Память об улице и друзьях детства

       Сколько себя помню, всё самое интересное и дорогое было на улице, ничем не примечательной Сморговке.

      Это была улица без всякого покрытия, шириной не более 15 метров. Вдоль которой, по обеим сторонам, стояли деревянные дома без всяких архитектурных излишеств. Принадлежали они простым людям.

      Летом на улице на весь сезон образовывалось несколько невысыхающих луж, которые после дождя приходилось обходить вдоль забора. Это не очень смущало. Удивительно для современного времени то, что люди, несмотря на относительно большие расстояния, знали друг друга по фамилиям, именам и кличкам. Многие общались между собой. Сейчас же мы не знаем, кто живёт с нами в доме, подъезде, на лестничной площадке.

     Как-то так получилось, что на небольшом пространстве нашей Сморговки оказалось достаточно много моих сверстников. В результате, образовалась  небольшая, дружная компания, без особых дурных наклонностей.

                Толик  Бируля

      Слева от нашего дома жил Толик Бируля. Он был на год, а вернее на 7 месяцев старше меня. Его мать, Эвелина Михайловна, в первом замужестве была за поволжским немцем Штаубом, от которого у неё было трое взрослых детей. Толик, её бриллиантик, был от второго брака. Отец Толика, Николай Бируля, после ранения на Финской войне, болел и перед войной с немцами умер. В 1944 году немцы, накануне отступления, вывозили все немецкие семьи в Германию. Вывезли туда и Эвелину Михайловну с её 4-мя детьми. После капитуляции Германии они вернулись домой. Правда, не всей семьёй. В Германии одна дочь Эвелины Михайловны умерла от заражения крови. Вторая дочь, вышедшая замуж за пленного украинца, уехала с мужем в Киев. Возвратилась в Минск Эвелина Михайловна со старшим сыном Петром, Толиком и внучкой Валей, мать которой умерла в Германии, а её отец из пленных был осужден на 10 лет.

     Привёз Толик из Германии различные игрушки. Одна из них «колонка» поразила нас. В кюветку наливаешь воду, начинаешь качать колонку, а из неё льётся вода. Для нас, послевоенных детей, это было чудом. Так же фантазёр и мечтатель Толик рассказывал нам, что в Германии коровы дают по 100 литров молока в сутки.
Я часто бывал у Толика в доме. Он, как и все мы, дети своего времени, был помощником по дому. У них была корова. Он летом её пас в поле. Дома резал для неё, так называемую, сечку. В сарае у них была сечкорезка. Это достаточно сложное сооружение. По деревянному желобу подаётся солома. Специальные вращающиеся с зубцами валики захватывают её, сжимают и подают к вращающимся косым ножам, которые секут солому на мелкие кусочки. Сечка заваривается кипятком и даётся корове, пришедшей с поля, в качестве пойла. Механизм сечкорезки приводится в движения путем ручного вращения достаточно массивного колеса. Толик вращал колесо, а я аккуратно подавал солому, следя за тем, чтобы пальцы не попали в валики вместе с соломой. При этой нашей работе Толик не умолкал. В его голове был неисчерпаемый кладезь фантазий. Им, например, была предложена идея, построить машину. Мы даже заметили валяющееся в луже колесо, которое могло послужить деталью нашей будущей машины.

     Жил Толик в доме деда Михаила. Он был ровесником моей бабушки 1876 года рождения. Домик у них был не большой, 7х5 метров, небольшая кухонька (10 м. кв.) с русской печью, и две комнатки по 12,5 м. кв. В одной комнате жил старший брат Толика, Пётр, там же была его мастерская. Он был главным добытчиком в доме. Во второй комнате жили, а вернее, ночевали все остальные: бабушка с дедушкой, Эвелина Михайловна с внучкой Валей, и Толик.

     Дедушка с бабушкой были глубоко верующими католиками. Несколько раз в день они, перебирая чётки, читали по-польски молитвы. В это время мы с Толиком выходили на кухню или комнату Петра, если его не было. Последний не любил посторонних в своей комнате. Перегородка была дощатая, периодически из неё доносилось: «Езус Христос, Матка Боска…». Если мы забывались и начинали шуметь, то Толик от дедушки получал замечание или подзатыльник.

      Естественно, в наши годы дедушка Толика не работал, но по наличию сечкорезки, кузнечной жаровни чувствовалось, что он в свои годы был хорошим мастером. В результате революции он, видимо, многое потерял. Меня, пионера, удивляла, что он негативно высказывается о нашей дорогой, любимой и самой лучшей Советской власти. Он так же замечательно играл на скрипке. У него были две устроенные дочери: Эвелина, мама Толика, и Мария, живущая рядом, о ней скажу позже, а также его гордость сын Эдмусь (Эдуард). Сын был знаменитым хирургом в Калуге. В 1972 году я был в ней в длительной командировке. Имея пытливый характер, я легко узнал адрес и посетил его дом. Мы с ним и его женой тепло пообщались.

      Хочется пару слов сказать о наследнике поволжского немца, Петре. По рассказам моего папы ему в 1944 г. было лет 16. Какое он получил образование, мне неизвестно. Я его помню, когда он стал работать в сапожной артели «Экономия» в конце 40-х годов.

     Если в двух словах, то кустарная обувь создается следующим образом. Из кожи и других материалов по шаблонам вырезаются необходимые элементы. Далее мастера, называемые заготовщиками, на специальных швейных машинах аккуратно сшивают их. Полученные заготовки отдаются сапожнику, который по своей методике прикрепляет к ней подмётку и остальные элементы. Так вот, Пётр в артели работал заготовщиком женской обуви, пользующейся в 40-е, 50-е годы большим спросом. Помимо работы в артели он работал ещё и налево. Ему приносили домой элементы обуви, он сшивал их и здесь же получал наличные деньги за свой труд. Видимо, он был хорошим мастером, раз к нему обращались сапожники. Работал он много и результативно. Видимо сказывались немецкие гены. Уже в начале 50-х годов он смог сделать к дедушкиному дому большую пристройку. А в середине этих же 50-х годов он на окраине Минска построил себе хороший дом. В 1958 году я, работая токарем, точил ему шпильки для крепления лаг забора. Естественно, в своё время он не замечал нас с Толиком. В 80-е годы мы с ним встретились в Минске на птичьем рынке. У нас получилась тёплая доверительная беседа. Он жаловался, что никак не может купить себе машину. Жить бы ему в наше время, когда машин как собак не резанных. Не дожил он до этого. В 2009 году, встречаясь с его девяностолетней двоюродной сестрой Франей, я узнал, что Петра уже нет.

      Но речь, всё-таки о друге детства, Толике, о том, что у меня осталось в памяти о нём и нашем детстве. В летние каникулы Толику приходилось пасти в поле корову. Он там вместе с другими ребятами начал курить. К этому занятию он решил привлечь Гарика и меня, когда я был во втором классе. Денег на курево не было. Поэтому мы ходили по городу и в людных местах собирали окурки. Из них мы добывали табак на цигарки. На моё счастье за добыванием табака Толика и Гарик застукали мой отец и старший двоюродный брат Толика. Я в это время куда-то отошёл. После этого происшествия, я решил отказаться от курения. И как оказалось, навсегда. В армии доброжелатели, снова пытались научить меня курить, чтобы мне не было скучно во время перекура. Уже в юношеском возрасте Толик стал понимать вредность курения и временами он давал мне слово, что он курит последнюю папиросу, а оставшиеся папиросы он клал в укромное место, у нас на воротах, которые назывались брамой.

     Жила неработающая Эвелина Михайловна со своей немалой семьёй достаточно бедно. Кроме двоих сыновей, сироты внучки, у неё на попечении были престарелые родители. Кормили эту большую семью корова, работающий Пётр, а так же какая-то копеечная пенсия свидетелем получения которой я был. Бывая у Толика дома, я наблюдал такую картину. «Мама, можно чая?» – просил Толик. Мать открывала русскую печь, доставала из неё чайник и наливала сыну тёплый чай. В качестве заварки служила сушёная морковь или корочки хлеба. Вместо сахара выдавалась конфета-подушечка. Толик закладывал её за щеку и, постепенно рассасывая её, мог выпить несколько стаканов чаю. Когда я сейчас, пью чай с заложенной конфетой за щеку, то вспоминаю Толика и наше бедное, но счастливое детство.
Толик был увальнем, намного здоровей многих из нас. Носил он воду из колонки на коромысле. Демонстрируя нам свою силу, он выжимал коромысло с двумя полными вёдрами воды. Нам, щупленьким, это было не под силу. Чем-то он ассоциировался у меня с артистом Борисом Андреевым. Такая же медлительность, рассудительность и уверенность в своих силах.

     Когда мы впервые увидели в нашем совхозном клубе фильм «Чапаев», то он объявил себя Чапаевым, а меня назначил своим ординарцем Петькой. Несколько позже, после выхода на экран и просмотра фильма «Свадьба с приданным», Толик стал подрожать главному герою Николаю Курочкину.

    Любили мы с Толиком гулять вдоль нашей Сморговки, фантазируя и рассуждая на различные темы. Помню, как он обратил моё внимание: «Ты смотри, у Бернеса ведь голоса совсем нет, но как он замечательно исполняет свои песни». Позже я это же суждение слышал от серьёзных критиков.

    Толика отличали душевность, способность выслушать и понять тебя. Хотя он был физически сильным, но я не помню, чтобы он когда-нибудь с кем-нибудь дрался. Ко мне он относился с доверием. Мог передо мною открыть свою душу.
Одно время, когда мне было 14 лет, мы с Толиком увлеклись фотографией.
Толик много читал. Нам было лет по 14-15. Он прочёл «Тихий Дон» Шолохова и начал рассказывать мне любовную сцену Гришки и Аксиньи в подсолнухах. Это было для меня откровением. Я не представлял, что об этом можно писать в книгах. У Гоголя Толя нашёл свою редкую фамилию и очень гордился этим.

     Толик в 1955 году, после 7-го класса, ушёл работать сапожником в расположенную против нашего дома сапожную артель «Экономия» В ней востребованным закройщиком работал его старший брат по матери Пётр. Из-за разницы в возрасте или из-за немецких генов у Петра, делающих братьев разными, отношений у них не было. Начав зарабатывать деньги, Толик купил себе баян и самоучитель к нему. Постепенно он разучил «Во полю берёзонька стояла» и некоторые другие вещи. Но настоящим баянистом он не стал.

    Благодаря своему компанейскому характеру и фантазиям Толик легко общался с девушками и имел у них успех.

