Абитуриент

А Б И Т У Р И Е Н Т
автобиографическая повесть

Эпиграф
АБИТУРИЕНТ – человек, поступающий в
высшее или специальное учебное заведение.
С.И.Ожегов, Н.Ю.Шведова “Толковый
словарь русского языка”


Ч а с т ь   п е р в а я

В те последние июньские дни 70-го года, когда в школах шли выпускные вечера, по радио часто звучала песня:

Детство мое, постой,
Не спеши, подожди.
Дай мне ответ простой:
Что там, впереди?

Но детство никуда уходить не спешило. По крайней мере, от меня. Через несколько дней после выпускного автобус вез меня в Горький. Так же, как это было всегда, ехал я не один, а в сопровождении взрослого. Сейчас рядом со мной сидела мама. Новым было другое. До сих пор я ездил в Горький отдохнуть, погулять, “проветриться”. Ездил с радостью. Сейчас я ехал “подавать документы”, а затем сдавать экзамены. Поступать в университет. И мысли у меня были тревожные: “Что там, впереди?”

А позади остались восемь школьных экзаменов. Каким далеким сейчас казался первый июньский день, когда мы писали сочинение. Каким долгим в этом году был июнь! Я даже успел свыкнуться с экзаменами, привык к ритму, продиктованному их расписанием. Два или три дня сидишь над учебниками и тетрадями, ходишь на консультации. Потом – белые фартуки девчонок, шпаргалки в карманах, листки билетов на зеленой скатерти, цветы… Весь остаток дня после экзамена я уже не занимался, отдыхал. А назавтра с утра опять – учебники, тетради, консультации.

К концу июня я был готов работать в таком режиме хоть все лето. Но…

Школьные экзамены закончились. Последний, по истории СССР и обществоведению, я сдал 27 июня. Последний… Нет, он не был последним. Главные испытания еще только предстояли. Хотя и школьные экзамены простой формальностью не были. Заниматься нередко приходилось до двенадцати ночи. А за письменный по алгебре я – один из сильнейших “математиков” в классе – получил “4”. Но сейчас все это выглядело как разминка, как репетиция. “Что там, впереди?”

Автобус вез меня в Горький, а я старался отогнать тревожные мысли и думать о том, что домой мама уедет только завтра вечером, что оформление документов много времени не займет, и занятия на курсах будут идти не целый день. А это значит, что сегодня и завтра мы будем с мамой вместе гулять по Горькому, и все будет, как раньше, словно мы приехали просто так. И только потом… Нет. Тревожных мыслей избежать не удавалось.

Между тем, автобус уже ехал по городу. Многоэтажные дома, широкий проспект, троллейбусы, трамваи – ничто меня сегодня не радовало.

– Сейчас я покажу тебе университет. Он рядом с автостанцией, – сказала мама. – Вот он.

Слева потянулся массивный чугунный забор, а за ним, среди зелени, я увидел солидные, добротные корпуса своеобразной архитектуры 40-х-50-х годов.


Я не сразу определился, куда буду поступать. Знал только, что направление будет физико-математическое. Это стало ясно еще в 8-м классе, а может быть даже раньше. Физика и математика мне нравились больше других предметов, и знал я их лучше, особенно математику. Хотя и в целом учился неплохо, почти на отлично.

С направлением я определился давно, а вот в какой конкретно вуз поступать, с этим ясности не было долго.

В сентябре, когда я начал учиться в 10 классе, мама, по моей просьбе, нашла мне репетитора по физике. Николай Иванович был известен как один из лучших репетиторов к городе. Работал он в Арзамасском пединституте.

– Что от меня требуется? – спросил Николай Иванович, когда мама привела меня в деканат физмата на нашу первую встречу.

– Хочу знать физику, – ответил я. Несмотря на годовую “5” за 9-й класс, мне казалось, что физику я знаю слабо, а может быть, даже совсем не знаю. Такой уверенности, как по математике, по физике я не ощущал.

– Ну, “знать физику” – это очень неконкретно, – возразил Николай Иванович. – Всю физику не знает никто, даже академики. А в какой институт ты будешь поступать?

– Мне не нужно “натаскивание”, – настаивал я. – Мне нужны знания.

–Я и не собираюсь тебя “натаскивать”, – стоял на своем Николай Иванович. – Но разные вузы предъявляют разные требования к знаниям поступающих, – он выделил слово “знания”. – У нас, на физмате, они свои, на мехмате МГУ – другие. Мне нужно знать, к чему тебя готовить.

На обдумывание у меня были секунды. Можно сказать: “Не знаю, еще не решил”, или…

– В МАИ, – ответил я.

Имел я в виду не Московский авиационный институт, а наш Арзамасский филиал этого вуза. За несколько секунд я прикинул, что в “МАИ” собираются идти большинство ребят из нашего класса, а с одноклассниками я крепко сдружился, и потому, если даже не сейчас, то позже, но все равно я остановлюсь на “МАИ”. Так впервые был назван конкретный вуз.

Потом, через несколько месяцев, я стал подумывать о физмате пединститута. “МАИ” готовил инженеров, а эту работу я совсем не представлял. Работа же учителя – вот она, вся на виду. И эта работа мне нравилась. А еще я знал, что многие выпускники физмата работают инженерами на заводах. Так что возможности у выпускника-физматовца мне представлялись более широкими, чем у “маевца”.

А потом, дело было уже весной, я прочел в газете статью про факультет вычислительной математики и кибернетики Горьковского университета. “Вот что мне надо, – сразу загорелся я. – Математика. Кибернетика. Здесь я получу настоящие математические знания, разовью свои способности”.

Мама не вмешивалась в мои искания. Чтобы потом не было от меня упреков, что из-за ее советов я поступил не туда. Так она объясняла. На решение не влияла, но помогала. Когда я остановился на ВМК, мама съездила в Горький, побывала в приемной комиссии ГГУ, привезла тоненькую брошюру по математике и информационно-агитационные материалы для поступающих. В их числе – спецвыпуск университетской многотиражки. “У тебя все еще впереди, наш будущий первокурсник, – писали в газете. – И первая лекция, и первый студенческий бал в актовом зале. А пока… пока ты еще школьник, которому вскоре предстоят два серьезных испытания: выпускные экзамены и вступительные. Пусть же сопутствует тебе удача!”

Брошюру по математике маме продали, а агитационные материалы, газету дали бесплатно по нескольку штук. “Пусть раздаст одноклассникам,” – сказали.

“И ты будешь раздавать? – удивился батя – Это же дополнительный конкурс!” Все материалы так и остались у меня. А напрасно. Если бы я сагитировал, скажем, два или три человека, то на конкурсе это никак бы не отразилось. Но вместе с одноклассниками я чувствовал бы себя в Горьком увереннее.

В июне, пока я сдавал школьные экзамены, мама еще раз съездила в университет и узнала, что для иногородних – и только для них – организуются двухнедельные курсы, что на время курсов и экзаменов дают общежитие. А еще – и это главное – для всех, кто будет заниматься на курсах, экзамены проведут не в общем потоке, не с 1 августа, а в июле, поэтому в случае неудачи можно будет поступать в другой вуз. Работу курсы начнут 3 июля. “Поступайте к нам, не бойтесь, – говорили маме в приемной комиссии. – У нас сдают не только горьковские, иногородние – тоже. Сдают и поступают, и учатся. И таких много”.

Пока не было известно о курсах, я планировал устроить после школьных экзаменов 10-дневный отдых, потом съездить с мамой в университет и подать документы, вернуться домой и готовиться к экзаменам, и только в последних числах июля ехать в Горький, опять вместе с мамой, чтобы ходить на консультации и сдавать экзамены. Сейчас получалось, что уезжать нужно, самое позднее – 2 июля. На отдых у меня оставались только четыре дня. И за эти дни я хотел успеть сразу все: съездить с батей на рыбалку с ночевкой, потом – за грибами. А еще – выпускной, он тоже в эти дни…

С выпускного я вернулся 29-го утром. Батя меня уже ждал. Вещи, удочки были уложены. Я не поспал в ту ночь ни минуты.

…“Пришел июнь – на рыбалку плюнь, – сказал нам рыбак на остановке в Красном Бору, когда мы возвращались домой и посетовали на плохой улов. – А вот придет июль, придет август…”

“Для кого придет, а для кого…” – уныло подумал я.

– Ну, тебя еще за грибами везти? – спросил батя.

– Нет, – ответил я. – За грибами не поедем.

До отъезда у меня оставался один полный день. А собираться нужно было без спешки, ведь не на отдых я уезжал.


Пока не закончились школьные экзамены, университет и все, что связано с поступлением, казалось очень далеким, а учеба в большом городе, в престижном вузе, на серьезном факультете представлялась заманчивой. Но вот настало время реальных действий, и вся привлекательность этой затеи куда-то пропала. Зато на первый план выдвинулись ее отрицательные стороны: жизнь вне дома, бытовая неустроенность, отсутствие нормальных условий для занятий. Но отступить, сказать “нет” я стеснялся.

Дядя Митя тебе сыграет и споет: “Провожали гармониста в институт…” – напутствовал меня батя.

Играл дядя Митя на трофейном аккордеоне, который батя привез с войны и подарил брату. Отец был горьковчанин. Кроме брата, в Горьком жила его сестра – тетя Римма.


Из Арзамаса мы с мамой выехали довольно поздно и в Горьком были только вечером, в пять часов. Но все равно решили сходить в приемную комиссию: вдруг еще работает? Однако сначала пошли к маминой знакомой, которая жила неподалеку. Мы собирались оставить у нее вещи, чтобы не таскаться с ними по университету. С Александрой Александровной я до тех пор не встречался.

– Она работала следователем Госбезопасности. Сейчас, конечно, на пенсии, – рассказывала мама. – Вы чем-то похожи. Она тоже молчаливая, неулыбчивая. Человек очень добрый. Она тебе понравится. Хорошо бы договориться, чтобы тебе заниматься у нее. Она живет одна, мешать никто не будет. И до университета близко.

Дом старых большевиков, где жила Александра Александровна, был пятиэтажный, красного кирпича. Квартира Александры Александровны находилась на последнем этаже.

– Не подумали, что “старым большевикам” будет тяжело, – заметила мама, пока мы поднимались по лестничным пролетам. – Надо бы лифт.

Телефона у Александры Александровны не было, и о своем приезде мы ее не предупредили. В квартире никого не оказалось. Позвонили в дверь рядом. Соседка сказала, что Александра Александровна уезжать никуда не собиралась. Может быть, ушла в магазин, а может быть, уехала в сад. Но сегодня обязательно вернется. Предложила оставить вещи. Вещи – это чемодан и большая сумка. В сумке – тряпье, а в чемодане – учебники и задачники по математике, физике, а также тетради. Я захватил с собой почти всю свою “физико-математическую библиотеку”. Тогда она еще помещалась в чемодан.

 Налегке мы отправились в университет. С собой взяли только документы. Они лежали у меня в журнале “Математика в школе”. Журнал мне мама принесла из школьной библиотеки. В этом номере были приведены варианты вступительных экзаменов в МГУ за прошлый год. А сейчас я использовал журнал как папку.

День стоял солнечный, ясный, но не душный. Лето. Два года назад, когда я сдавал экзамены в 8-м классе, мне хотелось, чтобы первые десять дней июня выдались холодными и лил дождь, чтобы мне не завидовать тем, у кого начались каникулы. Но сейчас все это казалось глупостью и чепухой.

Где находится приемная комиссия, мама уже знала. Но если бы и не знала, заплутаться было невозможно. Сразу за распахнутыми главными воротами, прямо на асфальте, было крупно написано белой краской: “Приемная комиссия”, а стрелка указывала путь. И потом то и дело встречались установленные в газонах указатели.

Когда подошли к нужному корпусу, мама сказала:

– Ну, дальше иди сам. Я подожду тебя здесь на скамейке.

Миновав вестибюль, я вошел в комнату с надписью: “Приемная комиссия”. Комната небольшая, за столиком сидит девушка, а больше никого нет.

– Здравствуйте. Я пришел к вам. Поступать, – произнес я приготовленную фразу.

– Документы принесли? – спросила девушка. – В комнате напротив.

Ко мне впервые обратились “на вы”, но от этого я только сильнее расстроился: все было не так, все было непривычно.

“Комната напротив” оказалась значительно больше. Посередине – десяток составленных вместе ученических столов образовывали длинный большой стол. За этим большим столом сидели несколько поступающих и что-то писали. Вдоль стен комнаты стояли отдельно один от другого двухместные столики, за ними сидели по две девчонки-студентки. На каждом столике – табличка: стандартный альбомный лист сложен в виде трехгранной правильной призмы без оснований, на одной из граней – той, что обращена к посетителю – плакатным пером написано название факультета. Я нашел столик с надписью “ВМК” и повторил ту же фразу.

– Заполните вот этот бланк заявления, – сказала одна из девчонок и протянула мне листок.

– А еще нужно будет два чистых конверта с марками, – добавила другая.

– Если их у вас нет, то нужно купить, – это уже опять первая.

Я чувствовал себя растерянным, потерянным. Неуверенно подошел к большому столу посередине. Мне показалось, что все, кто сейчас за ним сидит, пишут своими ручками. А я ничего, кроме документов, не взял. На столе стояли несколько чернильниц-непроливашек и лежали простые ученические ручки с перьями. Я присел на свободный стул, взял ручку, пододвинул чернильницу и обмакнул перо. Но чернильница оказалась пустой. Торопливо я сунул бланк заявления в журнал и почти выбежал к маме.

Конверты мы купили в кассе магазина через дорогу, а шариковую ручку – чуть дальше, в киоске “Союзпечать”. Я хотел заполнить заявление вместе с мамой, но столика мы не нашли, а писать на коленке было неудобно.

– Нет, мы здесь ничего не напишем, – сказала мама. – Иди, пиши там. Здесь – ничего сложного.

И я вернулся в приемную комиссию. Теперь я вел себя спокойнее и отметил, что некоторые из поступающих пишут перьевыми ручками, теми, что лежали на столе. Значит, не все чернильницы были пустыми, а я поспешил убегать. Впрочем, все равно пришлось бы покупать конверты.

Новая шариковая ручка еще не расписалась, и получалось у меня коряво, размашисто. Иногда не все умещалось на отведенном месте, и тогда приходилось дописывать мелко под строкой. Я был уверен, что такое заявление не примут, скажут, чтобы переписал, и под конец совсем не старался. Но заявление взяли. Девчонки только спросили, на какую специальность я буду поступать. Эту строчку я оставил не заполненной, потому что не знал, по каким специальностям готовят на ВМК. Девчонкам сказал, что плохо в этом разбираюсь.

– Давайте, на прикладную математику, – предложила одна. Я согласился, и девчонка своей рукой дописала в заявление недостающее сведение.

Паспорт и приписное свидетельство, сверив данные, мне вернули, а аттестат, заявление, медицинскую справку по форме 286 (до сих пор помню), характеристику, конверты, фотокарточки вложили в тонкую белую папку – мое Личное дело. Одну фотокарточку вклеили в экзаменационный лист, который вручили мне. А еще дали расписку, где были перечислены принятые у меня документы.

В заявлении я отметил, что в общежитии “нуждаюсь” – был там такой пункт. Поэтому мне без лишних вопросов дали направление в Дом студента и еще сказали, чтобы я переписал адрес санпропускника, откуда нужно будет принести в общежитие справку. Адрес был написан от руки, и я не разобрал название улицы. “Кулибина, – подсказали мне. – Остановка «Черный пруд»”. Там же были указаны номера трамваев-троллебусов.

А еще девчонки подсказали, что на курсы можно записаться прямо сейчас, но в другом помещении, “у них”.

Дверь с табличкой “Подготовительные курсы” я приметил, еще когда искал приемную комиссию. Здесь тоже было довольно много народу, но за стойкой, разделяющей комнату на две части, работали сразу несколько девчонок, и очередь продвигалась быстро. По указанию одной из девчонок я заполнил бланк заявления. Писать на этот раз много не пришлось, только фамилию, факультет, домашний адрес, дату и подпись. Девчонка сказала, что завтра в девять – организационное собрание, и дала листочек, где были указаны корпус и аудитория.

Мама ждала меня на той же скамейке, где мы расстались.

– Что это за санпропускник? – спросил я с тревогой, когда рассказал обо всем и показал бумаги, которые мне дали. Это слово мне не понравилось сразу.

– Мыться будете и одежду дезинфицировать, – сказала мама и улыбнулась. – Как в войну.

Как было в войну, я не знал, но улыбаться мне не хотелось.

Время было уже довольно позднее, и санпропускник с общежитием отложили до завтра. Решили, что с утра я схожу на собрание, а потом мы займемся всем остальным.

Пошли к Александре Александровне. На этот раз мы ее застали.

– Мне соседка сказала про вещи, но кто приехал, она сказать не могла, – говорила Александра Александровна.

Как водится, посидели немного за столом. Рассказали о цели приезда. Мама (не без умысла) посетовала, что еще неизвестно, будут ли в общежитии условия, чтобы заниматься.

– Так пусть занимается у меня, – сказала Александра Александровна. – Вон письменный стол, я им почти не пользуюсь. Так что располагайся на нем, как тебе удобно. Можешь даже оставлять все, не убирать. Меня часто дома не бывает, я уезжаю в сад. Но я дам ключи. Так что приходи, когда нужно, и занимайся. Оставлять ночевать – это неудобно. Если бы девочка…

– Нет, нет, – сказала мама. – Ночевать он будет в общежитии. Спасибо.

Лучшего и желать было нечего. Условия почти домашние. Университет рядом.

Упомянули за разговором и про санпропускник.

– Еще заразу там какую подхватишь. Кто знает, кто там, в этом санпропускнике, бывает? – сказала мама. Теперь она уже не улыбалась.

– А если сказать, что вчера мылся в ванне? – предложила Александра Александровна.

– Нет, это не получится, – возразили мы. – Им, конечно, нужен документ, справка.

Ночевать мы поехали к дяде Юре и тете Римме.

– Смотри и запоминай, как ездить к тете Римме, – сказала мама.

В Горьком я бывал много раз. Конечно, гостил и у родственников. Но в городе совсем не ориентировался. Не было у меня такой необходимости. Один, без взрослых, я по Горькому никогда не ходил, а шел и ехал туда, куда поведут. И вот сейчас впервые стал приглядываться, где мы идем и на какой трамвай садимся.

Родные встретили радушно, хотя мы и не предупреждали о визите.

У них уже был гость – мужчина среднего возраста. На столе, уставленном потревоженными закусками, центральное место занимала бутылка хорошего коньяка, уже опустевшая. Судя по состоянию гостя, большая часть напитка досталась ему.

Мы вновь рассказали о цели приезда. Сережа, мой двоюродный брат, все это “проходил” в прошлом году. А Ася, как и я, в этом году закончила школу, и у нее сейчас были те же проблемы. Те же, да не совсем. Ни санпропускник, ни общежитие ей не нужны.

Между тем, гость стал убеждать маму: “Ваш сын заблуждается. Университет, ВМК – это бесперспективно. Они 80% выпускают учителями. А могут и весь выпуск в школы отправить. Пусть идет к нам, в политехнический. Я Сергею помог и до сих пор помогаю, и вашему сыну помогу. Вижу, что парень умный. А умному человеку и помогать приятно. Поступление гарантирую…”

Дальше я не слышал. Сережа увел меня в свою комнату и предложил сыграть в шахматы.

Шахматист я был почти никакой. А Сережа – наоборот, сильный. Он дал мне туру и делал ходы, почти не думая. И все равно выиграл, несмотря на мою тактику “бешеного размена”.

Вторую партию мы не доиграли. К нам вошел подвыпивший гость и повторил мне все, что недавно говорил маме.

– Ну, я убедил тебя? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Буду поступать в университет.

Сережа откровенно подсмеивался над своим “благодетелем”. Наконец тот нас оставил.

Сергей показал мне свою зачетку. Студенческую зачетную книжку я видел впервые и с интересом ее разглядывал. По всем предметам у Сережи стояло “удов”.

– А не все равно? – заметил брат. – Главное – сдано. Диплом у всех одинаковый, а приложение никто не смотрит. Между прочим, по Истории КПСС у меня уже высшее.

– Почему? – не понял я.

– Два экзамена сданы, курс закончен, – пояснил Сергей. – В следующем семестре уже будет философия. Историю КПСС у меня больше никто никогда не спросит.

Позвали ужинать. Гость уже ушел, и ужинали мы по-родственному, вшестером. Стол ломился. Тетя Римма работала начальником отдела реализации одного из предприятий пищепрома. Продукция этого предприятия играла не последнюю роль в выполнении плана продовольственными магазинами. А это значит, что все заведующие такими магазинами – “лучшие друзья” тети Риммы. И в домашнем холодильнике моей тети был весь “продуктовый дефицит”, начиная от вина и заканчивая десертом.

Сразу после ужина отправились спать. Мы с Сережей – в его комнату. Я лег на диване, где обычно спал Сережа, а он как гостеприимный хозяин – на полу. Все было, как год назад, когда мы с мамой приезжали в Горький. На какое-то время показалось, что у меня каникулы, и в Горький я приехал отдохнуть. Но нет. Мне здесь жить одному две недели, а потом, во время экзаменов, еще две недели уже вместе с мамой. Послезавтра начнутся занятия на курсах, и нужно будет не просто жить, а работать, заниматься.

А Сережа рассказывал про экзамены.

– Здесь каждый за себя, – вещал он мрачноватым голосом. – Все – конкуренты. Если кто “срежется’, остальные радуются. Друг другу не помогают. Спросишь на экзаменах о чем соседа, он ответит: “Не знаю”, а то скажет: “Отвяжись, не до тебя”.

Такое мне было дико. В школе, в классе у нас все было иначе.

Потом Сережа заговорил об “ужасах” общежития, и я совсем приуныл.


Утром мы с мамой отправились в университет.

– Ты теперь здесь остаешься один, – говорила тетя Римма за завтраком. – Мы у тебя здесь – самые близкие. И еще Дмитрий с Лидией. Что случится – заболеешь или деньги кончатся – сразу приезжай к нам. И просто так приезжай. Надумаешь – и приезжай.

Слова, которые должны были ободрить, наоборот расстроили. Один… Уже сегодня вечером я останусь один…

В университете мы быстро нашли нужный корпус и нужную аудиторию. Мама ушла, а я остался.

Аудитория оказалась огромной. Занимала она два этажа. Скамьи и узкие сплошные столы располагались амфитеатром. Далеко внизу, на подиуме, была установлена кафедра, а на стене укреплена большая доска с “крыльями”. В аудиторию вели две двустворчатые двери – слева и справа. Войдя через любую из них, оказываешься на самом верху и спускаешься по проходу вдоль стены до нужного тебе ряда.

Народу еще было немного. Я присел в свободном ряду и стал ждать. Аудитория постепенно наполнялась. Было видно, что многие уже знакомы. Возможно, что некоторые были одноклассниками, а может быть – познакомились здесь, в университете. Ребята и девчата разговаривали, а я сидел совсем один и чувствовал себя неуютно.

Но вот ко мне по моему ряду прошел парень.

– Здесь не занято? – спросил. И, получив разрешение, сел справа.

– Володя, – он протянул мне руку. Я тоже назвал себя.

– Ты в этом году школу закончил? – спросил Володя.

– Да.

– А куда поступаешь?

– На ВМК.

– Плохо, – заметил новый знакомый.

– Почему? – удивился я.

– Для меня плохо, – уточнил он. – Я – на физический. Три года назад поступал в МГУ. И не поступил. А вот сейчас хочу сюда.

– В армии был? – догадался я.

– Да, – подтвердил Володя. – Недавно вернулся.

