Школьные годы чудесные...

     В школу я пошёл в 1947 году. Отец определил меня в 28-ю русскую среднюю школу (с.ш.) города Минска. Определение «русскую» означает, что были так называемые белорусские школы. В них преподавание всех предметов осуществлялось на белорусском языке. Отец решил, что учиться на русском языке более перспективно. В семье мы общались на русском языке. На производствах и в ВУЗах был в основе русский язык.

    Здание 28 с.ш. было из красного кирпича. Отопление в нем было печное. Оно сохранилось во время войны. При немцах в нём тоже  была школа. В 1943 году, при немцах, в неё пошла учиться сестра Римма. Учили её на немецком языке.

     В 28 с.ш. я проучился только два года. Сохранились фотографии об учёбе в 1-м и 2-м классах. В эти годы девочки и мальчики учились раздельно. Хотя прошло более 60 лет, многих ребят помню по фамилиям. Среди них: Володя Баришевский и Ивановский, с ними проучился до 10 класса, Безущёнок, Фунт, Ахрем, Игнатович, Осипов, Шимчёнок, Боря Хайкин, Володя Крошинский, Сметанников, Володя Слуянов, Клебанов, Марик Пикус, Бабицкий, Марик Лапидус, Валерий Тиханов, Сорокач, Третьяков, Мативосьян, Зеленский, Кувшинников.

     В 1-ом и 2-ом классах я был скромным, застенчивым мальчиком, учился на 4 и 5, отличался прилежанием и отличным поведением. Отлично успевал по арифметике, хуже было с письмом. Был невнимательным, делал много описок и ошибок. Нужно сказать, что и класс отличался хорошим поведением. Не помню плохого нашего поведения на уроках.

     В 1949 году пленные немцы на улице Горького, у пивзавода «Беларусь» построили новую школу под номером 27. Школа была типовая, небольшая, двухэтажная, но очень уютная. Такие школы я позже встречал в Твери, их строили те же немцы. После нашего выпуска в 1957 г. к школе была сделана пристройка. А ещё позже на ул. Кропоткина было построено новое здание школы под этим же номером.

     В 3-ем и 4-ом классах 27 с.ш. (1949-1951 г.г.) мы учились почему-то вместе с девочками. Нас всех перемешали. В классе появилось много новых, не лучших учеников. Попал я под влияние плохой компании. Учился с переменным успехом. В меня как бы вселился бес. Непонятно как я учился и переходил из класса в класс. Прилежание было плохое, а поведение было неудовлетворительное. Я сбегал с уроков, пропускал учёбу, уроки учил плохо. Возможно, это было из-за того, что это были годы тяжёлой болезни сестры. Родителям было ни до меня, ни до моей учёбы. Чтобы наставить меня на истинный путь, однажды к нам домой пришла учительница. Главное, это было в тот момент, когда мой дневник с двойками и сплошными замечаниями был «потерян», а вернее спрятан на чердаке, на дне бочки с барахлом. Пристыдили меня сильно. Пришлось сделать соответствующие выводы. О школе и большинстве учителей, которые всеми силами старались воспитать нас достойными гражданами, остались самые приятные воспоминания.

     С 5-го по 10-й классы (1952-1957 г.г.) классным руководителем у нас была очень волевая, трудолюбивая, ответственная за своё дело, преподаватель английского языка Розалия Борисовна Шаперштейн. Девчонок  у нас не стало. Но после смерти Сталина веяния изменились и нас снова решили обучать вместе с девочками. Для этого в 1954 году были объединены 28 женская с.ш. и наша, мужская, 27 с.ш. Так к нам в школу в лице Ларисы Шабан пришла моя судьба. Мы стали учиться в параллельных классах. Я в «А», где изучался английский язык, она в «Б», где изучался немецкий язык.

     Розалия Борисовна, можно сказать, сделала из меня человека. Она заставила меня учиться, постепенно выбивала дурь из моей, как оказалось позже, не глупой головы. У меня появился интерес к учебе, особенно по математике, физике, химии, географии. Отставание у меня было по-прежнему только по русскому языку. Писал я неграмотно, так как плохо учил и знал правила, был невнимательным и пропускал буквы.

     Одновременно Розалия Борисовна старалась нас сблизить, дать нам какое-то эстетическое воспитание. Часто она приводила нас к себе домой, где у неё было пианино. Некоторые ученики нашего класса занимались музыкой, они старались нас музыкально образовать, исполняя различные произведения.

     Влияние Розалии Борисовны на мою судьбу я понял позже. В 70-80-е годы я разыскал её по новому адресу в Минске. Бывая в Минске, посещал её. Так же мы с нею длительное время переписывались. Будучи в Сухуми я даже посетил её сестру. С развалом СССР прекратилась переписка с Розалией Борисовной. И, вскоре, её не стало.

