Его атмосфэра

Создать «атмосфэру», как говорят некоторые в его краях. Ему нравятся предметы, всё, что можно потрогать, понюхать, почувствовать, объять глазами. Ровно поэтому ему не нравятся либералы и патриоты, политические устройства и государственности. Ровно поэтому ему претит философия и даже коллега по цеху выпуска думающих людей, которая эту науку преподает. Не схватишь её, даже сильно изловчившись, сосредоточившись. Грёбаная трансценденция, заочная онтология. Чего читать, чего изучать?
Бери лист, сминай в руке; пинай пробку от бутылки, чтоб скакала через лужи; кидай с ладони на ладонь кипящий чебурек; терпи резкий вкус «опасной воды» в гортани и жди размытия граней, как у Леонардо. Зачем всё делать четким и пускать по ризочкам, если лишаешься чуда, везения, знаков? К чему термины? Важны ощущения. Ощущения от конкретных, досягаемых вещей, тел. Чувствовать ребрышки студентки через ткань блузочки, и не важно под диктовки каких идеологий и рупор каких устройств – чувствовать всегда, чувствовать везде. От этой пахнет сандалом. А от той – ладаном: чур меня, чур!
И он создаёт «атмосфэру», настаивает на этом, как и на том, что не еврей.
Создаёт в рассказах.
То семейная пара заплывает за буи и тонет чужими людьми, близкими, одновременными со всем своим семейным скарбом на сердце – разделенным, но не поделенным. И какая разница, кто из них любит чурчхеллу, кто мороженое, кто пьёт ситро, а кто чай с лимоном, кто плавает кролем или брасом? Всё то, что раньше восхищало другого, что заставило его выбрать на пляже жизни, среди всего буйства красок и форм человеческих, всё её/его индивидуальное, включая характер, зацепило его/её, а с годами начало бесить; всё это заставляет их сжимать зубы до скрипа, не предъявлять претензий, привыкать терпеть, терпеть привыкание, и однажды, поняв, что буи и береговая зона уже так далеко позади, что и не видно их, начать тонуть. С тем же упорством и снисхождением друг к другу, вместе, но порознь. Назло. Вопреки. По-своему. Тонуть. До самого дна. Кто же приземлится красивее?
То состарившаяся красотка - муза поколений моряков, ходит сонная и нагая по углам просторной квартиры, совершая ежедневный ритуал восстановления в памяти того факта, что нет в этом пространстве того, кто оставил след на фотографиях; она впитывает кожей, всеми местами, которые он страстно трогал, его пустоту и несуществование, и тело отказывается в это верить, и морщится с каждым годом всё сильнее, отторгая не нужное воспоминание; а она отторгает весь мир, надевая красное, красясь красным, выпевая красивые строки из песен, что красной нитью прошли через их жизнь: её и его, которого нет: «нет, нет…» - морщится тело внутри цветной тряпки; «нет, нет!» - кричит цветом тряпка в радиусе чужих взглядов; «нет… нет!» - кричит помада песней в пространство, где остался только след от него; «да, да…» - принимает он с фотографии её безобразно-трепетную любовь.
И он создаёт «атмосфэру». В жизни.
Поди раскуси меня, я сам кого хочешь под орех разделаю. И про Крым расскажу и про снасти, и про ужимки паяца, про женские руки и в них пяльца, про всё. Я покажу тебе степень ненужности всего и важности всего. Ты только отвечай, да хоть глазами. «Мне нравится как вы слушаете» - больше ему ничего и не надо, он знает по глазам, что переопыление свершается. Он сидит в метре, но трогает тебя. Трогает, нюхает, разглядывает во всех подробностях, вертит на языке весь мир и плюёт на системы, вывесив светлый флаг своего мятого плаща, сражается опущенными руками и непримиримым сердцем. Комкает все твои былые представления и алгоритмы на самом интересном моменте только-только наметившейся зрелости и бросает использованным носовым платком на парту – на, посмотри, чего стоит определенность в жизни. Определенно только здесь и сейчас: мерцающая лампа, затяжка на колготах, погрызенный колпачок, сирена в форточке, моя щетина и твой бархат, жанры между нами, приёмчики, сочетание букв и слов, сочетание несочетаемого в литературе, несочетаемость сочетаемого в нас.
…Я пью. Сначала от горя, потом по привычке и наконец, впав в образ. Это удобно. Это снимает все лишние вопросы. Но нужно быть гением, чтобы не пропасть в этом ритме. Читай и перечитывай. Говори, но не договаривай. Делись, но оставляй себе сокровенное. Пусть их это ошеломит. Они, эти позёры, выпячивают всё, чем обладают и даже больше. А ты копи, копи и отдавай ровно столько, чтоб не переполниться. Смотрись слабой, будь сильной, кажись сильной, оказывайся слабой – сбивай их с толку. Держись не за изменчивое нутро окружающих, а за постоянную форму окружающего – это гарантия, это уверенность, это независимость и свобода, а значит сила. Никакие стратеги тебя не просчитают. Я пью, но язык мой трезв. Я трезв, но язык мой пьян. Они боятся предпринять что-то против меня. Уважительно держатся поодаль, потому что стратегии надо мной не властны…
Это бы он мне сказал, если б захотел дать напутствие? Вряд ли захочет. Но он не учёл, что я не просто самовлюбленная графоманка. Я читаю его не спросясь, напрягаю мозг, пытаясь разобрать этот непонятный почерк, не расшифрованный язык. Я могу ошибаться, но не могу остановиться. И буду дальше, пока сетка образования не скажет – ваше время истекло. А пока…
Он учит меня не как продавать подороже, а как подешевле не продаться – стакан водки и сладкий чай, а потом, потом… Бери лист, сминай в руке; пинай пробку от бутылки, чтоб скакала через лужи; кидай с ладони на ладонь кипящий чебурек; терпи резкий вкус «опасной воды» в гортани и жди размытия граней, как у Леонардо. Зачем всё делать четким и пускать по ризочкам, если лишаешься чуда, везения, знаков? К чему термины? Важны ощущения. Ощущения от конкретных, досягаемых вещей, тел. Чувствовать ребрышки студентки через ткань блузочки, и не важно под диктовки каких идеологий и рупор каких устройств – чувствовать всегда, чувствовать везде.
И я брезгую им, и брюзжу на него за ним, улыбаюсь в лицо и плачу в спину. Ненавижу и пугаюсь признаков любви. Я знаю эти признаки, потому что взрослая, взросла я. Хочу истончать до нимфетки, исхудать до студентки, оглупеть до девчушки, растаять до рёбрышек и невзначай попасть ими ему под ладонь. Вплестись в его «атмосфэру», не думая – еврей, не еврей. Не думая. Чувствуя. Да.