Я посмотрел на Володю иными глазами. Все мы, кто сейчас в аудитории – почти что школьники. Еще две недели назад мы сидели в школьных классах, сдавали экзамены. А Володя прошел то, что мне, может быть, еще только предстояло, и что меня пугало. Армия. Эти два года делали его в моем представлении совсем другим. А он сидит рядом, и, вроде бы, такой же, как все, и я говорю ему “ты” и называю по имени. Даже не верится, что на нем были погоны.

– Мне не положено быть на курсах, я из Горького, – рассказывал Володя. – Но я договорился, и мне сделали исключение. Но сказали, что сдавать я буду не с вами, а с городскими, с первого августа.

В университете “городскими” считались только горьковчане, а остальные назывались “иногородние”.

– Мне сейчас нужно повторить школьный материал. Я многое забыл, – продолжал Володя. – Для того и на курсы пошел. И еще хочу поближе познакомиться с кем-то из таких, как ты, выпускников. У вас в памяти все еще свежее…

Народ все подходил, но до конца аудитория не заполнилась, примерно половина мест оставались свободными.

Но вот на подиум внизу прошли сотрудники университета – мужчина и женщина. Разговоры стихли.

Собрание было совсем коротким. Нам сказали, что занятия будут проводиться ежедневно, кроме воскресенья, и что начнутся они прямо сегодня, через полчаса. Занятия будут проводиться по факультетам. Перечислили, в каких корпусах и аудиториях будут проходить занятия для каждого факультета и отпустили.

Когда я вышел из корпуса, ко мне сразу подошла мама. Тут мы и расстались с Володей. Мама быстро отвела меня в сторону, мы даже толком не попрощались.

Володя мне очень понравился. Плотный, коренастый, светловолосый – он напоминал Диму, с которым я сидел за одной партой последние два года и с которым очень сдружился. Но главное – не внешнее сходство. Как и Дима, Володя был активный, инициативный и… доброжелательный. Во всяком случае, таким он показался мне после нескольких минут знакомства. И вот наши пути разошлись.

Пока я был на собрании, мама разыскала Дом студента и узнала, где столовая. Дом студента она зачем-то захотела мне показать, хотя делать там сейчас нам было нечего. Пятиэтажное современное строение, неоштукатуренные стены, силикатный кирпич. От его вида и от мысли, что в ближайшие дни мне придется здесь жить, я опять расстроился.

Пошел на занятия. Корпус нашел не сразу, на нем не было номера. Пришлось спросить. Зато аудиторию разыскал быстро. Нас уже предупредили, что первая цифра в трехзначном номере означает этаж.

Эта аудитория выглядела, как обычный школьный класс – и по размеру, и по обстановке – три ряда двухместных столов, доска на передней стене.

Встреча с Володей не прошла даром. Сейчас я не стал забиваться подальше за отдельный стол, а приметил парнишку, который сидел один, и подошел к нему. Узнав, что соседнее место не занято, сел рядом и, как Володя, протянул руку, назвал себя.

– Саша, – ответил парнишка.

Пока не начались занятия, мы поговорили. Саша сказал, что он с Бора. Слово “Бор” мне ничего не говорило, а воображение рисовало большое село, вроде Красного Бора, куда мы с батей ездили на рыбалку. И еще я понял, что это где-то близко от Горького, потому что Саша сказал, что каждый день ездит домой. Вот этому я позавидовал.

Первым уроком, точнее, парой, была физика. Преподаватель сразу предупредил, что он у нас временно, а с завтрашнего дня с нами будет работать наш постоянный преподаватель.

Я не знал, что занятия начнутся сегодня, шел на организационное собрание, поэтому захватил с собой только ручку и записную книжку. В книжке и пришлось писать. Сейчас эта книжка с красными клеенчатыми корочками лежит передо мной. Поэтому о том, что нам говорил преподаватель, я могу судить не только по воспоминаниям, но и по сохранившимся записям. Листаю страницы, исписанные еще ученическим почерком, и вспоминаю подробности того дня.

На этом, первом занятии, мы рассмотрели материал, который в программе вступительных экзаменов стоит под номером один и включает кинематику. Всю кинематику за два часа! Хотя, в общем-то, правильно, и может быть даже маловато для одного дня, потому что всего вопросов в программе 40, и каждый объемный – весь школьный курс. О содержании программы тоже говорю не по памяти. Программа сохранилась, та самая, по которой я готовился, с фиолетовыми чернильными пометками.

Занятие шло своим чередом. Теория, решение задач, опять теория. Материал преподаватель давал не так, как он был изложен в нашем учебнике Перышкина, а брал глубже. Например, мгновенную скорость определил как “предел отношения приращения пути к приращению времени, когда приращение времени стремится к нулю”. Теорию пределов тогда в школе не изучали, поэтому, естественно, такого определения у Перышкина быть не могло. Но поначалу я все понимал. Может быть, потому что познакомился с теорией пределов на факультативе и в Заочной математической школе. Однако нового и малознакомого материала становилось все больше, и понимать я перестал.

В школе я почти всегда понимал то, что объясняет учитель. А если уж когда не понимал, то был уверен, что в классе не понимает большинство. Поэтому смело поднимал руку и, не дожидаясь пока меня спросят, прямо с места, не вставая, говорил: “Не понял“. И учителя послушно повторяли объяснение еще и еще раз.

Сейчас, на курсах, по тому, как и что записывал сосед, я видел, что ему все понятно. И остальные, как мне казалось, тоже материал понимают. Все, кроме меня. Такое было непривычно.

Теперь, глядя на все это с позиции учителя, я считаю, что заниматься на двухнедельных курсах углублением знаний не стоило. Если кто-то что-нибудь изучил дополнительно, например, на факультативах, то может “блеснуть” на экзамене. А на курсах нужно было лишь систематизировать изученный в школе материал и устранять пробелы. Но наш “временный преподаватель”, видимо, был иного мнения.

В заключение он дал огромное домашнее задание из Знаменского, которое нужно было выполнить к завтрашнему дню. Тексты задач – порядка двадцати – преподаватель продиктовал. Но я захватил этот задачник из дома, поэтому только записал номера.

Во время перерыва мы с Сашей ходили по коридору вместе. Контакт, вроде, налаживался. Но все-таки мы больше молчали. С Володей все, конечно, было бы иначе.

После физики была математика. Женщина, которая проводила занятие, для начала дала нам контрольную работу на 40 минут, составленную, как она сказала, из заданий устных экзаменов. Два варианта по пять заданий. Саша вырвал из тетради два двойных листа – для себя и для меня, и мы занялись каждый своим вариантом.

Контрольная не показалась мне очень сложной. Правда, задание по тригонометрии я даже не пытался решить, потому что не помнил формул. Но это не страшно, их можно повторить. А остальные задачи я решил. В конце первого часа преподаватель собрала листки.

На втором часе мы сразу получили домашнее задание. На этот раз – в отличие от физики – теория, но опять огромное, и опять – на завтра. Преподаватель не конкретизировала, а действовала с размахом: тригонометрия – повторить вывод всех формул (а этих формул я даже не знаю сколько, не считал); геометрия – геометрические места точек, повторить все теоремы.

После этого началось настоящее занятие – теория перемежалась с практикой. Здесь я понимал абсолютно все, вновь почувствовал себя так, как привык чувствовать на уроках.

Под конец преподаватель подкинула нам еще два задания на дом и сказала, что прямо сейчас, на курсах, можно купить задачник, изданный университетом, где приведены варианты письменных вступительных экзаменов за последние десять лет.

Маму я увидел там, где мы расстались. Конечно, она не стояла все время на этом месте, а подошла к концу занятий. Сразу же сходили и купили задачник, а потом поехали на Черный пруд, в санпропускник.

В санпропускнике все оказалось простой формальностью. Таких, как я, там собралось человек десять ребят. С нас взяли по 20 копеек, провели в раздевалку и велели снять сорочки и майки. У четверых парней сорочки оказались нейлоновыми, а маек не было. Им сразу выписали справки и отпустили. “Вот как надо одеваться! – сказала работница. – Нейлоновые мы не жарим”. Ну, а нашу одежонку развесили на плечики и отправили в “жаровню”, которая стояла здесь же. Впрочем, это нас надолго не задержало, вся процедура продолжалась минут пятнадцать.

Снова приехали в университет, прошли в Дом студента. Комендант вписал во Временный пропуск мою фамилию и даты: “с 3 июля по 20 августа” (именно 20 августа должны были закончиться вступительные экзамены у основного потока). Затем комендант в раздумье посмотрел на меня:

– Мальчик, вроде, хороший?

–У вас, наверное, плохих не бывает, – ответила мама.

–Половина – балбесы и наглецы, – поморщился комендант и вписал в пропуск номер комнаты, где, надо полагать, жили “хорошие” мальчики. В залог у коменданта остался мой паспорт.

С полученными у кастелянши ворохом постельного белья, подушкой и одеялом я отправился заселяться. Мама осталась в вестибюле.

Комната оказалась трехместной и была на втором этаже. Здесь я застал еще одного абитуриента, который мне сразу чем-то не понравился. Конечно, не тонким голосом – у меня у самого далеко не бас – а не знаю чем, просто не понравился, и все. Не понравившийся мне абитуриент сообщил, что еще в комнате живет студент, но он скоро уедет, у него начались каникулы.

В общежитии я долго не задержался, только заправил кровать и быстро ушел.

Сразу пошли с мамой в студенческую столовую.

– В столовую ты приходи обедать, – говорила мне мама. – а завтракать и ужинать можно самому. Купишь колбаску, булочку, бутылку молока или кефира – здесь все это есть, поставишь, как мы договорились, к Александре Александровне в холодильник. Вечером поешь или возьмешь с собой и поешь в общежитии. И утром можно купить. Занятия – в девять, а магазины – с семи.

До сих пор столовой мне пользоваться почти не доводилось. Школьную я не считаю. А так, когда я с кем-то из взрослых приезжал в другой город, в тот же Горький, например, то питались мы у родственников, у знакомых – у кого останавливались. В тех редких случаях, когда я заходил в кафе или столовую, со мной были мама или батя. Они и занимались всем. Я лишь участвовал в выборе блюд, да переносил наполненные подносы на стол. Сейчас – другое дело. Мне нужно было научиться пользоваться столовой, чтобы потом приходить сюда одному. Поэтому мама пошла впереди и брала только себе.

Глядя, как это делает она, я взял салат из свежей (то есть, не квашеной, но прошлогодней) капусты, спросил у молоденькой раздатчицы полпорции щей, затем у другой, и тоже молоденькой – макароны на гарнир и котлеты, поставил на поднос стакан с компотом, положил два кусочка хлеба. В студенческой столовой выбор был небогатый, а блюда – самые дешевые. Салат, например, только один, а на гарнир – макароны или рис.

Расплатилась за нас двоих мама. Но эта операция мне не показалась сложной.

У стойки, кроме нас, никого не было, и столики почти все оказались свободными, так что место искать не пришлось.

–Девочки влюбились, – улыбнулась мама, попробовав пересоленные щи.

Но мне шутить не хотелось. Куда подойти в столовой и что сказать, я понял. А еще я понял, что вряд ли отважусь когда-нибудь войти сюда один.

Из столовой пошли к Александре Александровне. До экзаменов – две недели, так что гулять мне было некогда. К тому же на завтра у меня было огромное задание. Да и маме уже было пора уезжать. Зашли в гастроном и купили для меня колбасу, чтобы я посмотрел, как это можно сделать. Купили побольше, чтобы мне хватило на первые несколько дней. А еще мама купила колбасы домой, потому что в Арзамасе колбаса продавалась очень редко.

Александры Александровны дома не было, но ключи она дала мне еще накануне. Я сразу сел заниматься.

Первый экзамен – письменный по математике. Но к нему – что готовиться? К нему я, можно сказать, готовился два последние года. Сколько задач прорешено за это время – при подготовке заданий Заочной математической школы, на факультативах и просто так – сейчас не сосчитать. И это все задания повышенной трудности. Про стандартные задачи, которые решались на уроках, задавались на дом, я уже не говорю. Уровень подготовки, навыки в решении задач сформировались за эти два года, и что-то изменить за две недели, развить навыки – это не реально. Формулы и теоремы я все помнил, кроме тригонометрии. Тригонометрию, конечно, нужно будет выучить, но это потом, ближе к экзамену. А сейчас готовиться нужно к устным. Здесь есть чем заняться. Надо вспомнить доказательства теорем, продумать содержание ответов.

Раскрыл программу вступительных экзаменов по математике.

«1. Натуральные числа: разложение на простые множители, НОК и НОД; их нахождение способом разложения на множители».

Этот материал разбросан по школьным учебникам за разные классы. Да еще и в пособиях для поступающих кое-что, наверное, есть. Как все это собрать, чтобы не упустить что-нибудь? Ведь когда я изучал что-то – в школе или сверх программы – то всегда думал, что мне это пригодится на вступительных экзаменах, и что когда настанет время подготовки, я все свои знания систематизирую, “разложу по полочкам”, определю – что и при ответе на какой вопрос использовать. И вот это время настало. Передо мной лежали Программа, чистая тетрадь, а в стороне громоздилась стопка пособий и учебников. И что делать со всем этим я не знал.

– Ну, я уезжаю, – сказала мама. – Занимайся, готовься. Условия хорошие. У Александры Александровны тебе будет хорошо. Через неделю я приеду.

Мама ушла. И сразу стало одиноко. Я опять сел за стол. Нашел в стопке учебник арифметики для 5-го класса. Именно там, помнится, вводилось понятие натурального числа. Однако читать я ничего не мог. Раскрыл записную книжку с заданием по физике, которое нам дали на курсах, достал Знаменского. Но в голове неотступно вертелось слово “столовая”, и ни о чем другом мне не думалось.

Войти в столовую я не смогу. А войти надо. Голодать можно, если живешь просто так. А когда занимаешься, готовишься, бытовые проблемы, голод мешать не должны. И без того трудностей хватает.

От таких мыслей я не мог сосредоточиться даже на простейших задачах, какие когда-то решал легко.

Вернулась Александра Александровна. Она сразу прошла на кухню, вход в которую вел из комнаты, и потом все время оставалась там, лишь изредка заходя за одним или другим.

– Ты не оглядывайся, занимайся, не обращай на меня внимания, – улыбнулась она мне. Но я каждый раз оглядывался. И вовсе не потому, что Александра Александровна меня отвлекала. Просто мне сейчас хотелось, чтобы хоть кто-то был рядом. Решать задачи я уже не пытался, а только сидел над раскрытой книгой. День заканчивался, а я так и не сделал   
н и ч е г о.

Больше оставаться за столом было невмоготу.

– Пойду, прогуляюсь, – сказал я Александре Александровне. – У меня немного кружится голова.

Мою хитрость Александра Александровна поняла, как поняла мое состояние. Но виду не подала. Только через несколько месяцев, уже в другой обстановке, она нам с мамой сказала об этом.

Куда идти, я еще не решил. Шел, куда ведут ноги, шел быстро и вскоре понял, что ноги ведут меня на автостанцию и стремятся довести туда раньше, чем уедет мама. Зачем? Чтобы сказать ей, что я здесь не могу.

Я понимал, что поступаю опрометчиво. Курсы давали возможность сдавать экзамены в июле, до 1 августа, и в случае провала я мог бы поступать не на заочное или вечернее отделение, а на дневное отделение хоть “педа”, хоть “МАИ”. А кроме того, даже если уезжать, то это стоило отложить хотя бы на день, тогда можно было бы правдоподобнее объяснить отъезд: плохо проводятся занятия на курсах, невозможно жить в общежитии. И хотя такие “разумные” мысли мелькали у меня в голове, я лишь убыстрял шаг.

Маму я увидел почти сразу. Она стояла рядом с такси и разговаривала с водителем. Задняя дверца была открыта. Я подумал, что мама сейчас уедет, и напрямик, через площадь направился к ней “семимильными шагами”, как она потом говорила. Мама тоже заметила меня и сделала знак рукой. Вскоре мы были рядом. Я сказал, что не могу сосредоточиться, что меня отвлекает шум машин.

Пошли покупать мне билет на завтра. Взяли на 17:05. Можно было бы уехать раньше, но мы договорились, что я попробую позаниматься еще день, поработать у Александры Александровны, и если все получится, то билет сдам. Правда, я не представлял, как это сделать, но пока об этом не думал.

Мама тоже решила ехать завтра, но с утра, а переночевать у Александры Александровны. Билетов на автобус на сегодня уже не было, а таксисты брали по пять рублей с человека. Официально проезд в такси до Арзамаса стоил 3-50, а билет на автобус – и вовсе 2 рубля 31 копейку.

… – И место в общежитии тебе хорошее дали, – сетовала мама, пока мы шли к Александре Александровне. – Он так посмотрел на тебя: “Мальчик, вроде, хороший”.

– Может, мне не рассчитываться с общежитием? – заколебался я, хотя и не знал, чем мое место такое уж хорошее. – Позанимаюсь дома, а на экзамены приеду.

– У тебя там все белье растащат, – возразила мама. – Нет, завтра все сдавай.

– А как мне завтра уйти от Александры Александровны? Что сказать?

– Скажешь, что решил съездить домой, на несколько дней. Скажи: “Если разрешите, то приеду заниматься еще”. Ключи отдай.

– А если ее не будет дома?

– Тогда напиши записку и оставь ее с ключами на столе. Дверь захлопни на один замок.

– А что написать?

– То же самое.

Александры Александровны опять не было дома.

– Давай, напишем записку, – попросил я, как только мы вошли.

На вырванном из тетради листке я под диктовку мамы написал: “Александра Александровна! Я решил съездить домой. Если разрешите, то через несколько дней я приеду заниматься к вам еще. Костя”. Записку я пока спрятал в тетрадку.

Александра Александровна вскоре вернулась и удивилась, увидев нас вместе. Мама сказала, что мы встретились на улице случайно, что билетов на сегодня нет, и ехать ей придется завтра утром. Место ночевки даже не обсуждалось.

Александра Александровна сказала, что я ей нисколько не мешаю, а вот сам отвлекаюсь, когда она заходит в комнату. “Я ему говорю: ты не смотри на меня. А он все равно оглядывается”.

Я еще немного попробовал порешать физику. Ничего не выходило. Затем мама покормила меня купленной мне колбасой, и около девяти я пошел в общежитие.

Может быть оттого, что я еще колебался и не решил до конца, уезжать ли мне завтра, но в общежитие я шел, как в тюрьму, из которой меня не скоро выпустят. Как потом рассказывала мама, мой вид оставил сильное впечатление у Александры Александровны.

– Пусть бы лучше оставался, – сказала она, когда за мной защелкнулась дверь.

– Ничего, – ответила мама. – Пусть привыкает.

Еще на подходе к Дому студента я приготовил пропуск, но на вахте никого не оказалось. Не посмотрев на щит с ключами, я поднялся наверх, уверенный, что в такое позднее время в комнате кто-то должен быть. Но дверь была заперта. Пришлось вновь спускаться в вестибюль.

Сумерки едва начали сгущаться, поэтому свет зажигать я не стал. Походил по комнате, посмотрел, что здесь есть.

На полу и на обеденном столе, среди газет и журналов валялись старые конспекты. Здесь же были – пустые бутылки, большой рулон кинопленки, глянцевые цветные картинки со сценами из спектаклей и цирковых представлений. Попались на глаза банки с проявителем и другими реактивами. Аммиак я понюхал, но осторожно, знал, что это такое. На тумбочке лежали наручные часы. Я еще подумал, что это неосмотрительно, ведь взять на вахте без вахтера ключ и войти в комнату мог кто угодно. Да хотя бы и я, незнакомый, случайный человек. Вот сейчас заберу, спрячу и – “откуда я знаю, кто тут был до меня?”

На одной из кроватей лежали с десяток фотографий размером с раскрытую школьную тетрадь. Я их посмотрел, но осторожно, остерегаясь, чтобы меня не застали за этим. У стены стоял торшер с отрезанной вилкой, которая валялась рядом. На столе лежала отвертка. Я хотел починить торшер, но подумал, что “им” это может не понравиться, и оставил все как есть. Стал смотреть вниз, на игроков в волейбол.

Первым пришел студент. Открыл дверь своим ключом, вошел с улыбкой, поздоровался.

– Поступаешь? – спросил.

– Да.

– На мехмат?

– Нет, на ВМК.

– Это, наверное, даже еще лучше.

Затем студент собрал несколько бутылок и вышел. Я подумал, что он хочет навести порядок, и даже собирался ему помочь. Но студент не возвращался довольно долго, а затем постучал. Я открыл. В руках у соседа был большой огурец, два ломтика хлеба и бутылка лимонада. Расчистив место в углу стола, он придвинул к себе одну из старых газет и погрузился в чтение, хрустя огурцом. А я там временем разрывал на мелкие кусочки обрывок ремешка от часов, который поднял с пола – лишь бы чем-то заняться. Покончив с огурцом и хлебом, студент открыл отверткой лимонад и, продолжая читать, стал прихлебывать из горлышка, а потом в пустую бутылку вставил отвертку.

Я чувствовал себя немного лучше, чем в больнице. И запах мыла с зубным порошком из тумбочек такой же. Только подобного беспорядка в палатах не бывает.

Пришел абитуриент. Парни уже успели познакомиться, называли друг друга по именам, оживленно беседовали. Поболтав минут пять, решили идти купаться. Это в 22:30! Дверь они прикрыли не плотно, и я не знал, как поступить. Лечь спать? Так может быть здесь не принято спать с незапертой дверью. Закрыть дверь? Так они будут стучать, поэтому все равно ложиться бессмысленно. Черт их поймет: один ключ у меня, второй – у студента, а он все равно стучал, когда пришел с огурцом.

Посидев до одиннадцати, я решил лечь с незапертой дверью.

Они вернулись через несколько минут. Вошли, весело разговаривая. Студент собирался завтра уезжать и стал укладывать вещи, но сделал это быстро. Затем оба легли. Абитуриент попросил студента разбудить его в 7 часов. Я тоже хотел присоединиться, но постеснялся. Решил, что меня все равно разбудит шум. Так оно и получилось.


Проснулся около семи. Когда собрался идти умываться, обнаружил, что у меня нет полотенца. Наверное, забыли дать, а теперь будут требовать. Еще одна проблема.

Студент почти сразу забрал вещи, постельное белье и ушел. “Наводи порядок”, – сказал он на прощанье абитуриенту.

Мой сосед взял щетку и начал сгребать в одну кучу мусор на полу. Желая внести свою лепту, я рассортировал бумаги на столе: тетради отдельно, все остальное – в другую стопку. Затем, когда абитуриент стал двигать кровать, я взял щетку, которой он до этого работал, и тоже стал сгребать мусор.

– Не надо, вмешался сосед. – Ты лучше выноси мусор. Знаешь, где баки?

– Нет.

–Я тебе сейчас покажу.

Мы подошли к окну, и абитуриент объяснил, но не очень подробно, и я толком не разобрал. Но переспрашивать не стал, чтобы не показаться непонятливым.

– Бери сразу два ведра, – сказал сосед.

Ведра нашлись в комнате. Все в этой комнате есть! Одно было элементом мусорного бачка, у которого с помощью педали поднималась крышка, второе стояло просто так. Я набил их бумагами и вышел из общежития. Прошел мимо столовой и спросил у встретившегося мужчины, где здесь вываливают мусор? Он не знал. Абитуриент что-то говорил про “сзади радиофака”. Но огибать радиофак и идти там по ухоженным аллеям с аккуратно подстриженными кустарниками, мимо людей, многие из которых знают, где мусорные баки, и сразу поймут, что иду я не туда. Ну, уж нет! Один я сначала сходил бы без ведер и нашел эти самые баки. А что делать сейчас – не знал. Возвращаться назад с полными ведрами было бы смешно. И тут мне на глаза попался большой металлический ящик. Я сразу понял, что это не то, но на всякий случай заглянул в щель. В ящике были древесные отходы с находившейся рядом стройки. Торопливо я откинул железную крышку, обдав себя тучей пыли, а затем, не оглядываясь, вывалил оба ведра. Каждую секунду я ждал окрика: “Ты что делаешь? Лень до баков дойти? А ну, выгребай все назад!” Но никто меня не остановил. Я быстро захлопнул крышку, подхватил ведра и скорым шагом направился в общежитие.