    В 1958 году я уехал поступать в военное училище. Мы с Толиком переписывались. Осталась памятная фотография от этой переписки. Толика по состоянию здоровья в армию не взяли. Хотя внешне он казался здоровее всех нас.
Учёба в школе почему-то Толику давалась нелегко. Однажды он даже был оставлен на второй год. Уже в зрелом возрасте он решил всё-таки окончить школу и получить аттестат зрелости. У Анатолия был красивый, чистый голос. Он даже пробовал пройти на Белорусское телевидение.

    В 1961 году Толик со своей мамой был у нас с Ларисой на свадьбе. Эвелине Михайловне понравился мой выбор. Помню, на улице, при всех, она заявила: «Хитрый Юрка, все где-то ищут своих невест, а он прямо на нашей улице нашёл себе такую замечательную девушку».

    По возращении меня из училища мы неоднократно встречались с Анатолием. Осталась фотография, на которой он примерял мою лейтенантскую шинель.
Выросла, выучилась и похорошела племянница Толика Валя. В середине 50-х годов вернулся из лагеря её отец. Она поехала к нему, кажется, в Свердловск. Но война, 10 лет советских лагерей сломили человека. Она не смогла у него жить и вернулась к родной, любящей её бабушке в Минск.

     В середине 60-х годов, когда я учился в МВИЗРУ, мы встречались с Анатолием. Ходили семьями друг к другу в гости. Анатолий перестал сапожничать, перешёл работать в фотоателье. В конце 80-х годов Анатолия не стало – рак щитовидной железы.

                Гарик  Шевелевич
     Справа от нашего дома был дом Гарика Шевелевича. Главой дома была баба Надя, в простонародье баба Шевелиха. Она была ровесницей и подругой моей бабушки, Марии Фёдоровны Бушило. Баба Шевелиха была маленькой, худенькой и казалась нам древней старухой. Летом она ходила в вытертом рыжем кожушке. Подобный кожушок носил дед Щукарь в фильме «Поднятая целина». Несмотря на свой возраст, она была подвижной, общительной и рассудительной. Рассмотрев две макушки у своего внука Гарика, она предсказала ему большое будущее. В своем предсказании она не ошиблась.

      По словам Гарика, предки бабы Нади были из сербов, а она для своего времени была образованным человеком и работала учительницей. У неё было два сына Пётр и Семён, а так же дочь Нина, мама Гарика. Она хорошо воспитала своих детей. Жили они дружно и с уважением относились к своей матери. Сыновья, по словам моего отца, который с ними работал, были мастеровые. Они своими руками построили отличный, для своего времени, пятистенный дом. Причём этот дом они  обшили жестью, что в своё время спасло его при пожаре, когда горел соседний дом. Сыновья бабы Шевелихи, как многие с нашей улицы, погибли на фронте.
У тёти Нины было два сына, Гарик и его старший брат, умерший в младенчестве. Отец Гарика оказался гулёной и ушел из семьи. Правда, он помогал семье деньгами, что в наше время было ни маловажно. Тем не менее, жили Шевелевичи бедно. Из-за нужды они вынуждены были сдавать часть дома квартирантам, которую затем неудачно продали Скабарам. В результате, им пришлось достаточно долго судиться.

     Если с Толиком Бируля наши дома стояли задами друг к другу, то с Гариком мы были лицом друг к другу. Нас отделял только забор. Помню Гарика с 5-6-ти лет. Он был старше меня на 9 месяцев. В его доме, в отличие от моего, была демократичная обстановка. То есть, ходил я к нему запросто, и мы часто играли в его доме в незатейливые детские игры.

     Воспитывали Гарика мама и бабушка. Воспитатели они были строгие. Когда уходили из дома, то закрывали Гарика на замок. Не хотели, чтобы его испортила улица, и боялись, что его кто-нибудь обидит. Пытливого мальчика это не смущало. Он залезал на чердак, открывал окно, становился на примыкающий к дому карниз, смело шёл по нему до края крыши дома. Забравшись на неё, он сползал на крышу веранды, с которой по примыкающему к ней высокому забору слезал на землю. К возвращению воспитателей Гарик действовал в обратном порядке и не имел никаких нареканий.

    Настоящих игр в доме Гарика, естественно, не было. Занимались мы чем попало. Помню, залезали под кровати и стреляли друг в друга через трубочки жёваной бумагой. Делали и пускали бумажных голубей, благо, что потолок у них был высокий.

      Нам с Риммой родители на Новый год всегда ставили огромную, до потолка ёлку. На неё мы развешивали достаточно много игрушек. Так же на неё вешались шоколадные конфеты в красивых обёртках, печенье, мандарины, маленькие яблочки. Обязательно на ёлке я вешал гирлянду из лампочек. Любили с Гариком возле этой ёлки загадывать поиск игрушек: «Найди Снегурочку. Найди слона, и т.д.» Гарику же ёлку не ставили. Однажды, это было в начале пятидесятых годов, мы решили с Гариком устранить этот недостаток. Сходили в лес, срубили ёлку и установили её в одной из Гарикиных комнат. Игрушек настоящих у нас не было. Мы их делали сами. Вырезали из старых журналов различные картинки. Их вместе с нитками приклеивали на картонки. Из жести вырезали звёзды. Из цветной бумаги делали гирлянды. Покупали конфеты подушечки (запомнились вкусом подушечки, обвяленные в какао), заворачивали их в красивые бумажки и тоже вешали на ёлку. На встречу Нового года купили литровый бидончик морса. Во время зимних каникул периодически подходили к ёлке, чтобы полакомиться конфетами.

     Папа мой был голубятником с детства. Знал в них толк. Вернувшись с войны, он завёл голубей. Ребята завидовали мне. Я же как-то к ним относился равнодушно. Из-за голубей мне часто приходилось бывать на птичьем рынке. В 40-50-е годы он был в Минске на Юбилейном рынке. Бывая там с Гариком, мы заинтересовались певчими птицами. Решили сами держать и ловить их. Для этого мы купили отличную западню. Так мы с Гариком на пару стали держать и ловить чижей, щеглов, снегирей, чечёток, зеленушек и пр. В результате, птицеловством  мы заразили всех своих друзей. А Гарик этой болезнью заразился на всю жизнь. Сегодня (2012 год) в его доме чижи, щеглы, попугаи, голуби и другая живность.
В нашем районе было две школы. Одна из них №28. Это небольшая школа, в которой преподавали на русском языке. В ней в основном учились девочки. Мальчиков было только один класс. Принимали в него по большому блату или в результате большой настойчивости родителей, знающих свои права, как, например, мой отец.

    Во второй школе №44 преподавание всех предметов шло на белорусском языке. Например, по геометрии треугольник назывался трёхкутником. И вот с этим «трёхкутником», после окончания школы ты идёшь поступать в институт. А в той же  Белоруссии в ВУЗах преподавание шло на русском языке. В эту школу принимали всех. Славилась она плохой дисциплиной, низкой успеваемостью и хулиганством. Мать Гарика не хотела  отдавать своего сына в эту хулиганскую школу. Она определила Гарика в семилетку, расположенную в совхозе им. Н.К. Крупской. Естественно уровень преподавания в ней был ниже, чем в городских школах. Учился Гарик в ней всегда в первую смену. Мы же в своих городских школах, из-за загруженности, учились, то в первую, то во вторую смену. Иногда Гарик, проходя мимо моей школы, заглядывал в окно нашего класса. Я ему показывал, что у меня до окончания ещё целый урок. Он мне показывал, что он меня подождёт. Это всё для того, чтобы идти вместе домой около 1,5 км. Такой был Гарик. С восьмого класса Гарик стал учиться в нашей школе № 27, в одном классе с моей будущей женой Ларисой.

     Одно время мы с Гариком сделали металлическую сетку для ловли рыбы. Под Минском протекал небольшой ручеёк Зацань, впадающий в Свислочь. В нём в достаточно большом количестве водились пескари, уклейка, слижи.
Мы своей сеткой перегораживали ручей, а затем, идя по воде, гнали перед собой рыбёшку. За день мы налавливали несколько килограмм мелкой рыбёшки. Так как сетка была достаточна тяжёлая, то мы хранили в её деревне, у Гарикиных школьных друзей. Позже, когда у меня появился велосипед, и я связал сетку из суровой нитки, мы разъезжали с Гариком по окрестным сажалкам и ловили карасей.
В 1958 году я поступил в военное училище, а Гарика вскоре призвали в армию. Служил он под Ленинградом. Мы с ним регулярно переписывались. Обменялись фотографиями.

     По возвращении Гарика из армии наши связи возобновились. В это время я был женат на Ларисе, его однокласснице. Гарик поступил в Институт народного хозяйства г. Минска (Нархоз) на торговый факультет. Это ему посоветовала его мать, тётя Нина. Раньше нам казалось, что торговля не специальность. Оказалось, что мы были не правы.

     В 1966 году я поступил в Минское ВИЗРУ. Гарик в этом же году окончил свой Институт народного хозяйства.

    Мы стали достаточно часто встречаться в одной компании. Это Казимир со своей женой Мариной, я со своей любимой Ларисой и холостяк Гарик.
Я думал, что Гарика, после окончания института, распределят в деревню, куда-нибудь подальше от Минска, как это делали со студентами других ВУЗов. Но с Гариком этого не случилось. В Минске был дефицит на мальчиков с его специальностью. По окончании института Гарика назначили директором магазина.
Гарикины положительные качества: ответственность, деловитость, обязательность, бесхитростность, честность, умение ладить с подчинёнными, были замечены руководством. Его начали достаточно быстро продвигать по службе. Дорос он до директора универмага «Беларусь», самого центрального универмага в Минске. У Гарика, естественно, появилось масса новых друзей, причём, в большинстве своём настоящих. Не забывал он и нас, друзей детства. Сохранилась и наша с Гариком дружба.

     В 1967 году скоропостижно от тромба умерла тётя Нина, Гарик осиротел. Вскоре он женился на подруге по работе, на замечательной Тамаре, которая ему родила в 1968 г. дочку Ирину и в 1970 г. сына Серёжу. Мы стали дружить семьями. Всякий раз, приезжая в Минске, бываю в гостях у Гарика с Тамарой, у которых уже трое внуков. Гарик с Тамарой также неоднократно приезжал в Тверь к нам в гости.
Гарикины деловитость, хозяйственность позволили ему построить замечательную дачу, в которой жил он с Тамарой круглый год. Затем под Минском, в Вишнёвке Гарик купил недостроенный коттедж, который довёл до ума. Рядом с домом он разбил замечательный сад, огород и палисадник.

