/повесть/
ПЕРЕВОЗЧИКИ
Мы возвращаемся домой. В товарном вагоне.
Несколько лет прожили после окончания войны в Германии, и теперь вместе с нами едет куча ящиков с мебелью, одеждой.
Успели обзавестись всяким барахлом. Не уверен, что очень необходимым.
Мы - перевозчики. Едут домой офицеры-танкисты с их семьями, и все они путешествуют в обычном пассажирском вагоне, а папа, мама, Машка и я - в товарняке. Потому что дорога дальняя, имущества всякого у возвращающейся компании достаточно, и за ним нужен присмотр.
Вот приходится теперь волочить всё через Германию и Польшу.
Ясное дело, тащит кучу ящиков паровоз. Мы просто сопровождаем груз, но ответственность - штука серьезная. Не знаю, как младшая сестренка, однако я понимаю, что это дополнительная охранная служба. В пути, говорят, бывает сейчас всякое.
Так и едем: в одном конце вагона стоят ящики побольше, а в другом - те, что поменьше.
На маленьких у нас устроены лежанки. Чтобы можно было спать. Дорога- то безо всяких шуток дальняя.
Посреди вагона мы поставили небольшую чугунную печку. Везем ее с собой из Германии. Она отделана со старанием, на диво тщательно. У нее имеются поддувало и конфорка. Греет в полном соответствии с отделкой - вполне добросовестно, старательно.
От нее волнами идет тепло от больших ящиков к маленьким. Иногда у нас прям-таки Ташкент наблюдается, хотя уже в разгаре осень. И поля в стороне от железной дороги побурели.
Крошечные кусочки пашни проплывают мимо. Папа сказал, что здесь у польских крестьян свои наделы. Хоть земли много, но она вся в лоскутках, словно разложили под небом шахматную доску.
Чем нравится мне дом на колесах? Из него папа не уйдет спозаранок на службу. В Германии он с утра до позднего вечера пропадал в военной части, занимался пушками да танками.
Теперь от меня никуда не денется.
Сейчас что делаю?
Прошу подойти, а потом перегораживаю выход из угла табуреткой.
Угол между двумя большими ящиками - хорошая штука. Чтобы папе не уйти поскорей к маме, которая готовит обед возле печурки.
У меня есть подозрение, что она желает заполучить его для чистки картофеля. Однако я не намерен мириться с его бегством на кухню: накопилась куча вопросов к подполковнику Ладейнину.
Спрашиваю:
- А какой танк был самым лучшим на войне? Если по правде?
- «Тридцатьчетверка». У нее ход замечательный. Броня крепкая.
Мне ответ нравится. Если наш танк давал фашистам прикурить, это хорошо. А то они развели всяких «Тигров» и «Пантер». Теперь пол-Европы лежит в развалинах.
Папа научился бить врагов. Он всю войну прошел. Его, боевого офицера, наградили орденами не зря. Теперь мы едем к новому - так было приказано - месту папиной службы.
Его вызвали к начальнику и сказали: «Валерий Гаврилович, придется вам делиться опытом. Будете служить в солидной танковой части. Это на Широкой реке. Туда поступают более совершенные машины. Они будут покрепче «тридцатьчетверки», но их надо осваивать с учетом вашего фронтового опыта.»
Мама мечтала, что папу пошлют в Академию Генерального штаба. Наверное, кто-то другой туда отправится. А наша дорожка лежит куда? В сторону техническую. К тем машинам, что идут на смену старым танкам.
Мне кажется - это очень даже неплохо. Однако мама говорила: «А ведь мне Москва уже снилась во сне. Я иду по улице и радуюсь, что мы опять все в столице. Жаль, не сбылось.»
Мне тоже, признаюсь, хотелось увидеть Москву. Помню такое - слышу во сне бой курантов. Только вот увидеть ничего не удается. Что делать? Уж ворочался, ворочался. И на живот укладывался, и на бок, и на спину. А всё равно - в голове гремит, и ничего не вижу. Вот уж действительно…
Теперь о мечтах надо временно забыть. Недаром подполковник Ладейнин сказал: «Попрошу не приставать ко мне. Что это такое - когда же, когда поедем в Москву? Не по-военному рассуждаете, дорогие мои. Когда можно будет, тогда поедем. А сейчас - молчок!»
- Пап, - говорю замирающим шепотом. - А новые танки…они - сила, да?
- Нормальные, - отвечает.
- Лучше, чем «тридцатьчетверка»?
- Способные.
- Посмотреть бы на них. Хоть одним глазком.
- Наглядишься еще. Вот выйдут в поле. Учения станем проводить - насмотришься.
- Небось, намного броня толще?
- Ну-у, куда тебе понесло! - недовольно говорит папа. - Вынь да положь ему военную тайну!
С обидой гляжу на подполковника.
Зачем посмел усомниться? В моем умении хранить молчание?
В Германии, в городке, где было полно военных, видел тайн два таких «пульмана», как наш товарняк. Могу понимать, что к чему.
Раздается мамин голос:
- Валерий Валерьевич! Не желаете почистить картошку?
Раньше она звала меня просто Валерой. Почему раньше? В те времена папа пропадал на службе целыми днями. И конечно, никакой путаницы не получалось. А сейчас, когда в товарняке находятся два - не больше и не меньше - Валерия… когда они прячутся от кухонных забот за баррикадой ящиков… когда путаница может запросто случиться, она решает звать меня по имени-отчеству.
Понимаю, для чего призывают на службу именнно меня. Для того, чтобы показать младшему Валерию: его станут уважать не за красивые глаза, а за ударную работу на кухне.
Мы везем с собой целый дощатый ларь свежего картофеля.
Ух, надоела мне эта овощ!
Кошмар - лопаем ее три, поверить трудно, три раза на дню. А чистим, ясное дело, всё оставшееся время.
Наш состав - товарный. Он катится по рельсам неспеша. Ему не с руки гонять наперегонки с пассажирскими поездами.
Вагоны в сцепках тут все на подбор тяжеленные. Паровоз пыхтит изо всех сил. Во всяком случае по точной мере своих огненных легких. Выдыхаемые пар и дым стелются облаком над речушкой, что вьется среди крестьянских наделов.
Она тихая. Смирная, как овечка. Немного видел я рек в Польше, но все они здесь - такие. Медленно текут по равнине средь ивняков и тополей.
Высоченные деревья глядятся в их темные воды, потихоньку пробирающиеся к Балтийскому морю. А рыбаков с удочками что-то не видать. Может, не сезон?
Беру кастрюлю с водой. Придвигаю табурет поближе к перекладине, что перегораживает дверной проем. Поезд идет еле-еле. Пропускает вперед на станцию пассажирский состав.
Чищу картошку, посматриваю наружу. Ветра не чувствуется, даже если сидишь у распахнутой двери вагона. Она сейчас сдвинута в сторону, и щель довольно большая. Смотри на Польшу сколько душе угодно.
Папа ставит свой табурет рядом с моим. Между нами ведерко с картохой из ларя и кастрюля с водой, куда летит очищенная бульба.
- Бултых! - летит мой крутобокий кругляш.
- Бульк! - Это уже папина картофелина. Она поменьше.
Стыдно сознаться, но я хитрю. Выбираю самые крупные кругляши. Подполковник Ладейнин не говорит мне укоризненных слов. Он знает: всё равно то, что лежит в узком высоком ведерке, должно быть почищено хорошо и без исключения. Поэтому добровольно берет на себя обязанность возиться с маленькими кругляшами.
Скоро мне становится невмоготу. От угрызений совести.
Протягиваю папе картофельный бульник. Самого большого - нарочно! - размера. Но тот демонстративно не обращает внимания на мой щедрый подарок великанского свойства.
Берет его. Чистит с тем же старанием, что и мелкоту.
У подполковника Валерия Гавриловича Ладейнина развито чувство долга. Если надо, то, значит, надо. Ему без развитого чувства долга никак нельзя.
Нечего и говорить, что мне захотелось немедленно походить на папу.
Что делаю? Выгребаю всю мелкоту из ведерка и кладу ее кучкой возле своих ног.
Медленно плывут в дверном проеме поля. Потревоженные паровозным гудком каркают поодаль вороны.
Папа не находит в ведре картофелин. Немного приоткрывает дверь. По той простой причине, что в вагоне жарища.
Набитая углем печка пышет жаром. Конфорка - набор чугунных колец - вся малиновая . У меня горит лицо. Не всё, а лишь та сторона, что обращена к малиновым кольцам.
С лежанки слезает Машка.
Она там у себя поджаривалась - печка ведь недалеко. Разрумянилась, и потянуло ее в холодок, к вагонной двери поближе.
Сестра волочит за собой скамеечку. Та рычит, упирается, но маленькая девочка храбро укрощает непутевую подставку, вздумавшую цепляться за щербатый пол вагона.
Усевшись возле папы, Машка дергает подполковника за штанину. Это у нее манера такая - девочка требует повышенного внимания к собственной персоне.
- Да? - говорит Валерий Гаврилович, привыкший к решительной манере храброй малышки.
У нее тонкий голос. Белые волосы, похожие на льняную кудель. И - хитрые голубые глаза.
Мне иногда кажется, что она только притворяется малышкой, а сама такая же умная, как Валентина Осиповна, наша мама. Впрочем, у взрослых всегда меньше вопросов, чем у Машки.
Они у нее один другого заковыристей. И очень неудобные, поскольку зачастую не знаешь, как отвечать. Когда мама и папа, устав от ее расспросов, начинают усиленно заниматься хозяйственными делами, девочка принимается пытать меня.
У нее хорошо получается: как прижмет - в пору завыть от собственного бессилия, от неумения просто и понятно объяснять обычные вещи. Да что говорить, не было никогда у меня столько ответов, сколько у девчонки интереса ко всему, что попадается ей на глаза. От Машкиных бесконечных куда, зачем и отчего твои мысли постепенно приходят в полное расстройство.
- Папочка, - ласково говорит малышка.
Она всегда идет на приступ с ласковой задумчивостью в голосе.
- Папулечка, тебя здесь ранили? В Польше?
- Если последний раз, то здесь. Будем проезжать речку Сан - покажу место, где мы держали оборону, а потом пошли вперед.
- Не пуля в тебя попала?
- Не пуля. Осколок.
- Когда в тебя попали, тоже картошку чистил?
- Я наступал. Мы тут все шли на Берлин. Почему должен был заниматься картошкой?
- А почему не убежал от осколка?
Да уж, умеет девчонка ставить человека в тупик.
Тому что остается делать? Он старается дать подробные разъяснения:
- Кусок железа где? Его не видно. Он очень быстро летит. Так что не угадаешь, где спрятаться. Вначале я почувствовал удар. Потом услышал, как вокруг меня визжат осколки на все лады.
Мне помалкивать надо, когда толково всё объясняют. Но внутри идет борьба. Хочется сделать сестре выговор. Ишь, какая! Если не убежал от осколка, то, значит, ты сидел на табуретке и чистил картошку. У нее по десятку на дню таких странных выводов. Пожалела бы подполковника. И меня - тоже.
Ее наступление продолжается:
- Почему надо было идти в Берлин?
- Мы прогоняли захватчиков из своей страны, потом из Польши.
Смотрю, Машка собирается снова открыть рот. Теперь она хоть целый час будет задавать свои вопросы. Не скоро утихомирится, и мне, конечно, хочется оттащить ее от боевого офицера, которого тут собираются мучить до полусмерти.
- Пап, - говорю заговорщески, - не пора ли нам с Машей поиграть в прятки?
Он разводит руками - валяйте, дескать.
Тяну сестру в проход между ящиками.
Она идет спокойно. Сопротивляться не собирается.
При этом щурит свои голубенькие глазки: знаю, зачем придумал сегодняшние прятки! То его не допросишься поиграть со мной. А то он - тут как тут. Но хорошо, кое-кто не против. Эта игра всем нравится, даже маленьким девочкам.
Мне сразу приходит на ум:
«Игра нравится не меньше, чем приставание к людям. Назойливое, упрямое - с расспросами и последующими очень странными выводами».
Усаживаю сестру на ящик:
- Будь здесь. Закрой глаза. Считай до двадцати.
- До двадцати не умею. Только до пяти.
- Тогда стишок расскажи.
- Сама себе?
- Ну, не мне же. Ведь одному полагается прятаться, верно?
- Рассказать можно. Раз-два, три-четыре, пять. Вышел зайчик погулять…
- Вот и хорошо. Когда зайчик пойдет гулять, тогда и ты имеешь право отправляться. На поиски.
Ящики стоят здесь лесенкой. От середины - до торцевой стены вагона.
Мне остается быстро взлететь наверх, лишь малышка закрывает глаза и начинает свою звонкую четкую декламацию.
Тут у хитрого Валерия Валерьевича Ладейнина устроено лежбище. На доски постелены потертая папина шинель, нынешней осенью получившая отставку, и старое мальчишеское пальто, которое неизвестно зачем вместе со всеми нами едет из Германии через всю Польшу.
Местечко довольно уютное. Вместо подушки - мамина муфта, которую мне разрешили приспособить для своих нужд. И правда, что ей сделается, этой штуке из выносливой рыжей лисы? Пусть послужит подушкой. Авось, не облезет от дополнительной работенки.
Обычно, когда меня одолевает задумчивое настроение, не забиваюсь в угол, а забираюсь сюда, на верхотуру.
Под потолком здесь небольшое прямоугольное окошечко. Лючок-отдушина. Лежа на пузе, можно обозревать просторную осеннюю Польшу.
Она мне нравится, наверное, потому, что на вид тихая и скромная. Милая, будто равнинная Россия. Только леса попадаются здесь, в западной стороне, всё больше малюсенькие. По нашим масштабам - перелески.
Гляжу на поля в лоскутках, и в голову почему-то лезут мысли о велосипедных прогулках по низким речным берегам, по небольшим деревянным мосткам.
Иногда встречаются отдельно стоящие высоченные тополя. Думаю. польским ребятам есть где полазать, чтобы посматривать туда-сюда…Конечно, всегда под рукой эти деревья, и почему не заняться обзором далеких окрестностей? Тополя стоят хоть и не кучно, однако походят на широкие в плечах сторожевые башни, что занимают много места на этой земле.
Занимаю и я свое место у окошечка.
Смотрю на Машку. По-моему она медленно расправляется с зайчиком, хотя ей помогает охотник с ружьем. Пиф-паф, и всё мимо. Сколько можно там отлынивать?
- Пора! - кричу. - Давно пора!
Сестра, пыхтя, лезет по ящикам вверх. На верхотуру.
Поскольку продвигается медленно, успеваю полюбоваться на маленькую деревеньку с тощим колодезным журавлем. Облизываюсь.
С чего бы мне облизываться!? Ну как же - в садочках висят среди редкой листвы зеленовато-желтые крупные плоды. А среди лоскутков, на межах, заметны одинокие рябины. Потому и заметны, что обсыпаны гроздьями красновато-оранжевых ягод.
Тут у любого потекут слюнки. Эх, пожевать бы сейчас что-нибудь плодовое! В добавление к нашему непременному овощу! У меня твердая уверенность: рацион путешественников должен быть более разнообразным.
Стучат колеса:
- Дам, дам! Дум, дум!
Думай не думай, ничего тебе из-под вагона не дадут. Звуки снизу доносятся, но там ради красивого словечка бормочут о вкусных дарах.
А за окном в деревенских садах…глядишь вот так на дома, огороды. Смотришь и понимаешь: там люди живут. И ты словно бы живешь вместе с ними среди фруктовых деревьев. Всего несколько минут, но - вместе с ними.
Едешь на поезде, гостишь в домах среди лоскутных полей. Чувствуешь себя почему-то все время взволнованным. Наверное, это - благодарность ко всем тем, у кого минутку погостил.
Тебе хорошо, потому что всё новые и новые дали щедро расстилаются по сторонам железки. Кто как, но я точно счастлив, что еду в поезде по раздольной стране Польше.
- Ага! - ликующе кричит Машка. - Нашла!
Цепко ухватив меня, она восторженно визжит:
- Не убежал! Я нашла!
Еще бы ей не найти...
НЕОЖИДАННЫЙ ФОКУС
- Твоя очередь. Ищи меня! - весело говорит сестра.
Ладно, если так считает. Нужно доставить человеку удовольствие: ведь скука адская такой малышке ехать в товарном вагоне.
Интересно Машке смотреть в мое окошко?
Уверен, ей неинтересно. Если глянет внимательней, что увидит? Поля в Германии, поля в Польше. Деревья - там, деревья - тут. И разницы большой всё ж таки нет.
Думаю, мне куда больше нравится разглядывать хоть деревни, хоть реки с
мостами. Почему?
Вспоминаю маленькие городки, кирпичные усадьбы немецких помещиков
и замки аристократов. Она всего этого скорее всего не видела. Или видела очень мало, потому что никто ее не отпускал далеко от дома.
Здесь, в Польше, меня поразила одна вещь - много крепко порушенных полустанков, а также полуразвалившихся деревенских сараев. И почему-то на проселочных дорогах редко увидишь прохожего.
- Чего не прячешься? - поворачиваюсь к сестре. - Делай свое дело хорошо. Не торопись. Я пока что посижу на табурете рядом с папой.
- Ладно, - отвечает она. - хорошо спрячусь. Ты не бойся.
Мне полагается быть довольным ее основательностью. В таком нешутейном дело, как прятки, - основательность очень важна, не правда ли?
Довольный, без промедления подсаживаюсь к подполковнику Валерию Гавриловичу.
Вопросов у меня куча. Когда Валерия Валерьевича заставили заняться картошкой, он лишь начал потихоньку разгребать эту кучу. Теперь - насчет польского малолюдства - мне объясняют: случилась трагедия. Очень много мужчин и женщин, граждан страны, сгинуло во времена фашистского нашествия.
В полуоткрытую дверь папа смотрит на проплывающие возле железки поля:
- Пятая часть всего населения погибла.
- И у нас в стране была трагедия.
- Совершенно верно. Война затронула почти все европейские страны. Что касается Польши…если иметь в виду только взрослых, тех людей, что могли сопротивляться фашистам... ушло из жизни больше половины всех мужчин и женщин.
- Потому здесь деревеньки безлюдные. Понимаю.
- Не всё тебе ясно, - возражает папа.
- А что неясно?
- Где мы сейчас едем?
- Ну, я же понимаю! Большое государство Европы, и мы который день трясемся в товарняке…
- Мы едем по Западной Польше. Когда-то она была захвачена Германией, и коренного населения здесь было мало. Нынче захватчиков прогнали. Колонисты убрались во свояси.
- Колонисты?
- А как иначе назвать тех, кто обосновался на чужой земле? Изменилсь времена. Им всем пришлось вернуться к себе на родину.
Мне упустить случая нельзя - с новым любопытством гляжу на многострадальную землю. Поля, плавно покачиваясь, уплывают назад.
Хочется, чтобы солнце, освещавшее кроны тополей, посильнее грело полустанки, деревни…
Осень скоро кончится. Впереди зима, никуда уж здесь не денешься. Почему-то думается: природный распорядок - это хорошо, однако тут и такое дело сгодится, чтобы сразу за осенью вдруг пришла весна. Всё получше станет: согреются золотистые верхушки тополей, поля:
«Им бы зазеленеть, всем небольшим пшеничным угодьям, тогда, наверное, и немногочисленным людям, живущим в этой Западной Польше, было бы немного теплей. Ну, как же? Чудо случилось! Жаль только, что чудеса не такая уж частая вещь.»
Поезд не ехал, он просто-напросто еле тащился по шпалам. Паровоз перестал шумно пыхтеть - попыхивал дымками полусонно, лениво пускал колечки из своей черной прокопченой трубы, которая показывалась при поворотах в проеме вагонной двери.
Ох, что это он позволяет себе!
Что делает вместо того, чтобы на всех парах мчать нас домой, в Россию? Дымить от усердия, как делает всякий уважающий себя локомотив? Нет, пусть наш состав исключительно товарный, мы имеем право мечтать о приличной скорости!