Абитуриент по-прежнему занимался уборкой.

– Извини, мне надо на курсы, – сказал я ему, забрал тетради, записную книжку и вышел. До начала занятий была уйма времени, но таскать мусор в тот же ящик было бы рискованно.

Хотел теперь, уже без ведер, поискать, любопытства ради, мусорные баки. Но там я мог столкнуться с абитуриентом. Поэтому пошел подальше от университета, на автовокзал, чтобы посмотреть, с какой платформы отправляется автобус на Арзамас. Платформу нашел быстро. Походил поблизости, посмотрел, как диспетчер провожает автобусы, посидел в зале ожидания. Ни в какой магазин покупать на завтрак хлеб с колбасой я, конечно, не пошел. А купить прямо здесь, на вокзале, с лотка, хотя бы пирожок, не догадался. Впрочем, голода я не ощущал.

В аудиторию пришел с опозданием на несколько минут. Но преподавателя еще не было. Саша сидел там же, где и вчера, и место рядом с ним было свободно. Я подсел к нему.

Говорить, что вчера ничего не решил, я не стал. А он сказал мне, что решил только часть, а у остальных задач ход решения видел сразу и не стал тратить на них время.

Да. Он был явно сильнее меня. А на вид – простой деревенский парень из какого-то там Бора.

Прошло полчаса, а преподавателя все не было. Одна из наших девчонок вышла к доске и предложила, чтобы не тратить время, что-нибудь порешать. Из задачника, который мы покупали вчера, она написала на доске тригонометрическое уравнение: “Давайте, попробуем”.

Тригонометрические формулы я не помнил, а листок, где они у меня записаны, с собой не взял. Поэтому я даже не пытался решать.

Было уже около десяти, когда к нам заглянула сотрудница курсов, привлеченная шумом. Пошла выяснять, почему у нас “окно”. Вскоре она вернулась, сказала, что нас объединяют с другой группой, и повела в другую аудиторию, потому что наша была тесновата даже для одной группы.

Новая аудитория походила на ту, где вчера проводилось собрание – столы и скамьи, поднимающиеся амфитеатром, подиум, кафедра, доска. А еще на стене здесь висела огромная красочная Периодическая система элементов Менделеева.

Только мы сели и приготовились ждать другую группу с преподавателем, как вернулась сотрудница и сказала, что пришел наш физик. Пошли назад, в свою аудиторию.

Пока мы ходили, нас почему-то стало больше. Наверное, подошли опоздавшие. Наш с Сашей стол заняли. Саша сел на свободное место рядом с какой-то девчонкой. А больше свободных мест не было.

– Сходи, принеси стул, – сказал мне Саша.

Вчера тоже не хватило стульев, и несколько человек откуда-то их принесли, но откуда – я не поинтересовался. И вот теперь оказалось, что недостаточно даже тех стульев. Правда, без места остался лишь я.

Вышел и прошелся по коридору. Конечно, никаких стульев здесь не было. А вот в деканате мехмата – я это увидел через распахнутую дверь – стулья были, целый ряд стоял вдоль стены. Я уже хотел было войти туда и забрать один, но догадался, что это можно сделать в соседней аудитории.

Новый физик был совсем молодым. Мне показалось, что это – студент-старшекурсник или аспирант. Был он улыбчивый, доброжелательный и простой.

Часть доски отсвечивала, и преподаватель, по нашей просьбе, стал писать на одной ее половине. Потом увлекся, забыл, но спохватился: “Ой, забыл. Вы мне напоминайте”. Материалом новый преподаватель, как и его предшественник, владел свободно. Но тоже залезал в дебри вузовской физики. Даже чаще, чем вчерашний “временный’. Домашнее задание не проверял, и вообще не упомянул о нем, просто в начале занятия поинтересовался, есть ли у кого вопросы. Вопросов никто не задал.

Сегодня я понял все, что входило в программу и что, как я считал, мне нужно знать и понимать.

Под конец преподаватель привел несколько “головоломок” – “На чем валят”, – так он выразился. Здесь я тоже остался собой доволен: большинство “подводных камней” заметил сразу, до объяснения преподавателя.

Потом была математика. Преподаватель начала с того, что раздала контрольную. Называла фамилию и отдавала листок. Услышав свою фамилию, я поднялся, чтобы подойти к преподавателю.

– Нет, – остановила она меня. – Липатова.

– Липатова Константина, – думая, что речь идет о родительном падеже, сказал я.

– Нет, Липатова, она, – возразила преподаватель. Одна из девчонок уже подходила к ней. Оказывается, у меня в группе нашлась однофамилица.

– А вот это – ваша, – улыбнулась мне преподаватель и передала листок.

Здесь меня ждал сюрприз. Я, конечно, помнил, что тригонометрию не делал. Допускал, что в каком-то из остальных четырех заданий будет недочет. Но то, что я сделал правильно – без ошибок и недочетов – только одно-единственное первое задание – это было чересчур. Оценки нам не ставили, но я и сам мог оценить работу: тройка, причем, слабая!

Анализ ошибок проводить не стали. Видимо, цель контрольной была другая: определить уровень нашей подготовки, выявить пробелы, чтобы с учетом этого спланировать занятия в группе.

Закончив раздавать работу, преподаватель приступила к решению задач. Занятие строилось так, как подобные уроки строятся в школе: на доске записывается задача, и кого-то вызывают для решения. Только оценок не ставили.

Первым заданием было уравнение с параметром. Желая реабилитировать себя в собственных глазах после неудачно выполненной контрольной, я не стал дожидаться, пока задачу решат на доске, а “помчался вперед”, как это часто делал в классе. А на доске в это время подробно разбирали исследование параметра, уточняли, как это будет требоваться на экзаменах. Когда я спохватился, было уже поздно. Больше я вперед не забегал и все остальное понял.

Занятие мне понравилось, если, конечно, не считать, что готовили нас исключительно к письменному экзамену, а об ответах на теоретические вопросы билетов речь не заходила.

Здесь, во время занятий, я через окно аудитории, наконец, увидел злополучные баки для мусора. Об этих баках я вспоминал то и дело – и на физике, и на математике. Я представлял, как строители, обнаружив в ящике мусор, начнут выяснять, кто это сделал. И кто-то, кто видел меня, припомнит мои приметные зеленые брюки.

После курсов я на всякий случай попытался обойти стройку. Но оказалось, что для этого пришлось бы забираться в какие-то дебри. Поэтому я ограничился тем, что прошел мимо стройки с другой стороны, подальше от проклятого ящика. Но все равно нервничал.

В общежитии я сразу подошел к коменданту и сказал, что хочу выселяться.

– Сдавайте белье, – равнодушно сказал он.

Я взял ключ и поднялся в комнату. Здесь уже все было прибрано. Никакого следа от былого беспорядка. Напоследок я походил по комнате, а затем собрал белье, одеяло, подушку. А больше у меня здесь ничего не было, все вещи оставались у Александры Александровны.

Теперь предстояло уладить вопрос с полотенцем. Решил, что много спорить не буду, а в крайнем случае заплачу за него. В кармане у меня были два рубля. Наверное, хватит, не золотое же оно!

К кастелянше была небольшая очередь, два человека. И все – заселяться.

– А полотенце? – спросила девчонка, получавшая белье.

– Полотенце мы не даем, – ответили ей.

Теперь я стоял спокойно.

– Чем вам у нас не понравилось? – спросила кастелянша, когда подошла моя очередь.

– Просто нашел другое место, – слукавил я. – Буду жить у родственников.

Я думал, что общежитие, как и курсы, для абитуриентов бесплатное, и со сдачей белья все закончится. Но оказалось, что нужно платить за проживание. Причем, платить в бухгалтерии, а бухгалтерия – во втором корпусе, том самом, где сегодня были занятия. Значит опять идти мимо стройки, опять обходить стороной проклятый ящик.

Бухгалтерию я нашел довольно быстро, их оказалось даже две. Зашел в одну, но здесь выяснилось, что нужно в другую, напротив. В “бухгалтерии напротив” сидела женщина средних лет, довольно крупных размеров. Мне она сказала, что нужно подождать другую сотрудницу, которая оформит документы. Стали ждать вместе. Я стоял, а женщина сидела и ничего не делала. Полагая, что она не занимается мной, потому что не знает, как это сделать, я ожидал увидеть пожилую маститую бухгалтершу. Но пришла худенькая хрупкая девушка. И та женщина, что ждала вместе со мной, теперь стала ей подсказывать, как оформить документы. Заполнять девчонке пришлось несколько бланков.

– Тридцать четыре копейки, – сказала девушка. Закончив.

Я вынул и положил перед ней на стол рубль. Но девушка переложила его на заполненные бланки и все вместе протянула мне:

– В кассу. Она – у входа. Но сначала – на подпись, – и указала на свою старшую коллегу.

Кассу нашел не сразу. Я представлял ее в виде небольшой стеклянной будки, но ничего подобного вблизи от входа не увидел. Чтобы не привлекать внимание своим блужданием взад-вперед, я прошел по коридору дальше, поднялся на второй этаж, спустился по другой лестнице и вновь вышел к бухгалтериям. Заходить в ту, где я был, и говорить, что не нашел кассу, я не стал, а пошел в бухгалтерию напротив. Но теперь там никого не было, только совсем маленькая девчонка. Зато в коридоре я увидел женщину с кучей папок в руках, к ней и обратился. Оказалось, что касса – это маленькое окошечко в стене, и видно оно прямо отсюда.

У окошечка небольшая очередь. Все получают. И помногу – 100 рублей и больше. Девушка, что стояла передо мной, получила более трехсот рублей. И я со своими 34-мя копейками…

Получив в кассе квитанцию, вновь пошел в Дом студента, и опять мимо злополучной стройки. Обменяв у коменданта квитанцию на свой паспорт, благополучно миновал стройку уже в последний раз. Между прочим, пропуск в Дом студента у меня остался и сохранился до сих пор.

На проспекте купил в киоске стакан газировки. Со вчерашнего дня я так ничего и не ел. Но чувства голода по-прежнему не было. Побаливала голова. Головные боли у меня бывали довольно часть. Я к этому настолько привык, что больным себя не чувствовал, мог учить уроки, делать другие дела. Вот и сейчас я направился к Александре Александровне, чтобы позаниматься. До автобуса еще была уйма времени.

В квартире никого не было, только кот Мишка. Попробовал заниматься, однако сосредоточиться не мог. Но не из-за головной боли, а потому что все мои мысли были о доме: “Скорей, скорей отсюда!” Никогда я еще не рвался из Горького, всегда не хотел уезжать. И сейчас впервые испытал, что значит приехать в Горький не в гости, не на отдых, а для работы. Каким он тогда становится чужим, неуютным.

Чтобы чем-то заняться, достал записную книжку и описал свои впечатления от поездки. Дома я еще с начальной школы вел дневник. Но не систематически, а от случая к случаю. Вот и теперь у меня получилась дневниковая запись. Небольшая, на одной страничке. Этот листок в записной книжке с красными обложками сохранился. И я его использовал, восстанавливая события тех дней.

Закончив писать, попробовал поиграть с Мишкой. Но кот к играм не привык, все воспринял всерьез и поцарапал мне руку.

До автобуса оставалось два часа. Сидеть в квартире и выжидать было невмоготу, и я решил прогуляться. Куда идти? Опять пошел на автовокзал. Но и здесь мне делать было нечего. Резко развернуться и идти назад я постеснялся. Пошел дальше, и лишь сделав большой круг, вернулся в дом старых большевиков. Александры Александровны по-прежнему не было. Положил на стол записку, ключи. Мишка больше ко мне не подходил, сердился. Я так с ним и не попрощался.

Вышел за 15 минут до отхода автобуса. Специально выжидал, чтобы не стоять на платформе. И только когда вышел, понял, что переборщил. Забеспокоился: если опоздаю – куда идти? С общежитием я рассчитался. Только к тете Римме, потому что к бабе Лене, дяде Мите я дорогу не найду. Но все обошлось. Я пришел ровно в 17, за пять минут до отправления по расписанию. Автобус уже стоял у платформы, но посадка еще не началась.

Впервые я уезжал из Горького с радостью.



Ч а с т ь   в т о р а я

Снова дома. Мой стол. Моя лампа. Учебники и тетради вернулись из чемодана на полки. Все на своих местах.

Пахнет краской. Это батя во время отпуска занялся ремонтом. Ремонт небольшой, лишь покраска полов, окон и дверей. Намечали его давно, и краску купили заранее. Но хотя отпуск у бати начался еще в июне, с ремонтом не спешили, чтобы не мешать мне заниматься. Ждали моего отъезда.

В моей комнате, когда я вернулся из Горького, все уже было готово: полы блестят, белеют свежей просохшей краской двери и оконные рамы.

– Я как чувствовал, что ты вернешься, – улыбался батя. – Сразу начал с твоей комнаты. Спешил. Все сделано. Можешь готовиться.

Конечно, эта комната не была “моей” полностью. В нашей трехкомнатной квартире мы жили впятером и каждому по комнате выделить не могли. “Моя комната” была одновременно спальней родителей. Но здесь стоял мой письменный стол, и когда я занимался, сюда никто не входил.

Экзамены отодвинулись до 1 августа. Уехав с курсов, я потерял право на досрочную сдачу. Так что впереди было четыре недели, уйма времени. Поэтому на следующий после приезда день, в воскресенье, я устроил себе отдых. Утром подольше поспал, потом сходил с батей и мамой в сад. А еще много рассказывал о своих горьковских “приключениях”.

– И ты так и сказал им: “Плохо разбираюсь”? – загорячился батя, когда я описал, как подавал документы, и как девчонки выбрали за меня специальность. – Они же теперь подумают, что ты не знаешь толком, куда идешь!

Но мама заметила, что девчонки за столом – это технические исполнители, и никто не будет интересоваться их мнением об абитуриентах. Ее обеспокоило другое.

–Зачем ты согласился на “прикладную математику”? – спросила она. – Вот, смотри…

И мама принесла из моей комнаты тот агитационный материал, который ей когда-то дали в университете.

– Смотри: “Специальности: вычислительная математика и кибернетика”. Это одна. А вторая – “прикладная математика”, – читала мама. – Шел бы тогда в политехнический, там тоже есть “прикладная математика”. Тебе предлагали.

То, что мне показала мама, я читал не раз. Но на специальности внимания не обратил, думал, что это – вопрос далекого будущего, что выбирать специальность придется где-нибудь на средних или даже старших курсах. И когда такой вопрос вдруг возник при подаче документов, я оказался к этому не готов. А вот мама почему-то обратила внимание на информацию о специальностях и даже запомнила ее.

Теперь я понял, почему девчонки предложили мне именно “прикладную математику”. Наверное, на эту специальность почти никто не шел.

Видимо, я изменился в лице, потому что мама сменила тон.

– Ладно, ладно, – сказала она. – Не расстраивайся. Я что-нибудь попробую сделать. У меня в приемной комиссии теперь есть небольшой блат.

Оказалось, что за две поездки в университет мама успела познакомиться с одной сотрудницей из комиссии. Они уже узнавали друг друга, здоровались, разговаривали больше, чем обычно разговаривают родители абитуриента и работник комиссии. Скорее всего, должность маминой знакомой не была велика. Но и вопрос у нас не был сложным.

– Я поговорю с ней, – обещала мама. – А пока занимайся, готовься.

Мама обладала удивительными способностями знакомиться, устанавливать контакты. Стоило ей хотя бы один раз с кем-то поговорить, и этот человек становился, если не приятелем, то хорошим знакомым, к которому можно обратиться с просьбой. Мама и сама помогала всем, кому могла – и знакомым, и малознакомым, и совсем незнакомым.

Заниматься я начал в понедельник. Впрочем, еще в Горьком я убедился, что не знаю, как это делать. Поэтому в воскресенье попросил маму договориться с Татьяной Яковлевной, чтобы она встретилась со мной и посоветовала, как заниматься.


Так получилось, что у меня были два учителя математики, которые учили меня одновременно. Уроки и факультативные занятия в нашем классе вела Раиса Карловна. Сильный методист, она закладывала основы моих математических знаний.

Татьяна Яковлевна была завучем в школе, где я учился, и преподавала математику. Формально моим учителем Татьяна Яковлевна не была.

Мама тоже работала в нашей школе, библиотекарем. Татьяну Яковлевну мама знала не только, как знают сотрудников, сослуживцев. Отношения у них были более близкие.

Когда в 8-м классе я узнал о Заочной математической школе при МГУ и захотел туда поступить, Татьяна Яковлевна, по просьбе мамы, помогла мне выполнить вступительную работу. Сам я из десяти заданий решил, кажется, два или три. Впрочем, задания были трудными. Даже Татьяне Яковлевне не все из них поддались сразу. А Татьяна Яковлевна была “решающим” учителем, то есть решала не только стандартные задания из школьных учебников, но и задачи повышенной трудности – из материалов вступительных экзаменов ведущих вузов, олимпиадные задачи. А среди учителей “решающий” – далеко не каждый. Такие подробности ученикам, конечно, не сообщали. Но, благодаря маминой работе, мне было известно многое из того, что знать ученикам не полагалось. Однако молчать я умел.

Когда меня приняли в ЗМШ, Татьяна Яковлевна еще в течение двух лет помогала мне выполнять контрольные работы, которые приходили из Москвы. Впрочем, учился я в Математической школе не один, а вместе с мамой. Вечерами, когда мама приходила с работы, мы вдвоем изучали пособия, которые присылали из МГУ, выполняли задания, оформляли контрольные работы. Так что, можно сказать, что Татьяна Яковлевна помогала учиться мне и маме.


Итак, в понедельник утром мама ушла на работу, а я сел заниматься. Впрочем, я почти не занимался. Раскрыл программу, тетрадь, просматривал то, что мы изучили на курсах. Но главным образом ждал маминого звонка. И ждать долго не пришлось. Мама сказала, что Татьяна Яковлевна уже в школе, и мне можно подойти к ней прямо сейчас, в учительскую. А еще я узнал от мамы, что Татьяна Яковлевна отсоветовала менять специальность. По ее мнению, прикладная математика – очень хорошее, перспективное направление.

До школы идти пять минут. Но в учительскую я войти постеснялся, все еще чувствовал себя учеником. Меня проводила туда мама. Правда, в учительской, кроме Татьяны Яковлевны, никого не было.

– Убежал с курсов? – улыбнулась она.

–По физике очень плохо ведут занятия, – оправдывался я. – По математике – хорошо.

– Ну, что я тебе посоветую? – перешла к делу Татьяна Яковлевна. – Занимайся по Розову. Там все есть, что нужно для экзаменов.

– Розов? Что за Розов? – удивился я. – У меня его нет.

– Ну, я завтра принесу, – обещала Татьяна Яковлевна. – Но почему нет? Вам же присылали это пособие, ты говорил.

Теперь я, кажется, догадался, о чем речь. Все задания и нужные для их выполнения пособия мне присылали из ЗМШ бесплатно. Учеба, кстати, тоже была бесплатной. Но однажды пришло извещение о бандероли с наложенным платежом. И сумма для учебника была крупная – больше рубля. Это оказалось “Пособие по математике для поступающих в вузы” – толстая книга, более 500 страниц.

– Да, пособие присылали, – согласился я. – Но там три автора.

– Это оно и есть, – сказала Татьяна Яковлевна. – Один из авторов – Розов.

С математикой что-то прояснилось. Но оставалась физика. До нее еще далеко, но все равно, готовиться нужно уже сейчас. Сколько дней дадут после устной математики? Четыре? Пять? А ведь “поднять” нужно весь школьный курс.

Хотя я и прозанимался с репетитором целый учебный год, но в физике по-прежнему чувствовал себя неуверенно. Впрочем, это не удивительно.


Николай Иванович, несмотря на мои пожелания, высказанные при первой встрече, все-таки ориентировался на “МАИ”, где по физике проводят письменный экзамен, и основное внимание уделял решению задач. Теории же касался мало. А в университете мне предстоял устный экзамен.

Кроме того, сами занятия, их система у Николая Ивановича были довольно своеобразными (скажем так).

Начать с того, что когда я пришел на третье занятие, то в аудитории вместе с Николаем Ивановичем увидел своего одноклассника Диму. Оказалось, что теперь мы будем заниматься вместе.

Я уже упоминал Диму. Мы с ним сидели за одной партой, были дружны. Я против него ничего не имею. Но все-таки, индивидуальные занятия и занятия вдвоем – это большая разница. При индивидуальном занятии преподаватель работает только на тебя. Если ты что-то не понял, “топчется” на одном месте, объясняет снова и снова. Вдвоем уже иначе. Допустим, Дима понял сразу, проскочил вперед и ждет, пока тебе объясняют второй раз. А ты опять не понял, но сказать об этом уже стесняешься.

И еще. Дима, как я сказал, пришел на третье занятие. Но Николай Иванович не стал повторно изучать с нами двоими то, что мы успели с ним рассмотреть. А мог бы взять другие задачи из этих тем. Нет, мы пошли дальше. Но два занятия – это еще куда ни шло. Однако в марте к нам присоединился еще один ученик. Звали его Женя. К тому времени мы уже прошли всю механику, колебания и волны, звук и добрались до молекулярной физики. Но и сейчас, без тени сомнения, Николай Иванович включил нового ученика в нашу группу и повел всех дальше, уже втроем.

Впрочем, это касалось в большей степени Димы и Жени. Хотя разрастание группы мне не нравилось, но, по крайней мере, я проходил с Николаем Ивановичем курс с самого начала.

Интересно, что оплату Николай Иванович при расширении группы не менял. Один ученик, два или три – он брал по 3 рубля за занятие с каждого. Но и это не главное.

Самое плохое состояло в том, что никакого плана, никакого расчета времени у Николая Ивановича не было, и двигались мы не торопясь, совершенно не задумываясь над тем, сколько материала изучено и сколько времени, сколько занятий остается до конца учебного года. Ну, мы-то с Димой и не должны были об этом думать, это – забота преподавателя. Но Николай Иванович, как выяснилось, тоже об этом не заботился. Работали мы, как получится, а порой и вовсе тратили время непонятно на что.

Например, одно из занятий Николай Иванович начал с вопроса: “Не знаете, что это такое?” – и указал на устройства, лежащие на столах в институтской аудитории, где мы расположились. Нет, ни я, ни Дима не знали. Оказалось, что это – изготовленные студентами обучающе-контролирующие устройства. А дальше все полтора часа мы развлекались (это, наверное, будет самое точное слово) с этими устройствами. Сначала на одном из них мы с Димой попытались ответить на вопросы по физике, которые были в устройство заложены, и получили на двоих два балла. Николай Иванович посмеялся и показал нам правильные ответы. Потом мы учились переходить с режима контроля на режим обучения, программировать устройство. Николай Иванович рассказал нам о принципе его работы.

Или вот еще одно занятие.

Обычно мы занимались в институте – в свободной аудитории или в деканате. Но в тот раз Николай Иванович назначил встречу у себя дома. Вслед за хозяином мы с Димой прошли в комнату и увидели на столе какой-то прибор. Нет, он не был приготовлен для занятия и оказался здесь случайно. Черный корпус, стрелка и шкалы под стеклом, множество гнезд для штекеров. И снова вопрос: “Что это такое?” И опять мы не знали.