     Гостеприимство Гарика, умение им готовить всякую вкуснятину привлекает к нему в дом его друзей, которым он всегда рад. В этом его поддерживают жена, дети и внуки.

     В сентябре 2011 года с Гариком случился инсульт. Врач, соседка Ирина, вовремя приняла меры, и всё обошлось благополучно. Последний раз встречались с Гариком в июле 2012 г. Встреча как всегда была тёплой. Ничто не предвещало беду.

     Но 29 января 2013 года у Гарика случился 2-й инсульт. Больница, реанимация не помогли ему. 3-го февраля Гарика не стало. 5-го февраля проводил его в последний путь.

    Гарик исполнил своё жизненное предназначение. Он построил дом, посадил сад, создал замечательную семью, воспитал хороших детей и внуков. Его окружали замечательные друзья. Это тоже его заслуга.

                Толик  Скабара

    Часть дома Шевелевичей вскоре после войны была куплена Василием Скабара. У него была вторая жена и двое его детей: девочка Мария, ровесница моей сестры Риммы, и мальчик Толик, на год старше меня. Семья их была совершенно закрытой. Никто, никогда у них не был в доме. Как они жили неизвестно. Василий работал. Мачеха вела домашнее хозяйство. У них была корова. Но дети почему-то были постоянно голодными. Говорили, что в этом была виновата мачеха, которая не зналась ни с кем на улице. Из-за голода Толик занимался мелким воровством. Однажды сосед поймал его в своём огороде. Толик рвал у него не созревшие бобы.
Свою корову Скабары в стадо, как все, не отдавали. Все лето её пас Толик. Два раза в день он водил её на верёвке по всяким канавам, дорожкам, перелескам. Находил Толик для коровы хорошие травы.

     Учился Толик в 44-ой школе. Успеваемость у него была слабая. В каждом классе он задерживался на 2 года, а в 4-ом классе его оставили на третий год. Сколько он классов окончил я так и не знаю. Но особой умственной отсталости у него не наблюдалось. Он нормально существовал в нашей не требовательной уличной компании.

     Одно время мы вместе с Толиком держали голубей. Так же у нас с ним были и другие интересы. У него и у меня были кролики. Одно лето мы с ним по колхозным полям собирали и сушили для них траву на зиму. Ежедневно, дважды в день, мы привозили на моём велосипеде по два огромных мешка с травой.

     В двадцатые годы 20столетия в Минске между Комаровкой и Старожёвкой было болото, в котором, по словам мамы, тонули коровы. Сегодня в центре этого болота находится парк Дружбы народов. В 30-е годы были проведены мелиоративные работы, прорыты канавы. Излишки воды по ним сливались в речушку Переспа, впадающую в Свислочь. Местность была осушена. Образовался участок плодородной земли. На нём было создано опытное хозяйство, в простонародии называемое «Болотная станция». В хозяйстве, в небольших количествах выращивались различные сельскохозяйственные культуры. Урожаи были отменные. Здесь же сажали и коноплю. В этих местах пас свою корову Толик Скабара.

     Нас, держащих птиц, интересовали семена конопли, основной корм чижей, щеглов и прочих птиц. В начале пятидесятых годов, семена конопли свободно, без всяких ограничений продавались на птичьем рынке, кажется, по 2 рубля за стакан (семечки стоили один рубль за стакан). Я для своих птиц имел возможность покупать коноплю. Толик этого позволить себе не мог. Денег у него не было. Он начал подговаривать меня сходить на поле «Болотной станции» за коноплёй, которая уже была сжата и дозревала в снопах. Все подходы к ней Толик хорошо знал. Знал он так же и то, что конопляное поле может охранять сторож. Но он уверял, что сторож темнотой не будет бродить по полям.

     В общем, Толик уговорил меня. Когда стемнело, мы, взяв мешки, пошли на дело. Уже не помню, светила ли луна, но бабки конопли хорошо выделялись. Так же за каждым снопом мерещился коварный сторож, ожидающий, когда мы начнём своё воровское дело, чтобы взять нас на месте преступления. В мёртвой тишине начали действовать. Сердце от страха замирало. Брался сноп, верхушками с семенами он закладывался в мешок и теребился руками. Так продолжалось, пока мешок не заполнился. При тереблении воровски оглядывался, прислушивался. В общем, ощущение было не из приятных. Этим я больше не занимался.

     Возвращались домой всё в той же темноте, шли напрямик через поле со сжатой пшеницей. Так как уже достаточно далеко ушли с места преступления, то смело светили под ногами фонариком. Вдруг, в луч фонарика попал мышонок. Он замер. Обычно мы специально охотились на мышей в поле, раскапывали их норы и убивали несчастных или относились домой для своих кошек. Это дело поощрялось.
     Считалось, что полёвки съедают большую часть урожая. В этот раз мы несчастного мышонка пожалели. Ведь Бог и нас пожалел. Не попали мы в руки злого сторожа. А времена были серьёзные. Однажды ребята в темноте шли на танцы по колхозному полю, где были посажены помидоры и огурцы. Выпивший сторож их заметил и предложил возвратиться назад. Возможно, тоже выпившие ребята с шутками шли на сторожа. Он выстрелил и убил одного из парней. Сторожа осудили на 13 лет тюрьмы.

     Толик был с подлянкой. Несмотря на то, что мы с ним дружили, он допустил, что у меня, на его глазах, стащили западню (клетка для ловли птиц) с чижом-вабиком, который не имел цены, из-за своей изумительной певучести.
После окончания мною училища и возвращения в Минск в 1961 году, мы с Толиком не встречались. Не знаю, был ли он в армии. При сносе его дома он получил квартиру на улице Ландера, в одном доме с Казиком Довнаром. Последний рассказывал, что Толик и его сын вместе выпивали. Профессии у Толика не было. Одно время он работал грузчиком в одном из магазинов Гарикиного торга. Последний раз я видел Толика в 70-х годах. Мы с Ларисой ехали на папином «Запорожце» из Радошкович. Проезжая деревню Дубовляны , мы увидели Толика, стоящего на дороге. Здесь жила его жена. Перебросились пару фразами, типа «Как живёшь?», и разъехались. Уже не помню когда, Гарик или Казик мне сообщили, что Толик умер.

                Генка  и  Казик  Довнары

     Через один дом за Гариком жили Генка и Казик Довнары. Они были сводными братьями. У тёти Мани Довнар был свой дом и трое детей: Елена, Виктор и Генка. Елена и Виктор были старше нас, а Генка был мой сверстник, или точнее, старше меня на полгода. Отец Генки погиб на войне. Через один дом, ближе к нам, жили тоже Довнары, однофамильцы, родители Казика, Константин и Мария. В 1944 году, после освобождения Минска, отец Казика вместе с моим отцом и другими мужиками с нашей улицы ушли на фронт. Когда на границе с Польшей немцы начали серьёзно контратаковать, то большинство мужиков погибло, моего отца ранило, а Константин попал в плен.

      Моя мама дружила с матерями Казика и Генки. Когда женщины, проводившие своих мужей на фронт, шли добывать хлеб насущный для своих детей, то нас четырёхлетних по очереди оставляли то в одном, то в другом доме. Запомнилось, что у Казика к печке была приставлена кровать и мы, изображая парашютистов, прыгали на неё с печки. Проголодавшись, мы стали шастать по шкафчикам, и обнаружили масло. Оно было уничтожено. Бедному Казику была выволочка, так как это было масло солдат, которые были на постое.

    Когда очередь дошла до нашего дома, то здесь отличился я. Ища забаву, я нашёл какую-то книгу с картинками. Листы с картинками я почему-то вырывал. Оказалось, что это была домовая книга, а картинки были марки, как свидетельство о проведённых операциях прописки, выписки и пр. На этот раз выволочка была мне.
В конце 1944 или в начале 1945 года Казикина мать сильно заболела и умерла. Отец мой, вернувшийся из госпиталя в конце декабря 1944 года, успел проведать её. Казик, остался на попечении тёток.

      После Победы, в 1945 году отец Казика вернулся из плена. Все вдовы, потерявшие мужей на проклятой войне, смотрели на него, вдовца, с своим женским интересом и надеждой. Он отдал предпочтение матери Генки. Так Генка и Казик стали сводными братьями. Казик только на месяц старше Генки. Жить они стали в доме Казика.

     Вновь испечённые братья отличались разительно. Сказывались гены. У тёти Мани дети были разбитными, с амбициями. Елена окончила ВУЗ. Виктор был работягой, но преуспевал. Генка окончил школу с серебряной медалью и поступил на физмат в БГУ. Казик же был медлительный, несколько заторможенный. Сил ему хватило только на семь классов. Окончив их, он пошёл учиться на сапожника в артель «Экономия». Но для нас, на улице, нужны были не знания, а совершенно другие параметры. И мы по этим параметрам выделяли то одного, то другого.
Обстановка в доме Довнаров была демократичной, запросто можно было придти к ним в дом и провести в нём весь день или вечер. Генка с Казиком занимали небольшую отдельную комнатку. У окна стоял достаточно большой стол, на котором делались уроки и обедали. К бокам его примыкали две не широкие кровати, используемые для сна, а так же в качестве мест для сидения, вместо стульев. На одну из этих кроватей мы когда-то прыгали с печки.

     Тётя Маня была мудрая женщина. Дети её слушались. Не выделяла она и Казика. Для скрепления семьи в конце сороковых годов появился в семье Довнаров мальчик Владимир. Запомнилось, однажды тётя Маня меня пожалела: «Юрочка, какой же ты худенький».

     Генка был грамотный, учился легко, постоянно что-то читал. Обедая, ставил перед собой книгу, которую поглощал вместе с едой. Я неоднократно пользовался его услугами. Так как по письму я был не внимательным, допускал ошибки и описки, то написав очередное сочинение, шёл к нему на проверку. Одно из моих сочинений по «Слово о полку Игореве» попало в руки старшей Генкиной сестры Елены. Прочитав фразу, что Игорь был политически близоруким, рассмеялась. Фраза, конечно, была откуда-то списана. Смеялась она от того, что не мог я в 15 лет, знать, что такое политическая близорукость.