     По математическим дисциплинам было всё отлично. По ним преподавала Александра Игнатьевна Наумюк. У меня с ней сложились хорошие отношения. Мой товарищ по парте Игорь Крылов язвил: «Ты у Шурочки – любимчик». Может, это было и так. Помню после очередной контрольной работы Александра Игнатьевна, анализируя её результаты, брала в руки очередную тетрадь, открывала её, зачитывала оценку, делала соответствующие замечания. Взяв мою тетрадь, она, не открывая её, сказала: «Власов. Конечно, пять».

     Однажды я не находил решения задачи, заданной на дом. Я её отложил и лёг спать. Уснуть не мог, всё время в уме продолжал искать решение задачи. «Эврика!» Я вскочил с кровати и начал записывать в тетрадь решение задачи. Оказалось, что в нашем классе 10А и в ларисином 10Б эту задачу никто не решил. Все списывали у меня её решение, даже будущая медалистка Светлана Величко.
Любовь к математике сохранилась на всю жизнь. Конечно, это от того, что у меня были соответствующие врождённые наклонности. При поступлении в среднее и высшее военные училища, при учёбе в них, по математике у меня были только отличные оценки. Люблю я так же решать различные бытовые задачки. Например, когда готовлюсь ставить для брожения вино, то провожу расчёты, чтобы определить потребное количество ягод (яблок), сахара, воды и пр. Когда в 80-90-х годах становился в магазине в огромную очередь за продуктами, то всегда делал оценку, сколько в очереди придётся стоять. Расчёты были точными.

     Любил я так же и химию. Может быть это от того, что нам её преподавала замечательная Роза Николаевна Ким, кореянка по национальности. В химии я разбирался не плохо. В эти хрущевские годы химия в стране была в большом почёте. По всей стране строились множество огромных химических комбинатов. На уроках по химии делалось масса химических опытов. В том числе с различными агрессивными серными и азотными кислотами. Помню, я домой принёс немного азотной кислоты, бросил в неё пятаки и наблюдал, как они истончаются.
Сидел я, как правило, за первой партой. Любил подсказывать ребятам, отвечающим у доски. Однажды Розе Николаевне это надоело, она мне сделала замечание и в журнале успеваемости поставила единицу. Правда, на следующем уроке она меня вызвала к доске. Ответ на поставленный вопрос она оценила на пять, но в наказание за подсказки снизила её до четвёрки. В журнале единица была исправлена на четвёрку. Были и такие ситуации. При ответе ученика у доски Роза Николаевна могла отвлечься. Я же всегда следил за ответами, чтобы в нужный момент, при возможности, сделать незаметно подсказку. В таких случаях Роза Николаевна подходила ко мне и тихо спрашивала: «На какую отметку он ответил?». Сегодня, когда вижу по телевизору Ирину Хакамаду, то на память приходит Роза Николаевна.

     Среди любимых предметов была и физика. В отличие от сестры, я её понимал, и мне не нужно было заучивать урок наизусть. Я тогда ещё не знал, что физика будет лежать в основе всего моего дальнейшего обучения в среднем и высшем военных заведениях, что изучать её мне нужно особенно тщательно.
В 8-м классе физику у нас преподавал Путан. Был он, похоже, грамотным физиком, так как одновременно преподавал в каком-то ВУЗе. А как педагог он был никакой. Лицо всегда мрачное, злое, брезгливое. За малейшие наши нарушения применял репрессивные меры. Однажды провинившегося ученика, не желающего выходить из класса, он тащил на выход вместе с партой.

     Слава Богу, в 9-10 классах физику нам преподавал Юрий Иванович Быков. С его приходом изменилось наше отношение к предмету.

    А 9Б классу, где училась моя будущая жена Лариса, не повезло, у них физику остался преподавать всё тот же Путан. Мало того, что он не любил учеников, так он ещё больше презирал учениц, большинство из которых, по его мнению, не могли постичь эту не женскую науку. «Шабан! К доске!» – Презрительно искажал он Ларисину фамилию, делая в её фамилии ударение на первом слоге. С дрожью в коленках, как на эшафот, она шла к доске.

     У Ларисы сохранилась памятная фотография, на которой девочки 10Б класса нервно трясутся перед сдачей выпускного экзамена по физике Путану. Хотел поместить здесь фото Путана, но его не оказалось на выпускной фотографии 10Б класса.

     Нашего же физика, Юрия Ивановича заметили. Уже после нашего выпуска его перевели в другую школу завучем. Но проработал там он не долго. Безвременно скончался.

     Школа наша была русская, но в ней как предмет преподавались белорусский язык (мова) и литература. Школа была расположена напротив городка, где жили офицеры штаба Белорусского военного округа. В эти годы офицеров часто переводили служить с места на место. Республик у нас тогда было 16. Изучать офицерским детям, порой очень сложные местные наречия, было затруднительно. Было принято решение освободить детей военнослужащих от изучения местного языка. В результате, на уроках белорусского языка у нас было чуть больше половины класса.