– Это авометр, – сказал Николай Иванович и пояснил: – Ампер-вольт-омметр. Измеряет ток, напряжение и сопротивление. Не встречали такой? А, между прочим, это – “Авометр школьный”, – подчеркнул слово “школьный” и показал надпись на приборе Николай Иванович.

Нет, школьного авометра мы в школе не видели. Амперметры, вольтметры на учительском столе появлялись, и на лабораторных мы с ними работали. А вот авометр встретили впервые.

Теперь все занятие ушло на изучение прибора. Мы мерили напряжение в сети, на батарейке, измеряли сопротивление лампочки, оказавшихся под рукой резисторов и даже Диминого языка.

– А какой ток у нас в сети? – спросил Николай Иванович. – Напряжение – 220 вольт. А ток?

Дима молчал.

– Шесть ампер, – сказал я.

– Потому что так на розетке написано? – спросил Николай Иванович и предложил: – Давайте измерим?

Но тут же погрозил пальцем и объяснил, почему нельзя измерять “ток в розетке”.

Все это, конечно, было интересно и даже полезно. В какой-то мере могло пригодиться на вступительных экзаменах. Но тратить на все это два полных занятия было непозволительной роскошью.

К концу мая, незадолго до последнего звонка, мы еще решали задачи из раздела “Электрические заряды и электрическое поле” – самого первого раздела из тех, что изучаются в 10 классе. Почти половину курса физики мы рассмотреть не успели.

Николай Иванович по этому поводу ничего не сказал, не предложил продолжить занятия в июле, после школьных экзаменов. Попрощались мы так, будто закончилось очередное занятие, и через неделю мы встретимся вновь. Не встретились.


Вот почему я чувствовал себя по физике по-прежнему неуверенно и попросил маму найти мне репетитора. Но не Николая Ивановича.

Во вторник, на следующий день после встречи с Татьяной Яковлевной, мама сказала, что репетитора нашла. Звали ее (а это была женщина) – Анна Ивановна. Когда-то – рассказывала мама – Анна Ивановна работала учителем физики в одной из школ города. Сейчас – на пенсии, но занимается репетиторством. Ее хвалят. Мама уже встретилась с Анной Ивановной и договорилась о занятии на завтра. Но твердого обещания заниматься со мной Анна Ивановна не дала, сказала, что решит после первого занятия. Все будет зависеть от моих знаний: до экзаменов остается чуть больше трех недель, и многого за это время сделать нельзя.

К назначенному времени я пришел к Анне Ивановне. Жила она в многоквартирном доме и открыла мне сама. Провела в комнату, посадила за большой, типа обеденного, стол, сама села рядом. На столе почти ничего не было, только тоненькая стопка чистой бумаги и два остро отточенных простых карандаша. Да еще знакомый мне Знаменский.

Анна Ивановна взяла карандаш и начала занятие. Она говорила и писала на листке перед собой, будто на классной доске. А я делал записи в своей тетради. Исписав листок, Анна Ивановна отодвигала его и начинала писать на следующем.

Голос у Анны Ивановны был негромкий, мягкий. Обращалась она ко мне “на вы”. Но за два дня в университете я уже привык к такому обращению.

На каждый вопрос мы готовили план ответа – коротенький, пять-шесть строк. После плана шли чертежи и рисунки, формулы и их вывод.

Примерно к середине занятия карандаш у Анны Ивановны затупился, и она взяла другой. Его хватило до конца занятия.

И в дальнейшем, при каждой нашей встрече, на столе лежали приготовленные бумага и два остро заточенных карандаша.

Анна Ивановна научила меня готовиться к экзаменам. Записывать текст ответа (так я делал при подготовке к школьным экзаменам) не нужно. Только план, рисунки и формулы. Даже определения, формулировки законов записывать не надо, их нужно помнить, а если забыл – они есть в учебнике. Дома, при подготовке, закрыть тетрадь и на листке записать план ответа и все, что в тетради. При этом мысленно или негромко вслух воспроизвести ответ. После этого сверить записи с тем, что в тетради: не упустил ли что? А на экзамене тоже, при подготовке к ответу воспроизвести на листке тетрадную запись, и отвечать по этому плану. Тогда возникнет ощущение, что у тебя с собой на экзамене тетрадка, открытая на нужной странице – тот же почерк, те же самые записи. Появится уверенность.

Когда прошли полтора часа – два академических часа – Анна Ивановна сказала, что теперь здоровье не позволяет ей непрерывно заниматься более полутора часов. Но времени до экзамена совсем мало, поэтому встречаться нам придется через день, а иногда и каждый день. После этого, поинтересовавшись, есть ли у меня Знаменский, она продиктовала номера задач, которые нужно будет решить к послезавтра, к следующему занятию, и назначила время встречи. Из этого я понял, что мои знания Анна Ивановна посчитала достаточными, и подготовить меня к экзамену она берется.

Уже позже, когда я сдал экзамен, и мама пришла к Анне Ивановне, чтобы рассчитаться с ней и поблагодарить, Анна Ивановна сказала, что большая часть успеха принадлежит не ей, а мне, что знания у меня были хорошие, и ей оставалось только систематизировать их. А еще она сказала, что работать со мной было легко и приятно.

Но этот разговор состоялся в конце августа. А пока шел июль, и вступительные экзамены еще только предстояли.

На втором занятии Анна Ивановна сначала спросила, есть ли у меня по домашнему заданию неясности. Затем она предложила мне подготовиться и ответить на один из рассмотренных на первом занятии вопросов программы так, как я буду отвечать на экзамене.

На чистом листе я записал план ответа, другую информацию и затем, как учила Анна Ивановна, держа лист перед глазами, изложил ответ.

Анна Ивановна осталась довольной.

– Больше я не буду вас проверять, – сказала она. – Я не учитель. Я только хотела посмотреть, как вы отвечаете.

Мне очень повезло. Судьба свела меня с профессиональным репетитором. И дело было не только в отличных знаниях. Не только в умении доходчиво излагать материал. И даже не в том, что Анна Ивановна вооружила меня методикой подготовки к экзаменам, которую я потом использовал и во время институтских сессий. Ведь любой учитель – если это хороший учитель – должен глубоко знать свой предмет и уметь доходчиво излагать материал. И к экзаменам своих учеников учитель готовить должен. Хотя, надо сказать, мои школьные учителя о том, как готовиться к экзаменам, нам не рассказывали.

Все это – и знание предмета, и умение излагать материал, и методика подготовки к экзаменам – конечно же, очень важно. Но, называя Анну Ивановну профессиональным репетитором, я имею в виду другое. Оказалось, что она владела особой информацией, источник которой я поначалу не знал.

Например, рассмотрев со мной очередной вопрос программы и записав план ответа, Анна Ивановна могла сказать:

– И пока вы будете все это говорить, один из экзаменаторов (если вы попадете к нему, он худощавый, светловолосый) будет делать вот такой чертеж. – И Анна Ивановна воспроизводила чертеж на листке. – А потом он вас спросит…

Конечно, ответ на предполагаемый вопрос мы рассматривали очень подробно.

На другом занятии мы изучали вопрос “Парообразование”, и я записал в плане ответа “жид.” – сократил слово “жидкость”.

– Никогда так не сокращайте, – сказала Анна Ивановна. – Пишите “жидк.”.

– Почему? – не понял я.

– “Жид” – ругательное слово, – объяснила Анна Ивановна. – И один из экзаменаторов болезненно реагирует на это. Может быть, это и не повлияет на оценку, но раздражать экзаменатора не стоит.

А когда мы рассматривали закон Архимеда, Анна Ивановна рассказала вот что.

В начале 60-х в школах, в старших классах, ввели производственную практику. В связи с этим увеличили время обучения, и выпускным стал не 10-й, а 11-й класс. Но эксперимент продолжался недолго, всего-то несколько лет. И школа опять стала 10-леткой. Но это значит, что в какой-то год выпускными стали сразу два класса – 10-й и 11-й. Не повезло тем, кто заканчивал школу в 66-м. Если выпуск увеличился в два раза, значит вырос и конкурс в институтах, и тоже в два раза.

В Горьковском медицинском институте конкурс всегда был большой. А тут… Что делать с такой прорвой абитуриентов? Зачем, к примеру, проверять сотни сочинений, если все равно будет принят лишь каждый десятый? “Надо резать, резать и резать”, – решили в институте. И что там удумали? По физике стали давать дополнительный вопрос: закон Архимеда с доказательством. А закон Архимеда в школе изучается в 6-м классе и доказывается экспериментально. И больше никогда не упоминается и, естественно, не доказывается. И в пособиях для поступающих в вузы, тех, что у меня были, доказательства этого закона я не встречал. А в программе закон есть. Правда, не сказано, как его доказывать: теоретически или по-школьному, сослаться на эксперимент. В мединституте требовали теоретическое доказательство и задавали этот вопрос всем. Нет, не всем. Мальчишек не трогали. Мальчишки тогда предпочитали политехнический или университет – мехмат, физфак. А в медицинский их шло мало, поэтому к мальчишкам здесь было особое отношение. А вот с девчонками не церемонились. Не знаешь доказательство – “два”, независимо от того, как отвечала на билет.

– Что там было! – рассказывала Анна Ивановна. – Не плакали. Рыдали. Прямо в коридоре.

С тех пор Анна Ивановна всем своим ученикам приводит теоретическое обоснование закона Архимеда, так, как это сделано в учебниках для вузов.

Откуда Анне Ивановне были известны такие подробности? Об этом я тоже узнал от нее.

Оказывается, иногда в коридоре вуза, возле двери, за которой идет экзамен, можно увидеть людей, по внешнему виду, по возрасту на абитуриентов совсем не похожих. Но они, эти люди, вместе со ждущими свой черед страдальцами, устремляются к каждому, кто выходит из аудитории. Расспрашивают, какой билет достался, какие в нем были вопросы, задача? Что спрашивали дополнительно, какие делали замечания? Расспрашивают даже подробнее, чем остальные, и все записывают. Это – не родители, это – репетиторы. Ходила по вузам и Анна Ивановна.

“Бывает, – рассказывала она, – выйдет кто из аудитории, и вспомнить не может ни вопросов, ни задачу. Так, по обрывкам и догадываешься, что там было. Но есть и такие, кто помнит все подробно”.

Конечно, во все вузы не поспеть. Ходят в те, которые наиболее востребованы. А еще репетиторы просят своих подопечных поработать за них.

– Я вас попрошу, – сказала как-то мне Анна Ивановна. – Когда будете сдавать, поспрашивайте других и запишите для меня задачи и вопросы билетов.

Работая таким образом, собирая материал, Анна Ивановна обнаружила интересную и очень важную закономерность. Оказалось, что большинство вузов используют всего два комплекта билетов. Теоретические вопросы в этих двух комплектах одинаковые, их просто “тасуют”, перемещают из одного билета в другой. А вот задачи все совершенно разные. Один год используют первый комплект, на следующий – второй, затем – опять первый. И так – годами. По некоторым вузам, по каким к ней чаще всего обращались, у Анны Ивановны были оба комплекта билетов, полностью. Чаще всего к ней обращались поступающие в “политех” и в медицинский. Билетов ГГУ у Анны Ивановны не было. Но и про ГГУ она знала многое.


Как только я начал заниматься с Анной Ивановной, проблем с физикой у меня не стало. Не надо планировать работу, не надо разыскивать по учебникам материал. Только ходи на занятия и выполняй, что задано. На любой вопрос, если такой возникнет, получишь исчерпывающий ответ.

А вот с математикой было хуже. Я честно читал Розова. Но ответов на вопросы программы там не находил. Так, отдельные пояснения и уточнения, которых для ответа на экзамене было мало. И вообще, у Розова больше всего было задач – с решениями и для самостоятельной работы. Приведенные решения я разбирал, а задачи для самостоятельной работы не трогал. У меня теперь был задачник с материалами вступительных экзаменов ГГУ, оттуда я и брал задачи. Мое мнение о целесообразности подготовки к письменному экзамену осталось прежним. Но посмотреть, какие задачи предлагал университет, лишним не было.

Вечерами мы решали вместе с мамой. Мама закончила физмат, но было это давно. Учителем она не работала. Однако, помогая мне и сестре выполнять домашние задания, пройдя вместе со мной курс ЗМШ, мама восстановила навыки и теперь решала задачи на уровне выпускника-отличника.

Начинали мы с задач, которые я не смог решить днем. И нередко вдвоем находили решение. Если оставалось время, брали и другие задачи из того же сборника. То, что не могли решить, оставляли: спросим у Татьяны Яковлевны. Но таких задач было совсем немного.

Я готовился. Но после поездки в Горький эта работа для меня потеряла смысл. Поступать в университет мне расхотелось. И надо бы забрать документы и подавать их в “пед” на физмат или в “МАИ”. Но я стеснялся об этом сказать. Лучшим исходом для меня – так я считал – было бы сдать экзамены, но не пройти по конкурсу. Так вроде бы я и не при чем: хотел, пробовал, но не получилось. По конкурсу не проходят многие, это – не “завал”. К тому же, может быть, родители сумеют сделать так, что меня с этими же оценками примут на физмат. Но на последнее я не очень рассчитывал. Тогда придется сдавать не заочный в “пед” или на вечерний в “МАИ”, экзамены там позже, чем у “дневников” – в конце августа. Осенью меня призовут в армию. Отсрочка – только на дневном. Ну, а когда отслужу, батя и мама после первой сессии переведут меня на дневной. Таких случаев было много. Разумеется, переводят по знакомству, но знакомые у родителей есть.

Однако что ни говори, а перспективы открывались не радужные. Готовиться после таких раздумий не хотелось. Получалось так, что по-настоящему занимался я только физикой. Здесь меня вела Анна Ивановна, а я привык выполнять все, что задавали учителя.

– Вы мне сегодня приснились, – сказала Анна Ивановна перед одним из занятий. – Будто пришли ко мне после экзамена и сказали, что у вас четверка. “Мне достался закон Гука, – сказали вы. – И я не смог обосновать физический смысл модуля упругости”. “Ну и ладно”, – сказала вам я. Это – вещий сон, – продолжала Анна Ивановна. – Вы обязательно сдадите.

Я поймал себя на том, что пытаюсь и не могу вспомнить, как обосновать физический смысл модуля упругости. Спросил у Анны Ивановны. Она молча взяла карандаш, написала формулу, выполнила преобразования, подставила нужные значения и посмотрела на меня. Мы поняли друг друга без слов.

А за окном светил солнцем июль. Разгар лета. Я и не заметил его в этом году, а между тем, оно уже перевалило через середину. Кто-то сейчас отдыхает. Но я им не завидую. А 9-классникам особенно. Я помнил, что не радостным был для меня прошлогодний июль. То и дело набегала мысль: “Последнее. Уходит последнее лето”. И еще: “А что я буду делать, чем заниматься в это время в будущем году?” И вот “будущий год” настал. И уже прошла половина лета. И пусть скорее проходит и вторая половина. Что бы ни ждало меня впереди, но такого лета, с таким количеством экзаменов, у меня больше не будет, никогда.

Так я сидел и размышлял. А потом спохватывался: надо готовиться. Раскрывал тетрадь по физике. Но тут за стенкой заунывный голос затягивал:
По ночам в тиши-и
Я пишу стихи-и…

Соседи… Ох, уж эти соседи! У них – свой дом, в котором живут родители, дети, внуки. Несколько поколений, несколько семей. Кто-то из них получил квартиру в нашем доме. Завезли мебель, но переселяться не спешили: на старом месте привычнее. А в пустующую квартиру стали приходить те, что помоложе. И не одни, а с приятелями. Как в клуб. Но мама почему-то назвала это штаб-квартирой. Не знаю, о чем совещались в том “штабе”, но что при этом слушали, знаю точно. А может быть, и не слушали. Но всегда, являясь в “штаб”, первым делом включали проигрыватель, а регулятор громкости устанавливали на максимум. Поэтому ощущение было такое, будто пластинка крутится в моей комнате.

Позже я стал затыкать уши колпачками от шариковых ручек. Так я делал во время институтских сессий. Помогало. Да и соседи к той поре поутихли. Кого-то призвали в армию, кого-то выдали замуж. В “штаб-квартире” стали жить постоянно. Случалось, что там шумели, но не так часто и не так громко.

Но это было позже. Пока же я использовал вату. Результат был чисто психологический. Дополнительно я закрывал уши ладонями и так читал физику, математику, думал над задачами.

22 июля у бати закончился отпуск. Ремонт он завершил давно. Будь у меня каникулы, мы бы, конечно, работали с батей вместе. Я любил заниматься домашними делами. Но сейчас я даже не припоминаю ничего, что было связано с тем ремонтом, если не считать день моего возвращения. А ведь что-то должно было запомниться. Красили полы, значит, были трапы или оставленные для прохода неокрашенные и помеченные мелом участки. Нет. Ничего не припоминаю. Не до ремонта мне тогда было.

Перед самым окончанием отпуска батя съездил на два дня в Горький, был у тети Риммы и у дяди Мити. Там готовятся. Ася – в университет, на биофак, Лариса – в политехнический. Ларисе, конечно, не дают. Но тогда, слушая батю, я подумал, что Лариса все равно поступит, а я – нет.

Итак, 22 июля батя ушел на работу. А мама с утра уехала в Горький, чтобы узнать, когда начнутся экзамены, а главное – не включили ли меня случайно в первый поток. Конечно, все это мог бы узнать и батя, ведь все равно он был в Горьком. Но об этом речь даже не заводили. Такими делами – узнать, договориться, достать – у нас всегда занималась мама. Вернуться она собиралась на следующий день к вечеру.

С утра было пасмурно, дождливо. У соседей – тихо. Только занимайся. И я занимался. Неспешно. До 1 августа оставалось полторы недели – уйма времени.

В первом часу пошел пообедать. Обедами у нас ведала бабушка, так что мне ничего не нужно было разогревать и даже наливать.

Я обедал, а в это время щелкнул замок, и вошла мама.

– Завтра экзамен, – сразу сказала она. – В девять часов. Сегодня едем.

Неприятный холодок подступил к сердцу. Я положил ложку в тарелку и отодвинул недоеденный суп.

– Ну вот, – обреченно заметила мама. – Уже не ест.

– Я не поеду, – сказал я. – Я не готов. Буду сдавать первого.

Но тут мама, наконец, сделала то, что нужно было сделать давным-давно, потому что я со своей нерешительностью, со своими колебаниями мог завести себя неизвестно куда. Мама проявила твердость.

– Надо ехать, – сказала она. – Сейчас сходим к Татьяне Яковлевне, выясним вопросы. И будь, что будет. Такую возможность упускать нельзя… Да ты обедай, обедай, – добавила она. – Время у нас есть.

Но я не мог проглотить ни ложки.

Спрашивается, отчего я так разволновался? В университет мне уже не хотелось, так что сдал-не-сдал – какая мне разница? С 1 августа буду поступать дома – на физмат или в “МАИ”. Но, видимо, так уж устроен человек, что перед экзаменами, соревнованиями, любыми испытаниями – все равно волнуется, даже если результаты этих испытаний для него никакой роли не играют.

Я уже упоминал, что задачи, которые у нас с мамой не получались, мы откладывали, чтобы “потом” спросить у Татьяны Яковлевны. И вот это “потом” настало, настало неожиданно. Задач оказалось немного, всего четыре. Но мы все равно пошли: вдруг именно одна из таких будет завтра на экзамене?

Дождь перестал, но тучи не расходились.

По дороге мама рассказала, что с автостанции она сразу пошла в университет. Расписание экзаменов уже было вывешено в вестибюле. Огромное, быстро не разберешь. Но мама и не стала разбирать, а пошла в приемную комиссию. Там сверились со списком и сказали, что я числюсь на курсах. И только после этого маме показали маленькое “полусекретное” расписание, где все экзамены, кроме сочинения, были поставлены на июль, а математика письменная стояла уже завтра. “Теми же ногами” – так выразилась мама – она “помчалась” на автостанцию, села в первое попавшееся такси, сказала водителю, что через полтора часа ей надо быть в Арзамасе. Сто десять километров за полтора часа – это в то время задача почти невыполнимая, даже для такси. Ведь ехать поначалу надо по городу, с перекрестками и светофорами. Но водитель ответил: “Будете”. И не обманул.

– Я хотела было позвонить тебе, чтобы выезжал, – сказала мама. – Но подумала, что ты без меня не поедешь.

“И правильно подумала”, – заметил я про себя.

Телефона у Татьяны Яковлевны не было, и шли мы “наудачу”. А бабушку отправили на автостанцию купить нам билеты на самый поздний автобус, какой только можно.

Татьяну Яковлевну мы застали. Наши задачи она решила. Три – “сходу”, а над одной подумала минут двадцать.

Тем временем начался дождь, и маме Татьяна Яковлевна дала плащ. Ну, а я пошел, как был, в короткорукавке. Зонты тогда были не в моде, даже у женщин. Пока шли, дождь припустился еще сильнее, попали под самый ливень. Даже плащ маму не спас, про себя я и не говорю.

Бабушка уже была дома. Билеты она не купила, их продавали только по прибытии автобуса. Стоять у кассы не имело смысла.

Мама позвонила Анне Ивановне, сказала ей, что у меня завтра экзамен, и что на ближайшие дни занятия отменяются.

Потом мы сели с мамой решать задачу на составление уравнения из сборника ГГУ. Так уж получилось, что до таких задач у меня руки не дошли. Надо хоть посмотреть, какого уровня сложности они предлагаются в университете. С ответом у нас не сошлось, но ход решения правильный, здесь – никаких сомнений. Может быть, опечатка? Но разбираться уже некогда.

Торопливо собираемся. Вещей совсем немного. Самая объемная из вещей в единственной сумке – это мой “парадный” костюм. В нем я был на выпускном, и в нем завтра пойду на экзамен. Чтобы не мочить костюм под дождем, я пока надел рабочий, школьный. Что еще взять с собой? Ручку, экзаменационный лист, паспорт. Паспорт в университете не спросят, но едем мы в другой город – мало ли что? Мама тоже берет свой. Вот, собственно, и все. Да, еще листок с тригонометрическими формулами. Я их так и не учил, все откладывал. Придется – сегодня вечером.

В пять часов мы вышли из квартиры. На нас – балоньи плащи. Дождь – это было видно через окно – то затихал, то припускался вновь.

Спустились на один лестничный пролет.

– Бумагу не взяли, – вспомнил я.

Бумага понадобится хотя бы при повторении формул.

Мама замедлила шаг.

– Нет, нельзя возвращаться, – сказала она. – Идем. Найдем бумагу. У Ларисы есть.

Спустились еще на один пролет.

– Часы! – я указал на запястье.

Мама остановилась.

– Часы нужны, – заколебалась она. – Ладно. Ты стой. Вернусь я.

– Общую тетрадь взяла вместо бумаги, – говорила мама, возвратившись через несколько минут с часами. Общие тетради, в отличие от тонких, школьных, в продаже бывали не всегда. И лучше бы взять пару школьных. Но сейчас не до этого. Мама взяла первое, что попалось.

У кассы на автостанции народа совсем немного. Но билеты по-прежнему продают “по прибытии автобуса”. Ближайший, по расписанию, должен быть минут через сорок, а может и не приедет. Оставив меня в очереди, мама пошла посмотреть такси. Вернулась она быстро. Прямо сейчас в Горький идет автобус – не то туристический, не то служебный, но совершенно пустой. Шофер берет желающих за ту же сумму, что и на рейсовом автобусе. Решили ехать.

Вместе с нами сели еще человек пять. Водитель, видимо, не стремился подзаработать побольше: сколько сели, столько и ладно. Поэтому сразу тронулся.

