Таянье Тайны. Былина о слове

                Былина о Слове

Как наехал бел-камень на дерево, на дерево возле хижины,
Как набычилось дерево всеми своими узлами, кореньями,
Как пошла между ними вражда, битва медленная, неуступчивая,
Тут-то рыбак со женою своею оченно опечалились.
– Как это ж так? – мы же тут со врёмян незапамятных жили,
Вот и камень-алатырь стоит возле нас, и дерево дом осеняет,
И ведь небо нам светит исправно, и огонь согревает всё наше,
И чист-ветер огни раздувает… а мы варим ушицу в котлишке…
А  вода гасит пламень ко времени, всё как надо, как только накажем.
Почему между ними вражда? Что им, глупым, делить? Что за сила
Толкает на эти, гляди, на голимыя безобразия?..

Было время, я тоже с милой бабой моей, с моей жёнушкою бодался,
Ух, бодался, дурак, ух, и спуску она не давала! –
Как замкнётся в себе, побледнеет, и нет мне, вражине, покою.
А зачем?.. Всё равно – так тянуло нас двух друг ко другу,
Что не знали как быть… вот и бились. А нет – полюбить бы!
Да ить стыдно признаться лахудре… ну как тут признаться?
Вот и бил её боем протяжным… а она лишь молчала, бледнела...

А потом стало грустно… и поплыл я в ладье, одинокий, великой рекою,
И закинул я невод в глубины, и попалась мне рыба-вещунья,
И такое она рассказала мне, так она сердце смутила,
Что, домой воротясь, я не крикнул «Встречай!», как бывалыча, голосом грубым,
И не пнул у ворот, как бывалыча, рыжего псишку-дозорку,
А тихонько к жене подошёл, и обнял её за белы плечи,
И пушисту головку её целовал, лобызал её груди медовы,
И горюча слеза моя тяжко скатилась, и груди ожгла ей,
И ожгла её лоно ржаное, и сам я, горя и пылая,
Весь вошёл в её лоно, и она застонала счастливо,
Наконец-то – счастливо, протяжно и сладостно… может, впервые
С той поры, как сошлись мы… и деток любимых зачала…
А теперь оба-два мы глядим на дурных драчунов, чуть не плача:
Ну чего тебе сделало дерево, камень-алатырь, скажи нам,
Расскажи, диво-древо, ну чем тебя камень обидел?
Не могёте? Так скажем-подскажем – вы глупые, малые дети,
Прям такие, как мы, когда бились друг с дружкой и белого свету не знали.
Так и скажем вам: все ваши битвочки – нашей вражды отраженье,
Как и все наши дольние битвы – зерцало той битвы верховной,
Что идёт в небесах, нам невидимо,  молнии только
Да грома их порой приоткроют… и тут же покроют свинцово…
Но не нам их судить, а – себя. Лишь себя осудить нам возможно,
Как и вам, дуралеям – себя… ну да что там, побейтесь маненько,
Да и прочь расползайтесь. Ты, древо, не мусори камень,
Ну а ты, каменюга лобастый, давай, не дави корень-живу,
Вот и будем всем вам хорошо, будет нам хорошо… расчудесно
Рассияется жизнь!.. Или мы вам неправду соврали?
Или мы вас не любим? Вас любит и ветер, и небо,
И земля, и вода, и огонь… вот и мы с нашим племенем вас полюбили,
Вы послушайте нас, дуралеи, а после скажите: «Спасибо!..»,
И поклонимся мы вам, и будет так славно, так радостно в мире,
Что небесные силы услышат нас тоже, убогих,
И возляжем всем миром на кровли, и будем смотреть мы и слушать,
Что нам скажут, смиренным, какое нам выкатят СЛОВО…

***
СЛОВА много. Разное оно, агромадное, многоликое. И колесом катится, и ужом змеится, и гадюкою жалится, и мороком любовным обволакивает, и заговоры ночные, потаённые вышатывает, и песни любовные выпевает…
Но кто, кто же из вас всех, умопомрачительных в своей красоте ворожей и колдуний, приворожил меня? Кто больше всех «намыл из меня золотишка»? Я спрашивал, вопрошал, орал, искривя рот, в самое небо. Небо пустовало. И не было мне ответа.
А потом, в старинных записях, нашёл приворотный заговор. Чудовищные существа, женщины, вы все его знали! Наверняка знали! Или чуяли – всей хотью, всей плотью. А это страшнее ясного знания. Заговор, не отвертишься…

***
«Пойду я в чистое поле, под красное солнце, под светел месяц, под частыя звёзды, под полётныя облака, пойду и скажу:
Вы, ветры буйные! распорите его белую грудь, откройте его ретивое сердце, навейте тоску со кручиною!
Снесите любовь в белое тело, в ретивое сердце, в хоть и плоть, - чтоб искал бы меня, Бога не боялся, людей бы не стыдился, во уста бы целовал, руками обнимал, блуд сотворил!
Вставайте вы, матушки, три тоски тоскучия, три рыды рыдучия и берите своё огненное пламя, разжигайте раба молод¬ца, разжигайте его во дни, в ночи и в полуночи, при утренней заре и при вечерней!
На море на окияне, на острове на Буяне лежит доска, на той доске лежит тоска, бьётся тоска, убивается тоска, с доски в воду, из воды в полымя!..
Дуй раба  в губы и в зубы, в его кости и пакости, в его тело белое, в его сердце ретивое, в его печень черную!
Шел бы он в мою девичью думу и думицу и в девическую телесную мою утеху, и не мог бы он насытиться моей черною п... своим белым х..., и не мог бы он без меня ни жить, ни быть, ни есть, ни пить!
Кто камень-алатырь изгложет,
Тот заговор мой переможет.
Аминь!»


***
Не изглодал я камень-алатырь, не перемог страшный бабий заговор…  и маялся, и путался с кем ни попадя… а какими красивыми, даже, казалось, неповторимыми были «возлюбленные»! Глянуть бы ныне…
            
***
Слово звучало сильно. Но ты не слышала. Ты, как и все вы, спала. Все вы, твари, спали, не жили. А я? Не спал ли сам? А когда очнулся, что увидел?

***
…и очнулся, и узнал тебя, черноглазую, со смоляными косами. И вспомнил тягучую татарскую ночь с раскосым месяцем и сыром садом, и покосившийся дощатый сортир, обнесённый лохматыми звёздами. И жалобы твои, и грудные напевы, и задышливые стоны, перемежаемые страшным визгом дерев...

***
Вечерами, за горами, топорами срублена,
Мерно катится по раме деревянная луна,
Мне приснился шум рабочий, корабельной рощи стон,
Этой ночью, этой ночью я увижу старый сон,
Я увижу – рушат сваи, режут обод колеса…
Старый кот, вприщур зевая, стережёт мои леса.
В мёртвом небе одиноко. Страшен скрип луны хромой.
И недрёманое око продал страж лукавый мой.
Заповедный кедр загублен, а ясней не стала ночь,
Одноглаз мой страж, и куплен, и бессилен мне помочь.
Пахнет хвоей и пилёным.
Это было, где-то, встарь,
И несут туда зелёный,
Немигающий фонарь…

***