бы выгорела, сулила немеркнущую славу. Начал он с жалобы, какой у нас гимн убогий: поэтическое ухо от него вянет.
      — Да, верно, — согласился Президент. — Музыка из замшелой тундры сталинизма, а слова — вообще манная каша.
      — Автор и сам признавался в воспоминаниях, — подхватил Вальяшин, — что не испытывал вдохновения, сочиняя текст. Даже первую версию. Не говоря уже о второй и третьей. Поскольку, мол, гимн — это политика!
      — Увы, — вздохнул Президент, — мало кто понимает, что и политика должна быть вдохновенной.
      — И в итоге, — радостно заключил поэт, — мы имеем не «Походную песню Рейнской армии», то бишь «Марсельезу», поднимающую миллионы…
      — А хрен знает что, — подытожил Президент. — Только ведь народ-то привык! Даже спортсмены легко узнают наш гимн при награждениях, — прибавил он, словно подчёркивая особую степень дебильности этой категории граждан.
      — Случается, народ сам рождает свои гимны. — Вальяшин всё глубже погружал зубы в ментальное тело Президента. — Помню, в августе девяносто первого на улицах Москвы мне встретилась компания молодёжи, моих сверстников, и они распевали какие-то слова на мотив «Патриотической песни» Глинки, нового гимна России, у которого ещё никаких официальных слов не было…
      — Их так и не появилось, — заметил Президент.
      — Да, — подтвердил Вальяшин. — И это было серьёзное политическое поражение.
      — Согласен с вами.
      — Я попросил тогда этих друзей спеть ещё раз и запомнил слова, дома даже записал. К сожалению, не догадался спросить, кто автор и вообще откуда эти стихи. Но помню их до сих пор, мог бы и напеть, да боюсь, выведут как нализавшегося.
      — Ничего, — улыбнулся Президент. — Я за вас заступлюсь. Давайте!
      И Вальяшин тут же, посреди зала, в полный голос спел а капелла все три куплета подряд, с припевом после каждого. Вокруг него и Президента, понятное дело, собралась толпа, уже под лёгким градусом, и после исполнения разразилась бурей аплодисментов.
      — Народ одобряет! — заметил Президент.
      Правящая коалиция без проблем провела через Думу нужные поправки, и вскоре новый текст на старую музыку Глинки стал Государственным Гимном, а Вальяшин прогремел среди поэтов, сделавшись так называемым гимнюком, поскольку писать на Гимне «слова народные» было бы странно и похоже на анекдот.
      «Музыка народная, слова МВД», — вспомнилось Игорю Алексеевичу из школьного детства, тем не менее он по привычке встал по стойке «смирно» и даже начал подпевать, поскольку, в отличие от сослуживцев, знал слова.
      В этих словах слышалось что-то тревожное, такое, что с некоторых пор беспокоило Армадина, но он не мог понять почему. И в очередной раз, прилежно, в меру музыкального слуха выводя мелодию, он надеялся уловить, в чём же тут дело.
                Расцветай, Российская держа-а-ава,
                Как заря над башнями Кремля.
                На земле тысячелетней сла-а-авы
                Мы твоих народов семья,
— звенел хор, а басовитые голоса подхватили припев, дробя слова на слоги — будто чьи-то таинственные и грозные шаги:
                Верь, Рос-си-я, грядут поколенья,
                Бо-га-тыр-ских исполнены сил, —
                На века живое воплощенье
                Всех, кто жизнь тебе посвятил.
      Во втором куплете заложена была политическая мина.
                Вёл тебя сквозь бури и сквозь пламя
                Нашей правды негасимый свет.
                Над тобой свободы реет знамя
                И гремят салюты побед.
      Националисты упрямо поют: «Русской правды негасимый свет». Что ж, если это их греет — чем бы дитя ни тешилось… Нет, странность не в этом. Последний куплет. Здесь?
                Ты в труде себя преображала,
                Раньше всех рванулась в небеса,
                А теперь твоей судьбою стало
                На земле творить чудеса!
