Владимир Печников 2 тур

22.1
Птица Кудава...
http://www.proza.ru/2015/11/24/2190

     Подрастают детишки, ой как время быстренько бежит. Внучка Поля и шести годков ведь нет, а уже с сережками в ушках. Ходит кругами, будто на подиуме вышагивает. Головкой небрежно крутит, мол, смотрите, не глядите на мои проколотые ушки.
     - А в ушках побрякушки, а я такая растакая, – бормочу я себе под нос. - Фу ты ну ты ножки гнуты, - говорю уже громче.
     - Вы же мальчики совсем ничего  не понимаете. – Отвечает мне совершенно, важное лицо со своими серьезными мыслями и намерениями.
     - Да, дожили.

     А та закружилась,  прыг в комнату, смотрит - платье лежит.
     - Ух, ты! – восклицает девчушка. – Какое синее-пресинее, красивое-прекрасивое, большое, как огромное небо, ничего себе!

     Ведь не присядет, ни на минутку, следом в ванну мчится на сома живого смотреть. Сом плавает важно в своем новом водоеме, волну ловит. Рот открывает так, что кажется порой, запросто за край уцепится и вывалится, обнаглев, на пол. Поля ничего не боится, уже слышала на ходу, что сомятина на ужин будет, и давай палец в рот рыбине совать:
     - Смотри, смотри скорее, рыбища сладкая, наверное, как колбаса!
     Насмотрелась, наигралась, все… - теперь рисовать.
     - Вова, Вова! Покажи, как ты меня нарисовал!
     - Нате, пожалуйста, на мольберте все еще висит.
     Подойдет поближе, отойдет, зайдет со стороны… Все, как на художественной выставке: тут и показушный вид эксперта на лице, и выражение почтенного искусствоведа, и ухмылка опытного художника, жест руки… Стою, не могу, умираю от умиления.
     - Совсем не похожа. Ты что ли без красок рисовал? Да я дам тебе краски-то, у меня есть. Как раскрасишь, так и будет похожа. Вечером сделаешь?
     - Да я…
     - Не спорь, я сказала!
     Отбежала на метр, снова внимательно посмотрела, головой из стороны в сторону покачала и просит:
     - Лучше нарисуй мне птицу.
     - Да вон же и аист тебе, и воробей, и уточка.
     - Не, нет, не такую.
     - Какую не такую.
     - Нарисуй мне Кудаву.
     - Какую такую Кудаву?
     - Ты что ли не знаешь? Птица такая – Ку-да-ва.
     - Внученька, солнышко, да не знаю я такой птицы, первый раз от тебя и слышу. На кого хоть она похожа эта чуда-юда?
     -  Сам, чуда-буда… Ну… кукушку знаешь?
     - Конечно, знаю.
     - Вот…  она говоит: ку-ку, ку-ку.
     - И что?
     - Раз ку-ку, значит кукушка, а Кудава – куда вы, куда вы!

     Я упал в недоумении в раз на пол и лежу… глазами хлопаю, ногой дрыгаю, повторяю, словно параноик сбежавший:
     - Кудава, Кудава…
     - Ты что, Вова, совсем, что ли?
     - Совсем, солнышко мое, совсем… Ты, откуда это взяла, придумала?
     - В садике… мы убежали за качели, а Марья Ивановна как закричит: «Кудава, да Кудава!» Я подошла и спросила про кудаву, а она говорит, что птица такая и сказку рассказала.
     - Обалдеть! – только и оставалось пробормотать мне и ненадолго задуматься. – Слушай,  а знаешь чего?
     - Чего?
     - А ты смогла бы мне эту сказку рассказать?
     - Смогла…
     - Тогда я начну, а ты продолжишь, давай?
     - Давай.
 
     И Я НАЧАЛ…
     Солнышко осеннее до такой степени пригрело, так уж очень приласкало, что воспитательница одного хорошего детского садика решила одеть маленьких девчонок и мальчишек, дабы пораньше их вывести на прогулку. Ах, до чего денечек-то выдался, хорош, прям глаз радует до самой лучшей невозможности! Ребятишки балуются, до того разыгрались на детской площадке, что начали разбегаться в разные стороны. Марья Ивановна запричитала, руками замахала, словно крыльями захлопала.
     - Куда вы, куда вы? – кричит.
     Поля не выдержала, подходит и вежливо спрашивает:
     - А что такое кудавы?
     Призадумалась тут же воспитательница, но буквально на одну секунду и, чтобы не пускаться в разъяснительные дебри, выдала следующее:
     - Это птица такая.