     Нужно сказать, что по белорусскому языку у меня были, почему-то, большие успехи, чем по русскому. Может дело было в том, что белорусских классиков было гораздо меньше, чем русских. Поэтому не было такой напряжённости в их изучении. Часто на урок задавались стихотворения наизусть. Многие стихи остались в памяти до сих пор, особенно басни Кондрата Крапивы. За урок наш преподаватель белорусского языка, Степан Афанасьевич Митрохович, успевал опросить почти всех учеников. Я любил декламировать белорусские стихотворения. Это у меня получалось. За них мне ставилась очередная пятёрка. Но иногда, по лености, я шёл на урок с не выученным стихотворением. Видимо моя неготовность к уроку была написана на моём лице. Великодушный Степан Афанасьевич щадил меня и не вызывал к доске. Мне было стыдно, за свой поступок. Я клялся сам себе этого больше не делать.

     Географию нам преподавал Павел Алексеевич Чулицкий, кажется, с пятого класса. Это тоже был интересный предмет, и я его любил. При изучении географии Павел Алексеевич особое внимание обращал на знание карты. Вызовет ученика  к доске, на которой повешена карта, и требует показать материк, страну, город, океан, море, озеро, реку и пр. Часто на его уроках мы работали с контурными картами, выполняли на них контрольные работы. Эта любовь к знанию карты у меня сохранилась на всю жизнь. На письменном столе у меня постоянно находится атлас. Читая книгу, в которой называются географические названия, открываю атлас, чтобы посмотреть, где происходят события. На даче на одной из стен наклеена карта Евразии. Часто мы с Ларисой обращаемся к ней. Тщательно проследили мы по ней  автобусное путешествие Ларисы в Париж.

     Павел Алексеевич воевал. Часто он нам рассказывал о войне. Так же он рассказывал о своих поездках по стране. На его уроках было всегда интересно. Павел Алексеевич был назначен нашим директором. Директором он был демократичным.

     Начиная с младших классов, я начал отставать по русскому языку и литературе. Я медленно читал, не успевал за программой. Не мог самостоятельно описать черты характера героев прочитанных произведений. Потом, в наше время недопустима была отсебятина, их нужно было характеризовать так, как это делали Герцен, Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Ленин и пр. Для облегчения нашей работы был специальный учебник с критическими статьями, в которых разбирались изучаемые нами произведения. Нагрузка эта для меня была непосильная. Например, нужно было прочитать ту же «Войну и мир» и осмыслить прочитанное. Расставить по полочкам всех героев. Правильно определить кто из них положительный герой, а кто отрицательный. Кто несёт в себе положительные тенденции, а кто отрицательные. Затем нужно было прочитать и изучить критическую литературу. Твои знания по данному произведению проверялись на уроках русской литературы. Язык у меня был косноязычным, не убедительным. Сейчас я удивляюсь, как я заработал по этому предмету четвёрку. После всестороннего изучения произведения, по нему писались сочинения. Они были классными и домашними. С горем пополам с домашними сочинениями я справлялся. У кого-нибудь достанешь старое, написанное на заданную тему сочинение. Аккуратно перепишешь его, проверишь вместе с Генкой Довнаром ошибки, описки и сдаешь его на проверку в назначенный день. Из этих сочинений запомнилось мне только одно, по Сказкам Максима Горького «Старуха Изергиль» и др. Аналога для списывания я не нашёл. Мне пришлось сочинение писать самому. К моему удивлению я за него получил четвёрку и похвалу учительницы. Раньше у меня такого не было.

     С классными сочинениями было значительно труднее. На его написание выделялось два урока по 45 минут, плюс время перемены между ними. Пользоваться книгами не разрешалось. Подготовка шпаргалок мало чего давала, так как не были известны темы сочинений. Ты мог написать только то, что у тебя осталось в голове по изученному произведению. При этом ты должен раскрыть тему сочинения. Тему ты мог и как-то раскрыть, но при этом допустить массу грамматических ошибок, которые оценивались в первую очередь. Писать же без ошибок и описок я не научился до сих пор. Благо, что сейчас компьютер подсказывает мне мои ошибки и описки.

     Учителем по русскому языку и литературе в 8-ом классе у нас была Анна Григорьевна Путан, милое, душевное, доброжелательное создание, не смотря на то, что её судьба соединила с нашим физиком Путаном. Мы не представляли, как они могли вместе существовать.

     В 9-ом классе её заменила властная, надменная Евфросиния Герасимовна Чулицкая. Она была женой директора школы. Говорили, что её к нам определили, так как она должна была уходить на пенсию, и ей нужна была более высокая ставка. Мы называли её вахмистром.