    В общении Генка был лёгким и покладистым, но не допускал малейшего оскорбления словом или делом своей персоны. Часто из-за этого они дрались с Казиком, который по какой-либо причине вдруг начинал обзывать Генку: «Яська! Яська!». Начиналась настоящая драка, в которой верх всегда одерживал Генка. Однажды досталось и мне от него. Играли мы в лапту. Вдруг Генка отметил какую-то несправедливость и отказался играть. Но это было не по правилам. Поэтому было принято решение его наказать. Все, включая меня, налетели на него стали щекотать, щупать его и приговаривать по такому случаю: «Генка свинку пасе, за пятельку трасе!» Генка озверел, мы отскочили от него и стали убегать. Побежал и я, он погнался за мной. Я обернулся и здесь же получил камень в голову. Мне наложили несколько швов. Родители, как было принято, между собой отношений не выясняли. Генка дома получил от матери выволочку. И я от тёти Мани, при очередном посещении их дома, тоже услышал выговор.

    Любил Генка похвастать. За это Казик, порой. звал его: «Хвалько» (хвастун). Играли мы в снежки и старались попасть в дырку фронтона соседнего дома. Дыра была не большая. Все броски наши были мимо. Вдруг Генка, не попав в цель, как и мы, закричал: «Куда хотел, туда попал». Все мы, конечно, рассмеялись от явной лжи.

     Генка с Казиком, как и многие из нас держали птиц. Генка вдруг объявил, что у них щегол «Так поёт! Так поёт!». Мы решили послушать, и пошли к Генке домой. Долго сидели, песни не услышали. Генка оправдался: «Он поёт, когда никого дома нет».

    Был Генка быстрым, хватким. Когда ходили ватагой в лес за ягодами. Он был всегда в передовиках. Я часто, получив от отца задание, собрать в саду смородину или вишню, приглашал Генку на помощь.

    Не смотря на такие способности Генки, я кое в чём превосходил его. Когда стали держать птиц, то потребовались для их содержания клетки. Мы их делали сами. Мне было легко, так как в этом деле у меня был хороший консультант в лица отца. Во-вторых, в доме была необходимый материал и оснастка. В-третьих, в доме у нас была мастерская. Свой опыт создания клеток различной конфигурации я передавал Генке и Казаку. В эти же годы мы занимались ловлей карасей на ближайших сажалках. Зимой я плёл сетки. Порой с этим занятием я шёл к Генке с Казаком и там продолжал сам вязать и давать повязать Генке и Казику.
Казик был в тени у Генки. Подкупало его спокойствие, душевность,  бесхитростность, рассудительность, не суетливость, преданность дружбе. Например, Казик, в отличие от Генки, писал мне в училище письма.
Генке же было не до меня. Говорили, что он в университете ночами проводил за картами. Сумел он сделать подлость по отношению ко мне, когда я, будучи в училище, дружил и переписывался с Ларисой. Он, зная, что она моя девушка, полез однажды к ней целоваться. Этим поступком он вычеркнул себя из моих друзей.
С Казиком же мы дружим до сих пор. Бывая в Минске, звоню ему и, при возможности, встречаюсь. Общение с ним чистосердечное, без хитростей, интриг.
Генка поступил в БГУ. Учился средне. По окончании университета, перед сдачей государственных экзаменов, на распределении, он отказался ехать преподавать в деревню. К экзаменам его не допустили, диплома он не получил. Работал он на инженерных должностях без диплома, с незаконченным высшим образованием. В восьмидесятых годах его не стало – рак. Интересно то, что у меня не оказалось ни одной фотографии с Генкой. Я попросил её у Казика, и у него тоже её не оказалось.

     Ни Генка, ни Казик в армии не служили. Генка, видимо прошёл в университете военную кафедру, а Казика забраковала медкомиссия. Внешне же он вполне здоровый парень, занимался спортом: футболом, лыжами.

     С Казиком мы женились в один год. В 1962 году, почти одновременно у нас родились дети. У меня мальчик Серёжа, у него девочка Оксана. Когда у Ларисы пропало молоко, то жена Казика, Марина, поставляла нам избыток грудного молока. Позже Серёжа и Оксана ходили в один детский садик. К сожалению, и Марины сегодня с нами нет – панкриотит, вовремя не установленный врачами.

                Жора  Гулякевич

    Хочется пару слов сказать и о Жоре Гулякевиче. Он был сирота. Воспитывали его сестры, которые снимали квартиру у тёти Мани Довнар. Они постоянно работали, им некогда было заниматься своим младшим братом. Бедность была страшная, возможно, поэтому в раннем детстве Жора был прозрачным. Он был старше меня на 2 года, но выглядел по комплекции гораздо скромнее. Тем не менее, он был разбитным и шустрым мальчишкой. Рядом с его домом жила, скверная семья Вербицких. Родители пили, дети воровали и хулиганили. Один из сыновей периодически сидел в тюрьме. Жора попал под их влияние. Был он у них в качестве шестёрки. Они его заставляли воровать, насмехались и издевались над ним.
Но как-то Жора отошёл от них и прибился к нашей не плохой компании. Старые привычки давали себя знать. Был он хулиганистым и задиристым. Так однажды он стащил у меня лыжи со двора. Играя в волейбол в генеральском дворе, мы с ним заспорили: кому делать подачу. Очередь была моя и я не уступил. Жора пообещал, что после игры он со мною поквитается. Когда мы вышли со двора, Жора по-петушиному пошёл на меня в наступление. Я, не ожидая от него удара, врезал ему первым. Из носа у него потекла кровь. На этом закончилось наше противостояние.

     Вскоре мы стали вместе ходить на тренировки по прыжкам в воду. Так мы с ним подружились. Оказался он интересным собеседником. Однажды, когда мне пришлось за Жору драться, то я получил памятный удар ножом в грудь. Переписывались мы, будучи в армии. Сестры Жоры переехали в деревню или другой район Минска, поэтому после армии мы с ним не встречались. Никто из моих уличных друзей тоже  не знает его судьбы.

                Алик  Быковский

     Напротив дома Казика и Генки Довнаров в конце 40-х годов построились Быковские. Семья их была полноценная: относительно молодая мама Лена и здоровый отец Антон, работающий шофёром. У них было два сына: Олег 1939 года и Григорий 1949 года. Быковские были староверами и принадлежали к большой староверской семье, живущей в нашей округе. Они успешно занимались овощеводством и поддерживали друг друга. Но жили Быковские не замкнуто. Олег, которого мы звали Аликом, вписался в нашу компанию, тем более, что он учился в одном классе с Генкой Довнаром. Елена Ивановна очень любила своих детей. На улице наблюдали, как трогательно она заботилась о своём грудном Грише. Она его качает на руках, разговаривает, молчать ей было очень трудно, одновременно разжёвывает печенье, которое затем отправляет изо рта в рот годовалому Грише.
Мы все были вхожи в дом Быковских. Особенно мы стали ходить к ним тогда, когда они купили чудо техники, телевизор КВН с линзой. В крохотной комнате, у телевизора размещалось не менее десятка нас, детворы.

     Начиная с четвёртого класса, мы в школе ежегодно сдавали экзамены. Сдача последнего экзамена, после которого начинались летние каникулы, была праздником. Однажды, Алик с друзьями решил отметить этот праздник с вином. Мама Лена обнаружила своего 12-летнего сына спящим в туалете. Был конфуз, дошедший до всех нас.

     Алик, окончив школу, пошёл работать на мебельную фабрику.
С Аликом особых связей у меня не было. Хотя отношения с ним были ровными. Когда я был в училище, а он служил в армии в Германии, мы переписывались. Осталось у меня от этой переписки фотография. В 80-е годы мы встречались с Аликом у Гарика. Он жил у жены. Отцовский дом остался Грише. С Гришей мы встречаемся более часто. Эти встречи происходят у Гарика или на Сморговке, которую я посещаю, бывая в Минске. Как поётся в песне: «Куда ни поеду, куда ни пойду, всё к ней загляну на минутку…».

                Леонид  и  Виктор  Тушинские

     Братья Тушинские возглавляли нашу компанию. Пользовались они в ней наибольшим авторитетом. Строили всю нашу детскую политику и интриги. Семья у них была большая. Возглавляла её Мальвина Михайловна. От первого мужа, Пищалко, у неё было две дочери. Старшей была Ядя. Она была замужем. Младшей была Мария (1931 г.). Обе они в нашу детскую бытность работали. Мария работала на ММТС, вместе с моей тётушкой Ией.

      От второго мужа, Тушинского, у тёти Мальвины были Леонид (1936 г.) и Виктор (1938 г.). Ещё в семье  была послевоенная девочка Галя. Жила семья в небольшом доме из двух комнаток и кухни с русской печкой. Тётя Мальвина была простой, хозяйственной женщиной. Она работала по дому, держала около 5 коз, так же имела возле дома огород. Дети у неё были самостоятельными, послушными, очень ей помогали в добывании хлеба насущного. Жили они просто, питались скромно. Иногда бывал у них во время обеда. В основном это были молочные блюда: картошка залитая козьим молоком. Коз всё лето пасли Леонид и Виктор.

    Леонид водил нас за собой с самых малых лет. Помню, во главе с ним мы собирали по полю оставшиеся после войны патроны, видимо это был 1944 год. Отдельные патроны мы бросали в костёр. Сами же отбегали от него, ложились на землю и ожидали взрывов. Некоторые патроны разбирали, порох сжигали, а сам патрон в месте капсюля плющили камнем, пока он не взрывался. Эта работа требовала силы и умения. Её проделывал Леонид 8-летний Леонид. Однажды капсюль выстрелил ему в руку. Так как это ранение им скрывалось, то рана долго гноилась. Слава Богу, эти опасные гастроли не привели в нашей компании к большим потерям. А таких случаев в нашей округе, в эти годы было множество.
К Леониду мы относились с уважением. Он нас, младших, никогда не обижал. Звали мы его «Батя». В эру просмотра фильма «Тарзан», при плавании под водой, он был ведущим, как Тарзан, а мы, как его сын Мальчик, цеплялись за его ногу и плыли. В походах в Туровку за черникой, он всегда был у нас старшим. Ему доверяли наши родители. Когда у меня появился велосипед, то мы с Леонидом часто вдвоём ездили на рыбалку. С помощью сплетённой мною сеткой на сажалках мы ловили с ним карасей. Однажды, накануне Троицы, мы наловили карасей, нарвали аира и всё это продали на рынке, заработав целых 25 рублей.

      По окончании школы Леонид пошёл работать на стекольный завод. Физически Леонид был здоровым. В 1955 году он покинул нашу компанию, будучи призванным в армию.

     В 1958 году и я ушёл в армию. Мы стали встречаться не часто. Сохранился редкий снимок, как свидетельство этой встречи.

