То, что живёт в нас... Глава 11

БЕССОННАЯ НОЧЬ

     Не спалось. С вечера вроде бы всё было как обычно. Приехал с завода часов в семь в свой загородный особняк. После ужина позвонили младшей дочери на Кипр – она отдыхала там со своими детьми на подаренной отцом лет двенадцать назад к свадьбе вилле. Посидели с Фаиной за чашечкой чая – жена попеняла слегка на то, что лучше было бы пообщаться с внуками по "Скайпу", хоть полюбовалась бы на них на большом экране. Потом посмотрел вечерние новости на Первом канале – ничего хорошего: биржи в минусе, нефть падает, а доллар с евро продолжают расти. Лёгли спать. Фая всё ещё ворчала что-то, ворочаясь в своей постели, пока, наконец, не затихла. А к Павлу Мефодьевичу сон никак не шёл. Он то и дело переворачивался с боку на бок в своей кровати – спали с женой раздельно вот уже лет десять. Обрывки мыслей выскакивали одна за другой как зубцы на ленте кардиограммы больного аритмией.
     И кому нужна была такая экономика, которая как бычок веревочкой повязана с нефтью! А нефть – штука спекулятивная, никогда нельзя предугадать, что там в ОПЕК вкупе с неуёмными американцами в очередной раз выдумают – над ними ведь особенно не капает. Не экономика, а сплошная политика, помноженная на биржевые спекуляции …
     А над Томилиным вот уж второй год как протекали небеса. И сыпет оттуда мелкий противный дождичек так, что никакой зонтик не спасает. Было такое и раньше, особенно в девяносто девятом, через год после дефолта, но тогда он был помоложе, да и оптимизма было побольше. И ВТО этого, чтоб ему, не было, и внутренний рынок ещё не совсем привык к западному оборудованию – станки продавались вполне сносно, особенно если с ценой не слишком жадничать.
     А тут ещё конструктор, будь он неладен, явился на приём и своей "правдой-маткой" соли на рану насыпал. Три дня уж с его посещения прошло, а всё из головы выкинуть никак не удаётся. М-да-а…
     Эх, времечко! Давно ли государеву службу несли в Советском Союзе? Госплан перспективы верстал, исполнение которых было превыше всего, министерство все насущные вопросы помогало решать. Пока не началась эта перестройка да Горбачёв с Ельциным на делёжке власти не сцепились...
     Когда немного всё успокоилось после путча, ближе к новому девяносто второму году, он наведался в родное не профильное министерство, от которого вот уже несколько месяцев никаких распоряжений не поступало, а на телефонные звонки замы министра отвечали через раз, и несли какую-то околесицу. До Самого же так ни разу и не удалось дозвониться.
     К министерству этому их завод отнесли из каких-то высших цековских соображений, дай Бог памяти, где-то после восемьдесят пятого года, когда Горбачёв затеял свою перестройку и повсеместно начались экономические новшества – даже наряды на оборудование и комплектующие шли с красной типографской надписью по диагонали документа: "Эксперимент".
     Заснеженная столица приняла гостя хмуро. Таксист, подрядившийся довезти от Внуково до Калининского проспекта и запросивший за извоз хоть и не маленькую, но приемлемую сумму, в пути был не разговорчив, а на расспросы, как тут Москва-то при новой власти да без коммунистов, тихонько матерился себе под нос в том смысле, что, мол, задолбали все: один с перестройкой, а другой – со своими нововведениями.
     Наконец, преодолев долгую дорожную слякоть – видать, московские коммунальщики внеплановый выходной себе устроили, свернули с Краснопресненской набережной на Новый Арбат и, проехав кинотеатр "Октябрь", припарковались у одной из похожих на поставленные на "попа" широкие пеналы двадцатичетырёхэтажек.
     Расплатившись с хмурым "извозчиком", проследовал через непривычно пустой вестибюль, мраморные стены которого гулко отражали звуки его шагов, и поднялся на лифте на двадцатый этаж. Проходя топтаными бессчётное количество раз коридорами, обратил внимание на открытые в кабинеты двери, где какие-то люди двигали мебель и увязывали стопки папок с документами.
     В приёмной министра сидели две незнакомых не то секре-тарши, не то референтши. Отрекомендовался. На его вопрос, на месте ли министр, дамочки чуть ли не хором ответили, что Фёдор Степанович болен и находится у себя на даче, и что посетителю лучше пройти к первому заместителю. Слава Богу, Валерий Федосеевич был на месте.