     А ведь, правда, ёлки-палки, воспитательница словно наседка со своими детишками  цыплятками:
     - Куд-куда, куд-куда… Куда вы, куда вы!

     Марья Ивановна, чтобы достойно выйти из создавшейся ситуации тут же рассказала, на ходу придуманную сказку.
     - Всё, Поль, начинай… твоя очередь…
     - Ага…

     СКАЗКА ПЕРЕССКАЗАННАЯ ВНУЧКОЙ.
     В тридевятом царстве, в трипятом государстве в лесу жил птичий город. Каких там только птиц не было: и кукушка, и дятел, и вороны с воробьями… очень-очень много всяких.  Лишь у одной птички  не было названия. Не звали её никак и все тут. Только птичка, да птичка. Когда все стали строить гнезда, то и эта птичка сделала себе домик на одной из веточек. Стала там жить поживать и яички высиживать. Скоро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Повадилась к этой птичке неизвестной кукушка в гости прилетать.
     - Давай, - куковает ей, - Полетим далеко и будем веселиться, по кустам с тобой да по  деревьям прыгать с ветки на ветку, куковать да покуковывать! Ох, и весело нам  будет! Ой, как здорово!
     - Ты что? С ума, что ли, совсем посходила? – отвечает ей птичка без названия. У меня ж яички! Скоро птенчики повылупляются, а я же мама ихняя!
     - Ну, тебя! - закричала кукушка. – Вот и сиди тут со своими птенчиками как бестолковая!

     В другой раз опять кукушка прилетела и говорит вредненьким таким голосочком:
     - Слетай, соседушка, к тому дереву, я там двух червячков тебе оставила. Слетай, голубушка, вон ведь как похудала, да измучилась со своими яйцами. Не бойся, я твои яички погрею и поохраняю.
     Обрадовалась птичка…
     - Вот ведь, - думает. -  Соседка, какая добрая оказывается, а я про неё плохо говорила.

     Вот и полетела она на другое дерево за червячками теми. Кукушка, в то самое время, свои яйца кукушиные подкинула в гнездо чужое и умчалась прочь. Только её и видели. А птичка наша никаких червячков и не нашла, только сердце ей подсказало, что возвращаться домой надо. Она и возвратилась. Смотрит, а кукушки след простыл,  и яичек намного больше стало. Уселась птичка на них и, ни слова не говоря, давай их,  как следует высиживать. Вскоре маленькие птенчики появились, да такие хорошенькие, что все в лесу обрадовались, а кукушка обзавидовалась.

     Прошло ещё немного времени… Птенчики на радость птичке без имени подросли, оперились и стали первые самостоятельные вылеты делать. Очень трудно ихней маме приходилось. Шайка-лейка целая, всех прокормить, не выкормить. Целыми днями птичка летала в поисках червячков всяких для своих вечно голодных питомцев. А кукушка плохая опять повадилась прилетать. Только птичка из гнезда, так эта дрянная куковина тут как тут. И давай перед птенчиками хвастать и завлекать:
     - Чевой-то вы тут порассиживались? – говорит кукушка птенцам. Летели бы со мной в тот лес, там еды развсякенной, ну просто завались!

     В самом только начале птенцы отказывались, но потом не выдержали и полетели вслед за соседкой доброй. Увела она их в другой лес и бросила на съедение волкам. Хорошо, что птенчики летать уже умели, и червячков себе тоже много нашли, но дорогу к дому никак не могли вспомнить.