Сиденья жесткие и без спинок. А водитель выжимал из автобуса все, что тот мог дать, двигатель даже повизгивал на высоких оборотах. На малейшей выбоине нас подбрасывало. Но постепенно мы приспособились. Мама разговорилась с одной из попутчиц, и они беседовали всю дорогу. Я тоже как-то отвлекся, перестал думать об экзамене. Раздражали только плащи. В задней части автобуса был встроен большой рундук. На нем мы и разложили наши вымокшие “балоньи”. Сами сели неподалеку, на последнее сиденье. Плащи то и дело сползали, и мне приходилось подниматься и вновь их раскладывать. В конце концов, я сгреб их в одну кучу и положил на рундуке вблизи от себя. Плащи и здесь норовили свалиться, но теперь я поправлял их, не вставая с места.

Оказалось, что наш автобус идет в Сормово. Поэтому нас перевезли через Оку и высадили неподалеку от дома бабы Лены.

А дождь, который сопровождал нас всю дорогу до Горького, сейчас только усилился. Пока шли до бабы Лены, все вымокли, не помогли и плащи. Ввалились в прихожую, как два пугала. Для большего сходства я слегка раздвинул руки, с плаща и брюк капало.

Застали почти всех. Не было только Ларисы, она подошла позже. Нас сразу переодели. Маме дали халат тети Лиды, а мне – Ларискино трико (“тренировки” – тогда говорили). “Тренировки” оказались мне впору.

– Лариса будет тебе завидовать, – сказал дядя Митя, имея в виду досрочную сдачу.

После ужина мы с мамой занялись тригонометрическими формулами. Да разве их за час-полтора выучишь! Кое-что я помнил, кое-что запомнил, но не все. То-то, наверное, подивилась Лариса, которая к тому времени уже была дома: приехал, называется, сдавать экзамен!

Ближе к ночи я опять стал нервничать. Боялся завалить, испортить репутацию. Ведь все считали меня “сильным математиком”.

– Спи и ни о чем не думай, – сказала мама, когда я лег. И повторила: – Будь, что будет.


Дядя Митя поднялся раньше всех. Он всегда просыпался рано. И сразу занялся моими брюками: включил утюг и расстелил на столе старое одеяло. Он не знал, что у меня есть еще один костюм. А брюки, которые сушились на веревке, после дождя выглядели – скажем так – не совсем парадно.

В молодости дядя служил в морской пехоте. Довелось и воевать. Носил дядя в ту пору бескозырку, тельняшку и бушлат, как моряк. А моряки – это было известно всем мальчишкам моего поколения – особо ревностно относятся к “стрелкам” на брюках. Ну, на войне, конечно, было не до “стрелок”. Но срочную дядя отслужил еще до войны. Вот здесь-то он и научился орудовать не только штыком, но и утюгом. Утюжил дядя виртуозно.

Мы тоже поднялись рано. Мне не спалось, а мама всегда спит очень чутко.

– Смотри, как штаны разорвались, – дядя Митя показал маме мои брюки. “Стрелки” на них были безупречные, таких у меня никогда не было. А вот задний шов разошелся полностью.

– Да это же садовые! – изумилась мама.

Оказывается, в спешке я надел не школьные брюки, а те, в которых осенью хожу в сад или в лес. Швы у них уже подгнили, а намокнув под дождем, лопнули.

– Зашивать будешь? – спросила маму баба Лена.

– Нет, у нас другие есть, – ответила мама. Но дядю Митю мы все равно поблагодарили.

На экзамен – к девяти, но вышли мы рано, в восьмом часу. Ехать далеко, с пересадками, а опыта езды по Горькому в “час пик”, когда все спешат на работу, у нас нет. И опаздывать нельзя, не пустят.

Сегодня с утра солнечно. О вчерашнем дожде напоминали лишь не до конца просохший асфальт и лужи в низинках.

Экзамен для всех четырех групп мехмата и ВМК проводился в аудитории, где когда-то было организационное собрание. Той самой, что занимает два этажа, и где скамьи расположены амфитеатром. Пришел я рано, почти за час, но народу собралось уже много. Входили все свободно и садились, кто где хочет. Естественно, все стремились попасть в дальние ряды. И они уже были заполнены. Я сел в серединке. Сашу я не увидел, да и не искал особенно. Зачем? За две недели он уже подружился с кем-нибудь еще. Я ведь даже не сказал ему в последний день, что уезжаю домой.

Парнишка впереди меня достал листок с тригонометрическими формулами и стал переписывать их прямо на столешницу. Ловко! Такую “шпаргалку” никто не обнаружит. Я пожалел, что не взял формулы с собой. У меня никаких шпаргалок не было. Все формулы и теоремы – так мне казалось – я помнил. Все, кроме тригонометрии. Так что шпаргалка по тригонометрии сейчас бы не помешала. Однако я не раз слышал, что на вступительных экзаменах, если обнаружат “что-то лишнее”, – сразу же удаляют. Поэтому, когда собирался на экзамен, решил не рисковать.

Народ продолжал подходить. Всего нас должно было собраться более ста человек. Но аудитория, мне кажется, могла бы вместить и двести. Свободных мест оставалось много, и все впереди.

Я успел подумать, что так можно не только шпаргалку на столе написать, но и консультанта привести, например, студента-первокурсника, поступившего в прошлом году. И тут в аудиторию вошли экзаменаторы, четыре человека. Мы поднялись. Разговоры смолкли. Мы ждали, что сейчас раздадут бумагу и дадут задания. Но экзаменаторы сказали, чтобы все вышли из аудитории. Двери за нами закрылись.

Сколько мы побыли в ожидании, сказать не берусь, потому что на часы не смотрел. Но вот обе створки одной из дверей распахнулись, и к нам вышла женщина-экзаменатор. В руках она держала несколько листов. Как оказалось, это были наши списки.

– Первая группа, – сказала женщина, – подходите ко мне.

Каждый абитуриент, подойдя к экзаменатору, показывал экзаменационный лист. Женщина находила фамилию в списке, делала отметку и разрешала войти в аудиторию.

К такому повороту я оказался не готов. Групп у нас было четыре, и, помнится, мама говорила, в какой группе я числюсь. Но сказала об этом она как-то вскользь. Главное – аудитория, куда нужно придти, а номеру группы мы оба не придали значения. И вот теперь я не знал, что делать. Надеялся, что прежде чем перейти ко 2-й группе, экзаменатор зачитает фамилии тех, кто не подошел. Но она просто спросила: “Никого больше нет из первой группы?” И перешла к следующей.

Когда почти закончили запускать вторую группу, я решил подойти: а вдруг совпадет? Шансов мало, один из четырех. Но ведь есть же еще удача!

Экзаменатор взглянула в мой экзаменационный лист и пробежала глазами по списку, потом – еще раз, уже внимательнее. Моей фамилии там не было.

– Вы из какой группы? – спросила она.

– Из третьей, – ответил я.

– Сейчас заходит вторая, – напомнила экзаменатор, но все же посмотрела список третьей группы. Моей фамилии здесь тоже не было.

– Из четвертой! – найдя, наконец, меня, сказала экзаменатор, сказала таким тоном, каким говорят: “Разгильдяй!” – Заходите, – разрешила она.

В аудитории меня встретил другой экзаменатор и указал мое место. Еще два экзаменатора, тем временем, писали мелом на доске тексты заданий.

Экзаменатор, который нас рассаживал, хотя и указывал каждому конкретное место, но особо при этом не мудрствовал: сначала он заполнил первый ряд, затем – второй и так далее. Меньше других повезло 1-й группе – ей достались первые ряды. Я оказался где-то в середине среднего ряда.

На всех столах уже были разложены комплекты бумаги. Причем разложены они были так, что по одному месту справа и слева от каждого абитуриента оставались свободными. Конечно, варианты у соседей были бы разные, так что списать все равно было нельзя, но можно, например, спросить какую-то формулу.

Все, кто сидел, смотрели на доску. Уже было видно, что вариантов четыре и в каждом – по четыре задания.

И вот все, кто пришел на экзамен, рассажены, а задания во всех вариантах записаны. Экзаменаторы собрались внизу на подиуме…

Я не помню, что говорили, как напутствовали нас экзаменаторы. Помню, что комплект бумаги состоял из 4-х листов. Два двойных, из школьной тетради в клеточку, были сшиты по сгибу скобочкой – это “беловик”. И еще два листа газетной бумаги, какие использовали в пишущих машинках – для черновиков. Запомнилась большая лиловая цифра “4”, сделанная штемпелем в верхнем правом углу каждого листа – номер моего варианта. Работы не подписывались, сдавать их нужно было вместе с экзаменационным листом. Мы знали, что потом на каждую работу поставят шифр и только после этого отдадут на проверку: экзаменатор не должен знать, чью работу он проверяет.

В бумаге нас ограничивали. Когда, спустя время, одна девчонка попросила еще листок для черновика, ей сказали, что нужно обходиться тем, что есть.

Удивительно, но работа оказалась совсем не сложной, даже проще, чем была на выпускном экзамене в школе. Правда, тригонометрическое уравнение я даже не трогал. Формулы я вчера учил, но уверенности, что помню их все, помню правильно, у меня не было. Зато три других задания я выполнил, можно сказать, играючи.

“Что бы это значило? – недоумевал я. – Ведь письменный экзамен всегда относился к самым трудным. Именно здесь больше всего “срезались”. Получить за письменный тройку – это уже считалось удачей. Многие из таких “троечников” становились студентами. Нет, все-таки не зря я учился в ЗМШ, решал задачи вступительных экзаменов в МГУ. Вот мне и кажутся задания ГГУ простыми. Большинству они такими не покажутся, и многие, конечно, получат тройку.”

Так размышлял я и одновременно переписывал в чистовик три решенные мною задания. О тригонометрии не беспокоился. Ведь мне не нужно поступать. Мне нужно только “уйти красиво”, то есть не “срезаться”, но сдать так, чтобы еще в конце июля стало ясно, что по конкурсу я не пройду. Тогда можно будет забрать документы и спокойно поступать дома. Сейчас, на письменном, нужно сдать, как большинство. Пятерка мне не нужна.

Мы работали, а экзаменаторы неспешно прохаживались вверх и вниз по проходам вдоль стен. Но впечатления надзирателей они не производили. Несколько раз все четверо собирались внизу и негромко разговаривали, на нас они в это время совсем не смотрели. И замечаний я не припоминаю, ни одного.

Я еще не успел все переписать, когда ко мне обернулась сидевшая впереди и чуть правее девчонка.

– У тебя четвертый вариант? – спросила она шепотом.

– Да, – коротко подтвердил я.

– Второй решил?

– Решил.

– Напиши, – попросила девчонка и положила передо мной сложенный несколько раз чистый листок. Просто и мило.

Конечно, как говорил Сережа, мы – конкуренты, и значит, мне надо сказать: “Решай сама!” Но я беру бумажку и записываю решение.

– Тебе нужно какое задание? – спросила девчонка, забирая листочек.

Не собирался я трогать тригонометрию, но она сама шла в руки.

– Третий, – ответил я.

– Сейчас, – сказала девчонка.

Я проследил за ней. Оказалось, что она все делает даже не для себя, а для другой девчонки, наверное, подружки или одноклассницы. Получалось, что она помогает сразу двум “конкурентам”, да и сама рискует, передавая шпаргалки.

Вскоре у меня было решение третьего задания. Проверять его я не стал, для этого нужно уверенно знать формулы. Хотя там, где шли обычные преобразования, можно было бы проверить. И стоило проверить, как я убедился позже. Но я просто переписал решение и в чистовик, и в черновик. В одном месте поменял местами слагаемые, чтобы не было похоже на списывание.

Между тем, несколько человек уже сдали работы, хотя до конца экзамена оставался почти час. Я не торопился. Еще раз проверил те три задания, которые решил сам. Нашел ошибку в геометрической задаче. Исправлять? До окончания экзамена – 25 минут, время есть. Но исправлять – это значит черкать в чистовике. Стоит ли? Ошибка вычислительная, ход решения правильный. Так можно и на пятерку написать! А у большинства, конечно, будет тройка: вон какие простенькие задачи просят списать! Решил оставить, как есть. Как нам говорили, вложил черновики и беловик в экзаменационный лист и спустился вниз, к столу. Экзаменатор быстро просмотрел мои листочки, видимо, убеждаясь, что весь комплект на месте, и разрешил идти.

Мама ждала меня неподалеку от выхода из корпуса. Она предусмотрительно пришла пораньше, и мне не пришлось ее дожидаться. Настроение у меня было приподнятое: “план перевыполнен”. Я был уверен, что четверка мне обеспечена, а это даже больше, чем я хотел. Но внешне проявлять ликование не стал. Спокойно-равнодушным тоном рассказал, что заданий было четыре, что решил три, а тригонометрию списал. Но как оценят – судить трудно.

Мама сказала, что была у Александры Александровны, договорилась, что она узнает в университете результат и позвонит нам с переговорного пункта.

В Горьком нам больше делать было нечего, и мы отправились на автостанцию. Там встретили мамину знакомую из Арзамаса. Ее сын поступает в мединститут. Но у них все сдают с 1 августа.

– Рада за тебя, – сказала мне тетя Лида (так звали знакомую). – Какого ты “медведя” свалил с плеч!

– Как бы этого “медведя” на меня обратно не взвалили, – осторожничал я.


Листок с тригонометрией, переданный мне девчонкой, остался у меня в кармане. Дома мы вместе с мамой посмотрели это задание. Сразу же нашли ошибку. Ошибка пустяковая, в преобразованиях, но она была сделана в самом начале и – главное – полностью меняла ход решения. Задание оказалось несложным. Имея перед глазами формулы, я решил его без труда. Да что толку? О том, что я не исправил вычислительную ошибку в геометрической задаче, говорить маме не стал.


Александра Александровна позвонила на другой день к вечеру. Разговаривала мама. “Тройка, – сказала ей Александра Александровна. – Удовлетворительно.”

И странное дело. Когда я писал работу, то хотел получить именно тройку. Но когда это стало реальностью, почему-то расстроился. А ведь я еще не знал тогда общих результатов. “Подлил масла в огонь” батя. Обычно он в такие дела не вмешивался, советчиком в вопросах учебы у нас с сестрой всегда была мама. А тут вдруг батя очень эмоционально стал говорить, что нужно забирать документы. “Забирать срочно”, – почему-то настаивал он, хотя спешить и нервничать никакой необходимости не было, ведь документы во всех вузах принимали до 31 июля.

График экзаменов в ГГУ был составлен очень плотно: 23-го – письменный, а уже 27-го – математика устная. Значит вечером 26-го нужно выезжать. На подготовку оставались неполных три дня. А я по-прежнему не знал, как готовиться.

Мама вновь поговорила с Татьяной Яковлевной. Оказалось, что мы друг друга не поняли. Татьяна Яковлевна, когда советовала Розова, посчитала, что речь идет о письменном экзамене. “Для подготовки к устному Розов не годится, – сказала она маме. – Нужно заниматься по обычным школьным учебникам”. Заниматься. Только как? Впрочем, и времени уже не оставалось. Поднять, привести в систему весь школьный курс математики за два-три дня – это совершенно не реально.

Как я провел эти дни, помню плохо. Хватался то за одно, то за другое. Да еще за стеной гремела музыка. Как раз были выходные, и “штаб-квартира” не пустовала. В конце концов мама сходила и попросила выключить проигрыватель. Музыка смолкла. Но решающего значения это не имело.

26-го вечером выехали с мамой в Горький. На этот раз обошлось без дождя, светило солнце.

С автостанции пошли к Александре Александровне, чтобы уточнить результаты. Настроение у меня было неважное. А когда я узнал, что большинство написали на “4” и “5”, то совсем сник и стал подумывать о том, что продолжать сдавать экзамены, может быть, и не стоит.

– Я надеялась, что хотя бы четверка будет, – говорила между тем Александра Александровна. – Хотела посчитать, каких оценок сколько, но не очень весело там было стоять. Да и так ясно… Там Липатова есть, не родственница?

– Нет, просто однофамилица.

– На пятерку написала девчонка!

…Поехали к бабе Лене. Дома у них никого не оказалось. А ведь мы говорили, что приедем. Хорошо, что я в прошлом году приметил, где они оставляют ключ, и в квартиру мы попали. Продукты мама предусмотрительно купила, так что поужинали. Только когда захотели вскипятить чайник на газовой плитке, оказалось, что баллончик пустой. Запасные баллончики мы нашли, но как их менять я не знал, а экспериментировать не решился. Дом был не газифицированный и даже с печным отоплением. Здесь все оставалось таким, или почти таким, как до войны, когда тут мальчишкой жил со своими родителями батя.

Пол-одиннадцатого пришел дядя Митя. Он был в саду. Тетя Лида уехала со своим детским садом на дачу, Галя – с ней. Лариса – где-то у приятелей, готовится. А баба Лена, оказывается, – в больнице, однако, ничего серьезного.

Баллончик дядя Митя заменил. От ужина мы отказались. Наскоро попили чай и быстро легли: время позднее.


В университет, по традиции, отправились в семь утра, хотя сегодня можно было и не торопиться: экзамен устный, к началу приходить не обязательно.

Списки с результатами письменного экзамена все еще висели в вестибюле, рядом с приемной комиссией, и мы могли внимательно их изучить. Оказалось, что десять человек не писали (наверное – не знали), четыре двойки, десять троек, остальные – четыре и пять. Впрочем, никаких “школьных” четверок, пятерок и троек там не было. Это мы говорили так по-привычке. Оценки стояли академические – “отл”, “хор”, “удов”, “неуд”. Впечатление осталось удручающее.

Едва вышли из корпуса, встретили Сашу.

– Как написал? – спросил он, поздоровавшись.

– Три. А у тебя?

– Четверка. Идешь на экзамен?.. Ты будешь сдавать?

– Буду, – ответил я.

Но Сашин вопрос оказался последним камушком на весах моих сомнений. Я вдруг остро ощутил, что сейчас все зависит от меня. Достаточно сказать одно слово, и не надо идти на экзамен, к которому я не готов, не нужно “позориться” перед экзаменаторами.

Мы отошли от Саши на несколько шагов, и я остановился.

– Мама, – сказал я. – Я не пойду. Я плохо себя чувствую. И я не готов.

Про самочувствие я вставил, чтобы придать словам больше убедительности.

Мама не стала уговаривать. Разговор с Александрой Александровной, списки с результатами – все это подействовало и на нее.

– Пойдем забирать документы? – спросила она. И добавила: – Никто не поверит, что ты получил три и не пошел сдавать. Скажут, что завалил.

Но мне уже было все равно.

Был ли я не готов к экзамену? Судить об этом можно по-разному. Практическое задание из билета я бы, по-видимому, решил. На устных экзаменах они, судя по экзаменационным материалам различных вузов за прошлые годы, всегда проще, чем на письменном. Остаются теоретические вопросы, их в билете два. Да, у меня не было планов ответов, как по физике, теорию я совсем не учил. Но формулировки теорем, формулы, определения знал. Может быть не все, но абсолютное большинство. А доказательства… Совсем недавно я сдавал в школе устный по геометрии, а это 50 теорем. Их доказательства я бы, конечно, вспомнил. Кроме того, доказательства многих теорем и формул проводятся без искусственных приемов. Такие и учить нечего – обычная несложная задача. В общем, если бы я пошел на экзамен, то, скорее всего, мне не пришлось бы, едва взяв билет, сразу уходить из аудитории. Пусть не по всем трем вопросам, но кое-что я мог бы экзаменаторам рассказать. А значит, имело смысл сходить на экзамен. Не для оценки, оценка мне уже была не нужна, а для того, чтобы набраться опыта. А если бы не завалил, то нужно было и на физику сходить, для того же опыта.

Но это хорошо говорить спустя время. А тогда слово “экзамен” меня пугало. Идти неподготовленным было страшно. Не привык я к такому.

Приемная комиссия еще не работала, и мы пошли к Александре Александровне.

За документами мама сходила одна.

– Последний раз встретилась со своей девушкой, – рассказывала она. – “Все, – говорю, – забрали документы”. – “Почему?” – спрашивает. – “Да здоровье, – говорю, – у него не очень”. – А она удивляется: “Зачем же он на ВМК пошел? Там ведь учиться очень трудно”…


Вновь автобус везет меня по проспекту, по трассе. Так часто в Горький я не ездил никогда. Уезжаю без грусти, без сожаления.

Университетская эпопея закончилась.



Ч а с т ь   т р е т ь я

Настроение просто ужасное. Не знаю, что и делать. А делать не хочется ничего. Не хочется поступать.

Пришло это не сразу.

Распрощавшись с университетом, я вернулся из Горького. Решил, что подавать документы буду в пединститут, разумеется – на физмат. Почувствовал даже прилив сил, энергии. Что там ни говори, но университет, может быть и подспудно, я всегда, с самого начала воспринимал так же, как ЗМШ или факультатив, то есть как что-то дополнительное, необязательное. Есть школа, есть выпускные экзамены – вот это обязательно. Остальное – важно, полезно, интересно, престижно, но не обязательно. А когда, бросив курсы, я уехал из Горького, то совсем перестал понимать, что же я все-таки хочу. И вот сейчас все встало на свои места. Институт я воспринял так же, как школу, как то, что нужно непременно пройти. Все. Шутки – в сторону. Надо поступать и надо учиться. Другой дороги нет.

На следующий день с утра мама пошла в институт, чтобы узнать, как там работает приемная комиссия и где она находится. А я, не откладывая, занялся подготовкой к экзаменам.
С физикой все было ясно, с Анной Ивановной нам оставалось рассмотреть совсем немного материала. Письменная математика меня тоже не беспокоила. Даже в университете задание было совсем простым, тройку я получил лишь по собственной глупости. Так что про письменный в “педе” и говорить не приходится, нужно быть только внимательней. Остается устная математика. Сосредоточиться сейчас нужно на ней.

Я открыл программу и вновь испытал чувство незнания, как ко всему этому подступиться, с чего начать. Отложил все до мамы. Взялся за таблицу с тригонометрическими формулами. К школьным экзаменам я их уже выучил. И забыл. Выучу еще раз, чтобы потом опять забыть. Ну не держатся они в голове. И не только у меня, это – общая проблема всех, кому приходится сдавать математику.

Мама ходила недолго. Приемная комиссия – на 2-м этаже. Работает. Найти ее легко, там указатели. Документы можно подать хоть прямо сейчас.

Откладывать не имело смысла. Мама принесла из института бланки заявления, на всякий случай она захватила их два. Сразу сели заполнять. “В общежитии не нуждаюсь”, – отметил я в соответствующей графе. “Слава богу!” – прокомментировала мама.

Затем я отправился в институт. По дороге встретил Валентину Игнатьевну, учителя русского языка и литературы нашей школы. В нашем классе Валентина Игнатьевна не преподавала, но меня знала. Сейчас она тоже шла в институт. Я рассказал, что иду подавать документы, а от Валентины Игнатьевны узнал, что она принимает в “педе” вступительные экзамены. И сочинение на физмате будет принимать она. Это отлично! Можно рассчитывать на шпаргалки.

Знакомое здание, знакомые двери. Сколько раз я ходил сюда на занятия к Николаю Ивановичу. Но ходил как гость, как посетитель. Местом моей учебы была школа. Сейчас институт становился для меня как бы “школой”, и смотрел я на все уже по-другому. Сравнивал с университетом, и сравнение получалось не в пользу института. Стеклянные, в дюралюминиевой оправе двери, на которые я раньше не обращал внимания, теперь выглядели бедно. Узкие запутанные проходы без окон, гудящие лампы дневного света тоже не шли в сравнение с просторными университетскими коридорами и рекреациями. Настроение стало падать. “Куда я иду? От чего отказался?” – впервые подумалось мне.