Вздыхаю. Кричу:
- Всем, которые прячутся! Быстрее там! А то пора, не пора - пойду со двора!
Ответ нормальный:
- Еще малюсенькая! Минуточка!
Ясно, что старательные дела творятся там. Среди ящиков. В дальнем углу вагона
В дверном проеме нашего дома на колесах вижу сногсшибательный тополек. Не убежал он далеко от железки и при этом… такой сногсшибательный, что я сразу прощаю паровозу его легкомысленно дымные колечки.
Весело говорю подполковнику:
- Во дает!
Тот глядит по направлению моего указательного пальца, качает головой:
- Смешного мало. Дерево не урод. Скорее - мужественный боец, упрямству которого можно только позавидовать.
Пока Машка устраивается среди ящиков, мне идут разъяснения, которые поднимают тополек в глазах путешественников.
Молодому дереву хотелось вырасти. Стать высоким, иметь роскошную крону. Ему очень хотелось, но шла война. Прилетел осколок снаряда и срубил тополек почти под корень.
Что получилось? Нет дерева, остался лишь пенек от него.
Однако большое желание подрасти не растаяло. На пеньке появился наплыв, из него потянулся вверх росток. Сколько времени прошло? Трудно сказать. Наверное, года два,
Прилетел новый осколок, напрочь перебил верхушку молодого побега.
Что делает упрямое дерево? Старается выжить.
Наплыв на пне превращается в толстую подушку-думочку, из которой торчит метровой высоты столбушка. Верхняя часть ростка подживает, на манер думочки пускает побег. И уже не один тут возникает - много их друг за другом тянутся, стремятся вверх.
Не такое уж большое число зим и лет прошло после войны, но чудный тополь разросся хорошо. Теперь путешественники видят солидную подушку, короткий толстый ствол и великолепную крону, что вся пронизана пиками молодых неудержимых побегов.
Что напомнило мне дерево? Каждый волен думать о нём всё, что угодно, а я полагаю, что нам встретилсь сама Польша. Рубили ее под корень. Били железом. Она всё вытерпела и теперь знай себе растет.
Тут у меня просыпается… да, беспокойство имеет полное право просыпаться: как поживает сестра?
- Иду-у-у! - наверное, мое оповещение звучит чересчур старательно. А почему не крикнуть во весь голос? Коль время идет и Машка желает знать, что не забыли про нее?
В той части страны гор, куда заползла сестра, меня должны услышать.
Пусть слышат и радуются, сидя среди ящиков: брат младшую сестру не забыл. Он хочет найти ее, и необходимо с этой минуты сидеть тихо.
Уверен, она в стране гор трепещет, замирая от сладкого ужаса. Правильно делает. Однако мне следует, пока она там трепещет, помочь маме. Та безуспешно старается вытащить из уголка между ящиков большущую зеленую кастрюлю. Посудина почему-то застряла, не желает поддаваться усилиям нашей строгой Валентины Осиповны.
Ну, эту кастрюльную забастовку мы сейчас прекратим!
Вместе с заботливой хозяйкой дома хватаю объемистую посудину за оттопыренные зеленые уши. Мы рывками тащим пузатое чудовище на белый свет.
Мама поднимает крышку. Отсыпает в маленькую кастрюльку немного крупы - будет, можно сообразить, каша для малышки.
Меня благодарят:
- Спасибо за помощь. Теперь набери угля и подбрось в печку.
Кричу сестре:
- Кто там не спрятался? Я не виноват!
В горной стране кое-кому нравится сидеть, не пищать и трепетать. Ладно, пусть занимаются этим делом - не пищат и ждут, когда объявится суровый старший брат. Он встанет среди ящиков и с непреклонной громкостью скажет…
- Валера! - говорит мама. - Совок и жестяной короб с углем найдешь под лежанкой.
Шарю там, где были наши топочные причандалы. С топливом проблем нет. Совок почему-то завалился далеко в сторону, однако ему не уйти от меня.
При всем том не забываю пугать обитателей горной страны:
- Пора, не пора, но иду со двора!
Открываю дверцу печи. Потревоженный шлак сыплется сквозь малиновую решетку вниз. Быстрым движением отправляю в топку целый совок антрацита. Перемешиваю кочергой черную массу. В нос бьет резкий кислый запах газа.
Захлопываю дверцу и, морщась, кричу:
- Эй, там! Прячьтесь лучше. Если враз найду, то я не виноват!
Чтобы любительнице острых ощущений было пострашней, топаю ногами, будто многотонный слон.
Маме не очень-то нужны мои физические упражнения. Отвернувшись от газующей печурки, что набита до отказа жирным смолянистым углем, она вытирает слезящиеся глаза, говорит:
- Совок и короб тут? Всё - на место.
Ее понять несложно. Свободного пространства у печки ни сантиметра, и загромождать подходы не годится в нашем тесном доме на колесах.
Задвигаю топочное имущество, ставшее ненужным, под лежанку. Потом с мамой запихиваем сообща в прежний закуток зеленого бегемота с оттопыренными ушами. А что здесь еще можно сделать? Кастрюля неподъемная, и если об нее споткнуться, то полетишь знатно. С шумом и грёмом.
Однажды я уже летал.
Крышка кастрюли летела вместе со мной, бренчала со страшной силой. Перед ней, этой силой, могли померкнуть даже большие оркестровые литавры с их медным трезвоном.
- Иду-у!
Всё! Имею право с чистой совестью отправляться на поиски сестренки.
Но прежде надо перевести дух.
Сажусь на табурет, что стоит около крепко задумавшегося папы. Вытираю пот со лба и говорю как можно громче:
- Ишь, какая смышленая! Между ящиками ее нет. Куда только подевалась?!
Шепчу подполковнику Валерию Гавриловичу:
- Можно узнать, о чем ты задумался?
- Да так, - отвечает папа. - Воевал в Польше. Вот и вспоминается теперь.
Переведя дух, поднимаюсь.
Неспеша иду в страну вагонных гор. Не забываю несколько раз стукнуть ботинком по дощатой обшивке контейнера. Потом на его верхнем краю отбиваю ногами чечетку:
- Та-та-та! Та-та-там! Нужно размять ноги. Они у меня стали подгибаться после долгого лазанья по горам. Но всё равно отыщу эту хитрунью Машу!
Стараюсь. Покрикиваю. То громче, то послабее.
Дипломатия у меня прежняя. Пугаю сестренку, что на верхушке ящичной пирамиды сидит и млеет от восторга, поскольку старший брат не в состоянии обнаружить ловкую девочку.
Однако и в действительности найти ее там не удается. Что такое?
Если ямка на вершине ящичной пирамиды пуста…нужно проверить мой пункт наблюдения у окошечка. Папина шинель пусть полежит в сторонке. Она могла бы схоронить кое-кого. Могла, но там, под ней, никого не было. Возьмем на заметку и не забудем встряхнуть мое старое пальто.
Как? Разве можно было проигнорировать такое надежное укрытие? Нигде сестренки не вижу и, полный недоумения, машинально засовываю руку в старую мамину муфту.
Медленно приходит понимание, что уж где-где, а в муфте не исхитриться никому, чтоб взять и устроиться на безмятежно спокойное посиживание.
Какие фокусы выкидывают здесь некоторые малолетки! Просто голова идет кругом. Приходится сдаться. Начинаю канючить:
- Хватит! Ладно! Где ты сидишь? Вылазь!
Потерянно брожу по горной ящичной стране и вдруг слышу тоненький голосок из-под ног.
- А я тут!
Понять что-либо невозможно. Беспокойно озираю кучу дощатых громадин. Да, мысли насчет горной страны уходят напрочь. Приходят соображения касательно надежно сколоченных контейнеров. Все они тут, внизу подо мной, очень крепкие и достаточно большие, чтобы стоять и удивляться: как могла сестренка влезть в скопище неподатливых бегемотов?
Вероятность, правда, существовала… одна. Для этого нужно всего навсего найти не слишком крепкую доску, оторвать ее и залезть в брюхо громадины.
Уж что невозможно, то совершенно, прям-таки до полного исключения, для малышки невозможно.
- Валера! - зовет Машка. - Уже надоело здесь. Давай вытаскивай меня из дыры. Доски кругом колючие.
В дальнем углу бегемотам не удалось тесно сгрудиться. У стены вагона образовалась щель. Ширина ее невелика, и не пролезть, например, мне. Однако Машка сумела туда протиснуться.
Что получилось? Она оказалась на дне глубокой ямы.
Храбрая всё-таки моя сестренка. Нырь - и устроилась лучше всех. Берите большую золотую медаль и вручайте малышке за «пряточную» победу. Не подала б голос - ни за что не догадался бы, а так…
Поздравляю ее.
Наклонившись над пропастью, образованной неподатливыми бегемотами, кричу:
- Всё! Можешь вылезать. Сама давай старайся.
- Сейчас.
Слышно, как она там пыхтит.
Наконец, отвечает:
- Не получается.
Соображаю: в моем голосе должно быть веселой убедительности всё-таки побольше. Ладно, за добавкой дело не постоит:
- Эй, там! В трюме! Вся наверх, палубная команда! Отправляемся в морское путешествие. Вылезайте ставить паруса.
- Не могу ставить паруса! Не дотянуться мне до верхнего края этого колючего ящика.
Сто чертей мне в печенку! Нет, вслух ничего не произносится, но мысленно высказываюсь в полном соответствии с тем, как воскликнул бы старый морской волк.
Ситуация такая, что не годится повышать голос на сестренку. И правда, ухватики у нее коротковаты, чтобы подниматься наверх без всяких затруднений. Если так, мы сейчас расстараемся - удлиним их.
Опускаю вниз свой рычаг с растопыренной пятерней: всё ниже, ниже - так, что голова упирается в жесткое ребро дощатого контейнера. Трясу рукой, пытаясь зацепить Машкину ладошку своими пальцами.
Но где там! Палубная команда забыла что придется когда-никогда ставить паруса, и теперь она сидит в чересчур глубоком трюме. Который никого не собирается отпускать на волю.
- Тише едешь - дальше будешь. А приедешь - не забудешь, - делюсь с малышкой народной мудростью.
- Не забуду? Что?
- В следующий раз тебе не захочется лезть туда, куда не полагается. Решила меня перехитрить, и что вышло? Сама себя наказала. Теперь не трепыхайся. Сейчас кочергу тебе спущу. За нее уцепишься, и я тебя подниму из твоего страшного трюма.
- Паруса будем ставить?
Нравиться ей играть. Уже нашла себе новое интересное занятие - морское путешествие. Вот торопыга!
- Подождешь, - сообщаю назидательно.
Отправляюсь за вспомогательным инструментом.
Кочерег у нас две. Одна - смастачена из толстой железной скобы, такие загогулены обычно идут на скрепление бревен. Крепеж получается надежный, а кочерга - хоть и толстая - в смысле убедительной длины выходит после выпрямления скобы не очень убедительной.
Подлиннее у нас проволочная кочерга, сделанная из мягкого железа. Она легко гнется, и я смотрю на нее с недоверием: подойдет ли для не очень ухватистой малышки? Эх, была не была - берем для спасения сестренки весь какой есть инструмент!
У печки меня видит мама. Спрашивает:
- Что у вас там приключилось?
- Ничего особенного, - говорю ей спокойно, в полной уверенности, что маме волноваться не стоит. – Всё в порядке. Сейчас Машу приведу.
- Ну, давайте спускайтесь сюда. Пора вам поесть. Потехе - час, однако обеду - время. Слышишь?
- Будет исполнено, - рапортую четко, громко и бодро.
Показываю маме, что я спокоен, как дуб на обочине железки. Как паровоз, что по-прежнему никуда не торопится и пускает легкомысленные дымные колечки.
Он чудак, кажется, готов миллион лет потихоньку везти нас на Родину. А разве кому-нибудь в товарняке хочется иметь такой подарок от железки? Все мы здесь желаем поскорей очутиться дома.
Снова поднимаюсь к вершине вагонного нашего Монблана.
- Маша! Я рядом с тобой!
Осеннее солнце показывается в окошечке. Оно ласково щекочет мягкими нежаркими лучами рыжую стерню в поле.
Но вот березовый перелесок, млея от удовольствия, подставляет солнышку желтую опушку. Там, среди редких деревьев, стоит корова. Вытянув шею, закрыв глаза, она что-то жует в сладкой истоме.
- Устала ждать тебя, - говорит сестренка басом.
Понимаю: она вполне готова удариться в отчаянный рёв.
- Давайте будем вести себя тихо, гражданка, - быстро засовываю голову в отверстие трюма. - Начинается операция. С целью высвобождения палубной команды.
- А я давно подняла руку.
- Вот и хорошо. Держи кочергу.
Опускаю в щель рычаг, что был сотворен из скобы.
Мне сестру не видно теперь, но слышно, как она внизу возится, пыхтит. Какое у нее там затруднение? Пытаюсь разглядеть днище Машкиного недружелюбного трюма, однако взгляд - как ни крути голову - упирается в стенку вагона.
Вытаскиваю крепко зажатую в пятерне кочергу. Склоняюсь опять над ящичным провалом.
Малышка стоит глубоко внизу. Задрав личико, смотрит на меня, словно я спасатель, которому нипочем все эти дощатые бегемоты.
Она верит в меня. Говорит требовательно.
- Чего ты ждешь? Давай свою кочергу!
Хорошо, что она верит. Плохо то, что надежда на выпрямленную скобу - короткую, чтоб ей пусто было! - у меня улетучилась. Не знаю, как и поступить. На всякий случай стараюсь поддержать беседу.
- Давай, говоришь. Уже опускал ее вниз. Почему не хватала?
- Я старалась. Вставала на цыпочки. Не могу дотянуться. Опусти пониже.
- Если б можно было, - бормочу сам себе недовольно. - Куда уж ниже? И так всю щеку ободрал.
Со всей возможной бодростью говорю сестре:
- Тянись верх изо всех сил. И держи кочергу крепче.
Спасательный инструмент плавно опускается вниз. Если б у спасателя не было головы, рука ушла бы много ниже. Соображаю: надо отвернуть голову.
Стараюсь так настойчиво, что хрустит шея.
Звук не нравится. Он противный. Прям-таки скандальный. Перекошенные хрящики явственно просят пощады: ясное дело шея не желает остаться без головы.
Между прочим подозреваю, что в щеку медленно ползет заноза.
Всё! Не могу дальше протолкнуть кочергу, сделанную из надежной толстой скобы. Как там сестренка? Ей пора покрепче хвататься за спасательный инструмент.
- Валера! - говорит Машка. - Давай же!
- Если нельзя дотянуться, подпрыгивай. Поняла? Нужно постараться и ухватиться.
Слышно, как она щебуршится между всех этих дощатых, неколебимо равнодушных бегемотов. Ей не разбежаться в узкой щели. Не оттолкнуться от пола так, что прыжок получился достаточно высокий.
Понимаю, она пытается карабкаться по стене. Конечно, ей удается лишь царапать ботинками по твердым доскам, плотно пригнанным одна к другой.
После безуспешной возни ее голос дрожит:
- Мне почему-то стало страшно.
- Чудачка. Ничего ужасного нет. Сейчас мы…
- Не получается подняться.
Вытаскиваю руку из щели. Трогаю щеку. Там заноза. Вытаскиваю острую щепку.
- Слушай меня. Есть у нас длинная проволока. Беру ее и сгибаю, чтобы на конце получилось железное колечко. Уже готово! Теперь подаю тебе проволочное кольцо. Ты должна ухватиться за него. Лучше всего - обеими руками. Ясно?
Операция по выуживанию Машки развивается в соответствии с моими предположениями. Тут кое-кто чувствовал - разве не так? - одной толстой кочерги будет недостаточно. Не зря припасен рычаг из тонкой длинной проволоки, верно? Добавляю в свой голос побольше солидной уверенности и утвердительно заявляю:
- Насколько можно судить, моя храбрая и ловкая сестра дотягивается до спасательного инструмента. Это хорошо. Она держится крепко. Правильно?
- Конечно, - снизу доносится трудолюбивое пыхтенье.
- Тяну! Держись изо всех сил.
Сестренка - наконец! - благополучно спасена.
Обошлось без того, чтобы на станции приглашать грузчиков и выгружать из вагона контейнеры. Так вышло: это было первое наше с Машкой приключение на долгом пути к Широкой реке, к конечному пункту железнодорожного маршрута.
И так уж получилось, что всё наше путешествие стало продолжением одного непростого события. Которое случилось в годы войны с фашистами.
МОСТ
У Туровского был трофейный автомат. Товарищи по отряду между собой называли его «упрямым шмайсером». Оружие висело на шее. За спиной, в котомке, Ивану пришлось нести бруски тола.
Такая же котомка с лямками была у Наталенко. Сбоку, на поясном ремне Даниила, свешивалась увесистая финка. Широкое плоское лезвие ее он упрятал в самодельные - сшитые из лосиной шкуры - крепкие ножны.
Маузер в деревянной кобуре Наталенко сдвинул почти на живот, но так, чтобы тот не прикасался к двум противотанковым минам, висевшим на груди в холщевом мешке. Они служили противовесом солидному грузу тола на спине.
Ноша была под силу только очень сильному человеку. И весила она пудов… достаточно много, однако не сказать, чтобы Даниил заметно клонился к земле.
Туровский и Наталенко, груженые, словно артиллерийские тягачи, продвигались довольно споро. Засветло им полагалось перебраться через снежные завалы сосновой пущи и выйти к мосту.
Снегу по колено. Мороз крепок. В лесу ветра нет, поэтому лицо не обжигает. Но дышать тяжело: воздух кусками льда проваливается в грудь.
На усах Туровского повисли сосульки.
Он доставал их языком и обкусывал ледышки зубами, что по причине пышной растительности над верхней губой почти не проглядывались.
Черные шапки обоих густо припорошены - будто у мукомолов. Как ни сторонились лесные ходоки усыпанных снегом деревьев, разве убережешься от прикосновений выбеленых сосновых лап? Нет-нет, да обронит ветка - щедрой мерой - сугроб на плечи, на головы.
Бойцы, как на подбор, высокие, широкоплечие. А и верно: подбирал командир отряда особых парней для операции. Чтоб надежными были. Сильными.
И не просто сильными, а достойно умелыми. Которые даже с голыми руками пойдут на фашистов, если надо.
Снарядили бойцов богато. Оружие дали самое лучше, что имелось в отряде. Пристрелянное. Не раз проверенное в схватках с противником.
Одели Ивана Туровского и Даниила Наталенко тепло. Все самое добротное, имеющееся в отряде, тщательно просмотрели: Ивану подошел черный полушубок, Даниилу досталась коричневая кожанка с широким армейским поясом.
Своим полушубком Туровский доволен. Овчина длинная, густая. Воротник высокий. Как поднимешь - закрывает лицо чуть ли не до бровей.
Насчет куртки… Ее верх такой прочный, что лишь пуля и возьмет. Острый сучок нипочем не сможет пропороть.
- Если на пулю не полезещь, то цел будешь, - сурово сказал командир. -
Знатная кожанка. Что твоя броня. Всегда ее надеваю. Когда в бой иду.
Чтоб не мерз в ней парень, дали ему коричневый свитер с глухим воротом. Вязала его мать командира в мирное время. Козьего пуху не пожалела на свою поделку: легкая и теплая получилась. Только по праздникам ходить в таком свитере.
Теперь вот пригодился он для боевой операции.
Вспомнил командир, что матери нынче нет в живых. Горько ему стало. Отвернулся, протягивая Даниилу серый пиджак:
- Надень поверх свитера. Под куртку - теплей будет. От заместителя остался. Погиб мой товарищ, когда в разведку ходил. Одежка, вишь, сохранилась. Бери, не стесняйся. На плечах у замечательного человека был этот пиджак. И тебе не зазорно будет его носить. Возвращайся, дорогой, с победой.
Хорошо одели Наталенко, хоть вид у него получился не совсем зимний. Правда, черные валенки были и прочными, и высокими - по самой что ни есть декабрьской сугробной мере. Такие же подыскали для Туровского.