      Припеву Армадин подпевать уже не смог, потому что пережил потрясение. Как же это не доходило до него раньше? Что такое «на земле творить чудеса»? Да ведь это Теменос! Это о нём журналисты фантазируют как о грядущей Машине Чудес! В начале девяностых на улицах Москвы неведомые молодые люди поют о Теменосе! Чепуха? Конечно, чепуха: «творить чудеса» — банальность, поэтический штамп ради рифмы.
      «Это у тебя профессиональная паранойя, — осаживал себя Армадин. — Конспиромания. Придаёшь значение тому, что не имеет никакого значения». Но навязчивое, зудящее чувство твердило: «Не отмахивайся. Тебе, лично тебе только что дана важная зацепка. Никто, кроме тебя, не мог бы её заметить».
      Что же из этого вытекает? Игорь Алексеевич был тоже аналитик, может быть, почище гординских, и логические следствия прозревал мгновенно. Пегас, Теменос — не американская придумка двадцать первого века! В Москве начала девяностых годов жили люди, которые что-то обо всём этом знали! «Но это же стишок! — восставал в Армадине здравый ум. — Неужели эти физики писали стишки, и не о рюкзаках и турпоходах, а о дружбе народов?» Не исключено, что Вальяшин, матёрый царедворец, просто выдумал эту трогательную байку для Президента, чтобы протащить свой текст. И намёк на Теменос это доказывает: Вальяшин, конечно же, о наших работах наслышан. А если и не выдумал, то какое отношение двадцатилетние ровесники Вальяшина могли иметь к серьёзнейшим разработкам?
      Голос дикторши, читавшей новости, вывел из задумчивости:
      — Международная премия «Колумб» за выдающиеся достижения, изменившие облик цивилизации, присуждаемая впервые, установлена в размере пятисот миллионов долларов США. В октябре, во всемирный День Колумба, будут объявлены номинанты, определённые Колумбовским комитетом в ходе опросов научно-технической элиты, политиков, деятелей культуры, предпринимателей и широкой общественности подавляющего большинства стран мира. Ожидается, что в числе номинантов окажутся наиболее успешные проекты в нанотехнологиях, генной инженерии, а также в создании информационных сетей нового поколения. Но бесспорным фаворитом считают Джереми Попса, главу корпорации «Пегас». В последующие месяцы начнётся всемирное обсуждение, в итоге которого Колумбовский комитет объявит победителя. Вручение уникальной, престижнейшей премии состоится через год, в следующий День Колумба. Но уже сейчас интерес к ней огромен. В Нью-Йорк на церемонию объявления номинантов приглашены главы государств и правительств, видные деятели науки, культуры и бизнеса, религиозные лидеры…
      — Вот им это должно быть особенно интересно, — прокомментировал ироничный женский голос, явно не принадлежавший дикторше.
      Армадин потянулся к коробочке дистанционного пульта, чтобы отстроиться от мешающей волны, но вдруг понял, что голос — не оттуда. Посреди кабинета возвышалась дама в синем вечернем платье, с весьма вольным декольте, посреди которого на цепочке поблёскивал гранями крупный синий кристалл. Глаза дамы, очень светлые в чёрных ресницах, глядели холодно.
      «Вот и диверсионно-террористическая операция!» — подумал генерал почти радостно, словно с нетерпением ждал её после страшилок гординских аналитиков. Личное оружие в сейфе, до кнопки звонка дежурному — метра два, дойти не дадут. Да и нет смысла: дежурный, бедняга, несомненно, убит. Поэтому Игорь Алексеевич просто сказал:
      — Здравствуйте. — Спокойствие было профессиональным: в минуту опасности привык говорить себе: «Вот оно пришло, твоё мгновение!» — и это помогало собраться. — Гуд ивнинг, леди…
      — Леди Е, — подсказала дама. — Меня все так зовут: Леди Е. Екатерина. Ваш дежурный живёхонек. — И, упреждая удивление генерала, пояснила: — Не волнуйтесь, секретная часть вашей мемории по-прежнему защищена, в отличие от бытовой части. Хотя, между нами говоря, стоящих секретов у вас нет ни там, ни там, верно?