     А наша птичка разгоревалась не на шутку:
     - Куда вы, куда вы? – кричит. - Куда вы подевались? На кого меня горемычную оставили?
     И день кричит, и два кричит, и много-много уже… Голос свой почти полностью сорвала. Зато у неё свое собственное имя появилось с тех самых пор – КУДАВА.  Все в лесу Кудавой стали звать. Пройдет, бывало, ёжик под елкой, птичка кричит ему:
     - Колючик, мой дорогой, не видал ли там внизу детушек моих родных. - Нет, Кудава, не видал. – Скажет ёжик и побежит дальше.
     А белочка перепрыгнет через ветку, бедная мама и у неё спрашивает:
     - Пушистик, мой родной, не видела ли где на верху птенчиков моих ненаглядных?
     - Нет, Кудава, не видела. – отвечала белка.

     Именно тогда кукушка снова повадилась по гостям хаживать.
     - Соседушка, милая, хватит слезы лить, вся жизнь впереди! Утащили твоих детишек вороны серые, да и поклевали, забыть уж пора. Давай, по деревьям поскакаем, да покуковаем, вот нам весело будет!
     Ничего не ответила Кудава, только продолжала свои поиски. В это время, в соседнем лесу птенцы совсем уже подросли и тоже во всю искали родную маму. Хорошо, что белка за орехами в тот лес собралась. Увидела птенцов, да как заорет во все беличье горло:
     - Ваша мама там, в том лесу, уж совсем из сил выбилась и вас обыскалась.

     Ой, сколько радости-то было на всю ту округу! Сколько веселья и слов красивых, что даже и в сказке не сказать. Свили детишки своей любимой мамочке Кудаве гнездо побольше, нанесли ей, червячков вкусненьких всяких и ухаживали за ней, и берегли до самой-самой глубокой старости.
     Вот вам и Кудава! А кукушку выгнали из того леса…  на совсем! Так ей и надо, вредине!

22.2
Может и не было, кто его знает...
http://www.proza.ru/2015/11/28/478

     Давненько это все произошло, так давно, что аж после революции. Повсеместно проходило беспримерное раскулачивание и наглая до самого извращенного момента коллективизация. Дикие времена. Разорение, вакханалия и беспредел достигли своего невыносимого апогея.Запах Ада был слышен повсюду. Настолько им был пропитан деревенский воздух, что казалось, безумству нет предела, и никогда не будет совершенного конца.
     Да, много тогда душенек-то время погубило, да извело. Когда за быками новая власть пришла, прадед-то и запил.
     - Денно и нощно, - говорил дед. -  Пил.
     Дни идут,дед пьет, никак не останавливается. Похудел, извелся, в церковь перестал ходить. На реке скоро лед крепко встал, хотя снега в начале зимы еще мало было. Дед одел ночью тулуп овчинный и вперед,  за добавкой.
     - Куды, ты, средь ночи, - кричала бабуля, - побойся Бога. Ведь и так тошно, да ты совсем из ума вышел и меня за собой тащишь, до конца хошь извести!?
     - Куды, куды? – Ревел дед. – Кудыть, твоють в коромысло, надоть!
     Добавку, в смысле самогон, в ту пору можно было только на том берегу добыть. Деревня там стояла, Развалиха. Это название такое. Она до сих пор существует.

     Луна полная в воздухе зависла. Дорогу хорошо освещала. Лавы были через реку поставлены, мосток такой пешеходный с перилами, но далековато до них идти. Пошел прадед напрямую, думал по пьяни на комлях переправиться. Комли - это два бревна выдолбленных и соединенные промеж собой досками. Встаешь в них ногами и колом от дна отталкиваешься, где глубоко, так просто гребешь. Смотрит дед-то, а комли те в лед вмерзли. И давай шуровать пехом  прям по льду, не думая ни о чем. Че-то скоро он дошел тогда, если судить по времени. Вот и изба с краю стоит, вся огнями светится из окон. Музыка грамофонная играет, галдешь стоит. Сразу видно, что гуляют люди.
     - Во, - думает запойный друг. - Как я вовремя. 

     Подошел к двери, постучался. Никто не отвечает, видимо не слышат. Оббил тогда валенки от снега, нога об ногу, да и дверь ту громоздкую  толкнул. Дверь, с трудом, но поддалась. Открылась, а из избы закуской пахнуло, так и манит внутрь войти. Вот он и стал заходить. Хоть и не трезвый был, а иконы в углу увидел и по привычке, не успел и порога переступить, на них перекрестился. Ногу-то давно уж через порог занес. Глядит, а там впереди, под ногой прорубь по средине реки, а в ней незамерзшая вода его в лунном свете отражает. Аж, охнул он тяжко, как увидел. Так и завалился тут же на спину.
     - Господи! – кричит. - Господи, сохрани и помилуй!