     Войдя к нему через странно пустую приёмную, Павел Ме-фодьевич увидел, что хозяин кабинета стоит у окна и смотрит на открывавшиеся с этой верхотуры московские дали. Обернувшись на стук двери, Валерий Федосеевич широко улыбнулся:
     - А-а, вот и господин Томилин к нам пожаловал! Ты извини, Павел Мефодьевич, что так к тебе обращаюсь, но слово "товарищ" нынче уже не модно, - первый зам протянул вошедшему мягкую холёную ладонь.
     - Садись, садись, - Валерий Федосеевич указал Томилину на обитый велюром стул за приставным столом, а сам уселся на своё место.
     - Рассказывай, как долетел? Как дела на заводе? – вопросы задавались таким тоном, как будто они расстались только вчера, хотя не виделись с лета. Павел Мефодьевич посещал этот кабинет в конце июля – надо было пробить застрявший где-то на министерских этажах наряд на приобретение литейного оборудования. Заводские ПТО-шники всё сделали вовремя: сдали заявки в департамент оборудования, "подмазав", как это было заведено, начальника службы южным подношением – корзиной со свежими фруктами да свиным окороком домашнего копчения килограммов этак на пять. Тем не менее, помнится, уже тогда в беседе с замом чувствовалась какая-то недосказанность. И хоть наряд был найден и подписан, но как-то нехотя и без особого энтузиазма.
     - Долетел нормально, а на заводе... Что на заводе? Работаем, как всегда, на Москву надеемся... - Томилин намеренно заполнял пространство кабинета стандартными словами, чувствуя что-то неладное. И не ошибся.
     - Зря надеешься. Министерства больше нет – его расформировали. Я вот тут досиживаю последние деньки, пока ликвидационная комиссия работает, - голос Валерия Федосеевича звучал с деланным равнодушием.
     - А Фёдор Степанович что же?
     - Министр после инфаркта никак не оправится – на даче отлёживается.
     - Да что Вы, Валерий Федосеевич!
     - Вот тебе и "что Вы". Сердце у него прихватило прямо у себя в кабинете, как только ознакомился с Указом...
     - Ну, надо же! - пробормотал гость растерянно, безотчётно перебирая на столе стопку чистой бумаги, - И что же нам теперь делать? Как с заводом-то быть?
     - А как решишь, так и будет. Завод теперь твой...
     - Как мой? А отчёты? А поставки комплектующих? А сбыт как же?
     - Ну, если подходить неформально, то всё теперь только в твоих руках. Отчитываться нынче не перед кем, разве что перед своим коллективом да Господом Богом. Если захочешь, конечно, перед ними отчитываться... А что касается формальностей... – заместитель министра сделал минутную паузу, словно взвешивая, стоит ли говорить, - Я тебе вот что скажу, - он понизил голос, - В ближайшее время, как ты, наверное, уже слышал, приватизация начнётся...
     - Приватизация? - Павел Мефодьевич тоже невольно понизил голос, - А что это такое?
     - Ну, если по писаному, то... - Валерий Федосеевич порылся в бумагах и вынул какой-то документ с отпечатанным на машинке текстом, - Ага, вот: "Приватизация государственного и муниципального имущества – это приобретение гражданами, акционерными обществами (товариществами) у государства и местных Советов народных депутатов в частную собственность предприятий, цехов, производств, участков, иных подразделений этих предприятий, выделяемых в самостоятельные образования, а также оборудования, зданий, сооружений, лицензий, патентов и других материальных и нематериальных активов предприятий, в том числе совместных предприятий, коммерческих банков, ассоциаций, концернов, союзов и других объединений предприятий", - собеседник Томилина перевёл дух, - Фу-у. Вот как-то так. Теперь тебе понятно?
     - Всё равно, ничего не понял. Каких патентов? Какими товариществами? Каких ассоциаций? Мы же государственное предприятие союзного значения!
     - Эх, Павел Мефодьевич, Павел Мефодьевич! Или ты телевизор не смотришь? Не в курсе, что ли, что в Беловежской пуще сотворили? Союза-то больше нет.
     - Да знаю я про пущу эту. Три дня назад, накануне вылета сюда сообщение слышал. Только у нас там, на месте, всё по-прежнему. Честно говоря, я всё это как-то на себя пока не примеривал. Союза нет… А что же есть тогда?