     В 9-ом классе, отдавая много времени спорту, я несколько запустил учёбу. Ефросинья Герасимовна заметила это и с ехидством закатала мне по русскому языку двойку за третью четверть. Это не входило в мои планы. Я притормозил со спортом и уже в четвёртой четверти получил четвёрку. Это, опять с ехидством, было подмечено Ефросиньей Герасимовной. Дело в том, как я потом узнал, моя двойка обсуждалась на педсовете. За меня боролись и классный руководитель, и физик, и химичка, и, конечно, математичка. В результате Евфросиния Герасимовна всем доказала, что двойка не угнетает, а заставляет человека стать на истинный путь.
Что ещё хочется мне сказать о «нелюбимом» русском языке, как предмете? Во-первых, начиная со среднего военного училища, я начал больше читать. О каждом прочитанном произведении стараюсь сделать заметки в своих дневниках. Это я делаю и сегодня (2013 г.). Во-вторых, «Чёрт шельму любит». С 1971 по 2011 год занимался научной работой. Она требовала написания всевозможных документов лаконичным, понятным, удобоваримым языком с наименьшим количеством ошибок. За все эти годы никто на мои документы не жаловался.

     Историю в старших классах преподавала нам Готина И.М. К сожалению, забыл её имя и отчество. Это был чудесный преподаватель. Не терзала она нас всякими неожиданностями и нововведениями. К ней всегда можно было подойти и попросить, чтобы она тебя сегодня не вызывала, так как ты не выучил урок. При этом придумывалась, какая-нибудь правдоподобная отговорка. Она понимающе улыбалась и просила к следующему разу выучить и этот урок.

     С её предметом у меня были два запомнившихся случая. Перед экзаменом по истории мы попали в класс. На столе были разложены билеты. Я подсмотрел номер одного из них и побежал быстрее повторять материал по этому билету. Когда же я зашёл в класс для сдачи экзамена и взял подсмотренный мною билет, то номер его оказался совершенно другой. При подготовке ответов по новому билету, я совершенно не мог сосредоточиться. Только благодаря доброй учительнице за мой несвязный лепет была поставлена четвёрка.

     В мае 1957 года Верховным Советом СССР был принят закон «О дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством». В соответствии с этим законом создавались совнархозы (советы народного хозяйства) – органы территориального управления народным хозяйством.

     (В период своего нахождения у власти Н. С. Хрущев пытался изменить систему управления.

     Отраслевая забюрократизированная форма управления, укоренившаяся при Сталине, препятствовала росту экономики. Чиновники министерств и ведомств, от решений которых зависели судьбы предприятий и населенных пунктов, были оторваны от нужд населения. Между ведомствами развернулась конкурентная борьба за ресурсы. Размещение новых предприятий часто было непродуманным – предприятия–смежники располагались за тысячи километров друг от друга, и продукцию приходилось перевозить через всю необъятную страну.

     Переход от министерств к совнархозам обеспечил более рациональное расходование ресурсов регионов и размещение предприятий.
 
     Но поскольку политическая система СССР оставалась в целом авторитарной и бюрократической снизу доверху, не удалось приблизить чиновников к нуждам населения, сделать их зависимыми от него. Кроме того, хозяйственные органы попали в полную зависимость от территориальных партийных организаций.
После отстранения Хрущева от власти в 1964 году новое руководство во главе с Л. И. Брежневым и А. Н. Косыгиным сочло, что местничество – более серьезная проблема, и вернулось к отраслевой системе управления).

     Накануне выпускного экзамена по истории нас собрал директор школы Павел Алексеевич Чулицкий и начал разъяснять величие данного закона, его историческое значение для нашей жизни. Я по своей аполитичности и глупости высказал какое-то сомнение. Здесь же я был, достаточно грубо, одернут, и поставлен на место демократичным и добрым Павлом Алексеевичем. Смысл в том, что в правильности решений Коммунистической партии и Советского правительства сомневаться ни в коем случае нельзя. Слава Богу, что это был 1957 год, а не 1937.

     Военное дело в нашей школе вёл Якубовский Яков Исаакович. Никакого учебника по предмету не было. Что мы изучали, мало отразилось в памяти. Помню, что на этих уроках мы изучали прицеливание и прямо в классе практиковались стрельбе из пневматической винтовки. В основном же мы делали какие-то макеты танков, кораблей, пушек и пр. Я в один год делал макет запала гранаты. В следующем году Яков Исаакович поручил мне сделать из дерева мишень для стрельбы. С помощью крестного Кирилла Исааковича из доски сороковки была сделана такая мишень практически во весь человеческий рост.