     Отполз подальше от проруби, прозрел, смотрит по сторонам. Нет ни света, ни иконы, ни дома, ни деревни никакой. И вообще,  совсем ведь в другую сторону шел. Вдруг голос, как бы рядом, но и сверху одновременно:
     - Что ж ты, мил человек, и в избу в гости к нам, не зашедши? Испужался чаво, аль нет?
     - Да че ж такое деется-та… - забормотал дедуля.

      Только было стал он господа поминать, но нет, рот не произносит слов таких, Бога касающихся. Только руку поднести хочет, чтобы крестом себя осенить, а рука, словно плеть становится. Куда деваться, давай матом крыть во всю ивановскую:
     -  … - мать-перемать, черт тебя побери, и так далее…
     - Вот ты меня, дядя, как раз туточки и обозначил! – услышал голос дед в ответ на матерные обращения в неизвестные стороны. - Вот теперь и поговорим.

     Смотрит дед-то, а перед ним точно черт явился. Нарисовался, не сотрешь, да-да, самый настоящий черт, всамделешный и в натуральную величину. Прямо на льду, на краю проруби сидит, бесово отродье, на стуле с кривыми ножками и подлокотниками резными, ухмыляется. Нога на ногу, весь в шерсти, из одежды только папаха красной лентой наискосок подшитая. Копыта как положено, козлиные, а за хвост отдельный разговор будет. Уж так извернулся, хвост-то этот, что бокал здоровенный, наполненный чем-то, ко рту время от времени подносит. А рот с вечной ухмылкой подковыристой из-под пятака выпячивается губёнками мудреными. На верху пятака пенсне дорогие, цепочка золотая, толстущая с ободка свисает. Чуб как у казака глаз один чуть не закрывает. Рога, как положено по краям шапки торчат. Копытом ноги помахивает, нет – нет, да и дрыгнет в такт, а хвостом дает частенько возможности из бокала хлебнуть. И такое чувство сразу у деда возникло, что именно в этом самом хвосте вся евонная силища неестественная волшебная содержится.
     - Перво-наперво, дядя, - стал обращаться чертяка к деду, полумертвому от страха. – Не ерепенься, голубок… не дергайся,  засранец! Сам в прорубь не пошёл, так думаш бесенят не кликну? Они-то уж точно тебя до ума-то доведут… до дна  самого, до дна.  – Сказав, хвост с посудиной протянул и продолжает: - На, хлебани, такого добра не жалко. Може оживешь, вон ведь тебя как скрутило-то! Не по детски, прям колошматит, не дай того самого…  лед вот-вот проломится.

     Смех ужаса кошмарного, словно  из преисподни, дошел до самого мозга перетрусившего в усмерть деда. Право герой, сквозь трясучку ещё и думать умудряется:
     - Давай-ка, наверное, хлебану! Семи смертям не миновать…
     Но сам же и говорит, себе противореча:
     - Может ты меня травануть схотел, так я тебе и потдался!

     Поставил хвостом бокал на лед, тогда чертила грозный, да как завертится тот канат лохматый  над головой, как закружится над папахаю. Метель поднялась в водовороте и нечисть сквозь снег посыпала на деда. Маленькие рыженькие чертенятки с остренькими кривенькими рожками, не больше пальца указательного, но тысячами окружили, и давай лезть, куда придется: в глаз, в ухо, в нос, под одежду. Сами рожи корчат, хихикают до самой последней невозможности. Хочешь этого или нет, а к проруби сами ноги начинают несть, пока не защекотали бесы до смерти. Взмолился дед тогда, набрался последней силушки:
     - Хватит! Брось, чертяка! Угомони своё отродье бесово! Все што хошь исполню и из кубка твого отопью!
     - Ага, опомнился, мужик неотесанный?! Я на него ставки делаю, а он перечить сатане… придурок. На, хебай! Ещё спасибо скажешь…