     Леонид женился, и его семья получила квартиру на проспекте Пушкина. В очередной раз приезжая в Минск, я побывал в доме Леонида. Мы тепло с ним побеседовали, вспомнили детство, как положено, распили бутылку. Это было в 2001 году. В дальнейшем я ему только звонил. В 2011 году мне сообщили, что Леонида не стало.

     В феврале 2013 года разговаривал с Ольгой, женой Леонида. Она рассказала, что у Леонида была  тяжелая работа, также он много курил. Умер он от бронхита.

     Виктор, в отличие от брата, был весёлым, отчаянным, задорным, боевым, мог запросто подраться. Любил читать книги. Иногда он  приходил к нам домой, где в нашей домашней библиотеке с понятием выбирал книги для чтения. Помню, в середине 50-х годов, мы с ним непринуждённо беседовали. Вдруг он, непроизвольно, обратил моё внимание на особенность чеченцев. Откуда он это взял, не знаю, возможно, из произведений Толстого. Это его высказывание я вспомнил спустя почти сорок лет, во времена Ельцина, когда началась война в Чечне.

      Запомнился ещё один эпизод из жизни Виктора. В начале 50-х  годов, когда все как обезьяны подражали Тарзану, мы оказались в лесу по названию Туровка. В перерыве от сбора черники, стали раскачиваться на деревьях. Залезали на берёзку, брались руками у верхушки и, плавно её наклоняя, спускались на землю. Виктор залез на сосёнку. Та не захотела наклоняться и треснула у той же верхушки. Виктор ударился спиной о землю и потерял сознание. Когда мы его привели в чувство, то ягод собирать он не захотел. Мы вывели его на дорогу, и он пошёл домой. На завтра мы узнали от него, что он не помнит своего возвращения домой.

     По окончании школы Виктор пошёл работать на Минский тракторный завод сварщиком. Когда он был в армии, вернее на флоте, а я в училище, мы с ним переписывались.

     Виктор сыграл большую роль в моей судьбе. В отличие от меня он был балагуром, умел непринуждённо знакомиться и вести разговоры с девушками. Я как-то их сторонился, стеснялся подойти к понравившейся мне девушке, считал, что я не достоин её. Боялся получить от неё отказ. Виктор видел это и, видимо, сочувствовал мне. Однажды он обратил моё внимание, что одна девушка не ровно дышит в мою сторону. У меня открылись глаза, появилась решительность. Это оказалась моя судьба в лице Ларисы.

     С уходом в армию, по сути, отъездом из Минска в 1958 году, видеться с Виктором мы стали редко. Последний раз мы встретились с ним в 90-х годах на проспекте Пушкина. Он обрадовался, обнял меня, воскликнув: «Юрочка!». Судьба его окончилась трагически. Он выпил метилового спирта и умер в автобусе при возвращении домой. Семье пришлось его разыскивать.

                Мечик  и  Валентин  Цвирко

      Дом Цвирко был крайним, где жили наши сверстники, входящие в нашу компанию. Семья у них была большая и полноценная. Отец с войны вернулся невредимым и работал шофёром. А так как он любил детей, то было у него их шестеро. Мечик родился в 1939 году и был старшим, Валентин, кажется, с 1942 года. Их мать, тётя Лена, выглядела моложаво и была задорной. В артели «Экономия» она работала с моей мамой и они дружили.

     Мечик одно время был вне нашего влияния. Тогда он попал в дурную компанию. Они, 12-13-летние мальчишки, стащили большие деньги у утильщика. Сбежав из дома, они стали кутить. Целыми днями пропадали в кинотеатре «Победа», где обжирались вожделенным пломбиром. Так как дело было зимой, то для согрева они шли в баню. Их, естественно, вычислили, родителям пришлось возместить сворованные деньги.

     В это же время, или немного раньше, Мечик с Жорой Гулякевич, по кличке Кирза, стащили у меня со двора лыжи, Так как это делалось ими на виду, то стало быстро всё известно. Отец пошёл домой к Цвирко разбираться. Не успел отец ступить на порог дома, как Мечик с печки закричал: «Это не я! Это Кирза». Отец сказал: «Чтобы сегодня лыжи стояли там, откуда вы их взяли». В этот же день мы обнаружили во дворе лыжи.

     Мечик прижился в нашей компании. Мы с ним вместе хорошо провели время в пионерском лагере «Старинки».

     Валентин вошёл в нашу компанию несколько позже, когда разница в годах стала не так заметна. Именно он сопровождал меня в поликлинику и больницу, когда меня в 1955 году порезали.

     Когда Мечик был в армии, служил он в морской пехоте шофёром на водовозке, мы с ним переписывались. Сохранилось фото. В 1968 году мы с Мечиком встретились на поминках тёти Мани Пищалко последний раз. Их дом снесли. Многочисленная семья, получив квартиры, уехала со Сморговки. Какая судьба братьев не знаю.

                Валентин  Холодинский

     Валентин Холодинский был вне нашей компании, так как его дом был на некотором удалении от нас. У него была своя компания из ребят на пару лет старше его. Когда же они ушли в армию, то он примкнул к нам 14-15-летним.
Валентин был 1938 года рождения. Он был отчаянным, решительным в суждениях и поведении, всегда настойчиво отстаивал своё мнение. Это особенно проявлялось тогда, когда играли в футбол и возникали спорные ситуации. Был гол или его не было. Ведь в качестве ворот, как правило, были два камня, лежащих на земле. Но он не был забиякой. Был он правдолюбцем. Всегда говорил человеку в глаза, что о нём думает. Не всегда это, конечно, было приятно. Но он был такой.

    Валентин был из многодетной семьи. Его мать была «Матерью героиней». Старшие его братья были голубятниками. Таким же азартным голубятником был и Валентин. Это оказалось у них семейным. Один из младших братьев Валентина, по словам Гарика, имеет в Молодечно, где он живёт и работает, настоящий питомник редких мастей голубей и певчих птиц.

     После школы Валентин работал на знаменитом Минском мотовелозаводе (ММВЗ). Футболистом Валентин был заядлым. Мы ещё были малышами, а он уже отважно и результативно играл вратарём в команде старших ребят. У нас он был лучшим футболистом. При игре  в футбол с ребятами других улиц, он был у нас капитаном и вселял в нас уверенность в победе. В армии он играл в футбол в сборной дивизии.

    Когда я приезжал в Минск, то старался повидаться с Казиком Довнаром. Так как обычно времени на поход к нему в гости не было, то мы встречались с ним возле Римминого дома. Его работа, Радиозавод им. Ленина, располагалась вблизи. В 1999 году на эту встречу пришёл и Валентин, работающий вместе с Казиком.

                Валерий  Тихонов
В 1945 году, после окончания войны в Минске был образован Минский военный округ, а с 1946 года Белорусский военный округ.

     (9 июля 1945 года Белорусско-Литовский военный округ разделяется на Минский военный округ (территория Минской, Витебская, Полоцкой, Молодеченской и Могилевской областей, управление — в Минске) и Барановичский военный округ (территория Барановичской, Брестской, Гродненской, Пинской, Бобруйской, Полесской и Гомельской областей, управление — в Бобруйске).

     4 февраля 1946 года Барановичский и Минский военные округа объединяются в один округ — Белорусский, который включает в себя всю территорию республики. Вначале штаб округа располагался в Бобруйске, а с января 1947 года — в Минске[4]. Командующим БВО был назначен Маршал Советского Союза С.К Тимошенко).
В лежащем в руинах Минске, естественно, не было жилья для генералитета и офицеров управления округа. В срочном порядке на Долгиновском тракте, напротив наших домов, пленные немцы начали строить из дерева особняки для генералитета. Их мы стали называть «Генеральские дома».

     Хочется пару слов сказать о понятии «пленные немцы» После войны, на правах победителя СССР интернировал и мобилизовал в Германии огромную массу немцев, которые были сведены в рабочие батальоны и направлены на работу в СССР. Такие немцы должны были выполнять производственные нормы. Несмотря на это производственный паёк был их скудным. Они, имея свободу передвижения, ходили по домам и предлагали нам, жителям, всякие собственные ремесленные изделия (деревянные ложки, игрушки и пр. изделия ручного труда) в обмен на еду. Мы, мальчишки, относились к ним без злобы.

     «Пленных немцев» потихоньку отпускали на родину. Последних выпустили в 1954-55 гг., после исторического визита бундесканцлера Аденауэра в СССР и его переговоров с Хрущевым и Маленковым.

     Буквально через год было введено в строй десять шикарных, по нашим временам, особняков, внизу: три огромных комнаты, кухня, туалет, ванная комната, веранда; наверху: две комнаты и различные подсобные помещения.  Рядом с домом был огромный сарай, используемый в качестве гаража, для хранения дров (отопление домов было печное), а так же для скотины. Территория каждого особняка (приблизительно 40х40 метров) была обнесёна 2-метровым деревянным забором. В домах была телефонная связь.

     Генералы, несмотря на свои высокие звания, были демократичными, пускали в дом позвонить, чтобы вызвать скорую помощь, разрешали своим чадам дружить с нами босяками. Так, например, в 1-ом классе  (1947-1948) я учился вместе с Володей Слуяновым, сыном генерала. Я был вхож в их дом. Меня, естественно, поражала обстановка в их доме, мебель, картины и прочее, вывезенное из Германии. Несмотря на высокое звание, генерал держал корову, свиней, кур, гусей и диковинных для нас индюков. Отец мойак же был вхож в дом Слуяновых. Он колол и разделывал у них свиней. Прожили Слуяновы только до 1948 года.

    В том же 1948 году в особняк, рядом со Слуяновыми, поселилась семья подполковника Тиханова. У него было четверо детей. Один из них Валерий был нашим сверстником. Мы с ним учились во втором классе. Валерий был простым парнем и органично вошёл в нашу не плохую компанию. Он часто бывал в наших домах, а мы бывали у него в доме. Он был обставлен немецкой мебелью. На стенах висели немецкие ковры и картины.