     Каждое занятие по-военному строгий и требовательный Яков Исаакович начинал с проверки выполнения порученных заданий. В адрес не выполнивших задания посылались различные угрозы. Когда очередь дошла до меня, то я сказал, что мишень я сделал, но донести её в школу один я не могу. Возможно, Яков Исаакович мне не поверил и, чтобы доказать это, выделил мне в помощь товарища и приказал принести моё изделие.

     Фронтовик, Яков Исаакович, заочно учился в институте. Помню проведённое им занятие по истории. Он очень интересно нам рассказал о декабристах.
В 1969 году мы с Ларисой повели своего сына Серёжу в первый класс школы №16 г. Минска. Директором школы оказался Яков Исаакович. Был он по-прежнему деловым и требовательным. Создал он школу образцовую, с различными дополнительными факультативами. Вхож он был в партийные и советские организации. Умел без волокиты решать любые сложные задачи. При этом без стеснения подключал родителей своих детей. На этот счёт у него была заведена картотека, в которой значилось, кто на что способен. С этого и со мною началась с ним беседа. К его сожалению, с меня, старшего лейтенанта, слушателя МВИЗРУ нечего было взять.
Дисциплина в школе №16 была железной. Якова Исааковича боялись учителя и ученики. Когда он заходил в школу, то его голос был слышен на всех четырёх её этажах. Все показатели в школе были отличные. Родители были спокойны за своих детей. В этой же школе с 1967 по 1970 год училась и моя племянница Ольга Гирилович. В 1971 году я окончил МВИЗРУ, был направлен служить в Калинин. Серёже пришлось оставить эту замечательную школу. Через пару лет до нас дошла печальная весть. Якова Исааковича не стало. Вся школа рыдала. Школьники обнесли своего строго, но любимого директора вокруг созданной им школы.

     В старших классах был интересный предмет. Назывался он «черчение». Вела его очень симпатичная, деловая и ответственная Кира Михайловна Гейно. Однажды она у меня в руках увидела перочинный нож с открытым лезвием. Он был ею, от беды подальше, реквизирован. Находился он у неё, пока она не увидела пришедшего в школу отца. Такие были ответственные учителя в наше время.

    На первый взгляд черчение никудышный предмет. Оценка за него даже в аттестат не вошла. Но требовал он большой отдачи, в том числе и материальной. Для черчения нужно было иметь специальный планшет с рейсшиной, готовальню с набором инструментов (циркуль, измеритель, рейсфедер и пр.), линейки, треугольники, транспортир, лекала, листы ватмана, наборы карандашей и туши, разных цветов, хорошую, не пачкающую резинку. А главное, что нужно было иметь для  черчения, так это терпение, аккуратность, знания для решения различных чертёжных задач. Уроки Киры Михайловны не прошли даром. Они мне помогли в ВУЗе, при изучении начертательной геометрии. Сегодня, прежде чем что-нибудь смастерить на даче или дома, сажусь за стол тщательно рисую эскиз, делаю соответствующие расчёты для каждой детали. Например, в 1982-1983 годах строил теплицу 2,7х7 метров. У неё было более 150 деревянных деталей, имеющих более 20 типоразмеров. Все они были тщательно рассчитаны и начерчены. По чертежам детали готовились своими руками в течение осени, зимы и весны. В результате, на сборку теплицы ушло только 2 дня. Запросто так же делаю расчёты при конструировании различных деталей, в том числе колена трубы, для буржуйки.

     Кроме русского языка были у меня трудности и по другим гуманитарным наукам, в которых я не находил логики. Материал нужно было заучивать, чего я не любил. Позже, при учёбе в военных училищах, я преодолел самого себя и эти  трудности. Стал я больше уделять внимания и времени таким предметам, искать в них какую-то логику. Одновременно овладевал соответствующей терминологией, набирался словарного запаса, преодолевал своё косноязычие. И все такие страшные предметы, как история КПСС, диалектический материализм, исторический материализм, экономика социализма, экономика капитализма, основы научного коммунизма, партполитработа и основы воинского воспитания сдавались мною на экзаменах исключительно на пять. Я здесь не говорю о первоисточниках, работах Владимира Ильича Ленина и других классиков марксизма-ленинизма, которые должны были изучаться самостоятельно и обязательно конспектироваться. Без предоставления преподаватёлю полноценного конспекта с первоисточниками можно было не мечтать о пятёрке по предмету. Отличная оценка по этим предметам позволила мне среднее училище закончить с красным дипломом, а высшее с красным дипломом и золотой медалью. Хотя бы одна четвёрка по этим «важнейшим» предметам лишала курсанта или слушателя получить красный диплом.