     - Ну, не то, чтобы совсем нет. Республики-то формально пока ещё вместе, но только формально. Прибалтов, вон, ещё Горбачёв пытался и стращать, и уговаривать – не получилось. И развод-то и так уже в полном разгаре, а после этого тройственного подписания процесс полетит как курьерский поезд и останется... Подожди, подожди, как же это будет называться-то. Не то ССР – Союз Суверенных Республик, не то ССГ – Союз Суверенных Государств, не то СНГ –  Союз Независимых Государств. В общем, хрен поймёшь – словоблудие какое-то!
     Замминистра помолчал, глядя в окно. Потерянно молчал и Томилин. Наконец, Валерий Федосеевич, словно очнувшись, наклонился к нему и вполголоса спросил:
     -У тебя юристы толковые есть?
     - Есть юрисконсульт на заводе.
     - Да нет, тебе нужен будет не тот, который твои договоры составляет да чужие контролирует, а юрист, хорошо разбирающийся в хозяйственном и гражданском праве. Одним словом, ищи и запасайся надёжной юридической службой. Скоро она тебе понадобится. И ещё понадобятся деньги.
     - Деньги! Денежки были, да только сгорели после январской реформы-то. Разве что недвижимость осталась: дом с обстановкой, дача, машина, украшения кой-какие... Я же не Рокфеллер! Валютными операциями не занимался, золото в слитки не переплавлял. Мне работать надо было…
     - Ну, не ты один пострадал – вся страна, за малым исключением, в эту прореху рухнула. Одним словом, Павел Мефодьевич, тут сейчас какой-то рыжий и шустрый молодец бегает по правительственным коридорам. По слухам, должен он компанию по приватизации государственной собственности возглавить. Чувствую, дров наломает изрядно...
     - Почему у Вас такие предчувствия?
     - Да потому что не знает ни черта! Американцев, разве что, в помощь позовёт: у нас ведь теперь тенденция такая – чуть что, Западу в ноги падать... Какие в его возрасте знания? Тут, вон, к пятидесяти только А от Б начинаешь отличать в политике-то, а ему ещё и сорока нет, зато гонору – на десятерых хватит! А Борису Николаевичу такие наглецы нравятся. Ох, чую, залезет без мыла, куда не надо... Ельцин-то сейчас пока сам правительство возглавляет, да только ему это ни к чему  – подыскивает, кто бы мог реформы двигать. И тоже чувствую, что зама своего поставит.
     - Это какого зама, Гайдара, что ли?
     - Его, его родимого. Такой же безбашенный, как и тот, рыжий. А давно ли в журнале "Коммунист" на редакторском месте сидел! Послушать Егора Тимуровича, так ему Бальцерович с его шоковой "терапией" свет в окошке – чуть что, в пример приводит… Сравнил, тоже мне, ежа с медведем – Польшу и Россию: размеры другие, менталитет другой, структура экономики иная… Бальцерович! - хозяин кабинета, скривившись, безнадёжно махнул рукой.
     - Да, Валерий Федосеевич, обрадовали Вы меня... Не знаю, что и делать.
     - Что делать? Да тебе-то как раз есть что делать! За тобой, вон, целый завод, который тебе, считай, судьба подарила! Главное, Павел Мефодьевич, по нынешним временам, чтобы ты его в руках своих удержал. Договоры с поставщиками да покупателями пересмотри. И напрямую начинай с ними работать. Над тобой, я уже говорил, сейчас никого не будет. Да внима-а-тельно следи за тем, что на тему приватизации отсюда исходить будет. И думай, как при этом с коллективом разойтись – это дело без его участия не обойдётся – у нас же по Конституции всё народу принадлежит. Вот те самые формальности, через которые тебе, хочешь не хочешь, а придётся пройти. Удержишься, на коне будешь. Глядишь, и меня когда-нибудь добрым словом вспомнишь. Только о нашем разговоре – никому. Ну, давай прощаться, - хозяин кабинета встал из-за стола и подал Томилину руку...
     Разговор с замом министра заставил Павла Мефодьевича задуматься. И действительно, вскоре появился общий сценарий приватизации, согласно которому 29 процентов активов предприятий выставлялись на аукцион, 51 процент распределялся среди руководства и рабочих, остальное оставалось за государством, которое могло это оставшееся продать за наличные или за посулы инвестиций.
