Дом из лиственницы-25

Продолжение

25

Открытие и освящение фонтана прошло как нельзя лучше. Все было по установленной очереди и порядку: говорили положенные речи, торжественно провели чин освящения. Фонтан включился и заработал как положено. Он неутомимо выпрыскивал тонкие струи вверх и в стороны из изящной мраморной чаши в виде цветка лилии. Начальство и приглашенные были весьма довольны, и, те, кто были приглашены на праздничный обед, последовали в ресторан, делясь впечатлениями.

Обед был такой, что затмил собой даже открытие фонтана. Всем было ясно, что в городе состоялось настоящее событие и лучшей рекламы ресторану, который был назван в честь признанных Питерских ресторанов "Палкин и К*", трудно было придумать. Вскоре всё городское начальство, а также дворянство и богатейшие люди Вологды стали постоянными его посетителями. Вся тамошняя богема собиралась тоже там, время от времени устраивая то литературные, то музыкальные вечера.

Фёдор Мартинианыч уже третий месяц жил один. Сразу после открытия ресторана он вернулся домой в самом радостном расположении духа. Всё прошло, как по маслу, без сучка, без задоринки. Такого даже он не ожидал. Тесть его похвалил, тёща подарила золотую цепочку для часов. Купчиха Куприянова сунула ему в карман сюртука золотые запонки с бриллиантами и заключила в свои медвежьи объятия и благодарно мяла его в них целых пять минут.
- Дай, голубчик, я на тебя налюбуюсь! А?! Каков! Такое дело сделал! А подавай-ка сюда второго Фёдора! - восторженно восклицала она.
- Да как тебе Фёдора-то позвать, - ворчал Молотилов. - На кухне он, ему же ещё завтрашний день нужно приготовить. Ну да придёт через часок, полагаю.

Отпущенный на свободу и обласканный Фёдор Мартинианыч, вернувшись домой, сразу заметил виноватые, тихие взгляды прислуги.
- Машенька! Мария! - окликнул он.
Поскольку Машеньки у родителей не было, то он предположил, что она, наверное, ждёт его дома.
- Нету Марии Павловны, - сказала кухарка, устремив взгляд в пол. - Уехали вместе с дочкой! - И сердито вытерла чистые руки о фартук.
- Как уехала? Куда? - помертвевшими губами спросил Фёдор. Сердце его, казалось, остановилось, воздуха не хватало, и он беспомощно осел на стул.
- Барину худо! - рявкнула кухарка. И уже бежала Маняша со склянкой нашатыря в руке. И это было последнее, что в этот роковой час видел Фёдор.
Очнулся он в своём кабинете на кожаном диване, который некогда любовно приобрела для него супруга, теперь уехавшая неизвестно куда, но он обречённо догадывался, с кем именно.

- Уф, очнулся, голубчик. А я уж думал, тогось… - Седенький старичок доктор собирал в свой тревожный саквояж какие-то пузырьки и шприц.
- Так, знаете ли, переживать, никакого сердца не хватит. Всё, милый мой, поправимо, всё, кроме смерти. Поэтому жить и умирать не сметь! Всё забыть, вдохнуть новый воздух и жить, голубчик, чтобы жить! Обещаетесь?
- Обещаюсь, - ответил Фёдор доктору и тяжело вздохнул.
- Ну и хорошо, голубчик. Выздоравливайте. Завтрашний день уж полежите. А потом и к трудам можно.
- За визит чем обязан?
- Ничем, голубчик, всё Павел Петрович оплатили-с.
- Да и они уже знают?
- Знают-с, увы. Тоже пришлось медицину применять, так переживают-с. Понимаю, какое горе и позор какой. Но надо жить, надо жить!

Когда доктор ушёл, Фёдор Мартинианыч поднялся с дивана и приказал Маняше вызвать плотника, собрать все вещи жены, которые ещё остались в разных комнатах, снести всё это в её спальню и двери заколотить досками крест-накрест. Делал это Фёдор для того, чтобы не иметь искушения зайти, ощутить запах знакомых духов от платья, не видеть колыбельки дочки, украшенной розочками и кружевами, чтобы память не так сильно тревожила его, не рвала душу.
- Дурочка, какая же ты дурочка... Соблазнилась на прощелыгу. Ведь бросит, попользуется и бросит. Бедная ты моя, несчастная ты моя... - Сердце Фёдора изнывало от боли и страдания. И он решил от этого дня наступить на своё сердце и на память свою и забыться в работе. Благо, её каждый день было хоть отбавляй.

К концу августа приехала в Вологду купчиха Куприянова, решила лично сопроводить обоз из своего имения с продуктами для ресторана и привезти Дуняшу, чтобы оформить её в гимназию для девиц купеческого класса. Ей очень хотелось, чтобы она в придачу ко всем своим талантам была ещё хорошо выучена и воспитана, как подобает девушке из хорошей семьи.

- Ну, встречай, хозяин! Известили тебя о нашем намерении погостить? - гремела купчиха внизу, в прихожей.
Фёдор Мартинианыч радостно выбежал навстречу:
- Да, да. Фёдор говорил накануне. Рад, очень рад! Маняша, подавай умыться с дороги, да распорядись ужин накрыть!