- Иван, - сказал командир. - Дорога у вас дальняя, лесная. По оврагам лазая, ноги в них не намнете, поскольку мы позаботились, чтоб просторной оказалась обувка. Но уж и вы постарайтесь, чтоб дойти куда надо без больших задержек.
Тот, примерив валенки, доложил:
- Гляжу они почти до колен. Неплохая, выходит, обувка. Поменьше снегу начерпаешь, пробираясь через пущу к мосту.
Поначалу двое подрывников шли без устали полночи и полдня. Все это время маковой росинки во рту не было. Но ведь факт: переноска тяжестей по сугробам аппетит нагоняет. Железные гвозди, кажется, начнешь глотать вместо сухарей.
- Погоди. Отдохнуть не помешает, - Даниил хлопнул по плечу Ивана, который торил тропку меж заснеженных сосен.
Гвозди не понадобились. Сухарей у запасливого Наталенко нашлось и на свою долю, и на долю напарника.
У Туровского в кармане полушубка лежал маленький кружок копченой домашней колбасы. То был подарок запасливого отрядного повара, который посчитал: для дальней дороги парням нужны - что ни говорите! - нешуточные силы.
Так что нашлось чем подкрепиться.
Они мигом сбросили котомки на снег. Сели, прислонившись спинами к сосне. Успевшие сильно проголодаться, немедля вцепились зубами в еду. Кружок, разломленный Иваном напополам, вскоре исчез. За сухарями дело не задержалось, и через десяток минут с едой было покончено.
Сидеть, отдыхая, не шевеля натруженными ногами, было приятно.
Но Даниил, вздохнув, поднялся:
- Потом отдохнем. Нам еще надо разведать подходы к мосту. Опять же не мешает знать, когда сменяются часовые.
- Дел навалом, - согласился напарник. - Неплохо бы с ними со всеми управиться до темноты. Тогда ночью, по темному времени, и взорвем.
- У моста после взрыва задерживаться нам ни к чему, - Наталенко озабоченно почесал длинный, весьма приметный у него на лице, нос. - Чем быстрее отойдем, тем лучше. С облавой гитлеровцы не станут мешкать. Нужно уйти на солидное расстояние. Не то прихватят нас на переходе.
- Идем, друг, - сказал Туровский.
Ему ледышка на усах докучала. Роскошная растительность - слов нет - придавала парню молодцеватый вид. Он с ней расставаться не хотел. Воевать та, между прочим, не мешала.
Да вот беда: в мороз волосы от дыхания Ивана покрывались инеем. Чем ниже температура воздуха, тем больше льда появлялось на усах. Отрывать строптивые льдинки - та еще морока.
Однажды заметил ему командир отряда:
- Стоит сбрить эти знаки отличия.
Пошутил:
- А то мы тебя запишем в деды. Хоть и не старый еще человек.
До старых дедов Туровскому было далеко. Топать и топать - почти через всю сознательную жизнь, отпущенную природой мужчине. Украшения на своем лице не поспешил изничтожить, а взял и отшутился:
- У нас, товарищ командир, и деды оккупантам дают прикурить. Те порой драпают из леса до своих казарм без передышки.
Усы удалось тогда сохранить. Сегодня мороз, как говорится, лютовал, и парню пришлось помучиться, поморщиться, отпуская ледышки на свободу. Наконец, он поднялся, одной рукой набросил на шею ремень автомата, другой - вскинул на спину тяжелый груз взрывчатки.
- Здоров же ты, Иван, - Наталенко, сам отменный здоровяк, не смог сдержать восхищения, глядя на дюжего усатого молодца. - Говорят, полицейского из-под носа карателей уволок в разведке. Тащил его на себе километра три: тот после твоего рукоприкладного угощенья никак не мог очнуться. Верно?
- Было, - вздохнул напарник. - Признаю. Но какая мне выгода получилась? Нести пятипудового кабана, сообрази, вовсе не сахар. Стукнул бы его послабее - он сам дошагал бы у меня куда надо. Ручаюсь.
Туровский сунул руку в карман. Вытащил вязаные перчатки. Серая толстая шерсть не давала закоченеть пальцам даже в самый сильный мороз. А холода в эти декабрьские дни стояли знатные. Деревья лопались в гуще леса.
Теплые вещи, которыми сельские жители снабжали бойцов пущи, очень пригодились. Сопротивление оккупантам нарастало. Такая стояла страда: то и дело устраивались засады на шоссейках, взлетали на воздух рельсы железной дороги.
Диверсии в глубоком тылу беспокоили захватчиков. Их били на фронтах, а тут вдобавок - эти больно жалящие в спину осы, неожиданно появляющиеся в огромном Полесье. В заснеженной пуще нипочем не желающей сдаваться.
Боевые действия в тылу гитлеровцев порой оказывались настолько эффективными, что местным властям приходилось звать на помощь регулярные войска. Те самые, которые должны были использоваться в первую очередь на фронте.
В этот раз Москва спланировала особую операцию. Иван и Даниил не знали об участии в битве под условным названием «Мосты». Им и не полагалось ведать о замысле высокого командования. Однако они догадывались, насколько важно, чтобы значительный участок транспортной сети фашистских войск надолго вышел из строя.
На долю их отряда выпало сразу несколько объектов. Их предстояло уничтожить. На такие одновременные действия людей не хватало. Командиру ничего не оставалось делать, как выбрать двух надежных хлопцев и поручить им подрыв самого отдаленного моста. Была надежда: они-то как раз дойдут и выполнят свое задание.
Наталенко вслед за Туровским утеплился - запустил руки в большушие крестьянские варежки из толстой шерстяной пряжи. Попрыгал, проверяя, насколько прочно держат ремни. Его беспокоило: не бренчит ли что-нибудь в многокилограммовом снаряжении?
Первым двинулся Иван. Он пробивал тропу в сугробах.
Потом, когда он устал, Даниил сменил его.
Зимой в густом сосновом лесу не очень светло даже в полдень. Если, конечно, солнца нет. А ближе к вечеру фиолетовые тени под деревьями старательно сгущаются. Не успеешь оглянуться, как валом валит сумеречная мгла.
Потрескивают хмурые двадцатиметровые стражи вековечной пущи. Роняют сучья. Случается и такое: что-то живое вдруг фыркнет вдалеке, в густом подлеске. Может, какой лось резко выдохнул воздух, окунув морду в сугроб.
У них, этих диких обитателей здешних зарослей, зимой корм скудный - кора тонких осинок да ивовые прутья, что торчат из-под снега в пойме речушки, покрытой льдом.
- Слышь, Ванча, - сказал Наталенко, идущий первым. - Представляется мне, молодой лось харчуется. Не иначе, тальник обгладывает. Кому как, а для нашего отряда получился бы неплохой…
Насчет мясного припаса думкой маешься? - охотно откликнулся напарник. - Не выйдет сегодня, друже. Вот с мостом покончим дело, печать поставим, подпишем - тогда хватай этого бродягу за рога. Хватай и тащи в общий котел. Наш повар большое спасибо скажет.
- Печать у меня есть, - Наталенко, усмехнувшись, потрогал противотанковые мины. - И не одна, а целых две.
Озабоченно посмотрел вверх.
Небо наливалось непроглядной темно-серой марью. Темнота уже скрадывала верхушки деревьев. Скоро всё, что выше трех метров над землей, утонет в море наступающих потемок.
Даниил сбил высокую шапку на свой весьма приметный нос, почесал затылок:
- Подписываться мы с тобой станем громко. Далеко будет слышно. А видно - верст на пять. Жаль, не успеем добраться…
- До полной темноты? Не журись, мост уже недалеко. Есть такое соображение: лось угощался тальником, который растет по берегу реки сплошной полосой.
И верно, минут через пятнадцать подрывники вышли к просвистанному ветру льду, что сковал широкий водный поток. По реке идти, конечно, легче, нежели по береговым зарослям. Однако на лед бойцам выходить - чтобы подобраться к мосту побыстрей - опасно. Если пустят осветительную ракету, то будешь перед здешними охранниками как на ладони.
Теперь, оказавшись недалеко от цели, продвигались, неторопко, с оглядкой. Чутко прислушивались к звукам, поскольку в кустарниковых зарослях можно было напороться на секреты, что обычно выдвигались гитлеровцами по обе стороны моста.
- Стой! - прошептал Туровский. - Прими котомочку. Я поползу вперед. Разведую, как тут и что. С грузом мне, сам понимаешь, несподручно.
Скользнул в кусты. Они с шорохом расступились и вновь стеной сомкнулись за ним.
Как ни напрягал Даниил слуха, больше ни единого звука - даже шороха - не донеслось до него.
- Ловкач у нас Ванча, - подумал. - Такой огромный парень, а скользит по земле тихо, ровно какой прирожденный пластун. Где только научился. Хотя… война идет месяц за месяцем, и тут… нужда научит…
Он придвинулся к котомке приятеля. Та была почти в два раза объемистей Данииловой. Но у него тоже груз - с минами противотанковыми - легким не назовешь. Сбросив лямку с плеча, нащупал маузер.
Стрелять не собирался. И всё же не след забывать об оружии, когда напарник отправляется на разведку: здесь ведь и сам держи ухо востро, глаз - прицельно. И надежный ствол - под рукой.
Была уверенность: Иван не позволит обнаружить себя. Охрана его не заметит. Не такой он парень, чтобы попасться на какую-нибудь уловку. Скорее всего - сам обведет часовых вокруг пальца.
Однако маузер нужно держать наготове. Закон товарищества обязывает принять меры предосторожности.
Коробочка, за свою долгую жизнь отполированная руками разных бойцов, еле слышно щелкнула. Из деревянной кобуры он достал оружие, которое попало в отряд недавно, В качестве подарка от селян. Наверное, хранилось у кого-то с прошедших далеких годов.
Положив ствол на рукав кожанки, он предусмотрительно сунул варежки за пазуху. Кто знает, как обернется вылазка напарника?
Шли минуты. Пальцы мерзли.
Он подышал на них, чувствуя: тепло укутывает ладони влажным облачком. Потом спрятал руки. Подмышки враз не сдадутся морозному наступу, и пальцы наверняка долго не утеряют гибкость.
На реке всё было тихо. Тучи, из-за которых мрак слишком рано пал на лес, ушли. Небо очистилось. Показались внезапно звезды. Серебристый лунный свет заструился над верхушками сосен.
Иван за войну и вправду поползал по матушке земле немало. В не столь давней мирной жизни у него имелся мотоцикл. Если куда надо - сел на два колеса и дунул. С треском. С ветерком.
Теперь вот на животе приходится передвигаться, чтобы не схлопотать пулю. Медленный способ. Зато уж чего-чего, а громкого треска наблюдается несравненно меньше.
Матущка-земля, она добрая. Чаще всего как раз находится бугорок, что прикрывает бойца от прицельного выстрела. А то лощинку встретишь, которая схоронит тебя от глаз часового.
Так что всяким неровностям земли стоит поклониться.
Живота не жалеючи, клонится разведчик. Ползет низинками. За деревьями тоже не против спрятаться. И когда через встречный холмик броском переберется - обязательно затаится.
Слушает, как там дела у внимательных охранников, стерегущих стратегически важный мост.
Учуяли подрывников? Нет пока что. Значит, полный порядок: можно ползти дальше.
Всё ближе подбирается к проволоке. Той самой, что отгораживает подступы к мосту от соседнего леса.
Добравшись до колючей ограды, разведчик замер. Стояла такая тишина - шум от собственного усталого дыхания оглушал.
«Эх, - подумал Иван. - Не мешало бы перекусить здесь проволоку. Но если пустишь в ход щипцы, обязательно прозвучит щелчок. Часовой не поблизости ли? Определить затруднительно. Может быть, он совсем рядом. Пристроился отдыхать от морозного ветерка, спрятавшись за столбом около парапета. Тогда ему ничего не стоит услышать щелчок. Непременно.»
Беспокоить охрану никак нельзя.
Зарывшись в снег по брови, недвижно лежит Туровский перед проволочным ограждением.
Луна высвечивала громаду моста. Серебристое сияние, шедшее снизу от снежно-белой реки, подчеркивало черноту толстых каменных оснований и низких, исключительно крепких, арок. Этот переход через широкий водный поток, возведенный из гранитных блоков, числился среди старых построек как очень основательный.
Был он понизу зеленовато-замшелым, поверху - нешироким, но довольно длинным. С прочным парапетом и высокими столбами, на которых висели телефонные провода.
На обоих его концах высились деревянные будки. Печные трубы торчали над односкатными крышами. В окошках по нынешнему позднему часу уже теплились огоньки.
Часовых возле строений почему-то нет. Все там, что ли, отсиживаются в будках, прячась от непривычного для гитлеровцев мороза?
Вот же незадача, ни души не видать!
С дороги, крутой дугой упиравшейся в каменную громаду моста, донесся шум автомобильных моторов. Свет фар заскользил по снегу, заставив Туровского еще глубже утонуть в сугробе.
Но одним глазом всё же исхитрился приметить всё, что происходило возле остановившейся колонны.
От столба отделилась длинная фигура. Покачиваясь, словно бы приплясывая, она двинулась к головной машине.
Водитель ждал, что сейчас поднимется шлагбаум. Взревел мотор автомобиля. Однако часовой не торопился дергать за рычаг, чтобы путь оказался открытым.
Вместо этого он схватился за автомат:
- Хальт!
После грозного крика из будки выскочил напарник охранника с оружием.
На другом конце моста около второго шлагбаума немедленно выросли две фигуры с автоматами.
«Ага, - мысленно воскликнул Иван, - вас тут четверо, не меньше! Объявила себя охрана по всей форме. Чуяло сердце не зря: здешнее безлюдье обманчиво. И столба опасаться был резон. Шумни я без всякой задержки - ох, и врезал бы часовой из своего оружия по проволочному ограждению! Гляжу, нервный тут гитлеровец. Чуть что сразу хватается за автомат.»
КАРТОШКА
Машка спасена. Наше первое приключение на пути домой закончилось вполне благополучно. Из чувства скромности можно было бы помалкивать насчет того, как нелегко мне досталось это - выуживание сестренки из расщелины вагонного Монблана.
Однако почему-то чувство скромности вдруг исчезло. Наставительно заявляю сестренке:
- С некоторыми ловкими девочками у нас много хлопот. Малышки могли бы поменьше тут стараться. И не залезать…
Та невинно говорит:
- А я плакать и не старалась.
Мама видит, что Машка начинает кривить губы, и подмигивает мне:
- Зато у всех нас теперь хороший аппетит. Мы с большим удовольствием станем есть вареную картошку.
Смотрю на ларь с надоевшим нашим деликатесом. Конечно, здесь кое-кто потрудился, вытаскивая малышку на белый свет. Однако усердный спасатель не испытывает ни грамма тоски по картошке.
Вместо нее можно с удовольствием смолотить… хотя бы жареную котлету. Другой вопрос, где взять ее в товарном вагоне, груженом дощатыми бегемотами.
Сполоснув руки, беру миску с вареным овощем, кусок хлеба и лезу на гору контейнеров. Там, у люка с видом на придорожные пейзажи, собираюсь набираться сил - заправляться, короче говоря.
Мама, не испытывавшая никаких восторгов от недавнего происшествия, категорически запрещает лезть на ящики:
- Нельзя туда!
- Раньше ведь было можно сидеть у окошка.
- Не желаю, чтобы вы туда лазали.
Попробовать, разве что, переубедить ее? Попытка не пытка, да вот беда - ни один довод до нее не доходит. Хотя случай с Машкой, по моему мнению, еще ничего не доказывает. Если сестренка застряла в щели, то почему мне обязательно нужно последовать ее примеру? Странная логика.
Проявляю упрямство:
- Мне там удобно.
- А мне будет удобно, когда ты сядешь на табурет и станешь есть вместе со всеми нами.
Мамина логика почему-то всегда оказывается крепче моей.
Молчу. И вид у меня такой…
Папа решает, что мое обиженное молчание надо … если так можно выразиться… немного смягчить:
- Думаю, не стоит отделяться от семьи. Иди-ка посидим рядком. Да пожуем ладком.
Недовольный, хмурый, я пристраиваюсь рядом с папой. Он, хотя и не высказывал мне своего сочувствия, всё-таки понимал: кому-кому, а сыну сидеть на ящичной горе лучше.
Посматриваю на него. Читаю, что на лице написано.
А написано там вот это: не стоит спорить с мамой, зачем ее расстраивать? успокоится она - тогда и полезешь на свой наблюдательный пункт! пока же необходимы терпение и послушание.
Так что кормлюсь на радость маме докучным вареным овощем и бросаю завистливые взгляды в раскрытую дверь.
Легкий ветерок шевелит редкие кроны берез. На траву падают желтые листья. Кажется, они слетают на землю от перестука вагонных колес, вовсе не от дуновений воздуха.
Наш вагон, набиравший потихоньку скорость, стало покачивать сильней. Он увесисто громыхал на рельсовых стыках. Казалось, теперь сама земля вздрагивает под тяжестью стальной рамы товарняка.
Когда идет тяжелогруженый состав, то ближайшие к дороге деревья, испытывают что-то похожее на землетрясение. Может, поэтому и желтых листьев на них меньше, чем на тех, что стоят поодаль - в поле.
Наш поезд идет по тихой осенней Польше, обтряхивает тополя, и за ним остаются по сторонам железной колеи шуршащие сугробы, где пестрые рыжеватые, где увядающе коричневые. Ежам удобно устраивать в них гнезда, готовясь к зимовке.
Нет сомнения, хорошо в лиственных завалах именно ему, здешнему остроносому колючему обитателю. Завалится такое - всё в торчащих иглах - существо на долгий сон возле железки, раскинет руки, ноги и блаженствует, преспокойно посапывая.
Одергиваю себя:
«Какие еще руки у колючего лесного зверька? Лезут в голову чепушиные мысли! И вообще: у каждого толкового придорожного квартиранта наверняка имеется догадка, что ехать в поезде намного интересней, чем дрыхнуть в лиственной прели сугроба.»
Поезд тем временем увозит нас всё дальше вглубь Польши. И мысли мои охотно изменяют направление.
Когда у нас будет остановка? Разрешат ли мне погулять на станции? Интересно разглядывать проплывающие за окошком незнакомые до сего дня места, но хочется также пройтись пешочком где-нибудь. Потом ребятам спокойно заявишь: ходил по настоящей польской земле, не просто вам катил по стране транзитом, не покидая товарный вагон.
- Кому добавки? - спрашивает мама.
Ей доставляет удовольствие подбросить в папину миску еще одну порцию. Деловито стучит ложкой о край посудины, протягивает картоху подполковнику Валерию Гавриловичу Ладейнину и вопросительно смотрит на Валерия Валерьевича. Короче говоря, на меня.
И почему она думает, будто младший Ладейнин способен заглатывать вареный овощ, словно пирожки с повидлом? Конечно, рад бы осчастливить маму, однако не могу: пирожки - это из другой оперы. Из нереальной.
А реальное угощение … в глотку, извините за выражение, сегодня что-то не лезет. Поэтому ничего не остается Валерию Валерьевичу, как виновато глядеть в сторону.
Неожиданно у меня появляется убедительный союзник. В лице честной Машки. Сестренка хмурит бровки, тыкает ложкой в крутобокий булыжник картохи:
- Не хочу! Не буду-у-у!
Мама уговаривает ее хоть немного поесть.
Та упрямо отворачивает от миски свой конопатый носишко. Возражающей гражданке - с ее исключительно убедительным возрастом - никакие увещевания не указ. Валентина Осиповна Ладейнина решает рассказать о пользе растительной пищи и витаминах. С логикой мамы спорить не хочется. Никому.
Никому, кроме решительной малышки.
Наступает, в конце концов, молчание. Машка не желает сдаваться - сводит брови к переносице, отважно сопит, и мама в затруднении. Ей нужно подумать.
Чем хороши малолетки для нашего брата? Как раз тем, что им разрешено капризничать. Глядишь, под шумок у нас появляется возможность получить свою долю. Какую? Да вот такую: от пирожков сейчас ни за что бы наш брат не отказался.