    Нам разрешалось даже играть в их доме. Помню, мы играли в прятки. Спрятаться в 3-х комнатах и других помещениях было где. Я спрятался под стол, лёг на придвинутые к нему стулья. С боков меня закрывала скатерть. Меня не смогли найти. Зимой, в пустых комнатах второго этажа, мы играли в маялку.
Учились мы с Валерием во втором классе 28-й школы. Валерий отставал по математике, и я ему помогал. В 1949 году была построена все теми же пленными немцами на улице Горького 27-я школа. Мы с Валерием стали учиться в ней. Запомнилось, что 31 августа, после знакомства с учителем в новой школе, Валерий пригласил меня посетить дом его крестной матери. Он привёл меня в особняк командующего БВО Маршала Советского Союза Тимошенко, расположенный на углу ул. Коммунистическая (тогда она была Мопра) и ул. Старовиленская. На входе во двор нас встретил часовой. При входе в дом был огромный вольер, в котором сразу же залаяла на нас овчарка. Запомнилось, что в доме был мальчик лет на пять старше нас. Он взял кавалерийскую шашку и, играя, начал на меня наступать, отступая, я забрался под стол. Такие были шуточки. Возможно, это был сын маршала Константин. Больше я в этом доме не бывал.
Валерий был нормальным, компанейским мальчишкой. Правда, несколько нерешительным и даже трусливым. Их особняк был несколько в стороне от нашей улицы и центра нашего гуляния. Он иногда, в тёмное время, просил меня проводить его домой.

     Получается, что подполковник Тиханов имел хорошую лапу, в лице маршала. Поэтому он получил генеральский особняк для проживания. Вскорости он был послан на какие-то курсы, после которых поехал служить в Германию. Из неё он возвратился в генеральском звании. В середине 50-х годов Тихановым дали благоустроенную квартиру в новом доме по ул. Козлова, рядом с Военным кладбищем. Он уехал от нас. Я был у Валерия в гостях на новой квартире. Всё то же самое, только центральное отопление и нет сарая с гаражом и усадьбы. Естественно, Валерий перевёлся в другую школу, ближе к дому, и мы стали с ним видеться редко.

     Позже я узнал, что отца Валерия перевели служить в Ленинград. В 1968 году, будучи капитаном Советской Армии, проезжая через Ленинград, я в справочном бюро разыскал адрес Валерия. В доме меня встретил уже уволенный из армии генерал и его младший, послевоенный сын Игорь. Генерал подумал, что я сослуживец его старшего сына Вадима, который тоже был военным. Валерия дома не оказалось. Мне же нужно было спешить на Витебский вокзал, чтобы ехать в Минск. В конце 80-х годов я опять был в Ленинграде, узнал новый адрес Валерия, дозвонился ему. Договорились мы с ним о встрече, но он не пришёл.

                Ваня  Колтунов

    В начале 50-х годов началась интенсивная индивидуальная застройка в районе генеральских домов, между Долгиновским трактом (сейчас ул. Червякова) и Старовиленским трактом, по улицам Урожайная, Каховская, Пархоменко, Осипенко. В результате в нашей компании появился Ваня Колтунов. Это был высокий, статный, решительный парень, имеющий всегда своё мнение. Так как он стал учиться в одном классе с Толей Бируля, то органично вошёл в нашу компанию. После 1958 года, когда я уехал поступать в военное училище, мы с Ваней не встречались. Уже не помню когда, 80-е или 90-е годы мне сказали, что Вани не стало.

                Леонид  Вербицкий

     Дом Казика Довнора имел двух хозяев. Вторыми были Вербицкие. Это была заметная семья на нашей улице. Говорят, что глава её, Имполь Вербицкий, хорошо воевал. У Вербицких было пятеро детей: Александр (он же Тура) 1930-1932 года, Леонид (он же Чёртик) 1936 года, Тамара 1939 года, Анатолий и Лариса, послевоенные дети. Семья была проблемная. Родители сильно выпивали, естественно, скандалили, дети были сами по себе. Тура был хулиганистым, задиристым парнем, связан с ворами. На улице его не любили и однажды побили. Пьяный отец пошёл разбираться с его обидчиками с пистолетом в руках (служил он в суде и почему-то имел право носить оружие). Во дворе Пищалок его встретила злая собака на привязи. Чтобы её успокоить он выстрелил в собаку, визг был на всю улицу.

     Вскоре Тура сел в тюрьму. Помню, вначале 50-х годов он вернулся из тюрьмы со шрамом через всё лицо. Однажды он сел на лавочке возле нашего дома с гитарой в руках и стал петь блатные песни. Одновременно, он агитировал бората Чёртика садиться в тюрьму, так как там хорошо, не нужно ничего делать. Мы 12-13 летние пацаны обступили Туру и слушали его необычные песни. Тура на свободе не задержался и сел повторно. В конце 60-х годов он вернулся из тюрьмы и, говорят, что он служил в СИЗО, где пытал подследственных. Вскоре его нашли в квартире с перерезанным горлом.

     Леонид, тот же Чёртик, был боевым, отчаянным и тоже хулиганистым парнем. Внешне он был симпатичным и, главное, работящим. Окончив 6 или 7 классов, он стал работать в артели «Экономия» сапожником. Кроме того, где-то он доставал старые солдатские сапоги, менял на них подмётки и придавал им товарный вид. Мать несла их к вокзалу, где продавала деревенским мужикам за 250 рублей. Деньги эти, в большей своей части, шли в семью, в том числе на водку родителям. Некоторая её часть оставалась и Чёртику. Так же что-то он зарабатывал и в артели. Деньги позволяли ему быть самостоятельным, держать голубей и выпивать в свои 17-18 лет.

     Когда нам исполнилось 14-15 лет, мы стали бегать за девчонками. Тем более, что в наших новостройках появилась интересная, смазливая, умеющая себя подать, объединившая всех девчонок Лилия Величко. Кто только за ней не бегал. В это время в нашей компании и появился Чёртик, как кандидат на завоевание сердца Лилии. Чтобы это было легче достичь, он садился на мой велосипед и мы вместе с ним ехали в ближайшую пивную. В ней он покупал для себя сто грамм водки, кружку пива, для меня полбокала пива. Также покупались на угощения девочек конфеты «Ласточка». Так, из-за своего велосипеда, некоторое время я был достаточно тесно связан с Чёртиком. Но это было не долго. Не помню за что, он меня ударил. Гарика, по его словам, ставшего ближе всех к Лиле, ревнивый Оттело-Чёртик побил. К нашему счастью, мы повзрослели, у нас появились другие девчонки, мы перестали бегать за Лилей. Чёртик в 19 лет ушёл в армию. Там за что-то он сел в тюрьму. Вернулся он в  Минск середине 60-х годов. После 1958 года я с ним не встречался. Ребята говорили, что в 80-х годах он умер.

     Гарик в 70-е годы, занимая уже высокие должности в торговле г. Минска, случайно встретил Лилию, разведённую и слегка подурневшую. Она предлагала Гарику вспомнить детство и начать всё сначала.

                Пищалки

    Дети большой семьи Пищалко были старше нас и не входили в нашу детскую компанию, но сама семья оставила большой след в жизни нашей семьи и моей памяти.

    Дом Пищалко, неоднократно представленный на вышеприведённых фотографиях, стоял на перекрёстке Сморговского тракта и безымянного переулка, который позже стал продолжением улицы Каховская. Дом был как бы центром вращения нашей компании. Часто мы собирались у забора этого дома. От него открывался вид в трёх направлениях. Здесь же стоял и электрический столб, на котором вывешивалась афиша с названием фильма, демонстрируемом в совхозном клубе. Собирались мы у этого дома, когда шли на озеро. От него кратчайший путь к нему.
Дом возглавлял Казимир Пищалко. Сухонький, бойкий старичок с будёновскими усами. Он был ровесник моей бабушки Марии Фёдоровны Бушило (1876 г.). Чем он занимался, на что он жил, не могу об этом ничего сказать. Насколько я знаю, у него было три сына и одна дочь.

    Один сын был мужем Мальвины  Михайловны Пищалко-Тушинской. Жил он рядом в отдельном доме. Он был отцом Яди и Марии Пищалко. Видимо в начале 30-х годов, он умер, так как с 1936 года у Мальвины Михайловны рождались дети, два сына, от Тушинского.

    Второй сын, кажется, Станислав, был офицером и гордостью Казимира. На войне он уцелел. После войны служил в Западной Украине. На слуху остались города Ужгород, Мукачево. После увольнения из армии в запас, в середине 50-х годов, Станислав с семьёй вернулся в Минск. До получения положенной ему квартиры жил в доме отца. У него была жена Клава и две дочери. Неля была старшей, видимо 1933 или 1934 года. Инна была нашей ровесницей, 1939 года. По приезду в Минск Инна поступила учиться в нашу 27 с.ш. Так как она была миловидной, то у всех из нашей компании возник к ней интерес. Но мы, простолюдины, в кортовых костюмах не были ей интересны. Одно время её провожал суворовец. Это нам не понравилось.
В 1961-1962 годах я служил под Минском. Родители мои и Станислав продолжали жить на Сморговке. Иногда, по-соседски, отец просил у Станислава ключи от его лодки, которая находилась на Минском море. Туда мы с отцом ездили на рыбалку.
С Инной и её мамой Клавой встречался в конце 90-х годов. Волею судьбы они снова жили в доме дедушки в ожидании его сноса и получения достойной жилой площади. Последний раз на Сморговке был в 2011 году. Заколдованный дом Пищалко стоял на месте, окружённый со всех сторон небоскрёбами. Жители его старились, некоторые умирали, так и не дождавшись сноса дома.

    Дочь Татьяна с мужем Захаром и дочерью Раей поселились у отца, кажется, после войны. Рая была ровесницей Нели. Она пела в церковном хоре, где познакомилась со священником. Запомнилась их свадьба в начале 50-х годов. Она справлялась на наших любопытных детских глазах. Дед Казимир закручивал свои усы и гордо спрашивал, похожи ли они на будёновские. В памяти так же осталось, как жених, будучи священником, что для нашего времени было необычным, крутил солнце на перекладине, установленной во дворе Романом. О нём речь впереди.
Третий сын Павел с женой Марией имел большую семью: два сына и дочь. Семья его жил в доме отца постоянно. Павел в 1944 году, как и мой отец, был призван на фронт, где пропал без вести.

    Дочь его, Тамара, пыталась найти сведения об отце. В результате её поисков она узнала, что отец служил в артиллерии заряжающим. Воинская часть его освобождала Брест. По свидетельству соседа со Сморговки и сослуживца Коллонтай, Павел Казимирович погиб 16 августа в Польше, при артиллерийском обстреле. От его расчёта осталась воронка и куски разбросанных неопознанных тел. По сведениям Подольского архива: «Пищалко П.К. пропал без вести в декабре 1944 года».

    На моей памяти семья Павла была на попечении тёти Мани, Марии Викентьевны. Для определённости, Марий на улице было много, звали её у нас в семье Викентьевной или Павлушихой, что означало – жена Павла. Я же звал её тётей Маней.