     По программе приватизационные ваучеры (придумали же название!) были розданы всем  российским гражданам, то есть всё достояние страны было поделено на сто пятьдесят один миллион этаких ценных бумажек стоимостью десять тысяч рублей каждая.
     Летом 1992 года президент Ельцин ознакомил россиян с основной идеей ваучерной приватизации: "Нам нужны миллионы собственников, а не горстка миллионеров. В этой новой экономике у каждого будут равные возможности, остальное зависит от нас... Каждый гражданин России, каждая семья получит свободу выбора. Приватизационный ваучер – это для каждого из нас билет в мир свободной экономики".
     Ага, как же! Плавали – знаем! Томилина вполне устраивала сложившаяся с ваучерами ситуация, предполагавшая в силу ничтожной малости доли, которую представлял собой этот "билет в будущее" и неразвитости российского рынка ценных бумаг один из немногих выборов: инвестировать приватизационный чек в предприятие, на котором человек работал, согласно разрабатываемой для этого в родной организации программы акционирования. Можно было ещё вложить ваучер в один из создаваемых в авральном порядке чековых фондов, но это неизвестно где, неизвестно как. И жди потом обещанных фондом дивиден-дов, как соловей лета... А тут всё-таки своё привычное руководство, с которым тёрлись не один год, а то и не одно десятилетие – оно же не обманет, не подведёт, в случае чего... И не учитывал трудовой народ, что у родного-то руководства вдруг проснётся такое непреодолимое желание подгрести под себя всё вокруг.
     Одним словом, Павел Мефодьевич просто не мог упустить этот шанс – стать практически единоличным хозяином завода. С помощью созданной по совету Валерия Федосеевича, дай Бог ему здоровья, юридической службы он, как только была опубликована соответствующая нормативная база, в качестве первого этапа акционировал предприятие, а на второй стадии этого "богоугодного" дела через надёжных подставных лиц  в течение непродолжительного срока сосредоточил в своих руках и руках ещё нескольких человек из ближайших проверенных годами совместной работы сподвижников, с которыми был съеден не один пуд соли, контрольный пакет акций. Пришлось, правда, кое с чем нажитым расстаться, лелея в душе надежду на то, что утраченное вернётся в скором времени сторицей. Пока так, а дальше видно будет – время течёт, кто-то уйдёт по возрасту, кто-то – по здоровью, да мало ли ещё какие причины могут заставить владельца акций расстаться с ними? Человек, выражаясь словами булгаковского Воланда, к сожалению, бывает "внезапно смертен".
     И покатилось это "поветрие" подобно неудержимой  лавине по всей стране. Поскольку народ после грабительских денежных реформ в массе своей нищенствовал, люди продавали чеки за бесценок – порою просто за пару бутылок водки. По курсу девяносто третьего года ваучер, номинал которого процентов на девяносто пять съели инфляция и девальвация рубля, оценивался примерно в семь "зелёных" бумажек, то бишь, всё национальное богатство страны – и промышленность, и природные ресурсы – теоретически можно было скупить всего за пять миллиардов долларов. И уж, конечно, никто не хотел слушать автора достаточно утопической, если учитывать всеобщую безалаберность, расписанной чуть ли не по часам программы "500 дней", который предлагал начинать разгосударствление с малого – грузовиков, станков, небольших участков земли, магазинов, ресторанов, то есть, начинать приватизацию с организации развитой сети малых предприятий. В середине девяностых те, у которых нахо-дились деньги на крупные финансовые операции на просторах России, в неделю делали крупные состояния, получая прибыль в пересчёте на год до трёхсот процентов. Как тут не вспомнить бородатого классика, популярно объяснившего, на что готовы капиталисты за такую норму прибыли! Между тем, над полумёртвой страной всходила зловещая звезда Березовского...
     Павел Мефодьевич потянулся к смартфону на прикроватной тумбочке – час ночи, а сна по-прежнему ни в одном глазу.
     ...Деньги на счета завода потекли вначале ручейком, а потом – полноводной рекой. Первое время просто не знал, что с ними делать. Но при обилии дензнаков как-то удалось не поддаться олигархической эйфории. Понимая, что завод – та самая курочка, которая несёт золотые яйца, начал обновлять производственные фонды, благоустраивать цеха и территорию, заставив экономическую и прочие причастные службы детально проработать план развития предприятия на ближайшие десять лет. Хотелось достичь понимания, сколько средств необходимо вложить в производство, а сколько можно оставить в свободном обороте, то есть в собственном распоряжении, когда появится такая воз-можность. И при этом планомерно отсекал совладельцев, всё больший процент акций сосредотачивая в своих руках.