И хочется надеяться, что все-таки состоится поход за съестными припасами на ближайшей станции.
Мамины раздумья кончаются тем, что в ее голосе прибавляется настойчивости:
- Не капризничай, Маша. Я старалась запастись продуктами на всю дорогу. С большим трудом удалось сделать это. А ты здесь устраиваешь мне сцену. Нехорошо.
Думаю:
«Надо ли нам обижаться на малышку за ее искренность? Наверное, все-таки не стоит.»
Та моргает, однако не так, чтобы испуганно: продолжает хмурить прямодушные бровки. Не поддается на уговоры. По той простой причине, что еще не научилась по-солдатски непритязательно, как подполковник Валерий Гаврилович Ладейнин, относиться к пище. И не умеет, как наш брат, помалкивать в тех случаях, когда бесполезно спорить и доказывать свою правоту.
Поглядывая на строгую Валентину Осиповну Ладейнину, потихоньку ноет.
Безнадежно тоскливый звук.
От него у меня и папы мгновенно портится настроение. Мы, как по команде, начинаем морщиться.
У мамы на лице проступают красные пятна.
- Замолчи! - приказывает она. Горестно вздыхает. - Наказание мое!
Однако папа не дает малышку в обиду.
Дело в том, что «наказание мамино», моя чистосердечная сестренка - это папина радость», и он всегда заступается за нее, когда на горизонте появляется хотя бы намек на грозную тучу.
- Знаете что, - говорит миролюбиво, - мне думается на ближайшей станции у нас будет возможность пополнить запас продуктов.
Не упускаю случай показать свою заинтересованность:
- И я с вами. В экспедицию.
Непрошеный помощник лезет в первые ряды экспедиционного корпуса. Он жаждет приключений, не зная еще: передряг на его долю и без того выпадет предостаточно.
В этот момент поезд резко тормозит. Лязгают стальные буфера. Наш вагон словно бы спотыкается налетев на скалу, и дверь с грохотом едет вперед. Могучие бегемоты-контейнеры, крякнув, пошевелились, но устояли.
Печке - хоть бы что.
Любые толчки - ни по чем, так как перед отправкой вагона в дорогу до Широкой реки, конечного пункта путешествия, была догадка накрепко прикрепить эту кухонную принадлежность к доскам пола толстыми железными скобами.
Остался на месте сидеть подполковник Ладейнин, потому что со своими пушками немало поездил в эшелонах и знал: надо крепко держаться, когда громко лязгают буфера. У меня и Машки не было папиного опыта, и мы, подскочив, упали на подушки вагонной постели. Принялись, радостно хохоча, возиться.
- Прекратите! - командует строгая Валентина Осиповна Ладейнина.
Срочно укладываюсь на лопатки. Сдаюсь на милость сестренки-победительницы.
Она желает, чтобы ни у кого не было сомнений насчет ее успехов. Опускает подушку на голову мне и быстренько садится сверху.
Темно. Душно. Глухо.
Но все-таки разбираю, что наверху громко ликуют:
- Я победила!
Машка желает, чтобы ни у кого не было сомнений насчет ее успехов.
«С моей помощью выиграла сражение» - я добавил бы, если б не мешала подушка.
- И ты, мамочка, - доносится звонкий голосок, - должна взять меня с собой. Я вам пригожусь на станции. Видишь, я ловкая и сильная.
Неужели она считает: продукты мы станем добывать в сражении с продавцами пирожков? Вот так проиграешь схватку понарошку, а малышка уже готовится - со всей своей ловкостью и силой - завоевать торговые ряды.
Поезд еще раз дергается. На этот раз заметно слабее.
Подполковник Ладейнин и его решительная дочка открывают дверь вагона.
Станция! Вылезай, честная компания! Бери котомки, отправляйся в поход за… ну, это как повезет с каким-никаким здешним съестным. Поведет нас надежда на дорожные открытия и приключения. И никто еще не знал, куда заведет она железнодорожно-путешествующих граждан.
ДРЕЗИНА
Иван не возвращался.
Стрельбы у моста не было слышно. Даниила устраивало обстоятельство, где шума не наблюдалось, а тишины как раз хватало. Догадаться нетрудно: Туровского не удалось обнаружить охране.
В случае чего, переполох поднялся бы, что называется, выше головы. Не пожалели бы фашисты ни свинцового ливня, ни огненных люстр, которыми имели они обыкновение подсвечивать окрестности в темное время.
Наталенко решил: вполне можно подтащить мешки с грузом поближе к мосту. Он спрятал маузер в деревянную кобуру. Подышав на замерзшие пальцы, натянул варежки. Пришла пора продвигаться вперед.
Метров пятьдесят, не торопясь, прополз с одной лишь поклажей на спине. Когда решил отдохнуть, то сбросил ее у приметного ивового куста, чья верхушка была объедена лосем. Кора кое-где висела лохмотьями. Не иначе, жировал тут недавно сохатый.
Небрежничал? Скорее всего, что именно так. Животное, не боясь волков, разогнанных боями в лесу, довольно смело топталось в снеговой ивовой гуще. Неэкономно потчевалось своим излюбленным лакомством.
Даниилу подумалось:
«Задание мы должны выполнить. Обратная дорога - дело другое. Верно говорил Туровский. Не грех подстрелить зажиревшего бродягу. Нет на него сноровистых охотников, на гулену. А мы с Иваном обеспечили бы отряд мясом на неделю.»
Оставив груз под кустом, он пополз назад, чтобы вторая котомка присоседилась к первой.
Вскоре вернулся. Довольный.
Облегченно вздохнул: кажется, перебазировался удачно, с умом. Здесь кусты оказались погуще. А мост лучше виден с мысочка, что выдавался острым треугольником в заснеженную реку.
Когда напарник решит наладить путь назад, Даниил увидит его на прогалине. Та как раз пролегала между зарослями береговых кустов и высокой стеной сосновой пущи.
Лунный свет становился ярче, и Наталенко заметил дорожку в сугробах, которую проложил Иван, подбираясь ползком к быкам каменного моста. Она шла через прогалину, ввинчивалась в подлесок, где начиналась охранная зона с проволочной оградой.
Там раньше росли большие деревья. Однако - для улучшения обзора на подступах к насыпи двухпутки - гитлеровцы срубили их, оставив лишь безобразно высокие пни.
Туда, в частокол обрубков, накрытых белыми шапками, уходила потаенная тропа разведчика. Как-то поживает напарник вблизи шоссейной дороги, почти на виду у часовых?
Даниил услышал гул моторов и увидел свет автомобильных фар позже Туровского. Но тоже на всякий случай зарылся в сугроб поглубже. Котомки прятать не стал, поскольку они были основательно припорошены снегом. Гляделись как простые холмики.
Если чего опасался - как бы не сверкнула отраженным светом гладкая кожа куртки под кинжальным лучом фары.
Из передней машины выскочил начальник колонны. Он, видимо, имел высокое звание, потому что позволял себе честить охрану моста громко и настойчиво.
Уверенный в своей правоте, он выговаривал часовому за опущенный шлагбаум. Тот испуганно топтался на месте, не зная, как оправдаться. Потом сообразил и в свою очередь требовательно крикнул:
- Пароле!
Коротко лязгнуло ответное слово. Туровский, лежащий без движения у проволочной ограды, мысленно порадовался:
«Мы узнали пароль. Не исключено, он еще пригодится нам.»
Услышав громкие голоса, появился второй охранник. Похоже, был он в офицерском звании: не поспешил испугаться грозного начальника подошедшей колонны.
Властно сказал:
- Аусвайс!
«Требует предъявить документы, - догадался Иван. - Проезд через мост нынче у часовых строго поставлен. Значит, быстрые бойцы уже успели рвануть один из объектов. В соответствии с приказанием, дошедшим до отряда.»
Сразу же чередой пошли у него соображения. Прежние сведения указывали: пропускной режим здесь был посвободней. В основном ездили одиночные автомобили. Да и то не слишком часто.
Колонна машин - это уже из ряда вон. И вряд ли оккупантам понадобилось здешнее топливо в расширенных масштабах. Ветка узкоколейки, известно, идет сюда с торфоразработок. Но зимой добыча упала, как сообщали местные селяне. Кукушка с вагончиками объявляется теперь лишь раз в неделю. Регулярно ходит лишь дрезина - подвозит смену часовых к мосту.
Громкий начальник появившихся автомобилистов потому и раскипятился, что раньше проезд не был обставлен особыми строгостями.
Выходит, торопятся гитлеровцы не иначе что на большой пожар. А эти, у шлагбаума, вдруг не пожелали спешить - затеяли проверку документов. Разные службы столкнулись, вот и полетели искры, ругань и всякое прочее. Ладно, можно подождать. Пусть выясняют отношения.
Тем временем офицер-охранник, подсвечивая себе фонариком, просматривал то, что ему было предъявлено. Автомобилист, демонстративно достал сигареты, закурил.
В служаку полетели насмешливые дымки.
Тот хмурился, однако занятия своего не прерывал.
Дизельные моторы машин, работая на холостых оборотах, добавляли в атмосферу свою порцию резких запахов. Сизая дымка поползла с шоссе под откос, ухудшая видимость.
Туровский обратил внимание: свет фар стал тусклым, рассеянным.
«Читай этот аусвайс, - мысленно подбадривал служаку разведчик. - От корки до корки. Делай добросовестно всё то, что полагается тебе делать. А я как раз свою работу спроворю…»
Он достал инструмент, перекусил проволоку снизу. Потом перекатился потихоньку на метр в сторону. И здесь тоже перекусил тугую колючую струну ограждения.
Щелчки, которые незамедлительно раздались, показались ему слишком звучными. К счастью, за шумом нестихающих моторов на шоссе их не было слышно.
Разведчику никто не помешал подрезать проволоку в нескольких местах.
Он облегченно вздохнул:
«Теперь только отогнуть ее вверх, когда понадобится. Потом ползи прямиком к опорам. Других препятствий впереди нет. Если не считать часовых. С ними разговор короткий. Придется их снимать.»
Ему было известно, как это делается.
Совершается всё тихонько. Без лишних криков, щелчков, стуков. Но разговор с охраной - другая работа. Для нее понадобится особый инструмент. Тот, что висит на поясе у Наталенко.
Проверив аусвайс, офицер вернул его автомобилисту. Разрешительно кивнул своему подчиненному, указав на шлагбаум.
Тот с видимым усердием - подогретым перепалкой двух высоких чинов - налег на рычаг. Балка, перегородившая дорогу, взметнулась в небо.
Машины получили возможность продолжить движение.
Бросив окурок в сторону, шумливый начальник колонны приподнял обшлаг шинели. Стрелки часов бежали быстрее, чем хотелось бы. Это заставило его заволноваться. Чертыхнувшись, он бросился к открытой дверце кабины.
Нетерпеливый крик, и вновь ревут во всю мощь двигатели.
Грузовики, набирая скорость, понеслись через мост.
О маскировке эти автомобилисты, понятное дело, заботились мало. Здесь, в глубоком тылу, налетов самолетов нечего было бояться.
Туровский подумал:
«Неплохая б штука получилась - налети наши внезапно. Да сыпани дюжину зажигалок на шикарные эти дизели. А то ведь нахальничают оккупанты. Катаются тут с беспардонной иллюминацией!»
Колонна беспрепятственно уходила всё дальше.
Картина уверенного движения мощных грузовиков была столь впечатляющей, что Ивана аж передернуло. Ненависть к наглым захватчикам заставила его приподняться в сугробе, схватиться крепче за оружие. Однако он тут же остыл и, казня себя за горячность, стал отползать от ограды.
Нечего больше здесь делать. Не для того сюда явился, чтобы машины разглядывать да мысленно сводить счеты с карателями.
- Пароле! - с оглушающей старательностью прозвучал на мосту голос часового.
«Неужели засекли?» - разведчик вжался в снег.
Затаил дыхание, прижавшись щекой к холодному прикладу автомата.
Послышалось характерное погромыхивание дрезины. То была небольшая железнодорожная тележка с механическим приводом. Как раз на ней с торфоразработок подкатывала обычно смена караула.
Охраннику, стоявшему у шлагбаума, до того пришлось понервничать из-за автомобильного начальника, и теперь - на волне прежних криков - он уже не жалел голосовых связок. Хотя застудить их на усилившемся морозе можно было в два счета.
Иван даже удивился: это ж надо тому так шуметь, чтоб проволочная ограда загудела!
Он поспешил вернуться на свою только что покинутую удобную позицию. Захотелось рассмотреть получше, как происходит смена караула. А вдруг что и пригодится потом подрывникам?
Узкоколейка упиралась последними шпалами в насыпь, поверх которой гитлеровцы укрепили поперечный брус. Здесь, у моста, дорога для доставки торфа кончалась асфальтированной грузовой площадкой, примыкавшей к шоссе.
Топливо, если было нужно, перегружали на машины и развозили отсюда по ближним поселкам, где стояли гарнизоны оккупантов. На торфе раньше работала небольшая районная электростанция, нынче бездействующая. Ее оборудование пришло в негодность по причине недавних боевых действий.
Разведчик заметил: на другой стороне моста сейчас никто не маячил. Там было спокойно. Ни один из часовых не поторопился покинуть теплую будку.
Не слышали они голоса охранника со стороны шлагбаума?
Чего не может быть, того быть не может: тот орал с воодушевлением. Тогда… им не нужно было спешить к грузовой площадке, чтобы занять место на дрезине. Почему?
А просто полагалось сидеть в своей будке и ждать, когда смена сама заявится на пост.
Приехало пятеро, разведчик видел их фигуры отчетливо. Не все же ему страдать по причине яркой луны. Она способна и помочь - как сейчас, например.
Четверо шли цепочкой. Затылок в затылок. Тот, кто посчитал своей обязанностью на окрик бодро и громко ответить служаке у шлагбаума, явно числился у прибывших разводящим. Он шел сбоку шеренги.
Свободным шагом продвигался.
Если не подстраивался под ногу небольшого солдатского строя, то несомненно почитал себя выше этого. Хоть и не шибко великий, однако оказывался тут именно что начальник.
Иван подметил у приехавшей смены явственную - касательно субординации - особенность и позволил себе такое умозаключение:
«Здесь перед кем выставляться рьяно? Разве, как теперь видно, перед круглой ясной луной. Но у гитлеровских ефрейторов сумасшедшее самолюбие.»
Машинально куснул ус.
Верхнюю губу кольнула иголка льдышки.
Отломив ее осторожно, он снова устремил внимательный взгляд на мост.
Все только что прибывшие, включая бодрого - шумного излищне - горлопана в длинной шинели, направились к ближайшей будке. О чем они там беседовали, разведчик знать не мог, но догадывался: не иначе, отогревались после поездки на открытой дрезине.
Если не торопились выходить, задерживались, то имели возможность почесать по-солдатски языки. И наверняка один из них готовился занять место у промерзшего до железной твердости шлагбаума.
«Сейчас объявится. Но, судя по всему, у часовых нет строгого предписания находиться непременно у столба возле парапета. Им разрешается немного походить по мосту. Хорошо, легче будет подловить.»
Своим чередом пришли новые соображения.
Всего четверо охранников на объекте. Разводящий не в счет. Вскоре укатит на дрезине, сопровождая старую команду, что ждет не дождется, когда окажется в теплой казарме.
Интересно, сколько часов полагается им, этим обязательно бдительным караульным, пребывать на посту? Сутки?
Маловероятно, потому что смена заявилась без термосов с едой. И местные жители ведь не замечали, чтобы на дрезине специально возили бачки с горячей пищей для солдат на мосту.
Сухой паек?
Можно допустить: у гитлеровцев нет недостатка в концентратах. Только здесь охранников не так уж много, чтобы им еще и кашеварить между делом. Чай или кофе быстренько вскипятить на плите в будке - единственно, что могут себе позволить, коль на свежем воздухе пущи очень досаждает нынешняя слишком низкая температура.
Прикидывай не прикидывай, а больше восьми часов вряд ли они тут проводят.
О здешних порядках не удалось раздобыть достаточно точных сведений. Дрезина возит не только часовых - вот в чем заковыка. Местные жители… им не разрешено задерживаться около важного для фашистов объекта.
Поэтому добровольцы не смогли всё разузнать досконально. Как требовалось бы для успешного предприятия подрывников.
Эх, была не была! Туровский отогнул проволоку и медленно пополз под колючей оградой вперед. Надо разведать, как будут менять тех двоих, что находятся на дальнем конце моста.
От каменного парапета теперь его отделял какой-то десяток метров. Иван надеялся: вновь заступивший на пост часовой, тот, что задерживался в будке -наверняка старательно утепляясь - сейчас выйдет. Будет неплохо, если поскорее пойдет навстречу дальней двойке, дожидавшейся, когда пришагает смена. Не зря же там охрана маячит нетерпеливо?
Выглянув из-за каменной стенки, разведчик увидел проезжую часть моста. Первая будка гитлеровцев, куда ввалились прибывшие, на этот раз оказалась совсем рядом. Можно добросить снежком.
Было слышно, как один из сменяемых что-то рассказывал. Не исключено - о своих переживаниях в связи с недавним проездом грозной офицерской фуражки.
Потом раздался хохот.
«Не ошибаюсь, - подумал приблизившийся наблюдатель. - Рассказчику посоветовали не класть в штаны по разным пустякам. Учтем: здесь есть не очень опытные солдаты, которым караульная служба в новинку.»
Из будки вышли четверо. Один из них, в долгополой шинели, оказался разводящим.
Они все направились к противоположному краю моста. Вдруг разводящий остановился, махнул рукой: идите, дескать, дальше одни. Он и часовой, только что рассказывавший о своих переживаниях, остались стоять на месте, причем солдат продолжал говорить. Не то желая добавить новые детали в свое повествование, не то старательно оправдываясь.
Иван горячим потом покрылся от радости.
«Смотри ты, как здорово получается! На ту сторону могут идти всего двое. Как раз то, что надо. Нас тоже двое. Под видом караульных имеем возможность шагать серединой проезжей части. Попробуй разгляди наши лица в сумраке. Да, Наталенко не станет возражать. Коль постараться, можно взять аккуратно, тихонько двоих в ближайшей будке. Останется переодеться и неспеша, спокойно идти в гости к соседям. Насчет порядка здесь… если не беспорядок, то и больших строгостей все-таки не наблюдается.»
Настало время двигаться в отход. С минуты на минуту сменившаяся охрана заторопится к своей дрезине.
Как ни долгожданна для всех них обратная дорога, но подходы к мосту они оглядят скорее всего. Старые солдаты, что недавно веселились, сделают это хотя бы по привычке: службу знают, нюх на опасность имеют.
Возьмет кто-нибудь, подойдет к парапету и углядит дорожку в сугробах, что проторил наблюдатель.
Туровский, спешно отползая, начал заметать за собой следы.
Хотелось бы заровнять все ложбинки в снегу, но каждая секунда была на счету. Так что поверхность откоса, когда Иван взглянул наверх из-под проволоки, выглядела рябоватой.
«Черт! Кое-что при желании можно заметить. В том месте, где спускался, волны остались. Надо скорей убираться прочь.»
Опустив кусок проволочной сети, он быстрым ужом двинулся через частокол пней к излучине реки.
За спиной послышался мерный топот. Строй солдат шагал к дрезине.
Имелось желание у караульных лазать по откосам или нет, однако налицо имелся факт: сильный холод старательно гнал охранников домой, в поселок, где их ждала теплая печь.
Застучала колесная сталь.
Резкие звуки стихали - дрезина уходила, и разведчику уже не было нужды заметать за собой след.
«Вот теперь не откажусь от передышки!»
Ему, пролившему изрядную долю пластунского пота, хотелось пить. Он зачерпнул горсть мягкого снега из-под наста. Пожевал.
Зубы от холода заломило, а всё же не исчезло желание утолить жажду. Мочи не было - так пересохло во рту.
Отдыхая, не забыл глянуть вверх. Тучи, недавно ушедшие в сторону, открывшие полнеба, без сомнения возвращаться не собирались. Настойчивое движение воздуха продолжало уносить их прочь, а новые - им в помощь - появляться не спешили. Поэтому лунная подсветка была довольно яркой.
