Форшмак

Мадам Берсон была в гостях в восьмом номере. Но не задержалась. И пришла к воротам родного двора убитая горем. Такое выражение лица на ней было только один раз, когда она узнала, что соседка тетя Сима выиграла в лотерею будильник.
– Роза, что случилось? – даже тетя Маруся испугалась, глядя на нее.
Но мадам только безнадежно качала головой. Горе не давало ей говорить. И она судорожно махала руками, словно купалась в море, причем, там, где глубоко. Народ отчаялся и зашумел. Межбижер даже решил, что началась война. Он только изо всех сил надеялся, что не у нас, а где-то на Кубе.
На конец мадам смогла говорить.
– Они... Они...  – вымолвила мадам, и народ стих, проявляя умеренную чуткость и неумеренное любопытство. – Они... – повторила мадам, и нервы у тети Ривы не выдержали. – Будь ты проклята, чтоб ты нам была здорова! Говори уже! –  тетя Рива перешла на крик.
Мадам вздрогнула и продолжила:
– Они не кладут в форшмак яблоки!
Повисла напряженная, но практически абсолютная тишина.
– Так, так... – задохнулась тетя Аня. – Так  нельзя же...
– Ой, люди родные, что это деетсяяяя! – зарыдала Дуся Гениталенко.
– Может они не с Одессы? – предположила тетя Маруся. – Знаешь, какие дикие бывают люди из других, не дай Бог, городов?
– Не утешайте меня, – взвыла, как бензопила, мадам Берсон. – Они таки да с Одессы!
– Со Слободки? – сделала последнюю попытку постигнуть происходящее тетя Аня.
– Нет с Фонтана! – добила ее мадам Берсон.
Тут в народе пробудился национализм.
– Может они молдаване или даже грузины?
– Евреи... – сказала мадам Берсон и зарыдала.
– Этого не может быть! – отчеканил главный эксперт по евреям Камасутренко. И все поняли, что он искренне переживает. – Может у них седьмая вода на киселе евреи, а они взяли и примазались?
Народ воспрянул и обнадежился.
Герцен с уважением посмотрел на Камасутренко. Тот загордился и, чтоб усугубить торжество, спросил:
– Как им фамилия?
– Рабиновичи... – пробормотала мадам Берсон. Народ приуныл. Самозванцев с фамилией Рабинович в Одессе отродясь не было.
– А орехи ложут? – без особой надежды в голосе спросила тетя Сима.
– Ложут! – обрадовала ее, а заодно и всех, мадам.
– Вот видите, уже что-то хорошее! – фальшиво воспряла духом тетя Маруся.
Но Герцен охладил ее пыл.
– А вдруг к ним гости приедут? – спросил он.
– Какие гости? – не поняла тетя Маруся.
– Из Америки или из Бердичева… – досадливо отмахнулся Герцен. – Какая разница?
– И что? – снова не поняла тетя Маруся.
– А то, что их могут угостить этим форшмаком. И они его съедят! – голос Герцена уже дрожал от боли. – А потом уедут к себе. И там будут готовить такой форшмак. И говорить, что он настоящий, одесский…
Осознав всю глубину пропасти, в которую толкали любимый город ненавистные Рабиновичи, люди ожесточились.
– Может им квартиру поджечь? – размечталась тетя Бетя.
– Я те подожгу! – грозно пресек участковый Гениталенко. А потом попросил, - Ну, не надо, пожалуйста!
– Что ж тогда делать? – поставила вопрос ребром тетя Маруся. Но ответа не дождалась. Ибо дело выглядело безнадежным.
– Роза! А как ты попала к этим Рабиновичам? – строго спросила тетя Рива.
– Так на проводы же… Все шли… – плаксиво начала оправдываться мадам Берсон.
– Какие проводы? – не осмеливаясь поверить во всеобщее счастье, спросила тетя Маруся.
– Так оне ж в Германию едуть! – ответила мадам.
– Кто они? Не томи! – раздался хор нетерпеливых голосов.
– Рабиновичи…
И народ возликовал!
И народ развеселился!
И народ радостно пошел спать!
И снились им неведомые Рабиновичи с медалью «За освобождение Одессы» на груди.