Валентина Игнатьевна ушла на филфак. А я, следуя указателям, поднялся на 2-й этаж. Стрелки привели меня к двери. “Кабинет марксизма-ленинизма”, – прочитал я на стационарной табличке. А ниже, на приколотом кнопками ватмане, плакатным пером было выведено: “Приемная комиссия”.

В комиссии все, как в университете, только в меньшем масштабе, а потому кажется не настоящим, игрушечным. Помещение в три раза меньше. Посередине составлены столы, на них – чернильницы и ручки. Но в университете столов было – не сосчитать, а здесь – всего четыре. У стен – опять, как в университете – двухместные столы и за каждым – по две студентки. Однако столов таких – тоже лишь четыре, по числу факультетов. Абитуриентов, кроме меня, ни одного. Впрочем, сейчас, наверное, и в приемной комиссии университета – никого. Основной наплыв был в первых числах июля, сразу после выпускных.

Ищу на столах таблички с названиями факультетов, но их там нет. Подхожу наудачу к тому, что ближе.

– Где здесь принимают документы на мехмат? – спрашиваю, поздоровавшись.

– У нас нет такого, – отвечают мне.

На секунду я опешил, но тут же поправился:

– На физмат.

Университет никак не отпускал меня.

– На физмат – здесь, – сказали девчонки. Значит, я угадал.

Пока девчонки что-то писали и подшивали, я бросил взгляд поверх их голов на стену и увидел надпись: “Физмат”. Так вот где у них названия факультетов!
Закончив оформление, девчонки сообщили, что сегодня в 18 часов будет “организационный сбор”. А еще вручили мне экзаменационный лист с номером 70182. Это номер я помню не случайно. Он сопровождал меня на экзаменах и зачетах все пять студенческих лет, потому что стал номером моей зачетной книжки. А пока по этому номеру можно было судить о числе поступающих, ведь я подавал документы одним из самых последних. 70 – это год поступления, а последние три цифры – порядковый номер. Я не говорю о конкурсе, а именно о числе поступающих, потому что конкурс для сельчан и горожан был раздельный. Всего на физмат должны были принять 100 человек, среди них, кажется, 60 сельчан и 40 горожан, сейчас точно не помню. А еще 20 человек зачислили “кандидатами”. Но о “кандидатах” я узнал позже, когда начались занятия.

Настроение ухудшается с каждой минутой. Все мне в институте не нравится – и то, что экзаменационный лист отпечатан на газетной серой бумаге, а не на плотной белой, как в университете, и то, что здесь не дают расписку о принятых документах. Поступать в институт не хочется. Даже приходить сюда не хочется. Не знаю, как и учиться буду. А тут еще – “организационный сбор”!

Пока я был в институте, мама сходила к одной нашей выпускнице, которая в прошлом году поступила на физмат. Мама расспросила ее, как она готовилась к экзамену. Оказалось, что Маша – так звали выпускницу – читала школьные учебники подряд, с 5-го класса, с первой страницы, и отмечала в программе тот материал, который оказывался изученным.

Начал заниматься по “Машиному методу”. Сначала – вместе с мамой. Поставил в программе первую “галочку”. И дальше продолжил уже один.

Вечером попросил маму сходить на “сбор”, сказал, что остается мало времени и надо заниматься. Но это, конечно, была отговорка. Не хотелось, ну просто очень не хотелось мне идти в институт.

Позвонил Анне Ивановне, рассказал, что теперь поступаю на физмат. Мы договорились встретиться послезавтра.

“Организационный сбор” оказался консультацией по математике. Мама рассказывала, что в коридорах абитуриенты принимали ее за сотрудника института, спрашивали, где 85-я аудитория, а мама сама ее искала вместе со всеми.

На консультации преподаватель разбирал решения задач. Всего рассмотрел четыре задачи. Их тексты мама записала.

Я сразу попробовал решить. Три задачи оказались простенькими, а вот четвертая, геометрическая, не поддалась. Позвал на помощь маму. Но и вдвоем мы найти решение не смогли, а как решали на консультации, мама не запомнила.

У Татьяны Яковлевны телефона нет, поэтому мама позвонила другой учительнице из нашей школы, тоже “сильному” математику. Через полчаса она перезвонила нам. Решение оказалось довольно сложным. Интересно! Неужели это – из вариантов “педа”?

Весь следующий день занимался математикой. “Машин метод” оказался очень удачным, и я быстро продвигался вперед. А к письменному не готовился совсем, только повторял, чтобы не забыть, тригонометрические формулы.

До устного экзамена было еще далеко, и я чувствовал, что времени на подготовку мне будет достаточно. Поэтому вечером даже сходил с мамой в кино. Фильм назывался “Принцесса”. Сейчас совсем не помню, о чем он.

На другой день, 30 июля, как и было условлено, пошел к Анне Ивановне.

– Очень жаль, что мы с вами не встретились перед экзаменом, – сказала она. – Я бы вас убедила сдавать.

Анна Ивановна рассчитала время и спланировала занятия точно. Почти весь материал был нами уже пройден. То, что оставалось, мы рассмотрели за час. Затем Анна Ивановна дала мне отпечатанные на машинке вопросы и задачи, которые были на экзамене в “педе” в позапрошлом году. Вопросы были разбиты по билетам, а задачи отпечатаны отдельно и пронумерованы подряд, но их было столько же, сколько и билетов. Соответствуют ли номера билетов и задач я не спросил.

Сейчас я подозреваю, что Анна Ивановна не стояла в дни экзаменов вместе с абитуриентами физмата, не выспрашивала у сдавших, что было в билете. Скорее всего, экзаменационные материалы попали к ней другим путем. Вступительные экзамены часто принимают школьные учителя, как в этом году – Валентина Игнатьевна. А какой учитель не воспользуется возможностью и не перепишет себе вопросы и задачи? Учителя же, особенно учителя одного предмета, знакомы между собой, даже если они из разных школ, потому что встречаются, например, на методобъединениях…

Меня Анна Ивановна предупредила, что институт может нарушить традицию и полностью или частично изменить билеты. К этому нужно быть готовым. Затем мы договорились, что созвонимся и встретимся еще раз, уже перед самым экзаменом.

Ну, а вечером в тот день в институте была вторая консультация, последняя перед письменной математикой. На этот раз я пошел сам.

85-я аудитория, где проводилась консультация, оказалась довольно большой. Она даже именовалась “Малый актовый зал” и имела две двери. Но на “зал” аудитория все-таки не тянула. Вместо сцены – простой подиум. Потолки невысокие, такие, как в обычном служебном помещении, например, в школьном классе. Стены выкрашены розовой масляной краской. На подиуме – кафедра и длинный лабораторный стол. На стене подвешены две классные доски. Остальная мебель – это жесткие, сцепленные по пять, деревянные стулья с прямыми спинками и откидывающимися сиденьями. На спинках стульев укреплены откидывающиеся и закрепляющиеся в наклонном положении деревянные доски. На этих досках, как на столешницах, могли писать те, кто сидел в следующем ряду. А перед передним рядом стояли ученические столы. Примерно посередине аудитории пол уступом поднимался вверх. Здесь тоже стояли столы. По центральной части аудитории был оставлен широкий проход.

Конечно, на двух-трех консультациях, проведенных для нас в этой аудитории, я не запомнил бы ее так подробно. Но позже, уже во время учебы, я исписал здесь десятки тетрадей, конспектируя лекции по матанализу, высшей алгебре, аналитической геометрии, педагогике, методике математики, психологии, истории КПСС. философии… Поэтому представляю 85-ю до деталей.

Аудитория могла вместить человек 150. Ряды я не считал ни вовремя консультаций, ни позже, когда учился. Но сужу так потому, что в первом семестре, когда еще никто не был отчислен за неуспеваемость, нас приходило сюда на лекции 120 человек, и места еще оставались.

Впрочем, это я забежал вперед.

В 85-ю я вошел минут за 15 до назначенного времени, а она уже была забита. Место нашлось где-то в самых задних рядах.

Почти сразу увидел свою одноклассницу Татьяну – ученицу из “середнячков”. А перед самым началом консультации, едва ли не вместе с преподавателем, вошел Женя, тот, с кем мы занимались у Николая Ивановича. Он тоже тогда, во время занятий, не показался мне “сильным”.

Преподаватель – рыхлый, добродушный пухлячок – говорил очень тихо. Повторял одно и то же по нескольку раз. Объяснял и разжевывал до мелочи то, что “нормальные ученики” должны понимать вообще без всяких объяснений.

На консультации не было слышно споров, возражений, предложений, не было той особенной “математической” обстановки, какая всегда была у нас в классе на уроках и какая была на курсах в ГГУ.

В заключение преподаватель сказал, что с собой на экзамен нужно принести “пишущий и чертежный инструмент, и еще знания, а больше – ничего… Да, – спохватился он. – Еще экзаменационный лист, без него не пустят”.

Когда уже стали расходиться, увидел “Витю – сущего духа”, тоже моего одноклассника. “Сущим духом” мы его прозвали, переиначив фамилию. Витя, как и Таня, на уроках математики у нас “не блистал”.

Вот кто мои будущие однокурсники! И будущие учителя! Все или почти все “сильные” ребята из нашего класса – Дима, Саша, Коля, Женя – поступают в “МАИ”. Нас называли “кулак”. Пятым “пальцем” в этом “кулаке” считали меня. И вот они все вместе, а я один.

Настроение, несколько нормализовавшееся в последнее время, вновь стало падать, и дома оно испортилось окончательно. Одолевали мысли, что на физмате я “засохну”, что там не окажется “сильных”, за кем можно тянуться. Я сравнивал ребят, поступающих в ГГУ, с “будущими педагогами”, и сравнение получалось не в пользу физматовцев. Я все больше уверялся в том, что, променяв университет на “пед”, совершил непростительную ошибку. Теперь мои планы переменились. Я собирался один год проучиться на физмате, а затем, подготовившись за зиму, вновь “штурмовать” ГГУ, теперь уже для того, чтобы во что бы то ни стало поступить и учиться там. И пусть мне будет трудно, пусть я буду “плестись в хвосте”. Даже если меня выпустят учителем, от этого я не расстроюсь. Но где бы я ни был, я хочу быть хорошим работником – и это главное. Я хочу, чтобы ко мне, как к Татьяне Яковлевне (которая, кстати, закончила Казанский университет), приходили за помощью и мои, и “чужие” ученики, чтобы я считался одним из сильнейших, “решающих” учителей математики. А большего мне и не надо. Университет обеспечит мне качество преподавания, даст однокурсников, за которыми будет трудно угнаться, но в процессе “погони” я получу те знания, которые мне пригодятся в дальнейшем. Я буду развиваться, совершенствоваться, “расти”. Этого я хочу и этого стану добиваться.


31 июля, накануне письменного экзамена, я к нему по-прежнему не готовился, только еще раз повторил тригонометрию. Остальное время занимался по “Машиному методу”, учил теорию. А вечером даже сходил с батей и мамой в сад. Завтрашний экзамен меня абсолютно не беспокоил. Главное, не делать “глупостей”, как в университете. Тройка на физмате – это был бы большой позор.

На другой день утром вставать не хотелось. Подумалось: вот сейчас, если бы не нужно никуда идти, сразу же уснул бы. А вернусь с экзамена – пожалуйста, досыпай. А ведь не прилягу даже.

Завтракал мало, но не из-за волнения, а по сложившейся за лето традиции. Собрался. Взял приготовленную с вечера шпаргалку с тригонометрическими формулами. Теперь я знал, что возможность воспользоваться ей – вполне реальна. Еще захватил “пишущий и чертежный инструмент”. Хотел уже уходить, но спохватился: а экзаменационный лист! Хорошо, что не ушел, а то бы вновь пришлось вернуться, как перед Горьким. А могло случиться так, что вспомнил бы только в институте…

По дороге нагнал Валентину Игнатьевну. Она шла принимать экзамен на филфак, у них сегодня сочинение. Дальше шли вместе.

В институт никого не пускали, только экзаменаторов и сотрудников – тех, кто задействован в приеме. В Горьком в этом отношении было организовано лучше. А здесь, на улице перед входом, столпилась куча абитуриентов с трех факультетов. Не было только педфаковцев, у них свой корпус, на другой улице. Хорошо еще, что погода не дождливая.

Я подошел к группе парней-физматовцев. В лицо я их, конечно, не помнил, но узнал по одному парнишке с кудрявыми русыми волосами и в синих приметных брюках, в них же он позавчера был на консультации. Я поздоровался со всеми за руку, но в разговоре участия не принимал. В стороне от всех одиноко стоял Витя. В который раз я мысленно поблагодарил горьковского Володю за науку, а то бы сейчас тоже стоял один. Хотел окликнуть Виктора – приятелями мы не были, но все-таки одноклассники. Но тут в дверях появился представитель физмата и стал перечислять, какая группа в какой аудитории сдает. Говорил он очень тихо, но я все-таки расслышал и запомнил номер аудитории для моей, пятой группы. В “педе” факультет разбили и разбросали по разным аудиториям, а в ГГУ наоборот, два факультета собрали в одном месте.

Экзаменационные листы при входе не проверяли. Народ валил общей толпой. В вестибюле, у стены, завешанной списками, я задержался, пробежался глазами по 5-й группе физмата и не нашел себя. Заволновался, опасаясь, что придется искать свою группу. А ведь я не запомнил, где сдают экзамены другие. Но долго стоять у списков было рискованно, я боялся опоздать. Пошел в аудиторию 5-й группы.

Оказалось, что экзаменационные листы проверяют перед входом в ту часть здания, которую занимает физмат. Здесь стояли два сотрудника. Но проверяли они бегло, небрежно. Абитуриенты шли быстрым шагом и издалека показывали листы.

Аудитория небольшая, человек на тридцать. Три окна, три ряда ученических столов, стол преподавателя, доска. Настольная кафедра убрана на подоконник переднего окна. Я бывал в этой аудитории много раз, именно в ней чаще всего проходили наши занятия с Николаем Ивановичем. Не думал я тогда, что буду здесь же выполнять вступительную работу.

Впрочем, сейчас не до ностальгии. В аудиторию я вошел одним из последних. Свободными оставались только три стола, и все – впереди. Комплекты бумаги уже разложены, на каждом столе – по два комплекта. Здесь, в отличие от университета, решили не рассаживать абитуриентов по одному. На нескольких столах лежали даже по три комплекта, и я сел за один из таких столов третьим. За мной вошли еще несколько человек и тоже не стали садиться за передние столы, которые так и остались свободными.

Экзаменаторов было двое. Один – звали его Исаак Аркадьевич – мне знаком, точнее, он знаком с моими родителями. Близких отношений между ними не было, но друг друга знали. Один раз я даже заходил к Исааку Аркадьевичу вместе с мамой, чтобы проконсультироваться по какому-то математическому вопросу. Вторым экзаменатором была молодая женщина. Тогда я ее не знал. Познакомились мы позже, на занятиях, когда она вела у нас “практику” по высшей алгебре.

Поначалу экзаменаторы ни во что не вмешивались, безучастно стояли в стороне и лишь отвечали на приветствия входивших. Но вот поток абитуриентов иссяк. Тогда Исаак Аркадьевич подошел к преподавательскому столу.

– Давайте рассредоточимся, – сказал он и указал на свободные столы.

Я не стал выжидать и первым пересел вперед. Все, на пользование шпаргалкой шансов больше не было, оставалось надеяться только на память.

Следом за мной пересели и остальные из тех, кто сидел по трое. Мест хватило всем.

Затем Исаак Аркадьевич предупредил, что сдавать можно только со своей группой. И стал пересчитывать нас. Вот тут я опять заволновался. Если напишу не со своей группой – не беда. Уж этот вопрос здесь, в Арзамасе, где в институте много знакомых, мама решит. Боялся, что сейчас окажется на одного человека больше, и этим лишним буду я. Куда мне тогда идти? Опять бежать к спискам? А у кого потом спрашивать, где сдает моя группа? В деканате? А время-то идет! Пустят ли опоздавшего на экзамен?

Но все обошлось. Нас оказалось даже меньше, чем числилось в группе, и по списку проверять не стали.

Задания уже были записаны на доске, два варианта. Первой стояла геометрическая задача. Очень простенькая. Справился легко. Но теперь я не хотел допускать вычислительных ошибок, как в ГГУ. Мне нужна была пятерка. Поэтому при переписывании в беловик я все пересчитал заново.

Затем шла задача на составление уравнения. Тоже решил легко, но корень почему-то не извлекался. Это подозрительно. Однако ход решения правильный, здесь – без сомнений. Надо будет проверить вычисления. Но это – потом. Сейчас посмотрим, что там дальше. Отложил в сторону задачу и занялся третьим заданием. А это было тригонометрическое уравнение. Решил тоже легко. Но в одной формуле засомневался, а достать шпаргалку все не отваживался. Поэтому переписывать в чистовик не стал, а принялся за четвертое, последнее задание – уравнение с параметром.

– Для ориентировки, – сказал Исаак Аркадьевич. – Прошел один час.

Часы в то время были не у всех выпускников школы. Мне мама подарила часы, когда я учился в 10 классе, на день рождения. Так что я мог “ориентироваться” и без Исаака Аркадьевича. Пока угрозы цейтнота не было.

Уравнение с параметром тоже оказалось простым. Решая его, я улучил момент и вместе с платком достал шпаргалку, положил пока в стол.

Начал переписывать в чистовик задачу на составление уравнения. При этом все вычисления проделываю заново. Так я одновременно с переписыванием найду вычислительную ошибку, если она есть. Добрался до самого конца, а ошибки нет. Значит, это ответ такой, иррациональный. Только я так подумал, как меня осенило: корень-то извлекается! С чего я взял, что из 10,24 нельзя извлечь корень? Это же 3,2!

Затем я переписал – и пять с одновременной проверкой – уравнение с параметром. Порядок следования заданий в чистовике я нарушил, но это допустимо и на оценку не повлияет.

Остается не переписанной тригонометрия. И тут я, удостоверившись, что оба экзаменатора не смотрят в мою сторону, заглянул в шпаргалку. Вроде все правильно. Но на меня напали сомнения – а в ту ли строчку я посмотрел? Осмелев, глянул в шпаргалку еще раз. Все правильно, теперь точно. Но через минуту – опять сомнения. Нет, хватит, – сказал я себе. – Так можно и доиграться.

Переписал – и опять с тщательной проверкой – тригонометрию. В это время один парнишка сдал работу.

– Все сделали? – спросила его экзаменатор.

– Да, – подтвердил он.

Пусть уходят, хоть все. Мне спешить некуда. За скорость баллов не добавят, а вот за пропущенную ошибку снизят. Отодвинул все свои записи, положил перед собой чистый лист и стал вновь выполнять всю работу – без пояснений и других подробностей, только вычисления.

– Для ориентировки, – сказал Исаак Аркадьевич. – Прошел еще час. У вас остается два часа.

Нашел вычислительную ошибку в тригонометрическом, исправил в беловике. Ошибка в самом конце, помарок почти нет.

– Там, где можно делать проверку, – опять заговорил Исаак Аркадьевич, – проверку делать нужно. Например, в задаче на составление уравнения, – подсказал он.

Ну, уж это – чепуха. Проверку нужно делать не там, “где можно”, а там, где нужно, где она является частью решения. Например, если при преобразованиях могли появиться посторонние корни. В черновике, для себя, можешь проверять, что хочешь и как хочешь. Но если при оформлении работы будет записана проверка, которая является излишней, оценка должна быть снижена. Так учили в Заочной математической школе, так говорили на курсах в ГГУ. Никакой проверки я делать не буду! И пусть снижает оценку, если хочет!

Ушла одна из девчонок. Из ее слов я понял, что сделала она только два задания.

Мне тоже можно бы уходить, но не хотелось оставлять шпаргалку в столе, поэтому я выжидал. Переписал на промокашку свое тригонометрическое уравнение, а еще – одно из заданий другого варианта, которое мне показалось сложнее тех, что были в моем варианте.

Между прочим, с бумагой в “педе” – надо отдать должное – дело было поставлено лучше, чем в ГГУ. Во всяком случае, здесь никого не ограничивали. Не хватает – подними руку, и тебе дадут еще листок или два – сколько надо. А в каждый комплект – это уж не знаю зачем – кроме черновиков и беловиков была вложена промокашка.

Сейчас, заметив, что я пишу на промокашке, экзаменатор подошла и положила передо мной чистый лист.

– Проверьте все еще раз, – посоветовала она.

“Сколько же можно проверять?” – подумал я. А зря не прислушался к совету. Вместо проверки, я занялся решением задачи из другого варианта, той, что переписал. Она оказалась несложной. После этого я сунул в карман промокашку и шпаргалку. Мне показалось, что экзаменатор это заметила, но она ничего не сказала.

Все. Можно уходить. Я вложил работу в экзаменационный лист и сдал ее. Мои часы показывали 10-45, до окончания экзамена оставалось еще 1 час 15 минут. Почти вся группа продолжала работать. Из аудитории я уходил третьим.

В коридоре первым делом достал шпаргалку и, теперь уже в спокойной обстановке, убедился, что формулу применил правильно.

Выбираясь из института, я немного поплутал, потому что некоторые коридоры оказались перекрытыми. Но это – не из-за экзаменов, а из-за ремонта. Однако за год, что ходил сюда к Николаю Ивановичу, я довольно хорошо изучил институтские закоулки, поэтому сумел выбраться без расспросов.

В вестибюле толпились родители, но сравнительно немного – два или три десятка. А сдавали на трех факультетах несколько сотен абитуриентов. Пройдя вестибюль, я через стеклянные двери главного входа вышел из института и быстрым шагом направился домой.


Я решил возобновить традицию, сложившуюся во время школьных экзаменов – в день сдачи не заниматься. Возможность такая у меня была. Математика устная поставлена не 8-е, на подготовку – шесть полных дней. А я уже начал готовиться к устному и убедился, что при работе по “Машиному методу” дело движется быстро.

Побездельничал и надумал еще раз решить тригонометрическое уравнение, которое у меня записано на промокашке. И тут меня ждал сюрприз. Оказалось, что при последней проверке я напрасно исправил “1” на “2”, все у меня было правильно, и в черновике осталось правильно. Но что толку? Черновики никто смотреть не будет. Расстроился страшно. Единственное задание, которое я мог проверить – и сразу ошибка…

На следующий день, 2 августа, это было воскресенье – я опять не занимался: болела голова. Я могу заниматься и с головной болью, но сейчас такой необходимости не было, времени для подготовки все еще оставалось достаточно.

В понедельник батя с утра ушел на работу. Идти ему мимо института, и я попросил отца по дороге заглядывать в вестибюль и смотреть, не вывесили ли там результаты. В обед батя сказал, что результатов еще нет. Появились они лишь к концу дня. Однако неполные: вывесили списки тех, кто получил двойку и к дальнейшим экзаменам не допускался. Остальные должны узнать результат после устного экзамена, когда получат на руки экзаменационный лист, в нем и будут стоять обе оценки.

– Я не сразу решился смотреть списки, – рассказывал батя. – Потом прочитал два раза. Тебя там нет.

Ну, это он перехватил. Там и тройке взяться неоткуда! Четверка. Я в этом почти уверен. Но все-таки “почти”.

Институт, надо отметить, поступил мудро. Сейчас все мы, кто выдержал первый экзамен, оставались равны. Никто своей оценки не знает, и, значит, никто не запаникует, не заберет документы. Все будут сдавать второй экзамен. А по результатам двух экзаменов уже можно принимать какое-то решение.

Но для мамы ничего невозможного нет. Тем более в институте, где у нее много знакомых. И неважно, что уже вечер, что рабочий день закончился и мое Личное дело, моя работа заперты где-то в железном шкафу. Через полчаса мы знаем, что у меня “4”.

Все последующие дни прошли в спокойной, планомерной работе. Я уверенно укладывался в намеченный мной график.