Слишком светлая ночь не радовала нисколько. Всё-таки она могла стать помехой.
«Нам нужно обязательно подобраться к парапету, - размышлял Иван. - Но если новый часовой застрянет у столба? Как тот, который сменился… что ему помешает услышать шорохи, скрипы в снегу? А сверху увидеть ползущих людей и вовсе ничего не стоит. Один взгляд - и мы перед ним, будто на ладони. Наводи оружие, отправляй наши души в рай. Гитлеровцы любят, чтобы ливень пуль встречал гостей из пущи.»
Еще раз глянул в небо, с укоризной покачал головой и поспешил к товарищу.
Тот заметил пробиравшегося через прогалину разведчика, окликнул его тихонько:
- Ну, как там? Приблизиться к мостовым быкам сумеем?
- Есть возможность. Однако…
- Не иначе, луна мешает.
- О том как раз думаю. Мне что помогло? Близко подполз во время смены, когда внимание охраны поуменьшилось. Плохо то, что откос там отлично сверху просматривается. Значит, придется ждать, чтобы часовой отошел подальше. Чтобы захотел спрятаться от ветра за будкой. Или за телефонным столбом.
- Вон как. Предлагаешь действовать неторопко.
- Лучше всего дождаться нового прихода туч. Тогда они луну все-таки притушат, а проход в проволочной ограде уже мной сделан.
- Месяц, говоришь, развеселился, - задумчиво произнес Наталенко.
- Ну да! Светит не хуже осветительной ракеты.
- Времени у нас мало. Всё равно надо нам двигать вперед. Что-нибудь на месте сообразим.
- Насчет придумки... согласен.. Мне тоже кость поперек горла - всякие жданки.
Они, волоча за собой котомки с грузом, ползком, не снижая темпа, проторенной дорожкой - к мосту, а луна знай себе светит на темно-синем бархате небосклона. И нет пока что ни единой тучки, чтобы заставить поутихнуть
это до отчаянности несвоевременное сияние.
САРАЙ, КОЛОДЕЦ И КОЕ-ЧТО ЕЩЕ
Наш товарняк остановился.
Мы увидим на станции много нового? Надеюсь, будет скорее достаточно много, чем очень мало.
Выпрыгиваю из вагона. Под ногами хрустит черный, припорошенный угольной пылью гравий. Состав, что везет семейство Ладейниных в Россию, съехал с главного хода. Встал на боковой путь, пережидая, когда пройдет встречный скорый поезд.
Рельсы, на которые въехал товарняк, довольно ржавые. Они заметно отличаются от гладкой - отполированной многочисленными колесами - колеи главного хода. И я с большим сожалением смотрю на пыхтящий перед стрелкой локомотив.
«Что, паровозный тихоход? Загнали тебя на второстепенные рельсы? Здесь, на маленькой станции, неделями никто не останавливается. Ну, отдыхай теперь, пускай ленивые дымные колечки.»
Огорченный сомнительной честью, что выпала на долю нашего неспешного локомотива, шагаю вслед за папой.
Мама с Машкой идут впереди нас. Мы задержались, закрывая дверь вагона. Конечно, трудно было предположить, что кто-нибудь сопрет неподъемных бегемотов, но все-таки спокойней, когда контейнеры - за прикрытой дверью. Кто знает, сколько времени продлится наш поход за продуктами? У меня такое предчувствие: когда путешествие получается долгим, от разных приключений не стоит зарекаться.
По другую сторону железнодорожного полотна было чистое поле.
А прямо перед нами - несколько домиков и лес, поднимающийся за огородами. Как говорится, ничего особенного. Но вот сарай… он показался мне интересным.
На первый взгляд строение из разряда обычных клунь, крытых соломой и придавленных сверху жердями, чтобы ветер не развеивал крышу травинка за травинкой. Примечательным сарай стал по той причине, что из него доносился визг свиньи.
Ой, кажется, тут подавал голос мясной продукт! И голос возможного жаркого нельзя было не услышать человеку, сидящему который уже день на одной картошке.
Кто потащил главу путешествующего семейства к неказистой клуне, что обещала дружно шагающим очень даже солидный обед? Конечно, тот, кого сильнее прочих обрадовал визг свиньи.
- Подожди, - сказал мне папа. - Надо вначале поприветствовать здесь хозяина. Без его разрешения заходить на двор неудобно.
Мы остановились возле толстого разлапистого дуба, который возвышался между сараем и домом. Судя по малости поселения, тут командовал и разъездом, и громким мясным продуктом какой-то один человек. Не поленился он спилить засохшие ветки дерева, содрать с них кору и прислонить получившиеся узловатые слеги к дубу. Теперь за частоколом выстроившихся жердин и ствола-то не сразу разглядишь. Железнодорожник здешний, видать, был страшно хозяйственный: все большие и малые палки не отказывался беречь, чтобы при первой же надобности пускать их в дело.
Пока я разглядывал дом и огород, стараясь поскорее поприветствовать владельца свиньи, Машка весело бегала вокруг колодца рядом с забором.
Любой догадается: ей понравился низенький бревенчатый сруб. Он был прикрыт потемневшей от времени крышкой, сколоченной из нескольких досок. Кажется, шустрая сестренка ни о чем другом не мечтает, как сдвинуть дощатое сооружение и прокричать что-нибудь бодрое в прохладную колодезную мглу.
Боясь, что энергичная девочка, взбрыкнув, свалится в воду, мама потянула ее в сторону.
Кому-кому, но мне было ясно: малышка, насидевшаяся в провале между контейнерными бегемотами, сейчас радовалась простору, зеленой кудрявой травке. Если она резвится, словно козочка, то почему бы не позволить ей продолжать это веселое занятие?
Однако у мамы имелось другое мнение.
- Мне стыдно за тебя, Маша, - произнесла она строго. - Что подумают о нас люди? Они скажут: тут явились какие-то дикари, которые не умеют себя вести. Хватают и тащат все, что им попадется под руку. А разве мы такие?
Делаю шаг поближе к непонятливой козочке. Негромко и как бы между прочим выдаю основательную подсказку: путешественнице лучше выглядеть цивилизованной мёдхен. Та в замешательстве моргает, однако на слова старшего брата не обижается - согласно кивает головой.
Вот и хорошо, когда у нас никаких обид не наблюдается. Неплохо также и то, что показываю присутствующим: не зря прожил в Германии больше двух лет. Пусть на польском не смогу свободно говорить, зато по-немецки поболтал бы охотно с любым человеком.
Перед собой таиться нет смысла - здесь, на разъезде, найдутся и другие желающие побегать по траве, попрыгать. Но ведь не хочется мне разочаровывать маму, которая предпочитает видеть своих детей приличными железнодорожными путниками. Капитально благовидными, не просто вам неупорядоченными скитальцами.
Тем временем наше, чересчур оживленное, присутствие у колодца было замечено пацаном в длинном, чуть не до колен, пиджаке.
Одежка досталась ему скорее всего с отцовского плеча. У меня появилось подозрение: она заменяла ему пальто. В своем - чересчур широком одеянии - он вынесся прямиком с огородных задов. Чуть не сбил меня с ног.
Постоял, посмотрел на гостей, вылезших из товарного вагона. Помчался в дом. Видимо, оценил ситуацию - через минуту вылетел на крыльцо, держа в руках старую, истрепанную пилотку с вареными картофелинами.
В первый момент намеревался подбежать к нам. Имел такое желание, но раздумал - потоптался, сел на ступеньки, положил свои овощи возле себя.
Устроился поудобней.
Если на кого и глядит, лишь почему-то на меня. Без вызова, однако с некоторой усмешкой: эй, странник молодой, не очень опытный! Подходи насчет пропитания, не дрейфь!
Каблук его ботинка постукивал по нижней ступеньке крыльца. Ритм четкий, звучный.
Какая уж там была мелодия у владельца потрепанной обувки - поди и догадайся. Смысл же имелся, без сомнения, вот такой:
- Соображай, парень, быстрей. Некогда мне ужасно. На огороде полно дел.
Можно было сказать ему: с продуктом вышла у тебя промашка. Ждешь, что кинусь на твой овощ со всех ног? Касательно съестного если, то вполне опытный перед тобой путешественник. Не помчится к пилотке. Пожелал бы куда побежать, то - обязательно подальше от картошки.
Что скрывать, от одного вида крутобокого овоща сделалось в мозгах смятение и проявилась обидная болезненность. Разве стоило ради него покидать обжитой вагон? Шикарное гнездо на ящиках у любимого окна?
Была четкая надежда, что судьба наградит меня чем-нибудь повкусней. Хотя бы копченым окороком, раз уж по всем путям разносится голос хавроньи. Или колбасой. Она даже предпочтительней. До сала не очень большой охотник, а вот по мясцу соскучился так… охотно слопал бы хороший кусман колбаски. Не снимая кожурки.
Указываю рукой на клуню, где верещанье закончилось, но хрюканье продолжалось:
- А нельзя… ЭТОГО?
Пацан глянул в сторону огородного строения. Сарай не произвело на него того сногсшибательного впечатления, что - на меня. Отрицательно пошевелив обвисшими пиджачными плечами, он вытащил из своего просторного одеяния перочинный ножик. Поднял с земли палочку, стал строгать ее.
- Нельзя? - умоляюще переспрашиваю.
- Неможно, - говорит равнодушный строгальщик. Добавляет еще что-то.
Валерий Гаврилович Ладейнин, со времен войны научившийся понимать европейскую разную речь, подходит к беседующим. Дипломатически под-сказывет мне:
- Тут говорят, что свинья живая. Она пока что совсем не колбаса.
Во все глаза гляжу на маленького ростом, однако шибко проницательного парнишку. Кажется, тот догадывается, что беседует с человеком, который первый раз в своей жизни едет в товарном вагоне, и наша дальняя, очень дальняя дорога обещает путешественникам кучу всяких неожиданностей.
Маме соображения мои досконально малоизвестны, она предлагает свою тему для дальнейшей беседы:
- Возможно, мальчику трудно понять, что мы здесь проездом. Подскажи ему, Валерий.
- Какой Валерий? - встревает Машка. - Валерьевич? Или Гаврилович?
Она любит соблюдать семейные договоренности. А если перед поездкой мы все условились старшего Валерия звать Валерием Гавриловичем, младшего Валерием Валерьевичем, иначе в семье путешественников будет путаница, то… будьте добры соблюдать уговор. Да, малышка с удовольствием напомнит вам о промашке. Она всегда готова призвать нарушителей порядка в товарном вагоне… к этому… к порядку.
Такое поведение ничуть не удивительно. Все кругом с удовольствием воспитывают самого юного члена семьи.
Почему тогда моей сестренке упускать замечательный случай? Именно такой, когда можно подметить скандальное отступление от вагонных правил?
Машка принимает соответствующий вид. Нисколько не веселый, а печально-укоризненный. Чтобы стыд пробрал провинившегося железнодорожного путника до самых печенок.
О чем свидетельствует ее грустный вид? Именно об этом: сами пилят девочку из-за каждого пустяка и сами же не считаются с хорошими законами, необходимыми для успешной поездки к новому месту папиной службы.
Мама торопится исправить свою ошибку:
- Имею в виду человека, который может объяснить польскому собеседнику наше положение. Речь идет не о Валерии Валерьевиче. Как раз о Валерии Гавриловиче. Это ведь само собой разумеется.
Вздыхает:
- Ох, Маша! Знаешь, что к тебе редко бываю строгой.
В глазах непреклонной девчонки прыгают бесенята. Она страшно довольная, что может утвердить свою правоту.
- Пусть так, но ведь договорились же!
Знаю, чего сейчас хочется хитрой малышке. Нет у нее никаких мечтаний касательно вкусной колбаски или окорока, способного пахнуть исключительно сильно и очень аппетитно. Кому-кому, а сестренке невтерпеж забраться на лежанку, зарыть лицо в подушку и похихикать. Ведь ее взяла! Как тут не порадоваться?!
Валерий Гаврилович начинает дипломатические переговоры. Владельцу просторного пиджака необходимо знать…
Старший Ладейнин - спору нет - силен хоть в немецком языке, хоть в польском. Но мне… разве тут промолчишь, когда хозяин ножичка, шибко догадливый, мечтает всучить нам пилотку с ненужным овощем? При этом намекая: если кое-кто имеет правильное понятие о дальних странствиях, то лишь юный здешний обитатель?
Засовываю два пальца в рот.
Лихой свист летит мимо колодца. Прямиком к разлапистому дубу. И кажется, даже сбивает там несколько листьев.
Не разучился пока что извлекать громкие звуки так, как учил мой дружок. Тот, который остался в Германии. Если был там, в нашем военном гарнизоне, умелец оглушительно свистеть, то все знали его имя. Колян Самопалов ходил в моих друзьях, и он умел не только свистеть. Вряд ли мы с ним теперь свидемся когда-нибудь. А жаль, потому что другом он был надежным, как скала.
- Валерий Валерьевич! - немедленно заявляет мама. - Прекрати ненужные штуки!
Строгая Валентина Осиповна Ладейнина решила приструнить баловника-затейника с его художественным свистом. Она может, конечно, заявлять всё, что пожелает. Однако у меня нет никакой уверенности в том, что картошка в пилотке нам очень нужна. Тем более нет непременного желания соглашаться с тем, что Валерий Валерьевич Ладейнин должен обязательно дать слабину в дальнейшем. Тогда, когда продолжится путешествие к военному городку на Широкой реке, где пойдет новая папина служба.
Дипломатические переговоры прекращаются. Хоть у подполковника Валерия Гавриловича достаточно познаний в польском, ему трудно было ожидать, что здесь начнут выражаться вот так: языком Соловья-разбойника. Он умолкает на полуслове. Зато очень доволен моим поведением хозяин пилотки:
- Можно, - говорит он поощрительно.
Дескать, давай шпарь и дальше в таком же духе. Твоя долгая дорога пойдет веселее, потому что обнаруживаешь неплохие таланты.
В глазах пацана явственно читаю желание: мне бы научиться такому номеру!
Отчего не оказать услугу понимающему человеку?
Подмигиваю:
- Тащи колбасу! В два счета научу свистеть. И громко, и красиво.
У того - в слишком просторном пиджаке - поднимаются плечи. Он разводит руками. Начинает в ответ длинную речь.
Папа растолковывает нам: у парнишки дома никого нет. Владельцу пилотки без разрешения родителей «неможно» распоряжаться такими ценными припасами, как домашняя колбаса. Мать уехала в гости к деревенским родичам. Надо подождать отца. Тот ушел проверить железнодорожную стрелку поодаль.
Поворачиваюсь, вглядываюсь в дальний конец разъезда и вижу: тот, о котором идет речь, неспеша приближается к нашему вагону. Ему торопиться какая нужда? Наверняка точно знает, что прибывший на боковой путь состав простоит здесь вовсе не пару минут. Скорее - пару часов. Чтобы пропустить несколько срочных эшелонов.
Сообщаю маме:
- Вижу стрелочника. Идет медленно. Чтобы ему спешить… так никуда не спешит.
Папа меня поправляет:
- Это начальник разъезда.
Продолжаю высказывать свои мысли насчет неторопливого начальника:
- Очень опытный железнодорожник. Точно знает, что наш товарняк должен уступать дорогу любому поезду. Единственно, кого наш паровоз способен потеснить на рельсах, не иначе что какую-нибудь путейскую ремонтную тележку.
- Всё ты понимаешь, - вздыхает мама, которой, как и мне, желается побыстрее приехать на родину. И совсем не хочется - я уверен - проводить в товарном вагоне день за днем. Неделю с гаком посиживать среди контейнерных бегемотов и есть одну лишь картошку.
Начальник над стрелками разъезда, входной и выходной, одет в синий ватник и такого же цвета брюки. Те - своей капитальной пухлостью - наводили на мысль, что железнодорожное ведомство подложило туда для утепления ответственного служащего солидные ватные комки.
- Итак, кого у нас вижу? - сказал он, приблизившись. При этом показал головой на товарняк, вопросительно вглядываясь в папино полувоенное одеяние.
Тот - в хромовых сапогах и армейских бриджах. Снизу его можно принять за офицера.
Однако на плечах была домашняя куртка из коричневой байки, на голове красовалась шляпа с тирольским перышком, полученная Валерием Гавриловичем от Валентины Осиповны Ладейниной ко дню рождения. Так что в своей верхней части подполковник гляделся совершенно штатским человеком с некоторым налетом европейского щегольства.
- Пассажиры мы, - ответил папа. - Вот едем из Германии в Россию.
- Доедите, - кивнул железнодорожник. - Правда, придется тут погулять час или два.
С удивлением понимаю: мне понятна его речь. По той простой причине, что он произносит русские слова. И довольно хорошо произносит: лишь небольшой акцент у отца парнишки, который теперь демонстративно фигурирует возле колодца, явно желая всучить пилотку вместе с белыми вареными круглящками пассажирам товарняка.
- Гляжу, воевали, - замечает папа.
- А как же? - у собеседника в голосе бодрость. Та особенная бойкость, что выдает солдата, прошедшего огонь, воду и медные трубы.
Подполковник доволен ответом. Не собирается прекращать разговор, интересный двум сторонам.
- Какой фронт?
- Так ведь какой командир? Рокоссовский.
- Ну?! - обрадовался папа. - Под его началом от самой столицы, от Москвы шел.
Мама чувствует: беседа уходит в сторону от продовольственной проблемы. Умоляюще подсказывает:
- Нам бы продуктов каких-нибудь.
При этом она успевает приметить отчаянную мою жестикуляцию. Быстро дополняют просьбу важным сообщением:
- Но картошки у нас хватает. Вот если б чего-нибудь другого…
Не упускаю случая мечтательно высказаться:
- Такого, чтоб не слишком овощного.
Не знаю, насколько замученный картошкой вид был у меня, но железнодорожник имел кой-какой опыт насчет продовольственных проблем у проезжающих, и он сразу повел папу, маму и Машку в соседний дом, где водилась колбаса. Всего-то двое достаточно хозяйственных мужчин было на разъезде. Один служил на железной дороге - как раз тот, что воевал с фашистами под началом Рокоссовского, - а другой не числился в служащих, зато ходил в справных хуторянинах, и у него бывший солдат собирался выпросить для нас что-нибудь не шибко картофельное.
Мне тоже хотелось вместе со всей компанией оказаться поближе к продукту мясного свойства. Однако паренек с пилоткой вцепился мертвой хваткой: давай немедленно свистеть - и ни в какую!
Что было делать? Стыдно ведь отказать человеку в такой малости. Тем более, что его боевой батя решительно взялся за трудное дело продовольственного снабжения нашей семьи.
Вот так и получилось: Валерий Валерьевич Ладейнин просвистел всю процедуру торгового обмена. Остальные Ладейнины были очень довольны тем, какой богатый опыт приобрели в ходе переговоров.
После того, как уладили вопрос взаимных интересов, Валерий Гаврилович расстался со своей фасонистой шляпой. Красивое перышко произвело большое впечатление на хуторянина. А кружок колбасы само собой весьма порадовал пассажиров товарняка.
Маме пришлось пожертвовать своей заячьей муфтой. И запах копченого окорока поселился в нашем вагоне, потом долго не хотел уходить прочь.
Хозяин колбасы был не против того, чтобы папа оставил на хуторе заодно и свою коричневую куртку из мягкой байки. Почему обмен застопорился? Наша мама - ей предлагали отовариться вместо мясного продукта репой - призадумалась: не устроят ли мужчины бунт вследствие овощного излишества в путешествии?
Восстаний за обедом она очень не любила. Аккуратные кругляшки жёлтенького корнеплода продолжили свое уютное лежание в погребе, зато у нас прибавилось куриных потрошков, оставшихся у хуторян неиспользованными со вчерашнего вечера.
- Сварим, - сказала мама. - У нас есть замечательная печурка.
Машка мне похвасталась:
- Я объяснила полякам, что мы как сварим, так сразу же и съедим, потому что любим куриный суп.