     А законы менялись чуть ли не по часам – собранная из довольно разношёрстной публики Дума первого и второго созывов работала на полную катушку. В стране шаг за шагом формировалась новая система налогообложения с такими атрибутами, как НДС, налог с продаж, налог на прибыль, отчисления в различные фонды. Да и сами фонды, особенно Пенсионный, начали набирать силу. И, как водится, в результате родилась потребность в грамотном уходе от налогов с использованием нестыковок и прорех в законодательстве, аккуратно названная "оптимизацией". А когда появилось понятие оффшоров, Томилин одним из первых перерегистрировал компанию на Каймановы острова. И тем не менее, хоть предприятие и достаточно безболезненно въехало в капитализм, психология работников в массе осталась советской. Оно и понятно: раньше работали на государство, а теперь – на Хозяина, у которого толковые специалисты постепенно вымывались людьми совсем другого сорта, связанными с ним либо родственными узами, либо нужными ему качествами, далёкими от реальной потребности производства. Впрочем, специалисты-то были – куда ж без спецов, но их, за редким исключением, держали где-то на уровне среднего звена, не допуская к должностям, на которых принимались судьбоносные решения.
     Если в самом начале реформ по инерции, оставшейся от советских времён, были ограничения по выплате заработной платы, то где-то после 1992 года их начали постепенно снимать. Чтобы понять, как это было, достаточно вспомнить дореформенную систему оплаты труда, методика определения планового фонда которой была жестко регламентирована по категориям персонала и по профессиям. Премии и доплаты также ограничивались. Предприятие получало в плане по труду контролируемые сверху показатели: средняя заработная плата и её плановый фонд. А тут всё в одночасье было упразднено. И лишь на народнохозяйственном и региональном уровнях фонд зарплаты ещё выступал в качестве расчётного показателя при прогнозировании развития экономики да разработки мер для поддержания её в равновесии, имея в виду пропорции между денежной и товарной массами. То есть, можно было выплачивать любую сумму, лишь бы себестоимость продукции была конкурентоспособной. Сдерживающими оставались только два фактора: размеры налогов на фонд оплаты труда и упомянутая уже конкурентоспособность. От первой проблемы можно было худо-бедно уйти с помощью различных "серых" и "чёрных" способов выплат, а вторую до поры до времени можно было не брать в расчёт вообще – какая же конкуренция в России? Если же она и на-клёвывалась, то вопросы решались зачастую просто по-бандитски: "Есть человек – есть проблема, нет человека..." и далее, как говорится, по тексту.
     И вот тут руководящие господа, что называется, пустились во все тяжкие. Разница в оплате их труда и труда обычных работников составляла порой двадцать и более раз. И если в бюджетных организациях ещё действовали какие-то ограничения, то ограничителем на предприятиях, подобных заводу Павла Мефодьевича, была только совесть. А совесть – штука настолько эфемерная, что ей можно было с лёгким сердцем пренебречь. Естественно, в официальных ведомостях на зарплату стояли более или менее приемлемые цифры, а остальное выплачивалось в конвертах, для чего нужна была неучтённая наличность. "Неучтёнка" нужна была и для вездесущих "откатов" – этой крови те-невой экономики и царившего в ту пору натурального обмена, прозванного иностранным словом "бартер". Помимо этого начали появляться уж совсем экзотические структуры, такие как, например, Совет ветеранов отрасли, которые тоже хотели получить свою толику на этом "празднике жизни".
     Вот так, уже в который раз, в России согласно положениям, описанным ещё в трудах Адама Смита, происходило первичное накопление капитала, после которого неотвратимо наступает передел собственности.
     Как известно, деньги у хорошего хозяина не должны лежать в чулке – капиталы обязаны работать и приносить дополнительную прибыль. Как говаривал незабвенный великий комбинатор: "Шура, если в стране ходят денежные знаки, то должны быть и люди, у которых их очень много". И коль скоро многое было отпущено на волю, в России как грибы после дождя то тут, то там "проклёвывались" банки. Немалое их количество создавалось для того лишь, чтобы "отмыть" денежки, затем разорить заведение и исчезнуть за рубежами нелюбимой родины. Но были учреждения и другого сорта, которые хотели вкладывать излишки финансовых средств в доходные предприятия. А поскольку далеко не все из них жаждали сдаваться на милость богатого  банкира, набирали популярность различные схемы отъёма – от легального приобретения до банального рейдерства, прикрытого либо механизмом банкротства, либо иными схемами, генерировать которые изощрённые умы новоявленных нуворишей были весьма горазды.
