Еретик Лев, царь российский

«Вчера легла поздно под тяжелым впечатлением религиозных разговоров Льва Николаевича и Булыгина (М.В. Булыгин, 1863–1943, владелец хутора Хатунки Крапивенского уезда Тульской губернии – Ред.). Говорили о том, что поп в парчовом мешке дает пить скверное красное вино, и это называется религией. Лев Николаевич глумился и грубо выражал свое негодование перед церковью... Мне стало и досадно и грустно все это слышать, и я стала громко выражать свое мнение, что настоящая религия не может видеть ни парчового мешка священника, ни фланелевой блузы Льва Николаевича, ни рясы монаха. Все это безразлично».

Софья Андреевна Толстая записала это в своем дневнике 18 февраля 1901 года. А через несколько дней святейший Синод принял определение о Толстом: «Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Конечно, не домашние разговоры послужили тому причиной – писатель часто и резко критиковал Церковь в своих произведениях, а его огромный авторитет придавал особый вес брошенным им семенам сомнения. Не случайно на рубеже XVIII–XIX веков среди «демократической оппозиции», как мы бы сейчас сказали, гуляла неизвестно кем пущенная крылатая фраза: в России два царя – Николай да Лев, и второй колеблет трон первого.

Современники свидетельствуют, что определение Синода было воспринято неоднозначно: кем-то положительно, но многими – неодобрительно. «Льву Николаевичу три дня подряд делали овации, приносили корзины с живыми цветами, посылали телеграммы, письма, адресы. До сих пор продолжаются эти изъявления сочувствия Л.Н. и негодование на Синод и митрополитов», – пишет Софья Андреевна в дневнике 6 марта.

В день публикации Определения, совпавшей со студенческими беспорядками в Москве, Толстой шел по Лубянской площади, где собралась толпа в несколько тысяч человек. Увидев его, кто-то сказал: «Вот он, дьявол в образе человека». Многие оглянулись, узнали Л.Н. и начались крики: «Ура, Л.Н., здравствуйте, Л.Н.! Привет великому человеку! Ура!» Толпа все прибывала, крики усиливались, извозчики убегали... Наконец, какой-то студент-техник привел извозчика, посадил Льва Николаевича, а конный жандарм, видя, что толпа хватается за вожжи и держит под уздцы лошадь», вступился и стал отстранять толпу. «Несколько дней продолжается у нас в доме какое-то праздничное настроение; посетителей с утра до вечера – целые толпы», – отмечала Софья Андреевна.

Известен рассказ Репина о двух демонстрациях тех дней на XXIX передвижной выставке в Петербурге, где художник выставил картину «На молитве» (Толстой в лесу). В первый раз небольшая группа людей возложила к полотну цветы. А 25 марта у картины собралась большая толпа, какой-то студент, став на стул, украсил раму картины цветами и под крики «ура» произнес горячую речь о Толстом. Присутствовавшие на выставке отправили писателю телеграмму с четырьмя сотнями подписей и собранные для бедных 25 рублей. В итоге картина была снята с экспозиции. Известны резкие отзывы Короленко и Куприна о гонителях Толстого, известна поддержка писателю, о которой заявляли в письмах и телеграммах интеллигенты, рабочие, журнал «Образование»...

Словом, в обществе случилось именно то, о чем вслед за выходом Определения Софья Андреевна писала обер-прокурору Синода Победоносцеву и митрополитам, принимавшим этот документ: «С точки зрения той церкви, к которой я принадлежу и от которой никогда не отступлю, которая создана Христом для благословения именем божиим всех значительнейших моментов человеческой жизни: рождений, браков, смертей, горестей и радостей людских... которая громко должна провозглашать закон любви, всепрощения, любовь к врагам, к ненавидящим нас, молиться за всех – с этой точки зрения для меня непостижимо распоряжение Синода. Оно вызовет не сочувствие (разве только «Московских ведомостей»), а негодование в людях и большую любовь и сочувствие Льву Николаевичу. Уже мы получаем такие изъявления – и им не будет конца – от всего мира».

Письмо Софьи Андреевны не публиковалось в отечественных газетах – цензурой было запрещено печатать телеграммы и другие материалы «с выражением сочувствия»  Толстому. Однако оно в марте 1901 года появилось в неофициальной части «Церковных ведомостей» вместе с ответом митрополита Антония, подчеркивавшего: «Не то жестоко, что сделал Синод, объявив об отпадении от церкви вашего мужа, а жестоко то, что сам он с собой сделал, отрекшись от веры в Иисуса Христа, сына бога живого, искупителя и спасителя нашего. На это-то отречение и следовало давно излиться вашему горестному негодованию. И не от клочка, конечно, печатной бумаги гибнет муж ваш, а от того, что отвратился от источника жизни вечной... Вы получаете выражения сочувствия от всего мира. Не удивляюсь сему, но думаю, что утешаться вам тут нечем. Есть слава человеческая и есть слава божия».

...Такие вот события разворачивались вслед за появлением определения Синода. Но и сегодня, больше века спустя, каждый из нас по-своему определяет собственное отношение к ним. И, наверное, вряд ли оценка этого документа станет однозначной даже через двести, триста, пятьсот лет. Ведь у любой власти, духовной или светской – представительной, исполнительной, судебной, – всегда была и будет оппозиция.