Пришлось ее похвалить:
- Правильно объяснила. Откладывать не стоит. Сегодня возьмем и дружно слопаем.
Обмен вышел на славу. Семейство Ладейниных сделало приличный запас продуктов для странствия до Широкой реки. Хуторяне с помощью предприимчивых пассажиров товарняка неплохо прибарахлились. Полный порядок, не правда ли?
Что касается моего ученика, он оказался не только вдосталь охочим, но и сполна толковым. Когда компания железнодорожных странников вернулась к колодцу с добычей, мы с ним сидели под облетевшим дубом. Что предприняли?
Встретили ее дружным разнокалиберным свистом.
Мне хотелось бы продолжить это занятие - сидеть здесь. Тем более, что с дальних огородов появились девицы. Как пришли, так сразу встали неподалеку и стали слушать наши упражнения. К сожалению, строгая Валентина Осиповна велела заканчивать концерт.
- Держи кошелку, - приказала.
Решительно протянула сумку, в которой - мне удалось немедленно удостовериться - располагалась солидная куча потрошков. Их оставалось только сварить.
Новым увлекательным делом не терпелось заняться нашей поварихе.
Держу кошелку, при этом стараюсь отворачивать голову от Машки.
Откуда пришла догадка не смотреть в ее сторону? Оттуда: младшая сестра уже позволила себе прожевывать бутерброд с куском мяса. Хуторяне угостили ее в ходе дружественных переговоров, и нашему брату… глядеть на счастливое жевание, при всем том дипломатично помалкивать было очень трудно. Недипломатично подавать голос в такой ситуации гораздо сложней, поскольку на тебя устремлено много разных глаз… всяких… в том числе заявившихся из огородов и неожиданно миловидных.
Тут растеряешь подходящие слова, неподходящие. Все без исключения.
Папа начал прощаться с фронтовиком, сменившим военную форму на синий ватник здешнего служащего.
Валерий Гаврилович жал тому руку, улыбался, разъяснял свое отношение к расставанию: гора с горой не сходится, а человек с человеком бывает, что… Начальник разъезд, видимо, пожелал дополнительно обсудить с подполковником ситуацию с атакой, когда наступающие рещились на стремительный выход с сандомирского плацдарма. Один вопрос, другой.
Мне показалось, будто ситуация прощания требовала всем тут закругляться. Железнодорожнику могло и нагореть, если б задумал не торопиться с отправлением товарняка.
К тому же Валерию Валерьевичу светило счастье трапезы возле печурки, и упускать время никак не хотелось. Как отвлечь беседующих от разговора, набирающего новые обороты? Мне пришло на ум задать местному фронтовику отвлекающий вопрос:
- Скажите, пожалуйста! Почему вы так сильно обкорнали дуб около сарая?
- Ветки сохнут. Дерево это раненое. В нем полно осколков сидит еще с войны.
Вежливо сообщаю:
- Очень интересно. У вас на разъезде были свои стремительные атаки. Хотелось бы также знать, когда вы отправите наш поезд. Вероятно, уже настал час?
- Спорить не стану. Пора стрелку перекинуть, - отец моего ученика засуетился. Загребая носками сапог черную, просмоленную угольной гарью щебенку, он побежал к станционному выходу, где наш паровоз старательно пускал пары близкого отправления.
Все Ладейнины тоже засобирались. Заспешили - к своему вагону.
Кричу в спину Валерию Гавриловичу:
- Скажи мне спасибо. Ты говорил бы с начальником разъезда еще целый час. Я спас твоего собеседника от неприятностей.
- Спасибо! - рассмеялся папа.
На бегу он поддерживал маму под руку.
Машка, уцепившись за мамину руку, летела чуть ли не по воздуху - сандалии едва касались земли.
Кошелка мешала мне: отвисшая под тяжестью куриного груза, она цеплялась то одним, то другим боком за штанину, но всё же мне удалось первому домчаться до вагона.
Довольный своими успехами в трудной гонке, оглядываюсь на дуб, напичканный железом. Там стоял паренек, мой ученик, а также две девицы, очарованные нашим концертом.
Мне теперь почему не свистнуть еще раз на прощанье?
Совершаю то, что имею право совершить.
- Будьте здоровы, уважаемые!
Ученик ответил тем же макаром. Этот звук оказался послабее, однако у меня была уверенность: со временем найдутся здесь мастеровитые люди, и всякая слабина напрочь исчезнет.
Басовито загудел паровоз, отправляющийся в путь. Его натруженный голос прозвучал громче всех.
Локомотивная труба вряд ли была медной, но ее походный призыв исправно звал вперед и обещал не только другие встречи. Нас определенно ждали новые дорожные приключения.
ИСКРЯЩИЙСЯ НАСТ
Посланцам немногочисленного, но боевого отряда было трудновато идти с увесисто взрывчатой поклажей по глубоким сугробам.
А когда объект, что должен взлететь на воздух, совсем рядом, здесь не помешает заботливо пригнуться. Не лишне опуститься на колени и остаток пути просто проползти.
Однако Даниилу продвигаться подобным способом - с котомкой, минами, оружием, которому лучше всего быть под рукой, - так сокращать расстояние до мостовых быков очень всё же несподручно. Он, голоса не подавая, бурил снежный, синеватый в свете небес наст, извивался изо всех сил, стараясь не зацепить ненароком высокой белой шапки пня или черной лозины, опушенной инеем.
Перед глазами взмокшего парня что? Валенки Туровского.
Наталенко не хочет терять их из виду. Ползет след в след за товарищем. Темные катанки того выбелились от ползанья по искрам пушистой целины.
Приходится помалкивать когда снежинки от пяток Ивана летят в глаза. Под веками то щекочет, то жжет огнем. Обувка у товарища объемистая и пашет сугробы - что два начинающих матереть подсвинка, которым подавай желуди в пуще.
Если же исхитриться и глянуть на котомку, которую могучими рывками продвигает Иван… Она - словно грузная мамаша двух старательных молодцов, Давит весь этот искрящийся наст параллельным курсом, и получается у нее при всем том довольно усердно.
В уши Даниила толчками бьет кровь. До него не доносится тяжелое дыхание напарника: собственная грудь хрипит, ходуном ходит.
Но вот - остановка. Плечи Туровского трясутся. Он сдерживает кашель, уткнувшись в мех полушубка. Шум сейчас излишен, и если что выручает товарища, то лишь большой воротник кудрявой сероватой овчины, в нем при желании можно спрятать все лицо. Слышно, как приглушенно хакает товарищ.
- Случилось что?
- Поперхнулся, - отвечает Иван. Шевелит валенком, досадуя на свою неловкость.
Наталенко замечает это движение.
Ему кажется: черный подсвинок с его заснеженными боками, приподняв морду, уставился на Луну. Она сияет над вырубкой, ее иссиня-белый свет льется и льется с небес.
От того холодного потока шапки на пнях и лозины, опушенные инеем, светятся постоянным серебром. Обернешься, глянешь в пущу, оставленную позади, - корячатся лапы сосен, и струится по ним тот огонь, что рожден ледяным звездным пространством.
Друг вздыхает:
- Санками надо было запастись. Сподручнее с ними ползти.
Не задержался негромкий, приглушенный ответ Наталенко:
- Догадаться бы мне штуку сотворить. В кустах, пока тебя ждал, мог бы раздобыть две жердины. Привяжи к ним пару сосновых ветвей… чтоб поперек… вот тебе и волокуша.
- Не переживай. С ней идти хорошо, а ползать среди пней тоже не подарок. Неповоротливая слишком. Наш торный след вьется как раз и вьется. На вырубках неважная она, верь мне, помощница.
Даниил, отдыхая, повернулся на бок.
С минуту подумав, согласился:
- Санки лучше, что и говорить.
Они так обстоятельно рассуждали, словно какой-то способный санок находился рядом и оставалось только руку протянуть, чтобы нагрузить его толом и минами.
Раздобыть здесь подходящий транспорт - несбыточная мечта. О чем же тогда разговор у дружных отрядных посланцев?
Была возможность немного передохнуть перед тем, как торить новый след по снежной целине. Впереди что? Схватка с охранниками на мосту. Поэтому не мешало собраться с силами. При всем том не возбранялось кое-какими соображениями обменяться. Чтоб и дальше вот так же надежно шевелить мозгами.
Остановка пошла на пользу Ивану. Он перестал задыхаться. Даниилу тоже полегчало: ушли из груди громкие хрипы.
Хоть и далековато пока что до замшело каменных быков, но приметить уже приметишь: там у парапета расхаживает часовой.
Чуть сделает шаг поближе к реке - и парням лучше не поднимать голов.
Потом из дальней будки вышел второй охранник. Им обоим не настал еще час притомиться на морозном ветру, поэтому время от времени приближались к парапету.
Зачем? Ясное дело, чтобы глянуть пристально вниз, на скованную льдом реку, очень тихую под светлой безмятежной Луной. Там, на поверхности береговых откосов, потихоньку мела поземка и вспыхивали искорки холодного огня - словно откликалась Земля на призыв небес к мирному, напрочь неслышному разговору своего негромкого белоликого спутника.
Однако отрядным посланцам нужно было боевой разговор наладить с оккупантами, разве не так?
Шли минуты, часовые не уставали ходить туда-сюда, а если защититься от морозного ветерка, то старались размахивать руками и время от времени прыгать на месте - согревались таким образом.
Туровский досадливо произнес:
- Стерегут, черт их возьми, как надо. Ведь что делают? Ни за что не подпустят к проволочной ограде.
- Будем ждать, - пробормотал Наталенко. - С чего нам крепко журиться? Спервоначалу они такие бдительные. Эти свеженькие, что на пост заступили, походят вот так, попрыгают. Но вскоре надоест им пялиться на откосы.
- Думаешь?
- Полагаю, уйдут через полчаса к печкам поближе.
- Это нам на руку.
- Давай соображать. Одного оставят на ветру? Обязательно. Потом станут поочередно выходить из своих теплых укрытий на воздух. На смену. Уверен, прежние охранники именно так поступали. Метода ведь у них единая. Или как?
Иван усмехнулся:
- Подлавливал фашистов. Знаешь, что у них есть особая любовь. К заведенному распорядку.
- Случалось всякое.
- Они к своему порядкам приучили полицаев, - согласился Туровский. - Мне ведь как удалось одного кабана заарканить недавно? На обед он шел. Завел себе привычку, чтоб на манер гитлеровцев враз и навсегда - обедать в установленный час. О его расписании рассказали мне сельские ребятишки. Те самые, которым раздавал подзатыльники налево и направо. Приучил он их выходить на улицу лишь в то время, когда сидел дома, суп хлебал. Как раз тогда, в установленный час, я навестил его. И взял прямо за обеденным столом.
Когда на мосту остался один часовой, когда тот решил уйти в сторону от парапета, Даниил заявил:
- Пора двигаться к ограде.
- Давай, - Туровский перевернулся на живот, и выбеленные подсвинки снова заелозили тупыми носами в поисках желудей богатой пущи.
Они раз и за другим разом врубались в искрящийся наст, добираясь до лесной подстилки. Снега скрипели, проминаясь под могучим телом Ивана. Неохотно пропускали они к мосту котомку с толом - бугрились перед ней широким полукружьем вздыбившегося вала.
Даниил примечал: парень разваливал сугробы, как бульдозер.
Есть особая наука - ползать вот так, чтоб тратить поменьше сил. Нужно чуточку приподниматься на локтях и коленях. Перекатываясь с боку на бок, освоишь если не враз, то всенепременно пластунскую науку.
Ведь не сказать, что дело это неподъемное. Сама земля-матушка обучит, как передвигаться по ней, чтоб не случилось какого неожиданного риска. Наталенко - будучи без груза - прополз бы всю вырубку на одном дыхании. Жаль, что с толовыми шашками, с минами и речи не могло быть о быстром продвижении.
Вжимаясь в стылую землю, Даниил подтягивал к себе груз. Потом перемещался вперед на полметра, упирался ногами в снеговые ямы, пробитые валенками напарника. Рывок - котомка и мины подъезжают поближе к проволочной ограде.
Вот уже она совсем рядом. До нее, что называется, рукой подать. Видно, что часовому уже не хочется торчать у парапета, он предпочитает укрываться от морозной поземки за столбом, что стоит поближе к проезжей части.
Мороз донимает охранника, пробирается под шинельное сукно и мундир.
Наталенко смотрит снизу вверх. Размышляет:
«Пора тебе погреться. Ступай в будку. Что касается меня, то я не возражаю. Даже советую направить в тепло хлипкую обувку.»
Холода он совсем не ощущал. Голова под шапкой взмокла.
Внезапно от сильного рывка лямки затрещали - порвалась материя. В брезентовом боку объемистой котомки зияла теперь дыра.
Он не утерпел, мысленно крепко выразился:
«Тьфу! Гляди-ка, развалился мешок!»
Сук, торчащий из пня, до поры был невидим под снегом. Он и вспорол, будто ножом, прочную брезентовую ткань.
Несколько желтых брусков вылетело на снег. Даниил подобрал их. Развязал котомку, положил сверху. Но дыра начала сама по себе потихоньку расширяться. Когда затягивал веревку, опять вылезло два бруска, и он решил не развязывать больше котомку: просто сунул желтовато-коричневатых беглецов за пазуху.
Подполз Иван:
- Порвал? Выходит, неважный мешочник из тебя. Однако…придется чинить.
- Как было разглядеть чертову рогульку?!
Оттолкнув валенком сук, Наталенко потянул на себя котомку. От рывка толовые шашки заелозили, еще две скользнули наружу.
Нахмурившись, он упрятал их вслед за первой парочкой к себе запазуху. Туровский, видя, как хлопочет друг подле груза, покачал головой:
- Нет, Даня. Оставь, ненужное занятие. Лезут ведь опять и опять.
- Один брусок выжимает другого, когда тянешь брезент, - вздохнул напарник.
- Оно так, а все шашки не спрячешь под кожанку.
Друг сказал огорченно:
- Зашивать? Допустим, есть у меня черные нитки, игла найдется. В шапке по-солдатски держу это хозяйство, если починять что из одежды. Но здесь нужна суровая бечева, обычная нитка не годится. Лопнет штопка от напора, всенепременно.
- Обмотать бы мешок чем ни то.
Злясь на самого себя, Наталенко ударил кулаком не по тугому, а по ослабшему, уже располовиненному брезенту:
- Нет ни бечевы. Ни веревки.
Иван пошарил в карманах, нашел у себя гвоздь, обломок какого-то ключа. Имелись еще запасные патроны к автомату, но все вещи были такого рода, что не обмотать ими котомку.
- И я, вишь, о патронах в первую очередь думал - не о веревочках.
Соображая, как из трудного положения выбраться, Туровский потер щекой о поднятый ворот полушубка. Подышав носом сквозь мех, вдруг заморгал поскорее подтянул свой мешок:
- У тебя отличный есть нож. Ну-ка, давай сюда!
- Удумал что?
- Лямки нужно отрезать.
- Они все равно короткие.
- С твоими сгодятся. Как покрепче свяжем, так и не развяжутся, когда твой груз обмотаем.
Отхватив ножом лямки на котомках, Иван соединил их в одну длинную ленту. Получился матерчатый канат, который стал бандажом для рваного брезента. Вдвоем они затянули узлы крепко-накрепко.
Похлопав по тугому боку мешка, Туровский сказал:
- Когда обмозгуешь ситуацию, зачинишь любую ду-ру.
Друг улыбаться не поспешил. Поправил:
- Ды-ру.
Шутник хмыкнул, поскольку имел причину не признавать каких-либо поправок:
- Зачинили, Даня! Захлопнулась ду-ра ды-ра.
Наталенко покрутил головой, вздохнул:
- Каламбуришь? Между прочим, не до шуток было мне, когда увидел располовиненный мешок. Селезенка ёкнула.
Иван ответил серьезно:
- Сейчас будем так смеяться…Животы надорвем глядючи друг на друга. Мешки ведь катить придется. Только это остается нам, толкачам нечаянным.
Он пихнул в бок свою котомку, оставшуюся без лямок. Тяжелый мешок нехотя подался. Туровский боднул его головй. Потом, работая руками и головой, покатил груз толовых шашек через сугроб.
Друзья-товарищи поглядывали один на другого, неулыбчиво полагали: придется ведь рассказывать в отряде, как перед мостом копались наподобие кротов. Небось, найдутся тогда весельчаки, начнут подначивать. Смешно ведь - два здоровенных парня катят, надрываясь, торбы, что напрочь утеряли крепкие лямки. Ай, да выдумщики эти подрывники!
Даниил думал:
«Нужда заставит - петухом запоешь».
Вырубка поредела.
До проволочной ограды теперь - хочешь, не хочешь - пробирайся по открытой местности. Где ты весь на виду. Ни пней здесь, ни лозиночки единой.
Напарник замер, кивком указал Даниилу на проход, сделанный заранее.
Как ухитрился друг сотворить такое? Как смог перекусить стальные жилки, чтобы сохранить первоначальный узор проволочного сплетения? Тут вплотную подберешься, а все равно не заметишь ювелирную работу!
- Все просто, Даня. Две жилки поверху я не трогал. Понизу сработал. Теперь осталось лишь сетку приподнять. И можно двигать дальше.
Однако проволоку трогать они поостереглись. Ни с того, ни с сего охранник зашагал к парапету.
- Смотри, что делает, - прошептал Наталенко. - Так и зыркает по сторонам.
Продолжая «зыркать», чересчур бдительный наблюдатель, начал тереть подбородок рукой - то ли зубы у него заболели, то ли кожа на лице напрочь задубела на ветру.
Друзья молчали, боясь громким звуком выдать свое присутствие вблизи откоса. При всем том имели одинаковое направление мыслей: этот зоркий тип собирается отморозить здесь нос? когда запросится к сослуживцам в будку?
Если б гитлеровец отошел к противоположной стороне, то сгодится, чтобы одним броском, оставив мешки на месте, выскочить на мост. Нож поможет справиться с ним без лишнего шума.
Однако часовой не спешил уходить.
Даниил посмотрел на реку.
Скованное льдом, припорошенное снегом, ее русло матово светилось под луной. Больших сугробов не было. Избыток белой пороши сдувало со льда ветром. Где там спрячешься? Нечего и думать, чтобы сейчас по реке подобраться к мосту.
Взглянет охранник - мигом заметит гостей и без долгих размышлений сделает то, что полагается по инструкции сделать. Откроет огонь.
Когда наблюдатель начал подпрыгивать возле столба и прятать нос в ладонях, сложенных шалашиком, Туровский приподнялся. Окинул взглядом панораму реки с каменными быками. Поскорее снова уткнулся в снег, прошептал, еле шевеля губами:
- Гиблое дело. Все обсмотрел, и стало ясно, что никак не проскользнуть наверх.
Тут замерзший гитлеровец решил поглядеть куда-то с другого парапета. Начал отдаляться.
Торопясь, Даниил сказал:
- Всё понятно. Буду снимать этого. Того, что сидит в ближней будке, возьмем вдвоем.
- Без драки там не обойдется, конечно.
- Надо сделать с умом. Чтобы по-тихому.
Другого варианта не было. Всё отпадало: и продвижение по речному льду, и схватка с дотошными наблюдателями в открытую. Надежда одна оставалась - на военную хитрость. Первую пару часовых предстояло захватить врасплох. Вторую, у дальнего края моста, нужно было обмануть.
Однако до чего вздорны здешние сторожа!
Не дойдя до середины проезжей части, хитрец - или непоследовательный простак! - повернул назад.
- Думаешь, удастся обмануть? - Наталенко задал вопрос товарищу.
- У тех, в дальней будке, надо выиграть хотя бы пару минут. Подойдем поближе, и наши патроны срежут их, уверен.
- Начнут требовать пароль. Тогда что ?
Сам себе Даниил ответил:
- Переоденемся в их форму. Оно и ладно. Допустим, нам прикажут назвать слово. Значит, не станут немедленно вести огонь. Будут сомневаться: то ли стрелять, то ли услышать все-таки пароль.