     В какой-то момент Томилин начал замечать, что отработанные годами новой капиталистической эры деловые связи стали одна за другой давать сбои, как будто кто-то наверху намеренно "перекрывал кислород". Появились проблемы с кредитами, без которых прожить было практически невозможно – расширяющееся производство требовало постоянных инвестиций, а институт фондового рынка был ещё недостаточно развит, да и не каждый мог туда попасть.
     И вот однажды, когда Павел Мефодьевич, будучи в столице, наведался в постоянно ранее кредитовавший завод банк, управляющий предложил ему переговорить с некими людьми, у которых, мол, есть к Томилину деловые предложения. На встречу, проходившую в переговорной комнате ресторана гостиницы "Рэдиссон Славянская", явились два солидных господина. В ходе приватного ужина Павлу Мефодьевичу было предложено продать им половину контрольного пакета акций завода и учредить в Москве Торговый дом, в штат которого следовало ввести пред-ложенных ими людей, в том числе неплохих экономистов, свободно ориентирующихся в коньюнктуре рынка. Торговый дом должен был контролировать все финансовые потоки предприятия, а также работу с поставщиками и заказчиками. Со своей стороны Томилину было гарантировано прежнее место генерального директора и сверх того почётная должность председателя вновь создаваемого Совета директоров. При этом Павлу Мефодьевичу настоятельно порекомендовали согласиться на предложение, в противном случае завод ожидало скорое банкротство.
     Лет пять после заключения соглашения завод был не то чтобы на плаву, а процветал: заказчики появлялись один за другим так, что основные цеха были переведены на работу в две смены. Новые совладельцы помимо отыскивания всё возраставших – правда, в основном мелкосерийных или штучных – заказов, в том числе и на зарубежных рынках, практически ежегодно перетряхивали заводское штатное расписание, выдумывая различные структуры,  величая их то департаментами, то ещё какими экзотическими именами, при этом без особого энтузиазма выделяя достаточно скудные средства на развитие производства. Всё это происходило не без ведома Томилина, но он не слишком сопротивлялся. Со стороны порой казалось, что "отец родной" однажды "перегорел". А вот Мальцева при обсуждении его кандидатуры в Москве отстоял, хотя в Торговом доме были на сей счёт и другие соображения. Ему казалось, что нахрапистость Семёна Григорьевича, его клокочущая энергия помогут заводу. Тот лез во все дела, чем дальше, тем больше принципом отсутствия незаменимости в кадровых вопросах подменяя своими решениями действия конструкторов, технологов, производственников. Наказания, то и дело как из рога изобилия сыпавшиеся на головы несчастных руководителей подразделений, в конце концов отбили у них всякую инициативу к самостоятельности, а работа с подачи московских боссов на разовых заказах  на фоне всё более сокращающихся сроков разработки и изготовления в конечном счёте привела к ненадёжности выпускаемой продукции и её дискредитации. Завод всё более походил на какую-то сталинскую "шарашку", разве что предприятие не за колючей проволокой находилось. И если раньше люди бежали каждый день на работу, обоснованно гордясь ею, то теперь после рабочего дня они с облегчением пересекали проходные, двигаясь в обратном направлении…
     Павел Мефодьевич снова глянул на табло смартфона – три часа ночи. И опять вспомнил о Рубцове: а может, всё-таки пойти на его предложение? Томилин-то при этом ничего особенного не терял, а приобрести мог многое. По крайней мере, внутри самого завода можно было бы попробовать создать структуру, максимально независимую от Москвы – история с Торговым домом, следовало признаться, хоть и устраивала в плане личного благополучия, но оставила-таки в глубине души никак незаживающую досаду-обиду своей беспардонностью. Вот пусть и докажет конструктор, на что способен, а то говорить-то мы все горазды. А Мальцев, хоть уверенности в правильности его назначения и поубавилось, пусть пока занимается своим прежним делом. А там посмотрим, кто кого…
     И на этой мысли вконец измученный терзаниями мозг мягко навалил на своего хозяина подушку сна.

08… 29.11.2015