     Сегодня, читая или слыша воспоминания некоторых знаменитостей по поводу игнорирования изучения названных предметов, прекрасно их понимаю. Но мне по этим предметам нужно было получать пятёрки, чтобы получить право выбора места службы при распределении и не поехать вместе со своей семьёй в Тмутаракань.
В старших классах нам старались дать какие-то понятия о производстве. С этой целью нас возили на различные предприятия, чтобы показать, что и как делается, чтобы сделать нам намёк, что после школы вы придёте сюда работать. С этой целью мы выезжали в г. Борисов, где посетили спичечную фабрику и стеклозавод. Прошли по всем цехам. Проследили весь технологический процесс. В Минске мы посетили кожевенный завод. Тоже прошли по всем его цехам. Проследили всю его технологическую цепочку. Гнетущее впечатление осталось от цеха, где шло замачивание и первичная обработка кож. В цеху было сыро, грязно. В нос ударял отвратительный запах. Удивляло, как могут люди работать в таких условиях. Одновременно поразились, как эти грязные, вонючие кожи, в конце концов, превращаются в лакированную, мягкую кожу.

     В школе велась пионерская и комсомольская работа. Она проходила мимо меня. Когда меня в 5-ом классе всё та же Розалия Борисовна заставляла носить пионерский галстук, то я заявил, что я не пионер. «Почему?» – поинтересовалась она. «Когда всех принимали в пионеры, я болел», – заявил я. Настойчивая Розалия Борисовна заставила меня выучить пионерское обещание, и я, единолично, был принят в пионеры. Не спешил я вступать и в комсомол. Это я сделал только в 10-м классе. Любимая улица, влекла меня больше.

     Как же я трудился в школе все эти незабываемые 10 лет? В 1-м и 2-м классах всё было хорошо. Я ответственно относился к учёбе и в школе и дома, при выполнении домашних заданий.

     В 3-м и 4-м классах изучение предметов и в школе, и дома шло отвратительно. Как я переходил из класса в класс, не представляю.
С 5-го класса, как я уже говорил, Розалия Борисовна стала выбивать у меня дурь из головы. Я взялся за ум и стал работать серьёзно. Как сейчас помню, в первой четверти по трём предметам у меня было три пятёрки, во второй – пять пятёрок. Это меня окрыляло. В третьей и четвёртой четвертях у меня было семь пятёрок. Меня стали хвалить на родительских собраниях. Было такое время, что я составлял для себя расписание, с указанием времени работы по каждому предмету. Но чаще всего, конечно, хотелось быстрее разделаться с уроками, чтобы бежать на любимую улицу. Там меня ждали друзья, игры и забавы. Большинство из моих уличных друзей не утруждало себя учёбой. Порой они спокойно оставались на второй год, а окончив семь классов, шли работать.

     Что же представлял собою наш урок в школе? В наше время кабинетной системы обучения не было. Все занятия проходили в одной, закрепленной за классом комнате на 25-30 мест. Накануне урока, в перемену, дежурный шёл в учительскую, связывался с учителем и, при необходимости, приносил в класс необходимые наглядные пособия. После звонка на урок в класс входил учитель с журналом. При этом звонил не электрический звонок, а звонила так называемая техничка. Если дети во время перемены были на улице, то звонить она начинала оттуда, а затем проходила по этажам. Благо, что их было только два.

     При входе учителя в класс, все вставали у своих парт. Учитель здоровался с классом и разрешал детям садиться. Дежурный по классу докладывал об отсутствующих на уроке. Иногда учитель зачитывал пофамильно всех по журналу. Присутствующие отвечали: «Я». Отсутствующие отмечались учителем в журнале.
Если на дом задавались письменные задания, то учитель приказывал положить на парту открытые тетради с выполненными заданиями. Он проходил по рядам и бегло проверял выполнение задания. Тем, кто не выполнил домашнее задание, делалось замечание, либо грозило получением двойки, которая ставилась в журнал. В классном журнале на каждый предмет отводилось несколько страниц. По горизонтали по алфавиту были написаны все ученики класса, а по вертикали отмечались дни проведения занятий. Напротив фамилий отмечалось отсутствие ученика, ставились его оценки. Иногда учитель ставил точку. Это для памяти, чтобы на следующем уроке что-то потребовать от данного ученика.

     Далее учитель начинал проверку заданного урока. В течение четверти все ученики хоть раз должны быть опрошены у доски. На основании этих оценок, а также оценок за контрольные работы, сочинения и пр., выставлялась итоговая оценка ученику за четверть. Когда учитель склонялся над журналом, чтобы определить того, кто будет вызван к доске, класс замирал, потому, что некоторые не регулярно изучали дома материал.

     Определить, кого вызовет сегодня преподаватель отвечать заданный урок к доске, было настоящей наукой. У каждого преподавателя были свои критерии и подходы. Одни учителя стремились заставить учеников ежедневно работать. Другие хотели показать хорошую успеваемость класса по их предмету. У третьих были любимчики и те, к которым учитель по ряду причин относился предвзято.