Во вторник, 4-го числа, вечером была консультация. По пути в институт встретил одноклассника Сашу, одного из тех, кто входил в наш “кулак”. Поговорили, но недолго – оба спешили. Первого они писали физику. Результаты уже известны: Саша и Дима – “5”, Женя и Коля – “4”. Завтра у них уже второй экзамен, а последний – 14-го. У нас же сочинение – только 18-го. “Растянули у вас”, – сказал Саша.

В институте ремонтные работы все больше расширяются, и теперь проход из вестибюля на физмат перекрыт. Нужно идти через двор, через заднюю дверь.

В вестибюле на стене висят списки “двоечников”. Нашел список физмата, который уместился на одном листе. Как и остальные, он был отпечатан на машинке. И хотя уже заголовок сообщал, что это список абитуриентов, “получивших оценку «2»”, против каждой фамилии было напечатано: “2”, и еще в скобках прописью: “(два)”. Фамилии были пронумерованы, но сколько абитуриентов попали в тот “скорбный список”, я не запомнил. Мне кажется, что человек 15.

В институтском дворе я встретил Ивана Сергеевича, завуча нашей школы. Меня Иван Сергеевич знал хорошо, хотя и не преподавал в нашем классе. Как всегда, я поздоровался с ним первый. Иван Сергеевич ответил и протянул руку. Но здороваться с завучем за руку мне было непривычно, и я стоял, держа руки опущенными. Иван Сергеевич понял, дотянулся до моей ладони и сжал в рукопожатии. Затем он поинтересовался моими делами, рассказал, что его сын тоже сдает, но в “МАИ”. Пожелал мне успеха.

Консультация проводилась все в той же, 85-й аудитории, и вел ее тот же, рыхловатый, улыбчивый преподаватель. Поначалу он стал было нас успокаивать, сказал, что двоек совсем немного, и почти все из нас сдали. Но девчонки зашумели: “Мы знаем, списки вывешены”.

– Значит здесь только те, кто сдал? – расплылся улыбкой преподаватель. – Поздравляю. Первое испытание вы прошли.

Что было дальше на консультации – решались ли задачи, а может быть, рассматривались теоретические вопросы – я совершенно сейчас не помню. А преподавателя этого больше никогда не видел. Возможно, это был учитель одной из школ, или может быть, он уволился из института и уехал из города. Не знаю.

Перед той консультацией, пока ждали преподавателя, я познакомился с одним парнишкой. Звали его Толя. Он оказался на год старше меня. В прошлом году поступал в “МАИ”, но сразу же “срезался” на физике. В этом году пробует на физмат.

Вторая консультация была через день. Теперь мы с Толей искали друг друга и садились рядом.

Аудитория оказалась та же. А вот преподаватель был уже другой. Худощавый, чернявый и хмурый – полная противоположность улыбчивому пухлячку.

– Письменный экзамен еще ничего не значит, – так начал он. – Иногда видишь, что работа списана. Но за руку не схватил, и приходится ставить положительную оценку. На устном экзамене – другое дело. Здесь есть возможность проверить, прощупать, кто что стоит на самом деле. Так что не обольщайтесь. Главное у вас еще впереди.

– Какие у вас вопросы по теории, по программе? Какие задачи не решились? – продолжил преподаватель. И добавил: – Про задачу я, если решение не видно сразу, то спрашиваю, откуда она? Потому что можно и две ночи просидеть и не найти решение. А потом окажется, что тот, кто спрашивал, перепутал условие.

Все молчали.

– Так какие вопросы? – повторил преподаватель.

– Построить график функции… – сказала девчонка из первого ряда и продиктовала довольно замысловатую формулу.

– Откуда эта задача? – спросил преподаватель, записав формулу на доске. – Это задание за первый курс. Здесь нужны знания математического анализа.

– Она есть у Сканави, – заступились за девчонку подруги, назвав фамилию автора одного из задачников для поступающих.

Преподаватель слегка скривил губы.

– Ну, что здесь можно сделать методами элементарной математики?

И он быстро и уверенно провел исследование функции, наметил общие направления линий графика.

– Вот. Больше ничего вы здесь не сделаете. А реально график будет таким, – и он жирно провел мелом по доске. – Но это вы сможете сделать только на втором семестре. Если поступите. И если сдадите первую сессию, это тоже не всем дается. А сейчас не забивайте головы. А то вы нахватаетесь пены… Такая задача, если даже ее дадут на экзамене, не считается, оценка за нее не снижается. Какие еще вопросы?

Вопросы задавали еще. И на каждый из них ответ был уверенным и исчерпывающим. Материалом преподаватель владел свободно.

Во время консультации кто-то из сидящих в задних рядах парней передразнил преподавателя. Всего-то и сделал, что повторил неудачно сказанное слово. Но преподаватель резко прервал объяснение и в полной тишине прошелся по подиуму, с прищуром вглядываясь в ряды.

– Смотрит, – сказал кто-то неподалеку от меня. Сказал очень тихо, почти шепотом, однако преподаватель услышал.

– Да, – подтвердил он. – Я сейчас взгляну, кто там такой умник. Память на лица у меня хорошая. А на экзамене я посмотрю, как этот умник разбирается в математике.

И преподаватель направился по проходу, задержался у предпоследнего ряда и вернулся на подиум. Консультация продолжалась.

Но вот вопросы иссякли.

– Нет больше вопросов? – уточнил преподаватель. – Тогда – до встречи на экзамене. Консультацию проводил преподаватель…

И он назвал фамилию, имя и отчество.

Этот преподаватель работал на физмате еще три года, а затем перевелся в другой вуз и уехал из города. На нашем курсе он ничего не читал, поэтому его имя и отчество я не запомнил. А вот фамилию знаю, ее можно было прочитать в расписании занятий. Но фамилии я обычно не привожу.

Поздно вечером вернулись из сада батя и мама. Сказали, что встретили Григория Семеновича – декана физмата. Григорий Семенович и его супруга Евгения Николаевна – друзья нашей семьи, друзья родителей. Мама, улыбаясь, рассказывала, как батя спросил у Григория Семеновича: “Вы ведь в первую очередь принимаете сельских?” – “В первую очередь мы принимаем знакомых”, – ответил Григорий Семенович.


В день экзамена я пришел в институт минут за двадцать до его начала. На этот раз стоять на улице не пришлось: заходи, кто хочешь, и броди, хоть по всему институту. Это и понятно, ведь экзаменационных листов у нас не было. Но дальше вестибюля никто не шел, ждали, когда назовут номера аудиторий.

Физматовцев я опять узнал по кудрявому парню в приметных синих брюках. На этот раз я не просто стоял рядом, но и вступал в разговор. Вскоре меня нашел Толя, и мы стали держаться вместе.

Объявили, где какая группа сдает. Я не расслышал, но мы с Толей в одной группе, поэтому я пошел вместе с приятелем.

Нужная аудитория оказалась совсем не на физмате, а на 3-м этаже основного корпуса, где располагался филфак. Экзаменаторов было двое – Исаак Аркадьевич и тот самый преподаватель, который проводил последнюю консультацию. В аудиторию вызывали не по фамилиям, а “на желающего”. Сначала “желающих” было мало, и я мог бы без хлопот пройти одним из первых. Но приятель что-то медлил, и вместе с ним – я. Когда же он, наконец, решился, у двери образовалась очередь человек в пять. Заняли ее и пошли прогуляться.

Посидели в институтском саду, среди яблонь. Когда-то, почти десять лет назад, я, первоклассник, ждал здесь папу, который учился заочно и пошел узнавать результаты госэкзамена. И вот теперь экзамены сдаю я…

Толя не торопился уходить, но я боялся пропустить очередь. По моему настоянию мы вернулись. Однако это не помогло. Я забыл, за кем мы занимали, а товарищ оказался нерешительный. Поэтому мы пропустили человек десять. Пока ждали и пропускали, ко мне подошел Витя. Его группа сдает в той же аудитории, и он тоже еще не сдавал. Почему-то до сих пор я его не видел. У Вити отказала ручка, и он спросил, не смогу ли я помочь? Кроме перьевой поршневой, которой писал обычно, я захватил шариковую. Ее-то я и отдал однокласснику.

Лишь около 11-ти, почти через три часа после начала экзамена, я попал в аудиторию. Взял со стола билет, сел на указанное мне место. А когда прочитал задания, понял, что “пропал”

Я до сих пор помню все три вопроса моего билета. “Метрические соотношения в прямоугольном треугольнике”. Этот вопрос программы был одним из немногих, которые я не пометил галочкой – не встретилась мне в учебниках тема с таким названием. Надо бы спросить на консультации. Но когда проводилась последняя консультация, на подготовку оставался еще целый день, учебники были прочитаны не до конца, и не отмеченные вопросы в программе еще оставались. Я просто не предвидел, что вопросов, включенных в программу, может не оказаться в школьных учебниках. Второй вопрос – периодичность одной из тригонометрических функций, кажется, синуса. Этот материал в учебнике был, и я его повторял. Но материал – достаточно сложный. Я понял, что воспроизвести его не смогу. Ну, а третий вопрос – практический. Исследование системы линейных уравнений с параметром. Эта тема в школьном курсе стояла особняком. Мы ее прошли, написали контрольную, и больше с ней никогда не встречались. Когда готовился, я ее повторил, но помнил не твердо. Определитель системы, определитель неизвестного… Скорее всего, запутаюсь.

Я уже хотел встать, положить билет и уйти. Но встал, подошел к столу экзаменаторов и спросил у Исаака Аркадьевича: “Что имеется в виду под метрическими соотношениями в прямоугольном треугольнике?” – “Свойства перпендикуляра, опущенного из прямого угла”, – ответил он.

Только и всего? Это же простенькая теорема! У меня появилась слабая надежда: зная один этот вопрос, вытянуть хотя бы на тройку.

Может сложиться впечатление, что к экзамену я подготовился плохо. Но надо учесть, что за шесть лет в школе, когда изучалась математика, нами были доказаны (я не считал, но предполагаю) не одна сотня теорем и формул, введены сотни определений, понятий. Все это вошло в программу. Сомневаюсь, что нашелся бы хоть один абитуриент, который помнил бы все это. И не только среди поступающих на физмат, но и среди тех, кто поступал в ведущие вузы. Пробелы были у каждого. Я очень многое знал и помнил. Я знал почти все из программы и даже сверх программы. Но мне немного не повезло.

Начал готовиться к ответу. При доказательстве периодичности функции синус я делал, конечно, не строгие математические рассуждения, а так, рассуждения. При исследовании системы у меня получились противоречия. И лишь метрические соотношения в прямоугольном треугольнике были доказаны безупречно.

Предполагалось, что оба экзаменатора выслушивают каждого абитуриента вместе, а затем обсуждают и оценивают ответ. Но наши экзаменаторы работали иначе. Пока один выслушивал и оценивал ответ абитуриента, второй экзаменовал другого. Потом оба расписывались в двух экзаменационных листах и в ведомости. Исаак Аркадьевич сидел за преподавательским столом, и абитуриенты для ответа подходили и садились рядом. Второй экзаменатор наоборот, подсаживался за стол к абитуриенту. Я хотел попасть к Исааку Аркадьевичу, все-таки “свой”. Но за мой стол сел другой экзаменатор. Сильный, знающий математик и строгий преподаватель – таким он показался мне на консультации. Ничего хорошего я от него не ждал.

Отвечал я, на мой взгляд, не блестяще. Как и предполагал, путался в двух вопросах из трех. Задал мне экзаменатор и дополнительный вопрос: катеты прямоугольного треугольника равны 3 и 4, найти медиану, опущенную на гипотенузу. Но даже тут я не сообразил. Тогда преподаватель начертил треугольник и обвел его от руки “окружностью”. Этого оказалось достаточно, я назвал правильный ответ.

Подошел Исаак Аркадьевич. До сих пор он из-за своего стола не вставал. Значит, все-таки вспомнил, что я “свой”. Впрочем, почему “вспомнил”? Оценку за письменный узнавали у него. А звонили наши знакомые, с которыми Исаак Аркадьевич был в большой дружбе.

– Как здесь дела? – спросил Исаак Аркадьевич.

– Парень неглупый, – ответил мой экзаменатор. – Четыре поставить можно. Если хочешь, можешь попробовать довести до пятерки.

Это было полной неожиданностью. Я-то рассчитывал лишь на тройку.

– Я не понял, – сказал Исаак Аркадьевич. – Значит, не ниже четырех?

– Да, – подтвердил мой экзаменатор, – не ниже четырех, но можно и пять.

И ушел к другому абитуриенту.

Исаак Аркадьевич записал на моем листке формулу.

– Постройте график функции, – сказал он и вернулся за свой стол.

Задание оказалось сложным, на исследование функции у меня ушло довольно много времени.

– Я не согласен, – сказал Исаак Аркадьевич, когда я подошел к нему. И убедительно доказал, что график не может проходить так, как изображено у меня.

Я вернулся на свое место, внес коррективы. И снова неудача. Подошел мой экзаменатор, заглянул в листок, улыбнулся:

– Задача за первый курс? Ну, это не считается.

– Разрыв он чувствует, – сказал Исаак Аркадьевич.

…– Вот, посмотрите, – обратился Исаак Аркадьевич к коллеге, когда я в третий раз подошел к нему. – А вы говорили, что школьник не может построить такой график. Может!

Мой экзаменатор заглянул в листок.

– А здесь что? – он указал ручкой на участок графика.

– Э-э… Я на это не обратил внимания, – сказал Исаак Аркадьевич и внес коррективу.

Затем он дал мне две задачи, обе на материал школьной программы, но не простые. С одной я справился, со второй – нет. Тогда Исаак Аркадьевич дал задание построить график логарифмической функции, простейшей функции. И тут, ожидая подвох, я перемудрил.

– Что? Аргумент у логарифма отрицательный?! – изумился Исаак Аркадьевич. И больше ни слова не говоря, вывел в моем экзаменационном листе “4”.

С той поры, разбуди меня среди ночи, и может случиться, что я спросонок не построю график линейной функции, но график логарифмической функции изображу обязательно.

Дома я в тот день достал и проверил комплектность винтов и гаек для велосипеда. Велосипеды – мой и батин – мы на зиму разбираем и храним на огромных, во всю прихожую, антресолях. А летом они у нас стоят на балконе. Сейчас на балконе – только батин велосипед. А свой я в этом году не собирал. И вот почувствовал “запах лета”, свободы. Остается два экзамена, последний – всего через десять дней. Я уже верил, что в институт поступлю.

А Вите, моему однокласснику, не повезло. Сдавал он позже меня и сразу с экзамена зашел, чтобы вернуть ручку. Открыла мама. Витю она знала. Поинтересовалась, как дела. Витя сказал, что не сдал.

Высшее образование Виктор получил уже после армии. Закончил он пединститут, но не физмат, а биофак. Такая вот метаморфоза.


В воскресенье, на следующий после экзамена день, я начал заниматься физикой. Материал уже был весь пройден с Анной Ивановной. К тому же у меня были билеты. По ним я и занимался. Существенной разницы между тем, что мы готовили с Анной Ивановной, и билетами не было, ведь программа одна. Просто некоторые вопросы были сформулированы более узко, более конкретно. А часть вопросов и вовсе не вошла в билеты, но таких было совсем немного. Готовился я, как учила Анна Ивановна. Записывал на листке план ответа, вывод формул и при этом мысленно проговаривал ответ. Затем сверялся с записями, сделанными у Анны Ивановны, и вновь, на чистом листке, писал план ответа, добиваясь, чтобы он был полным.

А за стеной, в “штаб-квартире”, соседи крутили одну и ту же пластинку. Неужели им больше заняться нечем? Частично из-за этого, а больше потому, что на подготовку отводилось целых пять дней, но в этот день я сделал мало, только три билета, шесть вопросов. Однако в понедельник пошло лучше – десять билетов, потом – шестнадцать. Стали появляться неясности, которые я собирался выяснить у Анны Ивановны. Но встретиться с ней я планировал накануне экзамена, в четверг утром. Однако вечером в среду Анна Ивановна позвонила мне сама и попросила срочно принести билеты и задачи. Задачи я, между прочим, еще совсем не смотрел. Но делать было нечего. За полчаса я переписал все билеты, затем просмотрел задачи и выписал те, в которых сомневался.

К Анне Ивановне я пришел немного не вовремя, она с супругом ужинала. Но сразу я это не сообразил. Опыта общения у меня тогда совсем не было, одноклассники – не в счет, мы были детьми. Я не отказался пройти, присел на предложенный стул. Анна Ивановна угостила меня яблоком: “Я вас так не отпущу, витамины вам сейчас нужны”.

Мы договорились встретиться завтра в 9 часов. Анна Ивановна еще раз предупредила, что билеты и задачи могут оказаться другими. Затем разговор перешел на отвлеченные темы. И тут я понял, что сама собой эта встреча не кончится, что Анна Ивановна не скажет: “Ну, хватит, поговорили, а теперь идите”. И хотя все уже обговорено и оба мы стремимся к окончанию встречи, но я гость, и инициатива должна исходить от меня. Дождавшись паузы, я, как мне показалось, немного неловко сказал, что мне пора. “Не буду вас задерживать, – сразу подхватила Инна Ивановна. – У вас сейчас много дел”.

Последнее занятие с Анной Ивановной я не запомнил. Не запомнил и консультацию по физике – где, в какой аудитории она проходила, кто ее проводил.

А вот экзамен помню хорошо. Он проводился опять в основном корпусе, но только на втором этаже. Как раз напротив нашей аудитории был кабинет марксизма-ленинизма и надпись: “Приемная комиссия”. Кто-то пошутил: “Очень удобно, завалишь – и сразу за документами”.

Толю на экзамене по физике я совсем не помню. Как не помню, какие оценки он получил на экзаменах. Спрашивал ли я его об этом? Сейчас я мог бы предположить, что Толя завалил устную математику, поэтому его просто не было. Но это неправда. На сочинении Толя был, мы сидели рядом. Значит, он сдал и математику, и физику. Но и в институте, студентом я его тоже не помню. Может быть, не прошел по конкурсу?

Как и на математике, в аудиторию образовалась очередь. Но друг за другом не стояли, а просто знали, кто за кем. Некоторые присели на стулья, которые оказались в коридоре, но большинство, и в их числе я, стояли.

Среди сидевших был Женя, тот, с кем мы вместе занимались у Николая Ивановича. После устной математики нас, абитуриентов, еще поубавилось, и теперь в одной аудитории сдавали сразу три группы. Так мы с Женей оказались вместе.

Очередь продвигалась медленно. Каждого, кто выходил, встречали вопросом: “Как?”

Вот вышла девчонка. Спросили и ее. А она, смущенно улыбаясь, направилась к двери “Приемная комиссия”. Кто-то ахнул. Все поняли.

Девчонка вскоре вышла. “Документы – в отделе кадров, нужно – туда”, – сказала она. Кто знает, кому из нас, пока еще ожидающих свой черед, эта информация может вскоре понадобиться?

Чем дольше тянулось время, тем больше я волновался. Я уже не сомневался, что билеты в этом году другие и что мне достанутся те вопросы программы, которых не было в билетах Анны Ивановны. И задача будет, естественно, другая, причем такая, что я ее не решу. В двойке я теперь почти не сомневался. Стоять уже не было сил, и я ходил взад-вперед. Сердце учащенно стучало, его стук отдавался в горле. Думалось: есть же люди, кому не надо ничего сдавать, кто пошел на завод, куда берут учеником без всяких экзаменов и конкурсов. А я почему-то считаю – и у нас в семье так считают – что нужно поступать в институт, и другого пути просто нет. Как я сейчас завидовал тем, кому не нужно сдавать никаких экзаменов!

Подошла, наконец, моя очередь. Я прошел в аудиторию, отдал экзаменационный лист, взял билет, сел за стол. И сразу стало легко. Билеты были те самые, и задачу я узнал. К тому же билет мне достался из тех, что считались у меня простыми. Теперь я был уверен, что двойки не будет. Даже если я не отвечу ни на один из дополнительных вопросов.

Я быстро записал планы ответов на теорию. Затем без труда решил задачу, которую уже решал дома. Оставалось ждать своей очереди.

Экзаменаторов, как и на математике, было двое. Одного я немного знал. Это был учитель физики, но не из нашей школы. Звали его Владимир Иванович. Он был знаком с родителями.

Здесь, на этом экзамене, соблюдались все правила. Экзаменаторы сидели вместе за столом, а абитуриента, который должен был отвечать, сажали напротив. Ответ они выслушивали вдвоем.

Я сидел и ждал. И вдруг услышал шепот:

– У тебя какой билет?

Позади меня сидел Женя.

– Номер билета, – повторил он.

– Пятый, – ответил я, еще не понимая, к чему этот вопрос.

– Держи, – и Женя протянул листочек. Это была моя задача. С решением!

Женина мама работала в библиотеке института. Не заведующей библиотекой, а библиотекарем, одной из десятка. Но и этого оказалось достаточно, чтобы к Жене попали экзаменационные билеты с задачами и, наверное, не только по физике. Интересно, задания письменного экзамена он тоже знал заранее?

На всякий случай я сверил свое решение с Жениной шпаргалкой. Все правильно.

И вот я перед экзаменаторами. Мой ответ они выслушали без замечаний. Дополнительных вопросов тоже не было.

– Поставь пять, – сказал Владимир Иванович второму экзаменатору. Но это – не по знакомству. Ответ действительно был безукоризненный.

Пятерка окрылила меня. Неужели это все? Ведь поступил! Тринадцать баллов – это прилично даже для горожан, которые идут по отдельному конкурсу. Не может быть, чтобы большинство сдало на две пятерки и четыре.

Дома у меня на письменном столе вперемешку лежали учебники и пособия по физике, тетради. Я стал их складывать в одну груду. Ландсберг, Перышкин, Знаменский, Жданов… Сколько времени я провел над ними в последние два года! Стопка получилась внушительная. Я взял ее в руки, стараясь, чтобы она не рассыпалась, и не знал, что с ней сделать еще. Меня охватила эйфория.

Впереди оставалось сочинение. Но его я в расчет не принимал. Дело в том, что предметы тогда делились на профилирующие и непрофилирующие (так, кажется, это называлось, уже забыл). На физмате литература была предметом непрофилирующим, а это значит, что оценка, полученная за сочинение, в сумме баллов не учитывалась. Важно было не написать на “2”, а “3” или “4” – это значения не имело. И только тем, кто написал на “5”, к общей сумме баллов добавлялся еще один. Но на “5” написать почти невозможно, на это и рассчитывать нечего. За сочинение ставилась одна оценка – и за содержание, и за грамотность. Но даже если напишешь без ошибок, проверяющий может посчитать, что “тема раскрыта не полностью”, а такое можно сказать про любое сочинение. Ну, а написать на тройку… По каждому изученному в школе произведению у меня было по нескольку сочинений. Часть из них были написаны в процессе учебы. И еще мы в школе сдавали литературу устно, а вопросы билетов – это те же сочинения. Все это у меня сохранилось. Я надеялся, что среди того, что имелось у меня, и трех тем, которые предложат на экзамене, найдется что-то похожее, пусть не совсем, а хотя бы приблизительно. Мама собиралась договориться с Валентиной Игнатьевной, чтобы она взяла себе мою, 5-ю группу. И сочинение я рассчитывал просто списать. Поэтому не готовился ни в день, когда сдавал физику, ни на следующий. И вообще не собирался готовиться.

Но вечером мама сходила к Валентине Игнатьевне. Все оказалось не так просто. Валентина Игнатьевна сказала, что группы экзаменаторы выбирать не могут, идут туда, куда скажут. Поэтому маловероятно, что она будет принимать у меня. К тому же, среди экзаменаторов есть “неприятная особа”. Она, если заметит шпаргалку, может сразу, без замечаний, удалить с экзамена. Валентина Игнатьевна обещала поговорить обо мне с тем экзаменатором, кому достанется моя группа. Но только не с “особой”, с ней лучше не разговаривать. А еще Валентина Игнатьевна дала маме прошлогодние и позапрошлогодние темы сочинений. Они, конечно, не повторяются. Просто для образца.