Не доходя пару шагов до парапета, вернувшийся гитлеровец принялся подпрыгивать. Энергично размахивал левой рукой, правой придерживал ремень оружия. Согревшись таким макаром, перекинул ремень на другое плечо. И видимо, решил, что нельзя прекращать обогрев.
Снова заохотился подскакивать. При сем начал молотить себя по груди закоченевшей пятерней. Что предпринял далее? Рысцой потрусил к середине моста.
Там вдруг развернулся, направился к своей будке.
Над плечом дергалась черная палочка: отмечая каждый шаг беспокойного часового, выписывал зигзаги ствол автомата. Боевые посланцы отряда следили за подмороженным гитлеровцем, как завороженные.
В ту минуту, когда он срывал оружие с плеча, друзьям показалось: неустанный скакун заметил их, вознамерился взять на мушку. Вот миновал тот -слишком конкретный - момент опасности.
Можно было теперь расслабиться, и всё же вспыхнувшие от волнения лица остывать не спешили. Горячая кровь мчалась по жилам в убыстренном темпе. Частое дыхание парней плавило снег, в котором они благоразумно зарылись чуть не по уши.
Сделав над собой усилие, Даниил оторвал глаза от мостового прыгуна, посмотрел на товарища. Тот, покусывая усы, подмигнул:
- Пощекотал нам нервишки плясун.
- Способный дергаться, - согласился друг. Оживляясь, добавил. - А ведь крепко промерз. Самое время ему торкнуться к печке.
- В будку заходит! - Иван в радостном ожидании приподнялся на локтях.
Наталенко глянул на мост. Поспешил нажать на лопатки напарника:
- Не высовывайся!
В дальнем конце появилась фигура другого на сей час охранника. Встал, как телеграфный столб, просмоленный ради долговременности. Окаянная фигура стоит - не уходит в тепло.
Идет время, однако никаких движений там не наблюдается. Мороз не торопится пронизать часового до костей?
Похоже, что как раз так оно и было. Гитлеровец не выказывал склонности к подскокам, а хоть и к бегу трусцой - флегматично переминался с ноги на ногу, клевал носом.
- Сонный, что ли? - пробормотал Иван.
- Разморило его в тепле. И не к спеху очухаться, - ответил Даниил.
- Нет, нам он не страшен. Айда вперед. К проволоке.
Они быстро поползли к сетке.
Туровский лихорадочно шептал:
- Надо пролезть под «колючкой». Засядем у парапета. Когда здешний часовой подойдет к краю моста, стена будки скроет его от других двух. Прихватим тогда фашиста. И пикнуть не успеет!
- Сделаем. Давай поднимай скорей сетку. Где тут у тебя проход? Не вижу.
Выдернув вплетенные лозинки, Иван приподнял нижний край сетки. Просвет у разведчика заранее получился достаточно широкий и высокий. Даниил, проверив на месте ли нож, начал работать коленями, локтями, пополз в проделанный лаз.
Обернулся посмотреть, заделывает ли друг своими веточками проход, сохраняя рисунок плетения. Почему обеспокоился?
А выйди часовой внезапно из ближайшей будки? Ему одного взгляда на ограду хватит, чтобы увидеть дыру.
В голове крутилась мысль:
«Одна минута - фашист в тепле сидит, свой кофиек попивает, следующая - на воле гуляет. Ведь не станет предупреждать о появлении у парапета.»
- Двигай вперед. Не оборачивайся, - произнес напарник. - Сейчас проволоку закреплю, догоню тебя.
Наталенко все-таки не стал подниматься в одиночку на откос. Остановился, поджидая товарища. У того от неловкого движения слетела с головы шапка: зацепилась за «колючку», когда нырял в открытый лаз.
Из леса – от противоположной стороны дороги - послышался шум. Туровский замер, поскорее нахлобучив шапку.
- Здешний фашист выходит! - взволнованно прошептал Даниил. - Слышу, дверь заскрипела. Если закрепил сетку, зарывайся в снег. Меня уже нет, понял?!
Поземка, налетевшая с речного, очень просторного окоема, принялась сглаживать неровности двух невысоких сугробов. Тех самых, что выросли у проволочной ограды.
В стороне, где проходила узкоколейка, всё явственнее нарастал перестук железных колес. То приближалась «кукушка».
Зайдя в тупик возле разгрузочной площадки, она встала. Зашипел выпускаемый пар. Из вагона, что был прицеплен к паровозику, высыпала большая толпа говорливых оккупантов. Громко, не боясь нарушить местную тишину, они переговаривались, и кто-то из них вдруг решил дунуть в губную гармошку.
Резкий, как удар хлыста, голос немедленно прервал мелодию.
Последовал приказ построиться. К шлагбауму подскочил часовой. Он в установленном порядке вознамерился проверить документы у командира прибывшей группы. Все четверо охранников, что были на мосту, - явственно и как по команде - заняли свои места, насторожились.
ВО ВСЕ ГЛАЗА
Когда едешь в товарняке и ждешь с нетерпением, что будет дальше… когда с каждым полустанком прибавляется знакомств с разными разностями… тогда с еще большим нетерпением ожидаешь новостей от умножения железнодорожных километров.
Ты их - разных разностей - копишь, копишь в голове. Потом они куда-то проваливаются. Словно в бездонное туманное ущелье. А надо бы их запоминать получше: пригодятся, если вал всяческих приключений станет расти ни с того, ни с сего.
Неспеша катит наш вагон под перестук стальных рельсов. Подолгу задерживается на разъездах.
Спокойно спишь ночью. Но вот состав сильно дергается, и ты просыпаешься. Слышишь, как в голове поезда буфера подают голос. Металлическое звонкое пощелкиванье прокатывается вдоль строя вагонов - к хвосту. Ишь, какие тут дела здешние! Хочешь, не хочешь, а глаза напрочь распахиваются от громкого лязганья.
Когда вновь по товарняку шарахнуло, меня с лежанки бросило на жесткое ребро деревянного контейнера.
Потираю бок, смотрю: Машка, намаявшись, спит и глаз своих открывать нисколько не желает. Повторные толчки также не способны ее разбудить. Она лишь позволяет себе ойкнуть, если уютная лежанка вдруг подбросит ее невежливо.
Валерий Гаврилович Ладейнин… он чихать хотел на всякие перестуки, вагонные подвижки.
Почему? Да ведь заимел фронтовую привычку спать крепко даже под гул артиллерийской нестихающей канонады. Потому и не поднимает его такая малость, как железная музыка буферов.
Мама напротив - она просыпается вместе со мной, и вздохи ее вполне различимы в суматошном сумраке здешней станции. Ей, разумеется, неуютно, однако мужественно терпит невзгоды нашего путешествия. За годы войны столько всякого навидалась, что грубые толчки, сотрясающие товарный состав, для нее никакая не трагедия. Всего лишь - неудобство. Маленькое временное.
Уснуть мне почему-то не удается.
Дождавшись, когда Валентина Осиповна Ладейнина затихнет, провалится в сонную дремоту, встаю с лежанки. Пробираюсь к печке.
Возле нехитрого обогревательного устройства сидеть приятно: щеками, лбом, даже ушами ощущаешь ласковое тепло. Рдяно светят в открытой топке угольки.
Подбрасываю пару увесистых совков, закрываю дверцу. Можно отправляться на боковую? Оно бы как раз время, но безмятежно дрыхнуть уже не хочется.
Наш вагон закрыт крепко, наглухо. И всё же не мешает выглянуть наружу. Что делается там? Где мы стоим?
Вспомнив про заветный лючок под крышей вагона, лезу на гору жестких деревянных ящиков. Этот Монблан готов сбросить тебя вниз от любого паровозного толчка. Хорошо, что мне знаком каждый контейнер. Наощупь нынче способен узнать, куда ставить ногу. Пусть сейчас темновато - заблудиться, свалиться в расщелину мне просто невозможно. Поднявшись наверх, с радостью нахожу на месте старую папину шинель.
Не постель с мягким матрасом и подушкой, а полежать здесь - даже покемарить - пожалуйста. Тем более, что родители, недовольные Машкиным улетом в бегемотное ущелье, не видят скалолаза на Монблане и не просят немедленно спуститься вниз.
Крышка лючка под потолком опущена, однако висит свободно: защелки с наружной стороны не придерживают ее, и таковский факт не может не обрадовать.
Толкаю крышку вверх, ставлю поскорей на стопор.
Открывается окошко, через которое знай себе любуйся местными видами. Хоть всю ночь смотри на станцию с ее фонарями, где тусклыми, где яркими. Слышны голоса вагонных осмотрщиков и кондукторов. В прохладном ночном воздухе звуки разносятся далеко и легко, словно оброненные птицами вольные перышки.
В дальнем углу, на багажной площадке, - суета старательных грузчиков. Там устанавливают что-то на подъезжающие платформы.
Одна готова, другая… И вот маневровый паровозик подхватывает их, ловко утаскивает куда-то прочь. Наверное, пристраивает к терпеливо ждущим поездам.
Неожиданно товарный состав - везущий нас домой, на родину, и получивший тут передышку - вздрагивает. Понимаю, хвостовая теплушка товарняка, идущего из Германии, принимает гостью: к цепочке вагонов присоединяют только что нагруженную платформу. Второй толчок, и новая гостья хватается за наш хвост.
Мы растем. Не в высоту, конечно, - в длину.
Слышу неспешные шаги. Гляжу вниз, что там такое? Прямо под моим носом проходит осмотрщик. Он в промасленной брезентовой куртке. Ткань ее блестит в свете близкого станционного фонаря, будто лакированная.
Постучав по бандажам колес молотком на длинной рукоятке, заглянув между делом в буксы, железнодорожник идет дальше.
С уважением гляжу вслед человеку в блестящей куртке. Он ведь не зазря тут сверкает, не вот вам напрасно ходит - заботится о безопасности продвижения поездов.
Коль простучал, наклонившись, все нужные осмотрщику точки и не услышал тревожного дребезжанья, которым отзываются «больные» колеса, то имеет право спокойно идти дальше. Всё в порядке. Катастрофы по причине нашего - мирного и тихого, как мышка - вагона не предвидется.
Соседний путь освободился. Хлопотливый маневровый паровозик поволок прочь состав, загораживавший часть вокзала.
Теперь вижу там, высоко над землей, красуются крупные латинские буквы. Их знаю, потому что мне достаточно знаком немецкий язык. У поляков алфавит латинский, однако слова здесь должны звучать более понятно, по-славянски. Так что не составляет труда прочитать, какая станция нас приветила.
Тут середка страны. И стоим не где-то на разъезде: доехали до города Познан.
Рассматривать латиницу сколько можно? Глаза слипались, и значит, стало мне совсем «неможно», как говорил недавний знакомый с разъезда. Вскоре удалось благополучно заснуть, хотя натужное пыхтенье маневрового паровозика не прекращалось ни на минуту. Утром, проснувшись, первым делом сообщил сестренке:
- Малолетним обитателям вагона полезно кое-что знать…
- Что нужно знать?
- Мы находимся в городе Познан.
У малышки в голосе полно скепсиса:
- А вот и не полезно!
- Почему это? - недоумеваю.
- Как раз потому, что польский город называется Познань.
При этом у Машки такой неприступный вид, словно старший брат допустил непростительную ошибку. К сожалению, «неможно» было ни рассердиться на всезнайку, ни аккуратно поправить. Вспомнив, как по-русски недавно звучало у родителей название города, умолкаю на полуслове.
Малышки, они такие. Им только дай утереть нос старшему брату, достаточно грамотному человеку. Приходится мне состроить равнодушную мину. Сполоснув лицо и руки под бдительным оком мамы, сажусь завтракать. Уколы сестренки замечать необязательно, а скользить взглядом в сторону от копченого окорока - это уж сверх всяких моих сил.
Жизнь на железных колесах продолжалась, пока что она была нескучной. Имелись кое-какие приключения. А что касается беспеременной картошки, то сейчас имею приятную возможность отдать честь возросшим пищевым запасам.
- Как вы тут поживаете, граждане? - в товарняк, где пахнет чесночной приправой к мясу, ловко впрыгивает Валерий Гаврилович.
С рассветом он ушел на разведку. Теперь вернулся и принес ворох интересных новостей. К нашему составу присоединят платформу с военным грузом, как доверительно сообщило подполковнику здешнее комендантское начальство.
- Платформа пока стоит на погрузке. При ней уже есть часовой. Что там конкретно повезут, нам знать необязательно. Но подходят автомобили регулярно, так будет продолжаться до полудня. Поэтому …что выходит?
- А что выходит? - интересуется Машка.
- Времени достаточно, - сообщаю малолетней любопытной персоне.
- Хватит, чтобы погулять по городу, - папа, наконец, обрисовывает полную картину, которая у нас пробуждает энтузиазм. Такую массу радостных чувств… такую массу… во всяком случае побольше, чем контейнерный Монблан.
Подумав, строгая Валентина Осиповна откладывает в сторону свои строгости и говорит папе:
- Бери детей. Ступайте гулять. Им, и вправду, не мешает проветриться. Только вначале принеси мне воды. Здесь останусь, постараюсь встретить вас супом из куриных потрошков.
Получив от мамы котелок и две солдатских фляжки с крышками, способными крепко завинчиваться, веселый Валерий Гаврилович Ладейнин отправился на поиски щедрого железнодорожного крана.
Тогда мне было еще неизвестно, как важно знать, где можно спокойно наполнить котелок. Не будет у путешественников проблем, когда они примечают особенности железной дороги, имеют понятие о всех тех вещах, которые она способна предоставить.
Ох, человеку не мешает быть в курсе насчет такого неслучайного дела, как добывание питьевой горячей и холодной воды! Каменный подвал с медным краном искал папа? Деревянный сарай возле рельсов?
А может, высоченную башню-водокачку? Ничего такого быть не могло, потому что не сарай был нужен ему, не подвал - кубовая, крепкая и надежная, как бетонный дот.
Допустим, то, что он искал, не совсем дот. Не долговременная оборо-нительная точка. Однако знание о щедром железнодорожном кране - очень полезно. Как полезны все глубокие научные знания. Чем раньше они к вам приходят, тем лучше для вашей последующей жизни.
Подвалит нужда - вспомнишь: совсем неплохо, если ты свой человек на любой станции и знаешь, куда пойти и где взять, если что-то нужно.
Когда наши походные посудины отправились за водой, хвостиками к Валерию Гавриловичу мы не пристраивались - остались наряжаться для выхода «в свет». Я переодел брюки, натянул рубашку: старую снял, потому что заметно пострадала от контейнерных щепок, имела вид не слишком привлекательный.
Мама достала мне теплую куртку с байковой подкладкой, но…
На небе по-летнему сияло солнце. Было тепло и сухо. От куртки отказался - натянул пиджачок, приобретенный когда-то в Германии. Из него вроде бы уже вырос. Однако был он чистеньким, и вряд ли кто-нибудь стал присматриваться, насколько сантиметров хлястик выше талии.
Зато шустрой сестренке уделили максимум внимания. Вырядили ее знатно.
В голубеньком платьице, в бежевом легком пальто и красных туфельках Машка смотрелась девочкой с витрины магазина. Осмотрев малышку, Валентина Осиповна удовлетворенно кивнула: хотя в товарняке едем, но человеческий облик не утеряли!
Папа прибыл с водой, когда мы закончили принаряжаться. Были при полном параде, и на Машкином лице, а также на моем, он прочел страстное желание без лишних разговоров углубиться в городские кварталы.
Переодеваться подполковнику? Нет никакой нужды.
Он в своей военной форме был хоть куда: высокий и статный. В каждом его движении чувствовалась большая физическая сила. Строгая Валентина Осиповна обошла его кругом и осталась вполне довольна: облик для подполковника нормальный.
Спрыгнув на замазанную углем щебенку, папа принял малышку от мамы. Осторожно, стараясь не помять бежевое и голубое великолепие девочки, поставил ее на землю.
Кто считал себя настолько же великолепным? Никто. И я решительно, не дожидаясь особых услуг, сиганул из вагона.
С полчаса гуляли возле станции по улицам. Машка вдоволь покрасовалась перед познанскими - когда попадались навстречу - малышками. Им не могли не понравиться красные туфельки и бежевое пальтишко.
Но потом ей захотелось подкрепиться какой-нибудь здешней булочкой. Или конфеткой. Она посчитала, что теперь настала пора получить вкусное угощение. Оказала честь, прогуливаясь в нашем обществе? Оказала, а то, что при этом вела себя чинно-благородно… так тут нечего спорить. Ведь не куксилась. Не крутилась юлой. Не заглядывала в подворотни и собакам язык не показывала.
Папа подумал-подумал и повел нас на рынок.
Там бойкая Мария Ладейнина принялась вместе с лотошницей копаться в ворохе конфет домашнего приготовления. Остальные члены пешеходной бригады стояли неподалеку, обсуждали новости.
Что касается меня… город понравился. При знакомстве поразило то, что он хорошо сохранился. Особенно - старинная его часть. После множества развалин, которые довелось увидеть в Польше, факт и впрямь странный. Разве гитлеровцы не обороняли во время войны Познань? На них непохоже, чтобы охотно сдавали без боев крупные населенные пункты.
Говорю подполковнику:
- Вот мы ехали, ехали. Что видели? Стоят небольшие местечки. Даже там бились фашисты за каждый дом. Сдавались только тогда, когда наша артиллерия и танки стирали в порошок все укрытия.
- Это верно. Дрались отчаянно. При этом нарочно старались причинить польским городам как можно больше разрушений. Тактика у них была такая.
С подполковником соглашаюсь сразу:
- Тактика была. Это понятно… Но почему она здесь, в Познани, сработать не захотела?
- Заметил? Всё верно, только при всем старании не пошла у них разрушительная работа. Превратили город в крепость, чтобы задержать наши войска, не пустить в Германию. Да только мы взяли и пошли туда. Штурмовать здешние бастионы зачем? Надо поскорей брать Берлин. Очутились тут фашисты в мешке. Им было предложено сдаться без боя. Они посидели, посидели в своих укреплениях да и сдались, раз помощь не пришла. Средневековые дома, которым лет по четыреста-пятьсот, остались целы. Поэтому можно теперь свободно полюбоваться памятниками старинной архитектуры.
Машка в разговор не вступала. Она грузилась конфетами. Вспомнила про маму, решила: сладкой добычей надо с ней поделиться.
Понять малышку нетрудно. Вот только…Нагрузившись, словно товарняк, она теперь выглядела смешно. Была изящная девица на все сто и нате вам: идет как прежде чинно-важно, однако уже не тот вид.
Когда роскошно оттопырены карманы, не тот вид, не шикарный. Бочка на тонких ножках да и только.
Говорю тожественно шествующей представительнице нашего семейства Марии Ладейниной:
- Может, дашь горсточку? Если угостишь, карманы перестанут оттопыриваться. Понятно?
Она остановилась. Посмотрела на встречных. Подумала.
Ей стало ясно, что бежевому пальтишку и красным туфелькам лучше оставаться изящными.
Моя внимательность была немедленно вознаграждена.
Тем временем папа захотел посетить тот уголок рынка, где искусные рукодельницы продавали свои поделки. Была возможность приобрести красивую сумку для мамы. Продавщиц хватало, и товар у каждой из них радовал глаза. Нам предлагали сумки красные, желтые, коричневые. Кожаные и матерчатые. Со стеклянными праздничными украшениями, а также такого строгого вида - хоть бери поскорей, Валентина Осиповна, и немедленно отправляйся на службу в солидное учреждение.
Старушка, предлагавшая нам свою поделку, прямо-таки расцвела, когда папа обратил внимание на ее изделие с национальным орнаментом. На сморщенном личике появилась улыбка. Морщинки разбежались от глаз и сделали щеки похожими на печеные яблоки.
Узнав от Машки, что папа выбирает подарок для нашей мамы, она внушительно вздернула птичий носик и заявила: умный офицер сразу пришелся ей по душе. И детки у него хорошие! Сердце бедной старой женщины может лишь порадоваться, что сумка попадет в руки достойным людям.