     В основном ученики готовились к урокам не равномерно. Если тебя ещё ни разу не вызвали в этой четверти, то ты должен всегда быть готовым ответить на заданный урок. Если же тебя вызвали, ты можешь немножко расслабиться, до тех пор, пока не будут опрошены все ученики класса. Но были коварные учителя. Тебя спросили, ты получил пятёрку, естественно расслабился, а здесь – бац, и тебя вызывают на следующем уроке. Это, конечно, большая подлость. Двоечников вызывали чаще, чтобы ученик мог реабилитироваться. Отличников вызывали реже. Зачем их вызывать, если преподаватель знает, что они всегда готовы к уроку. Получил он однажды свою пятёрку, необходимую для его оценки за четверть, и достаточно. Будучи отцом, помня, как пагубно для меня сказалось то, что я занимался в школе неравномерно, я старался заставить своих сыновей быть постоянно готовыми к занятиям. Регулярно проверял у них выполнение домашних заданий. Может быть, поэтому они, не в пример их отцу, окончили школу с единственной четвёркой по русскому языку.

     Мне, сидящему на первой парте, от ребят были постоянные поручения подсмотреть в журнал и определить, сколько человек ещё не опрошено. Как видно из фотографии, это, возможно, от меня Александра Игнатьевна прикрывает журнал.
Наконец кого-то вызывали, и он шёл к доске. Некоторые, знающие материал, шли к доске уверенно. Другие шли, как на эшафот, и начинали у доски что-то мямлить. Если учитель терял бдительность, то ему, тонущему, старались подсказывать. Это было не безопасно. За подсказки наказывали двойками и, даже, единицами. Это зависело от учителя.

     Для ответа у доски ученик должен был обязательно идти с дневником. Если журнал – лицо класса, то дневник – лицо ученика. В нём на каждую неделю (6 дней) отводилось 2 страницы. На них отмечались дни, расписание занятий, то, что задано по каждому предмету на день, оценка учителя, либо результат контрольной работы, так же, при необходимости, отмечалось плохое поведение ученика и вызов родителя в школу. Еженедельно дневники собирала классный руководитель и с помощью отличников-общественников в них проставлялись недостающие отметки. Родители должны были еженедельно проверять дневники своих недорослей, расписываться в них и, при необходимости, принимать необходимые меры, вплоть до репрессивных. В наше время с репрессивными мерами против детей, особых сложностей не было, дети не ходили жаловаться на своих родителей в милицию или куда-либо. Считалось, что «битиё определяет сознание».

    В конце концов, ученик отвечал на поставленный вопрос. Ему учитель мог задавать наводящие вопросы. Если он на них не отвечал, то учитель мог обратиться к классу. Желающий ответить на этот, порой не простой вопрос, поднимал руку. Учитель выбирал для ответа нужного ему ученика. За правильные ответы на несколько таких вопросов можно было получить пятёрку.
Наконец, учитель оценивал ученика, делал ему, при необходимости, замечания за ответ. Мог так же похвалить, либо поругать ученика за нерадивость. Были случаи, что ученик не соглашался с оценкой учителя. Возникала перепалка. Учитель ставил свою оценку в журнал и в дневник ученика. К доске вызывался следующий ученик. Так могло продолжаться минут 25-30. Далее учитель рассказывал и объяснял то, что мы должны выучить к следующему уроку. После этого задавалось задание на следующий урок, что нужно было выучить, и какое выполнить задание к следующему уроку. Всё это ученик должен был записать в свой дневник.

     Естественно, выше была описана идеальная обстановка. На самом деле всё было, как правило, гораздо сложнее. Обстановка в классе зависела от преподавателя, от того, как он смог найти контакт с учениками. А они, ученики, совершенно не предсказуемы. Они могли, для бедного учителя, устроить Бог знает что. Только учитель отвернётся к доске, как по классу полетят бумажные голуби, как кто-то из резиновой рогатки скобочкой засветит в голову ненавистному отличнику. Вместо урока начиналась чехарда, выяснение отношений. Кого-то учитель ставил в угол, кого-то выставлял за дверь, кого-то отправлял к директору и пр.

     Так было, например, у нас в 3 и 4 классах. Мы совершенно не представляли, для чего нас мучают этой учёбой, тем более домашними заданиями. Боже! Как хорошо цыганским детям, незнающим всех этих мучений. Так мы, своими маленькими мозгами, думали тогда. Совершенно не понимая, что нас хотят поставить на путь истинный. Вспоминаю своё тогдашнее поведение и мне сейчас становиться стыдно за него. Но, слава Богу, удалось прозреть и, впоследствии, всё наверстать и стать на истинный путь.