Батя на все это отреагировал бурно. Сказал, что я безответственный, что давно уже нужно было начать заниматься, что сегодняшний день уже потерян. Затем он “развил” несколько тем из тех, что дала Валентина Игнатьевна. Выпускник филологического факультета, работал отец в горкоме партии. Но еще преподавал в одной из школ города русский язык и литературу, поэтому материалом он владел свободно.

Показав, как можно “просто и быстро”, если не стремиться к высокому результату, написать приличную работу, батя сказал, чтобы я, не откладывая, читал все имеющиеся у меня сочинения, вспоминал материал. Этим я и занимался оставшиеся до экзамена два с небольшим дня.

Консультация перед сочинением у нас не проводилась.


Экзамен проходил на третьем этаже основного корпуса, там же, где мы сдавали устную математику. Только аудитория была другая. Когда объявили, кто где сдает, все рванули по лестнице наверх, стремясь добежать первыми, чтобы занять места последние. Мы с Толей оказались где-то в хвосте нашей группы. Попав на третий этаж, все двинулись налево. Я тоже направился за всеми, хотя и чувствовал, что бегут не туда, потому что еще во время математики немного запомнил расположение аудиторий. Но я опасался, что если ошибусь, то уж тогда точно окажусь самым последним, и кроме первого стола среднего ряда, мне рассчитывать будет не на что. Но тут раздались возгласы: “Не туда! Не туда!”. Все резко развернулись, и мы с Толей из предпоследних оказались едва ли не первыми. Не сдавая позиций, ворвались в аудиторию, и здесь я увидел… Валентину Игнатьевну. Все. Словно камень с плеч. Не сбавляя темпа, я устремился в конец аудитории, на ходу поздоровался и занял место за предпоследним столом среднего ряда. Толя сел на соседний стул.

С экзаменатором здоровались все, кто входил или, точнее, вбегал в аудиторию. И я не сказал ничего лишнего, единственное слово “здравствуйте”. Но, видимо, мое приветствие чем-то отличалось от остальных, потому что Толя спросил: “Знакомая?”. Я не стал отрицать.

Валентина Игнатьевна написала на доске три темы сочинений. Среди них: “Кто виноват в гибели Катерины? (По драме А.Н.Островского «Гроза»)”. Это была еще одна удача. По «Грозе» мы писали сочинение, когда я учился в 9-м. Сочинение было классное, но готовился я к нему дома и почти выучил наизусть то, что мне помог написать батя. И хотя прошло уже два года, память продолжала хранить целые фрагменты того сочинения. Так что я смог бы выпутаться даже с “особой”. Но сейчас дело упрощалось. Все свои сочинения я на всякий случай захватил. И “Катерину” – тоже. Конечно, тема там звучала иначе. Но по «Грозе» на любую тему нужно писать одно и то же: обличай “тиранию самодурства” и восхваляй “Луч света”. А в конце или в начале добавь несколько строк для привязки к теме.

– Ты какую будешь писать? – спросил шепотом Толя.

– Катерину, – ответил я.

– Тогда и я – тоже, – сообщил приятель.

Мне это не понравилось. Еще начнет списывать, да списывать по-дурному – слово в слово. Но не запретишь же ему писать на эту тему? И промокашкой, как в первом классе, закрываться не станешь. А Валентина Игнатьевна словно угадала мои мысли. “За два одинаковых сочинения ставятся две двойки”, – предупредила она. И добавила после паузы: “Поэтому, если кто списывает, то перерабатывайте”. Легкий смешок пробежал по аудитории. Но долго не веселились, не до того сейчас было.

Не знаю почему, но на протяжении всего экзамена Валентина Игнатьевна оставалась с нами в аудитории одна. Так что я чувствовал себя свободно. Сразу достал шпаргалку. Шпаргалки с сочинениями у меня были особые, не какие-то маленькие листочки с мелкими буковками, а обычные тетрадные двойные листы в линейку, где сочинение было написано моим обычным почерком и той самой ручкой, какой я обычно писал. Точно такие же листы нам раздали для работы – и беловики, и черновики. Поэтому я мог выложить шпаргалку на стол, а не заглядывать то и дело под столешницу. Экзаменатор принял бы мои шпаргалки за черновики. На них, конечно, не было штампов, но это издалека не разберешь. А Валентина Игнатьевна и разбирать ничего не станет, даже если что-то заподозрит.

Толя часто задавал мне вопросы. Не учился он больше года, а когда готовился, то “нажимал”, конечно, не на литературу и многое позабыл. Хорошо, что я не писал, а списывал, поэтому мог отвлекаться, не опасаясь, что “потеряю мысль”. Валентина Игнатьевна потом говорила, что замечание она нам делать не стала, хотя я и мой сосед разговаривали много.

Но это было уже на следующий день. А пока экзамен шел своим чередом. Я переписал шпаргалку до конца, и теперь нужно было сделать заключение, увязать сочинение с темой.

“Кто же виноват в гибели Катерины?” – поставил я риторический вопрос. И продолжил: “Конечно, не Кабаниха, не Дикой и не Тихон. Виноваты условия жизни, существовавшие в то время в стране, тирания патриархального самодурства, царство покорности и слепого страха. Их и разоблачил А.Н.Островский в своей драме «Гроза»”.

На этом я решил закончить. Спрятал шпаргалку и занялся черновиком. Чистый черновик – это подозрительно. Смотреть ведь будет не только Валентина Игнатьевна. Заключение я предварительно в черновик записал. Но этого мало. Добавил еще несколько фрагментов, при этом нарочно вычеркивал некоторые слова.

Теперь надо проверить сочинение, чтобы не оказалось глупых ошибок. Второпях можно пропустить букву в слове или не поставить запятую.

Я раскрыл беловик, и в это время ко мне подошла Валентина Игнатьевна.

“Прежде, чем взяться за перо и бумагу, писатель ставит перед собой цель, намечает задачи, которые он собирается решить, создавая произведение”.

Так начиналось мое сочинение.

– У вас после “прежде” – запятая? – спросила Валентина Игнатьевна, заглянув через мое плечо. Она обратилась “на вы”, как обращалась к другим абитуриентам, хотя обычно говорила мне “ты”.

– Конечно! – ответил я, уверенный, что так и должно быть.

– Не нужна здесь запятая, – негромко сказала Валентина Игнатьевна и быстро отошла.

Подивившись, я зачеркнул запятые после слов “прежде” и “бумагу”. Затем, не торопясь, дважды проверил сочинение. Выглядело оно прилично, и я полагал, что “4” за него, даже если найдутся одна-две ошибки, поставить можно.


А на другой день вечером Валентина Игнатьевна сидела у нас.

– Три, – сразу сообщила она и стала рассказывать.

– У тебя там было: “Прежде чем браться за перо и бумагу…” Я сказала, что не нужна запятая после “прежде”, а ты и после “бумагу” зачеркнул. А я опять поставила. Но это выглядит уже плохо: значит нет уверенности. Дальше я проверять не стала, неудобно на глазах у всех. Потом работы забрали, а сегодня утром дали на проверку, уже с шифрами, без экзаменационных листов. Руководила всем проректор. Проверяли мы вдвоем с учительницей из другой школы. Так вот, сочинения учеников наших школ были уже проверены. Только оценки не поставлены. Твое сочинение попало к той учительнице. Я его, конечно, узнала. На каждой странице подчеркнуто красным: “стиль”. Ну, и две ошибки. Я говорю: “Поставь четыре, это мой ученик”. Но тут вошла проректор. И сразу взяла твое сочинение. “Четыре? Нет, – говорит, – три”. И ничего не хотела больше слушать.


Я до сих пор не могу объяснить, почему проректор уделила такое внимание моему сочинению. С родителями она была знакома, но совсем немного. Когда батя учился заочно, проректор им что-то читала, принимала экзамен. Впрочем, проректором она тогда еще не была. Не знаю, запомнила ли строгий экзаменатор одного из многих студентов? Но позже отец встречался с ней уже как работник горкома. А на городских торжественных собраниях, куда приглашали и руководство института, она могла видеть батю вместе с мамой. Никаких конфликтов между ними не возникало. Да и о чем шла речь? Три или четыре! Не все ли ей равно? На сумме баллов это не отражалось, а имело только моральное значение.

Я из-за этой тройки не расстроился.


Наконец настали дни, которые я почти перестал ждать. Все позади. 21-го мне идти в институт на Приемную комиссию. Но с 13-ю баллами – это простая формальность. А сейчас – свобода, отдых. И даже начавшиеся дожди не могли изменить моего настроения. Можно делать, что хочешь, или вообще ничего не делать, и никто не скажет, что я “безответственный”.

Вечером, накануне комиссии, батя вернулся с работы.

– У вас там Игорь будет, Игорь Александрович, – сообщил отец. – “Буду проводить «линию горкома» в институте, – говорит мне. – А ты проводи «линию горкома» в приборостроительном техникуме”.

Батя раскрыл записную книжку и показал фамилию абитуриента.

–Но это только если возникнет ситуация: “брать-не брать”, когда может повлиять один голос, – пояснил отец. – Так что и ты особенно не надейся, рассчитывай на себя. И не спорь там, – добавил он.

На комиссию нужно было идти к 9 часам. Утром батя посмотрел, во что я оделся.

– Приколи комсомольский значок, – сказал он. – Там на это обращают внимание. Бывает, что один значок начинают передавать друг другу.

Бате доводилось участвовать в работе Приемной комиссии пединститута, и обстановку он знал.

Значок я приколол.

–Теперь все в порядке, – одобрил отец. – Только смотри, не спорь там, – повторил он вчерашнее предупреждение.

Из дома мы вышли вместе. Батя шел на работу в горком. А в техникум он пойдет только на следующей неделе.

Утро выдалось ясное. В не успевших просохнуть после вчерашнего дождя лужах плавали первые желтые листья. В газонах цвели флоксы. Лето заканчивалось.

В институтском яблоневом саду, на скамейке, я увидел примелькавшихся парней-физматовцев. Подошел, поздоровался со всеми за руку, присел тоже. Шел пустой треп ни о чем.

Ближе к девяти мы пошли к ректорату. Здесь, на втором этаже, в коридоре уже толпились абитуриенты, в основном – девчонки. Вышла секретарь и зачитала список из 25 фамилий. Я попал в эту, первую группу. Через приемную, через тамбур с двумя дверями мы прошли в кабинет ректора и сели на указанные нам стулья возле стены.

До сих пор в кабинетах руководителей мне бывать не доводилось. Ну, разве что в кабинете директора школы, но там все было скромнее.

Кабинет ректора был обширный, со множеством окон. Тамбур и обе двери – все из темного полированного дерева, а изнутри – обивка. Такой же полировкой на высоту, превышающую человеческий рост, отделаны стены. Встроенная мебель, декоративные настенные светильники. Большой стол хозяина кабинета, кресло с подлокотниками. Рядом – маленький столик, на нем – телефонный пульт с множеством тумблеров, наборным диском и трубкой в специальном гнезде. Все это я видел впервые. К столу буквой «Т» приставлен другой стол – полированный, длинный. За этим столом сидят члены комиссии, представитель горкома, другие приглашенные – всего человек двадцать. Один стул – в дальнем торце – свободен. Из знакомых – только Григорий Семенович – декан, и еще Игорь Александрович – зав. отделом пропаганды и агитации горкома. С Игорем Александровичем я встречался, когда приходил к бате в горком. А однажды, на 20-летие Победы, (мне тогда было 12 лет) мы с ним вместе, на стадионе, выстреливали из специальной установки ракеты, сразу по десять штук, как фейерверк. Точнее, “стрелял” Игорь Александрович, а я собирал и относил в сторону гильзы.

Прогудел телефон. Не зазвонил, а именно прогудел. Ректор переключил один из тумблеров и только затем взял трубку.

– Давайте, – сказал он.

– Астрахань звонит, товарищи, – сообщил ректор. – Холерная столица.

О событиях в Астрахани я знал. И не только я, все знали. В то лето в Астраханской области была выявлена холера. Всего-то один случай или, может быть, два-три, сейчас точно не помню. Однако в то время даже один случай холеры рассматривался как ЧП. В Астраханской области ввели карантин: никого не впускали, а главное – не выпускали. И все, кто оказался в Астраханской области на момент введения карантина, “застряли” там. В числе “застрявших” были и бойцы строительного отряда пединститута.

В те годы многие студенты в летние каникулы ездили на заработки. Но не самотеком, а организованно. Отряды формировались в вузах, занимался этим комсомол. Поначалу ездили исключительно на стройки, но потом стали формировать отряды проводников, рабочих в совхозы или на консервные заводы. Но все это, по традиции, называлось стройотрядами. Осенние сельхозработы к стройотрядам не относились, это была “картошка”, здесь действовали другие правила.

Один из институтских стройотрядов работал в то лето в Астраханской области, кажется, на консервном заводе. И сейчас их возвращение к началу занятий оказалось под сомнением. Кто-то, видимо, командир или комиссар, информировал ректора об обстановке.
Была у того отряда еще одна проблема, точнее даже – беда. Случилась она еще до введения карантина, и о ней в городе тоже знали. Одна из студенток при работе с каким-то механизмом потеряла кисть руки.

– А как дела у той девушки? – спросил ректор в конце разговора. И все поняли, о ком он говорит. – С утра 37? – переспросил. – Ну, это уже нормальная температура.

Меня “царапнул” спокойный, деловитый тон, каким все это было сказано. Температура-то нормальная, но руки нет и никогда больше не будет. Вот так, оторвет мне где-нибудь “на картошке” руку или ногу, и будут спокойно говорить: “Температура нормальная, все в порядке”.

Закончив разговор, ректор взял из стопки на столе верхнюю папку и прочитал фамилию. Поднялся один из абитуриентов. Ему указали место на стуле в торце стола.

– Это наш производственник, – говорил ректор, проглядывая Личное дело. – Имеет производственный стаж более двух лет. У нас их было двое, но один “сошел с дистанции”. Согласно правилам приема, вы зачисляетесь в институт вне конкурса. Вопросы у кого-то есть?

Вопросов не было.

– Поздравляю вас с зачислением в институт, – сказал ректор.

– Спасибо. До свиданья, – ответил принятый и вышел из кабинета.

“Производственник” не выглядел старше нас. Видимо, парень после школы не прошел в институт, и его призвали в армию. А армейская служба засчитывается в производственный стаж. Ну и, может быть, до призыва и после демобилизации он дома не сидел, а где-то трудился. Мы потом оказались в одной группе, и я его помню. Как человек он оставил у меня приятное впечатление. Однако проучился “производственник” не долго, после первой сессии его отчислили за неуспеваемость.

Пригласили следующего. Это был медалист. Его я помню хорошо. Звали его Володя. Вместе мы учились пять лет. Последний раз встретились на выпускном. А больше не встречались. И никогда уже не встретимся. Володя умер рано, не дожив до 55-ти.

Письменную математику Володя сдал на “5” и был освобожден от других экзаменов. Но к нему были вопросы. Володя год назад поступил в один из горьковских вузов, однако в середине года забрал документы и теперь поступал на физмат.

– Вы почему не стали учиться? – спросил ректор.

– Хочу быть учителем… И вообще… – ответил Володя.

– “Вообще” – нехорошее слово, – сказал ректор. – Это воображалы так говорят: “Во-об-ще”, – растянул он. – Мы вас принимаем. Но смотрите, чтобы через полгода не разочаровались еще раз. Поздравляю вас с зачислением в институт.

Вновь прогудел телефон. Ректор щелкнул тумблером и поднял трубку.

– Да… Здесь, – сказал он в микрофон. – Одну минуту… Вас, пожалуйста. – Это ректор говорил уже Игорю Александровичу и протягивал в его сторону трубку.

– Я в приемной возьму, – ответил тот и направился к выходу. Было видно, что в кабинете он не первый раз и ориентируется здесь уверенно.

Ректор положил трубку на место – не на стол рядом с пультом, а именно на место, в гнездо, и взял очередное Личное дело.

Теперь в конце стола сидела девушка.

– Это тоже наша медалистка, – пояснил ректор. – Но она получила на первом экзамене “4” и потеряла право поступать по результатам одного экзамена. Однако не растерялась и сдала остальные экзамены на отлично. Вопросы есть?.. Поздравляю вас с зачислением в институт.

Ректор потянулся за следующей папкой, но тут заметил, что один из тумблеров на пульте так и остался во включенном положении. Переключил его и продолжил работу.

После медалистов стали вызывать тех, кто набрал 14 баллов. “15-балльников” среди нас не оказалось. Менялись у стола абитуриенты. Вопросов обычно не было. Ректор поздравлял очередного счастливчика с зачислением в институт, выслушивал стандартный ответ: “Спасибо. До свиданья”. Затем приглашал следующего.

Один парнишка, направившись к выходу, принял выступающий полированный тамбур за шкаф и открыл дверь рядом. А это как раз оказался шкаф, встроенный. Все заулыбались, парнишка смутился.

Среди “14-балльников” был и Женя, с кем мы занимались у Николая Ивановича. “Спасибо большое”, – сказал Женя, выслушав поздравление.

После окончания института мы с Женей встречались на курсах повышения квалификации. Он преподавал математику в Новом Усаде, а я – в Водоватове. Вместе мы жили в школах-интернатах Горького, Дзержинска, где размещал тех, кто приехал на курсы, Институт усовершенствования учителей.

Последний раз я встретил Женю у входа на кладбище. Окладистая борода, вьющиеся волосы, икона на перекинутой через шею цепочке. Я его не сразу узнал. Женя собирал милостыню. Поговорили. Нет, он не был нищим. Квартира со всеми удобствами, семья. Жена работает. А Женя “зарабатывает” таким способом. И выходило не меньше, чем у меня, учителя.

Увы. Жени тоже давно нет на Земле.

Добрались и до “13-балльников”. Здесь было разделение: сначала приглашали тех, кто получил за сочинение “4”. Поэтому я оказался в числе самых последних. Правда, последних среди первых, ведь в коридоре дожидались еще больше ста человек.

 Из тех, кто набрал 13 баллов, привлекла внимание девушка-горьковчанка. Именно тем и привлекла, что горьковчанка. Когда из Арзамаса едут поступать в Горький, это понятно, там шире выбор. Но если из Горького в Арзамас…

– Почему вы поступаете к нам? У вас же есть педагогический институт, – спросили ее.

– Там отдельно физический факультет и математический, а здесь – физмат.

“Ну, это ты “заливаешь”, – подумал я. – Скорее всего, надеялась, что здесь будет полегче поступить, требования ниже”.

Наверное, комиссия не поверила тоже. Но… Экзамены сданы, баллы набраны.

– Только чтобы не переводиться, – сказал ректор, прежде чем поздравить.

Галя (так звали абитуриентку-горьковчанку) переводиться не стала. Все пять лет мы с ней учились в одной группе. А с 3-го и до последнего курса Галя была у нас старостой.

Дошла очередь и до меня. Поначалу все шло, как у всех. Ректор полистал мое Дело, отметил, что я набрал 13 баллов и, видимо, хотел поздравить. Но в это время проректор, которая до тех пор не произнесла ни слова, повернулась ко мне. Это была та самая проректор, которая настояла на тройке за мое сочинение. Но тогда я еще не знал, кто она. Это выяснилось дома, когда я описал ее родителям. Проректор посмотрела на меня сквозь стекла пенсне и спросили:

– А с русским языком вы, наверное, не в ладах?

Я помнил батин совет не спорить. Но здесь был поставлен конкретный вопрос, и надо было либо врать, либо говорить правду. А какой мне был резон врать? Поэтому я сказал то, что есть, что никогда не делаю больше двух ошибок ни в диктанте, ни в сочинении. Вроде бы ничего такого не сказал. Но что тут началось! Впрочем, что именно началось, я толком не помню, но в “развернувшейся дискуссии” приняли участие почти все присутствовавшие. Что-то говорили мне, что-то говорил я. Ректор достал мое сочинение и стал читать вслух, комментируя ошибки. Кто-то назвал меня самоуверенным. Кто-то ласково уговаривал не спорить. Но меня уже “понесло”.

– Хорошо, – сказал я. – Если вы сомневаетесь, то устройте мне диктант!

– Мне достаточно вашего  с о ч и н е н и я , – вложив весь яд в слово “сочинение”, сказала проректор. – А проверять мы вас будем в течение пяти лет.

Игорь Александрович уже давно вернулся из приемной, но в разговор не вмешивался.

Черту подвел ректор. Он положил ладонь на раскрытую папку. Общий шум стих.

– Мы оба педагоги, – обратился ко мне ректор. – Вы – будущий педагог, – уточнил он. – Мы будем поддерживать и развивать в вас все хорошее и искоренять все плохое. Надеюсь, что вы станете хорошим учителем. Поздравляю вас с зачислением в институт.

– Спасибо. До свиданья, – сказал я и вышел из кабинета.


Дома позвонил с работы батя, и я его проинформировал. Пришла с рынка мама, и я ее проинформировал тоже. Потом пришел на обед батя, и я проинформировал их вместе. Но при этом я сглаживал “острые углы”, упускал некоторые детали. Например, не сказал, что меня назвали самоуверенным. Поэтому мой рассказ большого впечатления на родителей не произвел. Под впечатлением оставался я. Но время шло. События в Приемной комиссии стали тускнеть.

И тут с работы вернулся батя.

– Что у вас там все-таки было, в Приемной комиссии? – с порога спросил он.

– Ничего. Сказали: “Поздравляем с зачислением в институт”.

– “Поздравляем”. Игорь пришел после обеда. Сказал, что ты показал себя самоуверенным, с большим самомнением. Вел себя нескромно. И впечатление о себе оставил плохое. Были вынуждены зачитать твое сочинение. Игорь сказал, что потом смотрел его. Сочинение слабое…

– Ты помогал писать, – вставил я. Но батя не стал отвлекаться.

–…слабое и с ошибками. Ведь говорил тебе: не спорь!

– Меня спросили про русский язык. Сказали, что у меня с ним плохо. И я ответил. Что мне, врать было нужно? – защищался я.

Расстроенная мама позвонила Григорию Семеновичу. “Ничего, – успокоил он. – Там потом обсуждали, и мнения разделились. Некоторые говорили, что правильно, за себя надо стоять”.

– Сгустил Игорь краски, – сказала мама, передав нам версию декана.

Обстановка разрядилась.

– Но все-таки там что-то было, – задумчиво сказал батя. – Если даже после твоего ухода обсуждали… Ведь говорил тебе: не спорь!



Ч а с т ь   ч е т в е р т а я

Через несколько дней я достал из почтового ящика письмо, адресованное мне. В конверте лежало выполненное на типографском бланке извещение.

Тов. ЛИПАТОВ К.В.
Вы приняты студентом 1 курса  ФИЗМАТА.
Начало занятий  1 СЕНТЯБРЯ 1970 г. в «8» час.
В случае неявки на занятия к указанному сроку по неуважительным причинам вы будете исключены из числа студентов.
При невозможности явиться к сроку по уважительным причинам сообщите в ДЕКАНАТ ФИЗМАТА.
Необходимо привезти с собой спортивную форму и рабочую одежду.
Ректор института

А на оборотной стороне сделана приписка:

КОНТРОЛЬНЫЙ СБОР 30 АВГУСТА К 10 ЧАСАМ В ДЕКАНАТ ФИЗМАТА.

Это уже был официальный документ с печатью и подписью.

Абитуриент стал студентом.

5.07.2012 – 26.06.2014,   11.2015