2. На границе с 17-й республикой

     Исакова Пустынь

     Отец Георгий рассказал нам легенду об Исаковой Пустыни. Один из жителей  этих мест однажды отправился куда-то  по своим делам и заблудился. (Заблудиться в пречистенских лесах и впрямь нетрудно). Вдруг видит, икона на дереве висит. На этом самом месте потом забил ключ, который и сейчас жив. Вода в нем  в лютый мороз  не замерзает, а вокруг и  зимой зеленеет трава. Здесь в XVII веке построен был отцом Ефремом  монастырь  –  Исакова Пустынь.

     О монастыре от пречистенских жителей  слышали мы немало. Кто-то сказал даже:  возможно, здесь хранится библиотека  Ивана Грозного. Дорог к монастырю, однако,  нет.  Так что добраться  туда вряд ли удастся, говорили нам.

     - Есть дорога, - сказал председатель колхоза «Пламя» Владимир Юрьевич Михайлов, которого мы случайно встретили в пути.

     - Завтра утром бригада механизаторов отправляется в те края на военном тягаче. Будут заготавливать силос. Хотите, можем подвести, - предложил он.

     Пустынь, конечно, даль. На самой границе с  Вологодчиной. Когда-то меткие на слово Ярославцы окрестили Вологду за особый нрав и говор «17-й республикой». Шутка прижилась. А теперь выходит, что оказалась и пророческой. Выделяется  Вологодская область, суверенизируется. Говорят, уже и таможни свои на проезжих  дорогах ставит, следит, за тем, чтоб не вывезли  чужаки чего доброго «из республики». А Пустынь, между тем уже побывала и в составе Вологодской  области. Но было это еще до Великой Отечественной войны.

     Тогда, да и некоторое время после были здесь и широкая улица, и площадь, даже гостиница. Монастырь стоял в центре. В советские времена в зданиях его размещались то школа, то больница, то детский дом, приютивший ребятишек, вывезенных из блокадного Ленинграда, то интернат для инвалидов, куда свозили душевно больных людей со всей Ярославской области. Здесь, вдали от родных, они жили, умирали, и могилы их давно поросли травой.

     Зарос травой и сам монастырь. Лишь в одном уголке крепостной стены  поддерживается жизнь. Там расположился медпункт, двери которого открываются раз в год, когда прибывают кукобойские врачи.

     Церковь, колокольня,  одна из четырех башен крепостной стены разрушены полностью. Другие  здания стоят с дырявыми крышами и разрушаются на глазах.

     Уничтожать монастырь начали в двадцатые годы, когда в одночасье вывезли всех монахинь. Не известно куда делись иконы, в том числе и знаменитая Исаковская богоматерь. Свидетелей тех событий в деревне не осталось. Таисия Ивановна  Куликова помнит только: в 1936 году семилетней девочкой, сидя на крыльце родного дома, видела, как сшибали купола с церкви, как летели они  сверху в траву и долго еще лежали на земле.

     Таисия Ивановна всю жизнь прожила в Пустыни. Работала уборщицей в школе, санитаркой в больнице, поваром в детдоме. Вот и теперь, кормит по просьбе председателя колхозных механизаторов.

     Когда механизаторы пришли к Таисии Ивановне Куликовой на обед, скинули сапоги у порога, вымыли руки и сели к столу, нас поразило то, что все они были красивы. Лица, волнистые волосы, гордые осанки…  Такими же красивыми были и доярки, спешащие на вечернюю дойку. Одна из женщин величаво вскинула руку, приветствуя машину, на которой возвращались мы из Пустыни. Тракторист рядом с нами смущённо улыбнулся – это шла его жена. На бывшем аэродроме у Мятлина, куда больше не прилетают самолеты, встретили юношу-почтальона. Шел он стремительной, пружинистой походкой, неприкрытые длинные волосы сек дождь. Юноша будто только сошел с какой-то старинной картины. Хотя сошел он просто с верховой лошади, на которой весь день мотался по сельсовету, развозя небогатую почту. А сколько достоинства и доброты в походке, глазах и голосе нашей Таисии Ивановны!

     Каждый день  в страдную  пору готовит она обед на восемь-десять человек. А между тем и своим хозяйством занимается, и соседям, кто занеможет, помогает. Откуда и силы берутся. Ни от того ли чудодейственного источника, что бьется рядом с ее домом. Впрочем, здесь почти в каждом дворе есть подобный источник. И вода во всех удивительно вкусная.

     В Пустыни, а также соседних с ней Исакове и Мятлине едва ли наберется  четыре десятка жителей. Они не рассказывают о своих бедах, о своем  одиночестве. На какой-то особой душевной ноте обязательно остановят рассказ о  нелегком крестьянском житье-бытье. Большинство местных женщин прожили почти безвылазно в своих деревушках. Мужчины повидали побольше. Одни в годы войны, пройдя всю страну и пол-Европы, другие уже в мирное время, служа в армии. Но не задержались в иных местах солдаты. Вернулись. Хотя очень многие  из местных крестьян подались с родины в города, что покрупней, -  Вологду, Ярославль, Мурманск… Уезжали большей частью по вербовке строить, работали на промышленных предприятиях.

     Отход крестьян из деревень в город был всегда. Но необратимый характер получил в начале 70-х. В Ярославской области, например, из 7400  сел и деревень осталось в то время всего 2000 - 2500. Только здесь, в исаковской стороне,  исчезло восемнадцать деревень, в каждой из которых веками жили люди.

     Ликвидировались деревни согласно «научно обоснованным» предложениям Аганбегяна и Заславской, новосибирских ученых, ставших потом советниками отца перестройки Горбачева. Одну за другой объявляли их неперспективными. Изобретен был при этом совершенно иезуитский способ уничтожения. Убирали школы. Детей свозили далеко от родителей в интернаты. Ребята болели, скучали по дому, отбивались от рук. Родители тянулись за детьми, бросая добротные дома. Входя в расходы, покупали жилье на новом месте.

     Есть в заброшенных полупустых полуярославских и полувологодских деревушках какой-то невыразимый и укор и прелесть одновременно. Это-то, наверное, не отпускает от себя одних, тянет, влечет нынче из городов других – когда-то ушедших. Сказывается, конечно, и сегодняшний, меркантильный интерес – в деревне с собственным хозяйством да с городскими пенсиями прожить все же полегче. Бывает и от перенаселенности квартирной бегут пожилые люди в деревню. В родные, поставленные еще отцами и дедами  дома, едут сначала как дачники, а потом приживаются… Мы встретили в Пустыни одну семью, которая нынче решила и зимовать тут.

     Обживаются люди. Государство вроде отторгает их от жизни, лишает их не только благ цивилизации (об этом ли рассуждать в этих краях), школ, больниц, почты, пекарни, а они живут. Помогают друг другу, глядя друг на друга, держатся, хранят и память, и жизнь.

     Фото С. Белякова
     Соавтор, - И. Хрупалова
     Северный край, 31 августа 1993 г.