      — Верно, — улыбнулся Игорь Алексеевич, чувствуя, что улыбается как дурачок. Но слегка отлегло: вероятно, ещё не смерть. Будет усыпляющий газ и похищение. Правда, затем, при допросах, возможны пытки.
      — Можно мне сесть? — спросил Армадин с потугой на иронию. Действительно, не ощущал силы в ногах.
      — Конечно. — Леди Е изящно, бочком подсела к столу для совещаний, напротив Армадина.
      — Что вы хотите знать? — Игорь Алексеевич решил сразу приступить к делу: начать игру.
      Между тем мысль его лихорадочно работала. Если эта бабища, без акцента говорящая по-русски, сумела проникнуть в кабинет не через вход, дежурного и коридор, а напрямую — как это называется? Правильно, телепортация. А что это значит? А это значит, что у наших американских друзей, как любит их именовать Гордин, уже есть готовый Теменос. Вот так-то, господа аналитики и пенкосниматели! Абсолютное мировое господство, без вашего словоблудия, милые гординцы.
      И отчаянье навек проигравшего горькой радостью небытия наполнило сердце генерала.
      — Я ничего не хочу знать, — строго сказала дама. — Возьмите себя в руки, это ваш звёздный час.
      И Армадин вспомнил, что она читает его меморию.
      — Скоро праздник, не так ли? — продолжала Леди Е.
      — Какой? — робко удивился генерал.
      — Ну, как: номинация на «Колумба».
      — А-а, ваш американский междусобойчик!
      — Такой же наш, как и ваш. — Глаза Леди Е и камень на её груди горели холодным огнём. — А вы не хотели бы его испортить?
      — Чем? Локальным ядерным ударом? — Игорь Алексеевич перестал понимать, но шуткой в гординском стиле продолжал поддерживать разговор.
      — Включите планшет, режим диктовки.
      Армадин послушно тронул пальцем экран своего защищённого спецустройства. Экран приветливо засветился.
      — Рычагин Павел Андреевич, — с расстановкой произнесла дама. Произнесённое возникло строкой на экране. — Проверьте, он один такой? Двойников нет?
      — Нет, — подтвердил Армадин, вызвав поисковую спецсистему. На экране обозначился московский адрес.
      — Адрес правильный, — кивнула леди. — Это пожилой человек, пенсионер. Он кое-что знает. Из того, что представляет для вас интерес. Но с ним надо обходиться вежливо, деликатно. Никаких ваших штучек. Вы поняли? Вы хорошо поняли?
      — Я понятливый, — с гордой иронией сказал генерал. — Он что, такой дряхлый, что может рассыпаться?
      Леди Е прищурилась, обожгла Армадина ледяным взглядом:
      — Если я скажу, что он ладонью может поджечь танк?
      И вдруг дико, демонически захохотав, растаяла в воздухе.
      Некоторое время Армадин сидел, тупо глядя в то место, которое в пространстве занимал глюк, потом тяжело вздохнул. Да, прозрения в высокой науке даются нелегко, приходится платить здоровьем. Но обследоваться бы очень не хотелось: комиссуют к чёрту. И это в тот самый момент, когда наконец пришло понимание Теменоса! Нет, всё ясно, надо скорей отправляться домой. Игорь Алексеевич решил обойтись без чая, просто взял из пакета сухарик, положил в рот и с удовольствием стал рассасывать, пока тот не развалился на хрустящие ядрышки. Нет, физические ощущения вроде бы в порядке.
      Напоследок старый невроз заставил перепроверить, все ли файлы удалены с планшета. Коснулся экрана. Появилась строчка: «Рычагин Павел Андреевич». И адрес. Где-то в районе Рогожской заставы.