ЛЧ ч2 гл 12 Между цивилизационными разломами

       «Али не просто обменялся часами с сокурсницей. Нет, он изменил ей». - Эта мысль казалась Еве одновременно явной и в то же время невероятной. «Впрочем, она сама толкнула его в чужие объятия, - продолжала размышлять девушка. - Пошел четвертый месяц их отношений, а я ни на что не решаюсь. И не могу решиться. Я итак во-многом нарушаю собственные принципы. Что же я буду испытывать, как упрекать себя, если решусь на большее, - мучилась Ева. - Но и продолжать отношения в стадии прелюдии противоестественно, - чувствовала она, - да это просто невыносимо. Мы отнюдь не малолетние! Пора принимать решение: или всё, или ничего». И здесь же вспыхнула обида:
       - Он изменил мне, значит — не будет ничего. -  И она будто успокоилась. - Всё! Пусть так и будет — н и ч е г о! О, хорошо!!!

       Почувствовав, что Ева ускользает, Али растерялся; всё смешалось в нем; он сам  уже не до конца понимал себя, ведь начиналось всё, как игра на спор. Смешалось всё... и в памяти возник родной поселок в горах и мать, сестра с семьей в столице, кузина... Ева не знает: хоть у них в горах как-то не сложилось многоженство, не столько из-за бедности и суровых условий, сколько из-за пылкости, с которой мужчина может любить только одну женщину, которой может сказать: «Когда я смотрю в твои глаза, мне кажется, в них я вижу свою душу». Но также решительно мужчина гор может отказаться от женщины, уйти к другой, а главное, она не понимает, что у них можно жениться... на кузине. Для этого их и обручают чуть ли ни с детства, и нарушить такой договор почти невозможно. Кажется, в отличие от Кирстен, Ева не понимает разницы между ним и «Его Величеством Европейцем»,.. но что будет, когда она осознает отнесение его Родины к «государству третьего сорта», а значит и его третьесортности?! Что она испытает, оставшись, к тому же, по сути в Алжире чужой?! 

       Когда началась война за независимость, ему было девять лет, когда закончилась - семнадцать. В десять он знал, что бомба, отправленная из Марселя, уже через час может принести смерть его народу. Он помнит выжженные карателями поселки родной Кабилии,  задыхающихся от боли раненных бойцов в холодных  гротах Шреи возле Блиды. Туда они,  мальчишки-связные, доставляли партию санитарных посылок из Югославии. Обучение во французской школе в столице... оно тоже было в определённой степени травмой, потому что пока они находились на занятиях, в городе, по приказу французских генералов, в это время, возможно, шли облавы, или ненавистные лицемерные парады; потому что в район Касбы арабов согнали как в гетто, а на Приморском бульваре если на сто французов мелькнет один алжирец, и то хорошо. «Посетите Алжир - страну солнца!» Как лицемерно звучали эти слова для народа Алжира, когда в животе у него пусто, когда, он, народ, закрывал окна, чтобы не слышать крики тех, кого в недостроенном соседнем здании начинают пытать с одиннадцати ночи и до утра. Лицо колониализма бывает и без грима. Нет, он обязан вернуться на Родину; и не только потому, что заключил договор на обучение в Советской России с крупнейшей государственной нефтедобывающей кампанией Алжира , он просто не может его нарушить. Он должен вернуться, и без неё.
       Она, воспитанная в стабильные годы в мощном государстве, не имеет ни малейшего представления, сколь беззащитны они перед разломами цивилизационных и культурных противоречий. Он никогда не говорит с ней об этом. Мир вовсе не так прекрасен, как думает она. Её воображение не оскверняли непристойные образы, она наивна, а значит, не сможет защитить себя вне своего благополучного мира. А он, сможет ли он стать для неё опорой? Нет? Да, он обманывает её...
        Но... уже не может отказаться от нее: c ней мир становится лучше. Когда он с ней ему кажется, что он возвращается к своему народу. 

      
На фото: горы Кабилии.