    После ухода мужа на фронт, на женские плечи тёти Мани легла забота о троих детях. Старшему её сыну Роману в это время было 15 лет, младшему Виктору – 13 лет, дочери Тамаре – 10 лет. Их нужно было кормить, одевать, учить, наконец, воспитывать. Не каждому по плечу это даже сегодня. А тогда весь Минск был в руинах, работы никакой. И ни кому не было дела до проблем М.В. Пищалко, у которой муж не погиб, а пропал без вести. В этом случае и пенсия была не положена. Кто знает, может он дезертировал, или перешёл на сторону врага или сдался в плен? У Сталина всё это было строго.

    Тётя Маня не растерялась. Встретила она свои трудности с достоинством, «не хулила, не кляла она судьбу». Не знаю, откуда и как, в её доме появилась корова. Ежегодно она откармливала поросёнка, были и куры. Трудолюбие тёти Мани, умение выжить, сохранились у неё с детства и юных лет. Отец мой, рассказывая о жестокостях проводимой в стране коллективизации, вспоминал о семье тёти Мани в девичестве. Семья их была большая и работящая. Жили они лучше окружающих их пьяниц, лентяев, завистников, и других борцов за то, чтобы не было богатых. Последние предлагали раскулачить семью тёти Мани, чтобы всё отобрать и поделить, как это показано в «Поднятой целине» Михаила Шолохова.

    Тётя Маня без суеты справлялась со своим хозяйством. Наша семья и другие с удовольствием брали у тёти Мани свежее, натуральное молоко. Весной, на посевную мы также покупали у неё навоз. Помню, как папа колол у тёти Мани поросёнка, а я помогал ему его смолить. Я был вхож в дом тёти Мани. Перед входом в дом было небольшоё крыльцо. С него был вход в сени. В сенях справа была кладовка. В ней хранилось молоко для постоянных клиентов, в том числе и нашей семьи. Приходишь, без лишних слов открываешь кладовку, берёшь своё молоко, ставишь чистую посуду и возвращаешься домой. Иногда заходил и в дом. За кладовкой, справа была дверь в комнаты, где жили хозяин дома Казимир Пищалко, его дочь, зять и внучка Рая. Дверь к тёте Мане, снохе Казимира, была прямо. Когда заходишь в неё, то слева была небольшая кухонька с русской печкой. За печкой была, кажется, лежанка. В кухне стоял большой  угольный самовар. Труба его входила в отверстие в трубе печи. Самовара у нас не было, поэтому он для меня был в диковинку. Топливом для самовара являлись древесный уголь, лучины, шишки. Топить его и варить в нём чай можно было прямо в помещении. Правда, разжигать его лучше было на улице. Когда-то наличие самовара было признаком благополучия семьи. Вода в самоваре быстро закипает, а кипяток в нём долго сохраняет своё тепло. Настоящего чая для заварки не было, или он стоил достаточно дорого. Не всем он был по карману. Заваривали сушёную морковь и различные травы. Если человек заболевал, то заваривались стебли малины. Сегодня, в телепередачах, знаменитая в России огородница-писатель Октябрина Ганечкина называет эти, давно забытые рецепты чая из трав, как открытие. Помню, тётя Маня рассказывала. Если возвращающийся домой сын Роман, заходил в малинник, то это означало, что он заболел. Нужно было заваривать чай из стеблей малинника.

     Прямо от порога начиналась комната. Запомнился достаточно большой стол, стоящий у окна, выходящего на улицу, и необычайная, с красивым абажуром из матового стекла, хорошо светящая керосиновая лампа. (Она видна на фотографии. Электрический свет на Сморговке появился только в начале 50-х годов). За столом, как правило, за учебниками сидела труженица и отличница Тамара.
У нас с семьёй тёти Мани сложились хорошие, дружеские отношения. Тётя Маня была самой близкой подругой моей мамы. Регулярно они ходили друг к другу на посиделки. Никогда между ними не было недомолвок или интриг. Они делились между собою самым сокровенным.

    Тетя Маня была миловидной женщиной. Отличали её порядочность и честность, умение жить по средствам. Не помню, чтобы она когда-нибудь брала взаймы у нас деньги, как это делали другие. Не слышали мы, чтобы она конфликтовала или просто жаловалась на своего достаточно строгого свёкра и его многочисленную родню. Деликатная и отзывчивая, умела она ладить с соседями, правильно и справедливо, при необходимости, могла их рассудить. Помню, что она иногда помогала установить мир и в нашей семье. Воля и мудрость её позволили ей воспитать достойных детей, дать им образование, встать на ноги. Не всегда это было просто сделать. Но её терпение, настоящая любовь к своим чадам, позволили ей сделать это. Когда она бывала у нас на посиделках, то всегда подробно, порой с юмором рассказывала об успехах и проблемах возникающих у её детей. Была она неравнодушна и к моему воспитанию. Однажды я совершил на улице неблаговидный поступок, который стал известен ей и неизвестен моим родителям. Всё было обстроено таким образом, что я помню об этом до сих пор. То есть, внесла тётя Маня свою лепту и в моё воспитание. Низкий поклон ей за это.

    В 1958 году я ушёл в военное училище, потом наш дом снесли со Сморговки. Отошёл я от жизни своей улицы. Уже и не помню, встречались ли мы с тётей Маней. Но, вдруг, в 1968 году, я тогда учился в Минске, дошла новость, что внезапно умерла тётя Маня, которая, как мне помнится, никогда не болела. Участвовал и я в её похоронах.

     Старший сын тёти Мани, Роман (1929 г.), был серьёзным парнем. После школы он поступил учиться в какой-то техникум или институт, связанный с геодезией и топографической съёмкой местности.

     Сам Роман и его сверстники имели, Бог знает, какое образование. Ведь им пришлось три года учиться в условиях оккупации. Тётя Маня рассказывала об учёбе сына и его товарищей.

    Некоторые студенты получали двойки. Для многих из них это была трагедия. Двоечникам не положена стипендия. Она была мизерная, но позволяла выжить. Если родители двоечника были колхозниками, то они не всегда могли помогать своим чадам. Колхозники в стране находились в бедственном положении. За свою работу денег они не получали. Целый год трудились за палочки. Так отмечались трудодни. Нормировщик определял, что нужно сделать за трудовой день, отсюда и название трудодень. Учётчик, звеньевой, бригадир или сам председатель колхоза проверяли сделанное, и, при выполнении задания, палочкой отмечали колхознику этот самый трудодень. В конце года, после сбора урожая, после сдачи положенной его доли государству, после сдачи государству по повышенным обязательствам, подсчитывались палочки, и остатки урожая делились с их учётом. (В фильме «Председатель» эта сдача урожая государству хорошо показана). Часто бывало так, что выдавать на эти палочки было нечего. Выручал колхозника положенный ему приусадебный участок. Но и здесь было не всё гладко. За землю колхозник облагался натуральным налогом. Он должен был сдать государству определённое количество мяса, яиц, молока, шерсти и пр. Бытовал такой анекдот.
«Студенту медику на экзамене показывают скелет и спрашивают: «Что это такое?» Студент уверенно отвечает: «Колхозник». «Почему?» – удивляется профессор. «Шерсть сдал, мясо сдал, яйца сдал, одни кости остались».

    Но речь о том студенте, который не получал стипендию за двойку. Студент голодал. Товарищи видели это и старались по возможности помочь горемыке. Насколько я помню, Роман учился без двоек. Именно ему приходилось оказывать помощь своим товарищам.

    По окончании учебного заведения Роман ездил по республике и осуществлял геодезические работы по топографической съёмке местности. Часто тётя Маня рассказывала и об его непростой работе. Гостиниц и отелей в деревнях не было. Селился он в частных деревенских домах. В них же его за определённую плату и кормили. В помощь себе Роман нанимал помощников из местных. Одна из его помощниц стала ему женой. Хозяйственный, бережливый и непьющий Роман накопил денег и рядом с домом деда Казимира построил себе дом, который стоит до сих пор.
Младший сын тёти Мани, Виктор (1931 г.), был в молодости весёлым и беззаботным парнем. Его не влекла, как старшего брата и сестру учёба. Он рано закончил своё образование и начал трудиться.

    Не смотря на большую разницу в возрасте, он порой не проходил мимо нашей детской компании. Помню, как в свои 14-15 лет, он с удовольствием катался на моём детском велосипеде. Чтобы коленки не упирались в руль, он их широко расставлял в стороны. Мы ужасались, когда он, при случае, вмешивался в нашу игру в футбол. После его пушечных ударов мяч летел в прилегающие огороды, либо его приходилось ремонтировать. Помню, когда меня порезали в драке, Виктор участливо подошёл ко мне и поинтересовался о происшествии и моём здоровье. Было лестно, что к тебе обращается взрослый парень. То есть, Виктор был свойский и компанейский.

    В отличие от старшего брата, Виктор жил жизнью улицы. У него была своя компания. С заселением, кажется, в 1946 году генеральских домов в их компании появился его ровесник Володя Ахременко. Они подружились. Володя стал вхож в дом Виктора. В нём он познакомился с сестрой Виктора Тамарой. Видно, уже тогда Владимир положил глаз на неё.

    Дом генерала Аременко был открыт для нас, простолюдинов. В доме была такая диковина, как телефон. Окрестные люди, при необходимости, без церемоний шли в него, чтобы вызвать врача или скорую помощь. В дом несколько раз заходил и я. Генеральша к нашим проблемам относилась с пониманием, помогала дозвониться до нужного абонента, была всегда приветлива.

     Интересный случай о юноше Викторе, с юмором, рассказывала тётя Маня. По соседству с ними жил Заровский. Его на улице недолюбливали. Ни с кем он не дружил. Он и дети его жили замкнуто, ни с кем не общались. Не дай Бог, если в его огород, окантованный колючей проволокой, нечаянно залетал футбольный мяч. Его могли и не вернуть. Говорили, что при мобилизации в 1944 году, он, будучи знахарём (лечил людей от рожистого воспаления), расцарапал себе ноги и затем натёр их ядовитым лютиком. Получилось сильное воспаление. Медицинская комиссия его забраковала. Можно представить, как на этот его поступок смотрели на него вдовы, не дождавшиеся своих мужей с войны, и инвалиды той же войны. Вскоре после войны у Заровского умерла жена. Тоже говорили, что он вогнал её в гроб. Носил он кличку «Паргорит». Однажды он неудачно гнал самогон. Не обеспечив нормального охлаждения и конденсации спиртового пара, он досадовал: «Пар горит, а водки нет!». Так вот он положил глаз на тётю Маню и стал оказывать ей знаки внимания. Это заметил Виктор. Буквально с кулаками набросился он на незваного кавалера. Последнему пришлось оставить мысли об ухаживании.