Всё в доме сразу замелькало, закружилось, чего давно не было. Дуняша со скрываемым интересом осматривала дом и обстановку, но от робости жалась к новому буфету в гостиной.
- Давай, давай, Дуняша, не стесняйся! Вот, Фёдор, привезла её в пансион оформлять. Будет тут жить и учиться под строгим надзором, - тут купчиха осеклась, поняв, что лишнее сказала, что вдруг поймёт как намёк на сбежавшую жену. Мол, без контроля, не удержал. И решила исправиться: - Твоя-то, знаешь, письма-то родителям пишет. Говорит, хорошо у неё, поселил на Невском, в номерах. Дочка растёт. Вся на тебя похожая!..
«Господи, да что же это я говорю, куда это меня несёт-то», - подумала с ужасом про себя Катерина Петровна, а вслух, как бы помимо своей воли продолжала:
- Да что-то письма всё грустнее становятся. Ненадолго там всё. Бросит он её. Слышь?! Бросит, говорю, вскорости. А ты-то примешь? Простишь ли?
- И приму и прощу, - просто, как о каком-то совсем незначительном деле, ответил Фёдор. - Давно простил, матушка.
- Святой ты человек! И сердце у тебя золотое! Дай обниму тебя! - и купчиха стала было уже вставать из-за стола, но Фёдор Мартинианыч замахал на неё обеими руками.
- Стойте, Катерина Петровна! Стоять! У меня ещё после открытия ресторана не всё зажило! - пошутил он, держась на всякий случай на почтительном расстоянии от купчихи. - Давайте я лучше ваши комнаты покажу, у нас две гостевые есть на втором этаже. Надеюсь, уж не сбежите в гостиницу.
- Да какое сбежать. От тебя только жёны... - и купчиха со всего размаху ударила себя ладонью по рту, да, как обычно, не рассчитала силу и разбила себе губу. Поднялась суматоха со всякими медицинскими склянками. На что купчиха ответила решительным отказом, приложив к губам свой чистый носовой платок из поясной торбочки, прошамкав: - Обойдусь. Не впервой.
- Вы аккуратнее-то с собой, Катерина Петровна. Так ведь недолго и себя нарушить, - озабоченно сказал Фёдор, взмахом руки отослав Маняшу со склянками.

От купчихи Куприяновой Фёдор также узнал, что матушка его супруги до сих пор не оправилась от удара. Ходит тихая, всё грустит. А у тестя, Павла Петровича, добавилось седины, но виду не кажет, хотя всё ещё переживает. И как-то говорил недавно, что не ожидал, что так опозорит родная дочь. Но на письма её отвечает и даже высылает денег, чтобы она материально от этого хлыща не зависела. Но похоже на то, что тот деньги эти из неё вытягивает и на свои нужды прогуливает. Что сама Катерина Петровна ежедневно просит у Бога, чтобы всё наладилось как-то, в нужные рамки пришло.

Был конец сентября. Красоты необыкновенной в тот год стоял сентябрь. Клёны, высаженные у дома, стали наливаться жёлтым цветом. Астры и георгины у крыльца были так хороши, что от их вида у Фёдора Мартинианыча куда-то уходила постоянно ноющая сердечная боль, освобождая место красоте и жизни.
- Надо жить! Надо жить и радоваться жизни! - восклицал про себя Фёдор, вспоминая слова старичка-доктора и полностью соглашаясь с ними.

Было уже темно, когда перед домом остановился экипаж. В дверь позвонили. И перед глазами горничной Маняши возникла фигура в дорожном плаще под капюшоном и с ребёнком на руках.
- Барыня! Барыня приехали! - воскликнула она, и тотчас на этот возглас поспешили кухарка и Фёдор.
Мария Павловна стояла в прихожей перед Фёдором, не смея поднять глаз. Маняша бережно приняла у неё дочку из рук и передала Фёдору. Фёдор прижал маленькое тельце к груди и тихо заплакал: «Доченька моя, кровиночка моя...» Потом подошёл к жене, другой рукой обнял её, прижал к себе: «Машенька, дорогая моя, как же долго я тебя ждал».

Мария Павловна зарыдала ему в плечо: «Прости, Феденька, прости меня, дуру окаянную. Бес попутал, а я и сама в эти путы влезла. Как я могла, и где были мои глаза?!»
- Ну, будет, будет. Что ли я зверь какой? Не понимаю что ли? Ослепило тебя, радость моя. Ослепило да скрутило. А теперь, дай Бог, всё наладится.
- Наладится, Феденька, наладится!

Прислуга, наблюдая такую картину, не стесняясь, плакала от переполнения чувствительных своих русских сердец.
- Ну, будет тут сырь разводить. Идите-ка, примите всё у барыни, да позовите плотника, пусть двери-то освободит, да приберите там всё. Пойдём, душа моя, в гостиную, отдохни с дороги-то.

На третий день приехали родители Марии Павловны в компании с вездесущей купчихой Куприяновой. Снова были слёзы, объятия.
- Я ведь знала, что золотой у вас зятёк, золотой! - купчиха снова норовила заполучить в свои объятия Фёдора, и снова безуспешно.
Супруга Молотилова впервые за эти месяцы была в радостном расположении духа. И приглашенные на домашний ужин брат с сестрой, Фёдор и Дуняша, добавляли к этой встрече своё предчувствие будущих счастливых дней.

Продолжение следует


Рецензии
Да, редкий муж. Но каким языком написано, Татьяна! Вы большая молодца!

Елена Гвозденко   29.11.2015 15:11     Заявить о нарушении
Спасибо большое! Муж и впрямь редкий. Помните, его старец рекомендовал в мужья Марии Павловне. Знал, что будет такое испытание. Другой бы муж и не перенёс.

Татьяна Васса   29.11.2015 17:28   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.