     Взял дед бокал и, не думая больше ни о чем, выпил залпом до дна. Следом, без всяких там сюсюканий, рука непроизвольно снег давай со льда скарябать и в рот снежок тот совать. То спирт чистый оказался, с самого аду доставленный, на душах попавших туда людей перегнанный. Пойло адово действительно подействовало, начал дед мой в норму человеческую приходить. Трясун перестал сильно донимать и речь от заикания освободилась. Собрался с духом, глаза на черта поднял, спрашивает:
     - Чего ж те надобно от меня, мужика простого?
     - Тебе надо… сам ведь пришел, не я тебя искал. А раз пришел, в моей тепереча ты власти. И сделаешь так, как я скажу… Не переживай ты так сильно-то, не дрожи, смельчак. Думаешь душу твою поганенькую в преисподнюю заховаю? На кой она мне, милай? Я с помощью тебя знаешь, сколько душ заполучу? А ты мне и на том свете послужишь, коль мудро себя поведешь. А щас пей, веселись, жизнь прожигай, но между делом, гляди… Тогда и детям твоим и внукам печалится не придется.

     Черт закончил агитацию, махнул хвостом…- тотчас графин явился из воздуха и бокал наполнил чем-то красным. А дед, глядя на колдовство, хоть и бил спиртяга градусом по башке родной, крепко призадумался.
     - Че ж за работа такая, в чем заключается? – спрашивает он.
     - Ничего особенного, - отвечает рогатое создание, отхлебывая из бокала. – Для начала влейся в коллектив власти новой, а для этого начни во-о-он с той церквушки что у вас в селе стоит. Разори, испогань, кресты к чертям посшибай! Клянусь огнем подземным – карьера будущая тебе обеспечена будет! – сказал и заржал хрипя, жидкостью отпитой чуть не подавившись.
     - Сдается мне, что власть-то эта, не от вас ли прислана?
     - И прислана и заслана… Не твого ума дело.
     Зашевилились мозги дедовы, мышцы на руках и ногах затрещали…
     - Ну, - думает. – Идтить на пролом следават. Хватит энти бредни чертовы слухати. Где наша не пропадала. Один хрен сгину! Вон у него войско-то какое! Вот и давай тогда он смело к будущему своему господину обращаться:
     - Слышь-ка, нельзя ль для начала еще твоей заразы крепкой глотнуть.
     - Другой разговор… а то норов мы все готовы показать, пока на сковородке не окажемся. Только кровушку щас допью…

     Махнул хвостом ввысь посланник дьявольский и бокал со спиртом в руках у деда оказался. Тот напрягся, словно пружина стальная, вмазал половину с чувством великим и надрывом мужицким за всю землю Русскую, а вторую со всей мочи своей деревенской в глаза недругу поганому плеснул. Тот и взвыть не успел и, пока не опомнился, схватил дедуля его за хвост колдовской, намотал в секунду оный на руку и… давай черта драного за его волшебство над головой вертеть. Два оборота и об лёд… хлобысь, что было мочи! Другой раз… хлобысь…  еще мощней! Третий раз, да с криком:
     - Пошёл до дому, тварь подземная!
     И… в прорубь! Откуда и силы взялись только?! Спирт бесовский подсобил, да небо видно тоже в беде не оставило. Наложил на себя крестов не меряно, полынья враз льдом толстым покрылась, а дед рванул с места, что было мочи, только его и видели.

     Кое-как, сам не зная, дома очутился. Ни полслова  никому он не сказал, спать завалился, но с открытыми глазами двое суток пролежал, образ Богородицы под подушку подоткнув.  Бабка потом всю голову сломала, когда увидела деда своего... трезвого и седого.
     Я-то, вот как  думаю, что может и брехня, только дед-то именно тогда пить бросил, причем навсегда. И отец мой последним из всех одиннадцати детей после того родился. Если бы, да кабы, то и меня не было б, если б не тот случай. И еще… у прадеда тогда рука отнялась, на которую он хвост чертовский накрутил, и до смертушки не работала, а церковь единственная не разрушенной до сих пор стоит по сравнению с другими селами.