     С ностальгией сейчас (2013 г.) смотрю на фотографии своих учителей. Милые мои учителя, как вы самоотверженно старались сделать из нас настоящими людьми! Низкий поклон вашей светлой памяти.
В классе вёл я себя независимо, не перед кем не пресмыкался. Дружил в основном с теми ребятами, с которыми вместе возвращались домой со школы. Это были Жора Вирясов, Игорь Сокольчик, Анатолий Михалевич, Володя Баришевский, Жора Иванович. Одно время Мы дружили с Лёней Рогинец. Отец у него был, кажется, генералом КГБ. Жили они в генеральском особняке. Когда он сломал ногу и не ходил в школу, мы его навещали. Осталась памятная фотография об этом посещении, сделанная Лёней.

     Как-то так получилось, что Розалия Борисовна сажала меня на первую парту с неблагополучными учениками. В 5-7 классах я сидел за одной партой с второгодником, отъявленным хулиганом и рэкетёром Таликом Сманцером. Он отнимал у учеников авторучки. У него их был целый набор. Мне как-то удалось найти с ним общий язык, сохранить своё лицо и не стать у него шестёркой. Несмотря на общую национальную принадлежность Талика Сманцера и Розалии Борисовны, последняя относилась к нему предвзято. Я помогал Талику с английским языком. Он над английским текстом писал русское их произношение и старался показать Розалии Борисовне по английскому языку хоть какие-то знания.

     В 8-м и 9-м классах я сидел за одной партой с Юрой Сидляровым. Он был балованным сыном, кажется, полковника. У него тоже были сложности с английским языком. Парень он был видным, не глупым, но стал стилягой. Это в школе, и в нашем, идущем к коммунизму обществе, не поощрялось. Поэтому, учителя, те же Евфросиния Герасимовна, Розалия Борисовна его нещадно преследовали. Я же помогал ему по английскому. Общих интересов и дружбы у меня с ним не получилось. Он тоже был парень с характером не шёл на сделки. В результате, его не допустили к выпускным экзаменом. Сегодня его, видимо, зачисляют в ряды диссидентов.

     В 10-м классе я сидел тоже на первой парте, на этот раз с отличником Игорем Крыловым. Несмотря на то, что он был очкарик и отличник, мы с ним подружились. Всякий раз, приезжая в Минск, я старался посетить его. Жил он в самом центре города, угол Ленинского проспекта (позже Скарыны) и ул. Янки Купалы. Окончил Игорь Мединститут, стал в нём преподавателем, защитил кандидатскую диссертацию по любимой микробиологии. А личная жизнь его как-то не сложилась. Долго ухаживал он за больной, старенькой мамой. Похоронил своих двоих старших братьев. Остались у него племянницы, заинтересованные в его трёхкомнатной квартире в центре города. «Игорь, почему ты не женился? – спрашивал я его. «Юра, как я могу иметь семью на свою нищенскую профессорскую зарплату», – отвечал он мне. Последний раз был у Игоря в гостях в 2007 или 2008 году. Последние годы он не отвечал на телефонные звонки, а разыскать его мне было как-то не досуг. В феврале 2013 году пришёл к нему домой. Незнакомые люди, живущие в его квартире, сообщили, что полтора года тому назад Игоря Александровича похоронили.

     Что ещё вспоминается о школе, так это моя одежда. Ходить приходилось в школу в одежде, соответствующей семейному достатку. Он был не большой, я был не требовательным, с пониманием относился к возможностям своих родителей. В результате ходил я в школу в простых кортовых брюках. Хотелось, чтобы на них были стрелки, как у других ребят из офицерских семей, но это у меня не получалось. Много позже, жена Лариса объяснила мне, что на бостоновых брюках стрелки держаться гораздо дольше, чем на кортовых. Первый свой более или менее приличный костюм был мне сшит к выпуску из школы. В нём я красуюсь на ниже размещённой фотографии.

     Окончил школу в 1957 году. В аттестате у меня три тройки, в том числе по белорусскому и русскому языкам и конституции СССР. Но зато было и пять пятёрок по математическим дисциплинам, физике и химии.

     По окончании школы у меня не было никаких жизненных планов. Их мне не предлагали мои родители и близкие. Я, не раздумывая, подал документы в Белорусский государственный университет (БГУ). Здесь учился мой друг детства Геннадий Довнар, который был на год старше меня. Он в нашей уличной компании был самым способным. Учёба давалась ему легко, школу он закончил с серебряной медалью. Документы то я подал, но нужно было готовиться к вступительным экзаменам. А я всё не мог начать подготовку, откладывал её с утра на вечер, со дня на день. Не было у меня никакой уверенности, что я смогу написать сочинение по русскому языку. Большинство поступающих абитуриентов срезалось именно на этом экзамене. В конце концов, я решил пойти работать, а поступление в БГУ перенести на следующий год. Для нашей, можно сказать, рабоче-крестьянской семьи, такое моё решение не было трагедией.