     После войны для набора на работу, «куда не заманят и награды», существовали специальные вербовщики. Они отыскивали контингент из подходящей, романтической молодёжи и начинали с ним работать. Витиевато, красочно рисовалась романтика будущей свободной от родительской опеки жизни, обещались высокие заработки и, главное, после подписания соответствующих бумаг, выдавались приличные подъёмные деньги. Конечно, родители и родственники об этом не информировались.

     Кажется, в 1949 году в семье тёти Мани возник переполох – пропал Виктор. Уже не помню, как стало известно, что романтичный  и бесшабашный Виктор был завербован на одну из многочисленных строек коммунизма. Куда уехал романтик, что он делал и какие у него были условия жизни, я не знаю. Это как-то прошло мимо меня. Но, видимо, посулы и реальность здорово отличались. Через какое-то время Виктор сбежал со стройки коммунизма. За время пребывания на ней, он очень полюбил жизнь, и ему захотелось ещё немножко её продлить. Как он сбежал из-под охраны, как без денег, без паспорта преодолел тысячи километров, можно только догадываться. С возвращением домой у  Виктора и его обрадованной семьи возникли проблемы. Виктора быстро разыскали компетентные органы и предложили по добру, по здорову вернуться обратно, в противном случае – тюрьма. Виктор согласился на меньше зло, то есть, на тюрьму. Можно только догадываться, в какой обстановке существовал Виктор на стройке коммунизма. Сидел Виктор в минской тюрьме и с пленными немцами восстанавливал нашу столицу. Сестра Тамара и другие родственники периодически находили его на стройках, чтобы порадовать домашними гостинцами. Помню, как тётя Маня с восторгом говорила, как обрадовался дед Казимир возвращению блудного внука.

    Виктор часто менял свои профессии. Мать сделала ему укор. Виктор нашёлся, и объяснил матери, что какой-то древнегреческий философ, чтобы всесторонне познать жизнь, поменял массу профессий, к этому стремится и он. Одно время Виктор захотел стать проводником на поездах. Этому предшествовало определённое обучение. Накануне экзамена по результатам обучения, мать, привыкшая к ответственной подготовке дочери к экзаменам, забеспокоилась, что сын совершенно не готовиться. Сын успокоил мать: «За время учёбы, мама, всё у меня в голове так хорошо отложилось, что я не хочу это мешать».

    Таким в молодости был весёлый и неунывающий Виктор. Со временем он нашёл себя. После жизненных колебаний, он остепенился. Нашёл по душе работу. Женился. На месте амбара, пристроенного к дому деда, построил для своей семьи жильё. У него замечательные жена, дети и внуки. Бывая в Минске, посещая родную Сморговку, всегда захожу в дом к Пищалко. Последний раз встречал жизнерадостного, не унывающего Виктора в 2009 году.

    Гордостью тёти Мани была её дочь Тамара (1934 г.). Она приносила матери только радость. Отлично училась, ответственно ко всему относилась, помогала по дому, участвовала и в воспитании своего брата. Активна она была и на улице. Хорошо знала всех пацанов нашей компании. На правах старшей, как будущий педагог, она не проходила мимо, если нужно было нас призвать к порядку или утихомирить. Не смотря, что это была всё-таки девчонка, мы слушались её. Был у неё авторитет среди нас. Отличали её самостоятельность, настойчивость и решительность. Дружила Тамара с моей сестрой Риммой.

    Если в нашей компании самым способным и грамотным был Генка Довнар, то Тамара своими способностями выделялась среди девочек нашей Сморговки. По окончании в 1951 г. 28 с.ш. она с первого захода поступила в Институт иностранных языков г. Минска.

    Не знаю, или уже забыл, как в Минск приехал Владимир Ахременко и предложил руку и сердце Тамаре. Они поженились и уехали в Свердловск, где была квартира, полученная отцом генералом.

    В Свердловске Тамара работала в специализированной школе, с углубленным изучением английского языка. Это была одна из лучших школ г. Свердловска. Работать в школе учителем английского языка было интересно и престижно. Тамара преподавала английский язык и была классным руководителем. Ученики Тамары относились к ней с уважением. Некоторые из них поддерживают с нею связь до сих пор. Не забывает и она своих учеников. С одним из них, Владимиром Подсекиным, познакомился и я в Одноклассниках. Интересно то, что он, свердловчанин, волею судьбы оказался в Минске и живёт сейчас на нашей Сторожёвке.
Последний раз виделся с Тамарой на похоронах её матери тёти Мани в 1968 году. Она вспоминает, что на похоронах обратила внимание на молодого, симпатичного офицера. Это был я.

    Тамара жить в Свердловске не захотела. Постепенно, ещё в застойные времена, она через Брест с семьёй вернулась в родной Минск. Бывая ежегодно в Минске, всякий раз стараюсь позвонить ей. Рад слышать её, по-прежнему молодой, задорный голос, рассудительную речь. Есть нам, что вспомнить из нашего детства. Последний раз разговаривал с Тамарой по телефону в феврале 2013 года. Стали общаться с ней и в Одноклассниках.

    Тамара немножко просветила меня о своей жизни.

     Муж Тамары Владимир Иванович умер.
     Дочери Ирине – 56 лет (1956 г.). Она окончила технический вуз, по профессии инженер, сейчас тоже вдова.
     Внучке Тамары, Ксюше – 23 года (1989 г.). Она пошло «по стопам» бабушки. В 2012 году окончила Минский лингвистический университет. Специализировалась по китайскому языку. Работала переводчицей в китайской фирме. Владеет она также английским языком. Сейчас завершает учебу в магистратуре университета, где изучает немецкий язык.

    Женщины обменяли все свои квартиры и стали жить вместе. Общение с Тамарой в Одноклассниках осуществляется через Ксюшу. Она мне прислала фото бабушки, беседующей с белорусским космонавтом Климуком.
 
    (Советский космонавт, дважды Герой Советского Союза (1973, 1975), генерал-полковник авиации, кандидат технических наук (1995) Пётр Ильи;ч Климу;к родился в деревне Комаровка Брестской области Белорусской ССР в 1942 году.
В 1959 году окончил среднюю школу и поступил в школу первоначального обучения летчиков, а затем стал курсантом Черниговского высшего военного училища летчиков имени Ленинского комсомола. В 1964 году окончил его с отличием. Затем служил в авиационных частях Советской Армии.

    Зачислен в отряд космонавтов в 1965 году. Прошёл полный курс общекосмической подготовки и подготовки к космическим полётам на кораблях типа «Союз» и орбитальных станциях типа «Салют». Совершил три космических полёта в качестве командира экипажа. Первый космический полёт совершил с 18 по 26 декабря 1973 года на космическом корабле «Союз-13».

    Второй полёт в космос совершил с 24 мая по 26 июля 1975 года. Свой третий полёт в космос совершил с 27 июня по 5 июля 1978 года. С 30 марта 1976 — заместитель командира отряда космонавтов ЦПК по политической части, с 24 января 1978 — заместитель начальника ЦПК — начальник политотдела Центра. 3 апреля 1991 г. в связи с расформированием политорганов в армии переведён на должность начальника военно-политического отдела, заместителя начальника ЦПК. С 12 сентября 1991 по сентябрь 2003 — начальник Центра подготовки космонавтов имени Ю.А.Гагарина).

     Рассказала Тамара также и о своём покойном свёкре. Добрую память о нём она старается сохранить в сердцах своих дочери и внучки.

     Генерал Ахременко Иван Федорович (1901 – 1950) служил в войсках связи. Своё генеральское звание он получил на войне 1 сентября 1943 года. Во время войны имя прославленного генерала неоднократно звучало в приказах Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза Сталина.

                ПРИКАЗ
Верховного Главнокомандующего
Командующему войсками 1-го Украинского фронта
Маршалу Советского Союза Коневу
Начальнику штаба фронта
Генералу армии Соколовскому

      Войска 1-го Украинского фронта, развивая стремительное наступление, сегодня, 15 января, овладели крупным административно-хозяйственным центром Польши городом Кельце – важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны немцев, а также с боями заняли более 400 других населенных пунктов.
В боях за овладение городом Кельце отличились войска…
генерал-майора войск связи Ахременко,…

     Сегодня, 15 января, в 24 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Украинского фронта, овладевшим городом Кельце, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение города Кельце.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Смерть немецким захватчикам!
Верховный Главнокомандующий

                Маршал Советского Союза И. СТАЛИН
 
                ПРИКАЗ
Верховного Главнокомандующего
Командующему войсками 1-го Украинского фронта
Маршалу Советского Союза Коневу
Начальнику штаба фронта
Генералу армии Петрову

     Войска 1-го УКРАИНСКОГО фронта в результате стремительного ночного маневра танковых соединений и пехоты сломили сопротивление противника и сегодня, 9 мая, в 4 часа утра освободили от немецких захватчиков столицу союзной нам Чехословакии - город ПРАГУ.

     В боях за освобождение ПРАГИ отличились войска …
генерал-майора войск связи AXPEMEHKО,…

    Сегодня, 9 мая, в 20 часов столица нашей Родины МОСКВА от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Украинского фронта, освободившим столицу союзной нам Чехословакии - ПРАГУ, двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение ПРАГИ.
Верховный Главнокомандующий

                Маршал Советского Союза И. СТАЛИН.

     По окончании войны Иван Федорович Ахременко был назначен начальником войск связи Белорусского военного округа. Из Минска генерала Ахременко направили служить в Свердловск, в штаб Уральского военного округа, которым с февраля 1948 года по март 1953 года командовал Маршал Советского Союза Г.К.Жуков. В 1950 году генерал Ахременко И.Ф. безвременно умер и был похоронен в Свердловске. Тамара с мужем, сыном генерала, Володей перевезла останки его праха в Минск.
В Минске на факультете связи и АСУ Военной академии Беларуси есть собственный музей войск связи, открытый в 2001 году. В музее открыта экспозиция, посвящённая памяти бывшего начальника войск связи Белорусского военного округа генерал-майора войск связи И.Ф.Ахременко. В музей Тамара передала ряд документов генерала.

    Воины-связисты г. Минска взяли шефство над могилой прославленного генерала.