Валерию Гавриловичу Ладейнину понравились ее слова. Он вежливо поинтересовался, где делают замечательные вещи. Старушка ответила: она местная, однако не городская. Живет в деревне, где женщины вынуждены заниматься всякими поделками.
Поскольку интерес, проявленный подполковником, был приятен мастерице, она завела обстоятельный рассказ. О чем?
О том, что после разрушительной войны каждый выкручивается, как может. В ее поселении есть искусницы, которые сами ткут холсты, сами красят их. Потом шьют из них разные вещицы, украшают их орнаментом.
Прислушавшись к женщине, что продавала занятную сумку, шикарная Мария Ладейнина решила оторваться от завлекательных конфет.
Оторвалась и, не утерпев, подсказала:
- Мой папа воевал в Польше. Здесь его ранило снарядом. Но он поправился и пошел воевать дальше. В Германию.
Вдруг старушка заявила: сумка подешевела.
Подполковник Ладейнин, показавший себя очень вежливым и очень
интересным собеседником, стал отнекиваться. Дескать, вы нам делаете подарок. Не надо.
Однако уговорить мастерицу не удалось. Она стояла на своем, и мы стали удачными владельцами прекрасной сумки. Вот какие чудеса приключились!
Через полчаса - мы в своем вагоне.
Товарняк дернуло. Поплыло назад здание с названием полуденной остановки, исчезли большие латинские буквы на каменном фронтоне. А где же маневровый локомотив?
Хлопотун-паровозик затерялся в паутине станционных линий. Будет отныне таскать платформы без нашего заинтересованного внимания. Мы уезжаем, дружок! Вряд ли теперь увидимся когда-нибудь. Допустим, подполковник Валерий Гаврилович, командир нашего подразделения, не станет выносить тебе благодарность, но… получи «спасибо» от Валерия Валерьевича. Он доволен железной дорогой, которая уважает воинскую платформу, заодно позволяет увидеть город Познань. Младший Ладейнин считает: таких маневрово- хлопотливых трудяг, как здешний паровозик, еще поискать и поискать.
Перед отправлением успеваю написать мелом на двери вагона снаружи: «Вперед - до Широкой Реки».
На чудеса надеяться мы не спешим. Но если будут какие приключения, надеемся, что будем победителями.
КОЛОННА
«Кукушка» потихоньку пыхтит. Машинист стравливает пар: белые плотные клубы обволакивают тендер.
На морозе паровозный пар становится особенно густым - сквозь него не видно ничего. Перед часовым колышется плотная стена тумана.
Прибывшие на несколько мгновений пропадают из поля зрения охранника, и это его тревожит. Он по-гусиному вытягивает шею, вглядываясь в затуманенную картину на площадке перед мостом.
Что привезла с собой многочисленная солдатская команда? Он припоминает: на инструктаже перед отправлением на пост не было никаких указаний касательно особых грузов. И вдруг среди ночи приходит поезд. Будь в составе открытые вагоны с торфом - это еще понятно…хотя раньше перегрузкой топлива занимались в дневное время.
Часовой у шлагбаума не спускает глаз с прибывших. Ему хочется разгадать загадку.
Его напарник замер возле будки. Он при оружии, но шинель требует порядка: ее необходимо застегнуть на все пуговицы. Видимо, торопился - выскочил на мороз побыстрей, чтобы приехавшая команда знала, с кем здесь будет иметь дело. Чтобы знала и прониклась уважением к охране моста.
Дверь в будку закрыта неплотно. Оставлена щелка, через которую был бы слышен звонок - вздумай служебный телефон подать голос.
Луч лампы бьет из будки на проезжую часть моста.
Яркая полоса пролегла до шлагбаума. Неровности дороги высвечиваются красноватым электрическим светом. Он резко контрастирует с холодным белым огнем, что заставляет полыхать подлунные снега.
Не мигая, Иван глядит на встревоженных часовых.
«Надо бы подальше отползти от моста. Если обнаружат подрывников, налаживать отход - дело трудное. Однако нынче проволока на месте. Она помешает, потому что закреплена. Да, никто не собирался возвращаться назад. Что же делать? Пока остается одно - ждать, как всё теперь сложится.»
Есть у Туровского вопрос, ответ на который не найден. Прикатила «кукушка» с гитлеровцами, почему? Можно предположить: добавочная охрана подоспела на помощь здешней четверке.
Тогда… что-то произошло? Или здесь простое совпадение, случайность? Не хотелось бы думать, что в местной комендатуре стало известно о готовящемся взрыве.
Впереди лежит, зарывшись в снег, верный товарищ. Ему нельзя шевельнуться. Шепнуть ничего не может - необходимо лежать обездвиженно, будто сама смерть настигла Даниила перед возвышавшимся парапетом.
Его спасение в том, насколько удачно слился с белыми сугробами. Вон как ходит охранник! Наворачивает круги неподалеку. То на паровоз глядит, то - на реку.
«Только не трепыхнись, Даня! - молит Туровский друга. - Может, нелегкая обойдет нас как ни то. Разве уже всё потеряно? О плане операции знал только наш командир. У каждой группы имелось свое поручение. Трепать о задании в отряде не принято. Так что вряд ли кому-то еще известно, куда со взрывчаткой мы отправились.»
Наталенко дыханием протопил дырочку в снегу. Исхитрившись, глянул на «кукушку», там возле нее стояли солдаты в серых шинелях, но шагать на мост никто из них не торопился.
Никогда Даниил не верил в приметы. Встреча с черной кошкой или женщиной, что несла пустые ведра на коромысле, не выводила его из душевного равновесия. Он усмехался и продолжал как ни в чем не бывало путь.
Накануне перед операцией довелось ему уронить свои часы. Так уж вышло. Крепкий еловый сук задел за кожаный ремешок и порвал его. Часы, которые он приобрел еще до войны и точным ходом которых законно гордился, от резкого взмаха руки взлетели к вершине сухостойной ели и упали на камень. На сто метров в округе, может, и был один этот булыжник. Однако именно он оказался как раз в том месте на взгорке, куда, сверкнув рыбкой, приземлилась «законная гордость» Даниила. Стеклышко рассыпалось в пыль. Стрелки упорхнули в неизвестном направлении. Циферблат перекособочило так… словами не выразишь. Посмотрев на результат полета, хозяин механизма чертыхнулся. Что делать теперь? Будь в дремучей пуще какая подходящая мастерская - и она вряд ли вернула бы вещице прежний шикарный вид. Выход один: гуляйте, часики - бессрочно и безвозвратно - раз вышла странная оказия! Тем не менее Даниил уходил на задание с легким сердцем, так как никакие случайности не могли поуменьшить уверенность в собственных силах.
Лежа под боком у мостового парапета, он усилено гнал от себя мысли о дурных приметах. Не хотелось думать: лишь по причине потери любимых часов умудрился распороть мешок с толом, а затем - очутился впереди закрытого проволочного прохода в ограде. В опасной близости от здешних охранников и солдат подъехавшей «кукушки».
«Отступать? Не получится ни отползти, ни убежать.»
Хотя был уверен: Иван не бросит его в беде… разве могло радовать, что на тот свет в случае чего придется захватить заодно и своего боевого друга? Положение хуже некуда, но говорит народная мудрость: знай себе не плошай.
Пришло неожиданное желание - рассердиться.
И Наталенко не отказал себе в резонном возмущении: они с Туровским чихать хотели на всякие приметы.
«Какие к черту указания фортуны или та же кофейная гуща, которую так любят гадалки?! Мы сами себе выберем судьбу. Пусть нынче не всё идет ладом, однако же нас пока не обнаружили.»
Пушечный выстрел прогрохотал в пуще, заглушив медленное шипенье паровозных цилиндров. Эхо, отразившись от каменных быков моста, полетело по реке, потом отпрыгнуло от излучины, от высокой стены береговых сосен и, вернувшись, ткнулось в замшелые опоры.
- Вух! У-ух!
Выстрел заставил Даниила вздрогнуть.
Однако он быстро догадался: бабахнуло старое толстое дерево, разорванное морозом. Не так часто бьет таковская артиллерия в полесских чащах: климат всё ж таки не сибирский. А нельзя не признать, что нынешние холода превзошли все ожидания.
Лютует стужа. Ледяная колотушка мороза охаживает могучие толстокорые дубы. Они-то в первую очередь и раскалываются. Березы да сосны - те покрепче будут к стальному колуну редкостной стужи. Поустойчивей, хотя 'статью чаще всего потоньше, постройней.
На площадке возле «кукушки» засуетились незваные гости. Загалдели.
Видать, многим из них впервые довелось услышать, как расправляется крепкая стужа с могуче-толстыми дубами.
Отрывистый гортанный крик заставил поутихнуть прибывших.
Кто там командует солдатами, Наталенко не смог приметить. Однако представил себе напрочь особого человека - худого, с ддинной шеей и острым кадыком. Такая долговязина как раз и способна издать резкий, пронзительный, как у гусака, будоражущий крик.
Даниил ошибался? Во всяком случае голос был чудной, металлический. Редкостного тембра.
Перекинуться бы шуткой с Иваном насчет арийского - в офицерской шинели - гостя.
Друг Туровского повел глаза вбок. Тут же заставил себя замереть. Нельзя стряхивать снег с шапки. Придется оставить шутку на потом. Лежи, Даниил, как деревянная колода, и не трепыхайся. Автоматчик от шлагбаума не отходит. Пусть он вовсе не из громкоголосых арийских офицеров, однако именно ему непоседливая шапка покажется подозрительной. А ну как пожелает прощупать пулей твой сугроб?
Можно сегодня обойтись без юмора. Не к месту он. Лучше взять в толк, что за нужда привела солдатскую команду.
Даниил допускал: паровоз доставил дополнительное охранное подразделение. Непонятно лишь, почему прибывшие топчутся на площадке. Им как раз побыстрей занять бы позиции по обеим сторонам моста. Навстречь всяческому резону они тут…
Поди враз докумекай, что им здесь надо. А догадаться надо, поскольку нельзя лежать в снегу до рассвета. Для подрывников смысл вырисовывается пока что именно такой: вместе с морозным солнцем уйдет шанс на выполнение задания.
Иван в свою очередь гадал: что ожидать от «кукушки»? Приехать приехала, ан уезжать ей вроде не к спеху.
Пыхтит себе, поплевывает дымком. Словно отдышаться никак не может после долгого бега по рельсам. Машинист выглядывает из окна. Кажется, размышляет: не заночевать ли мне в здешнем тупичке?
Этот гитлеровец недавно появился, как знал Туровский. Он стал командовать на паровозе после того, как местного машиниста расстреляли за укрывательство раненого красноармейца.
Новый начальник «кукушки» никому не доверял обслуживание машины. Поэтому у подпольщиков, действовавших на торфоразработках, не было возможности вывести ее из строя.
Паровоз докучливо исправно ходил по узкоколейке. Нынче вот, как назло, приволок целую кучу гитлеровцев. Обычно, разгрузившись, машинист старался не мешкать, подавался во свояси. Что помешало ему немедленно отправиться в обратный путь?
Туровский заморгал, словно снеговой пылью запорошило глаза:
« Ясное дело, четкому служаке могли отдать приказ. Что-нибудь вроде - стой на месте, жди особых указаний!»
Следующая мысль была: с чем связан приказ, если он имелся? Видимо, с тем заданием, которое получил начальник прибывшей команды еще до отправления с торфоразработок.
Собственные догадки понравились Ивану. Они выглядели не вовсе пустыми. Скорее - логичными, до удивления правдоподобными. Плохо было одно: задание оставалось неясным, несмотря на все старания проникнуть в суть происходящего.
Сейчас необходимо еще энергичней раскидывать мозгами!
Коли хитрая «кукушка» приехала и ни с места, ожидание на площадке закономерное. Фашисты, вылезшие из вагона, вначале выстроились по соседству с мостом, потом… Командир пересчитал их, проверил все ли на месте. И теперь они прыгают, кружатся на своем пятачке, спасаясь от стужи, которая немилосердно лезет под шинели. Главный среди них - тот с ядрено резким голосом - тоже промерз. Он прекратил донимать подчиненных криками. Может быть, здесь ожидает их всех пересадка?
Размышления Даниила навели его на ту же мысль.
Тем временем охраннику, что стоял у шлагбаума, надоело топтаться на месте. Отступил к будке, прячась от усиливающегося морозного ветра. Не слыхать, чтобы он ушел поближе к печному теплу - остался стоять в затишке, посматривая на площадку, однако на реку прежнего внимания уже не обращал. Какие могут быть подрывники, коли своих солдат поблизости, как говорится, выше головы?
«Команда застряла у паровоза. Ивану теперь можно бы отступить, - думал Наталенко. - В случае чего появится у него шанс верного спасения. Мне лучше остаться на месте. Очень близок парапет. А если победного конца не удастся дождаться, утром приму бой. Выхода иного нет у меня. И получается… зачем же погибать вдвоем?»
Хозяин часов не вспомнил о странном случае с шикарным механизмом. Не до того было.
А что сделал? Просто осторожно вытащил из-под себя руку. Указал варежкой в то место, где по его предположению лежал напарник. Потом решительно махнул в сторону просеки: уходи!
Другу стало ясно: Наталенко принял решение остаться, несмотря ни на что. Сам себе прошептал:
«Еще чего?! Без меня номер не пройдет. При необходимости будем сообща драться.»
Туровский сильнее вжался в сугроб, и непроизвольное движение оказалось тем более полезным, что часовой снова подошел к парапету - вспомнил насчет вырубки, которой все же необходимо уделить хоть немного внимания.
У дальней стороны моста возникло сияние.
Слабое свечение - призрачное, будто зарождение утренней зари - усиливалось, крепло, в яви набирало ослепляющей мощи. Похоже, что послушно электрической.
Вскоре уже хорошо различались попарно ползущие к замшелым быкам огни. То шла автомобильная колонна. Знакомые ранее дизельные грузовики приблизились к дальнему шлагбауму, остановились. После недолгих переговоров с часовыми цепочка из трех ревущих машин втянулась на проезжую часть моста. Туровскому осталось только пожалеть, что им, боевым посланцам отряда, до сих пор не удалось заложить взрывчатку под опоры.
Сейчас бы как раз не помешало рвануть, чтоб вся толпень оккупантов - автомобильная и паровозная - полетела вверх тормашками на крепкий речной лед.
Сквозь шум двигателей явственно клацнул резкий, словно двойной удар хлыста, гусиный голос командира:
- Колонне! Антретен!
На площадке прекратилась толкотня солдат, старающихся посильно согреться. Все торопились занять привычные места в строю.
«Ариец в офицерской шинели крикнул: пришла колонна, и надо приготовиться к отправке», - догадался Иван.
Из кабины грузовика, первым подъехавшим к шипящей паром кукушке», вылез офицер - тот самый, в фасонистой фуражке с высокой кокардой, которого ранее приметил Туровский. В первый раз этот сердитый начальник гнал, как на пожар. Теперь вот постарался привести назад свои огромные дизельные машины. Опять там сидели солдаты, однако нынче им заохотилось поскорее покинуть удобные сиденья. Осторожно - один за другим - приземлялись возле паровоза. Некоторые из них белели марлевыми повязками в ярком свете автомобильных фар, другие заметно хромали.
«Никак их доставили сюда после боя», - подумал Даниилов друг, которому довелось первому разведать обстановку возле моста.
Пересадка у солдат закончилась быстро. Раненые загрузились в вагон, паровоз повез их в поселок на торфянике отдыхать, излечиваться. Пронзительный голос арийца клацнул, и грузовики отправились назад с пополнением.
Туровский сообразил: бой случился где-то не очень далеко, в пуще. Раз так, наверняка одной из групп удалось поднять на воздух свой объект. Гитлеровцы пытались задержать посланцев отрядного «бати», однако потерпели поражение, и теперь, собрав силы, поквитаться решили - кинулись вдогон.
Часовой хлопнул дверью.
Он вернулся в теплую будку.
Теперь у столба никого не было. Возле шлагбаума - тоже.
Догадка обожгла Ивана: открыт путь к парапету! В два приема очутился рядом с Даниилом, шепнул:
- Скорей вперел!
Проваливаясь по колено в снег, скопившийся вблизи моста, они поспешили к тому - в затишке - месту, где начиналась каменная стенка. Следы за собой не заметали. Не до того было: проскочить надо побыстрей открытое пространство, пока охрана отогревалась в будках.
Стремительный рывок после долгого неподвижного лежания дался друзьям нелегко. Ноги затекли, в первый момент были ватными - плохо слушались. Свалившись в сугроб, Наталенко бросил взгляд назад:
- Теперь нельзя подпускать часового к парапету. Мы так разворотили наст, что…
- Верно, - сказал Туровский. - Враз поднимется тревога.
Острое широкое лезвие ножа блеснуло в руках напарника. Бросая финку без промаха, Даниил готовился покончить с тем, кто первым выйдет на мороз, чтобы взглянуть на реку.
ГРАНИЦА
Если поначалу наш состав продвигался неспеша, то от Познани он приурезал, как говорится, от души. Локомотив несся на всех парах, завесив дымом полнеба.
Вагон грохотал на стыках. Его бросало из стороны в сторону, и контейнерные громадины стали потихоньку елозить. Выставив свои крутые, уже довольно побитые лбы-углы, ящики надвигались на печку, слово стадо… бегемотов? Нет, здесь подошли бы животные побольше. Взбесившиеся носороги собирались покончить с маминым кашеварством.
Пришлось Валерию Гавриловичу Ладейнину срочно вгонять в дощатый пол вагона стопорные стальные костыли. Наткнувшись на упрямую железку, поход оживших контейнеров против нашей кухни закончился полным провалом.
Лишь только попала в состав платформа с воинским грузом - наш паровоз тут же изменил свой характер. Был себе тихоход, пускал потихоньку белые колечки, а стал громоподобный вулкан. Начал извергать тучи дыма и пепла,
Нынче он сотрясает окрестности - взять хотя бы наш вагон - чуть не до зубовного скрежета. Конечно, у кого как, однако у меня и вправду стучат зубы.
При всем том лихое продвижение поезда мне нравится. Мы едем на Родину. И значит, есть в ходе железного коня, что несет увлеченно цепочку вагонов на восток, что-то ликующее, радостное до самозабвения.
Быстрей, быстрей! - били под полом вагоны тяжелые стальные колеса.
Так прошел день. Пролетела ночь.
Рано утром наш товарняк загромыхал изо всех сил. Гораздо сильней, чем прежде позволял себе.
Я проснулся: очень уж настойчиво начали стучать колеса. Папа вскочил, открыл дверь, чтобы узнать, где находимся и по какой причине шум.
Мы проезжали по мосту. Вода - внизу. Не ошибешься, если догадаешься: она холодная и густая, как сливки из ледяного погреба. Только цвет ее вовсе не белый - свинцовый, мрачный, какой обычно бывает торфяная жижа. Здесь на границе болот всяких - особенно к северу - немеряно. Эти места, где хватает хоть лесов, хоть воды, как называются? Не роща, не перелесок какой-нибудь, а пуща, огромная и труднопроходимая.
- Буг! - объявил папа. - Общий подъем! На другой стороне моста ожидается город Брест!
От радости кувыркаюсь на лежанке. Не забываю разбудить Машку. Она обидится, если позволю ей пропустить торжественный момент пересечения границы.
- Выполняй команду на общий подъем. Ты уже дома.
Малышка разлепила глаза, сонно пробормотала:
- Почти дома. Мама говорила, что наш дом теперь будет на Широкой реке.
Взяла, понимаете, моду поправлять старшего брата.
Подхожу к открытой двери.
Утро было мглистым. Деревья проступали из расплывчатого туманного марева серыми пятнами. Над крышей вагона сырое небо нависало так низко, что невольно станешь ждать, когда тебя окатит проливным дождем. Явственно ощущался запах прелой листвы. Но до того было хорошо на душе, что хотелось петь. А еще плясать. И вообще делать глупости. Но конечно, с глупостями торопиться ни к чему старшему брату малышки.
Остановка.
Наш поезд начали растаскивать, что называется, по кирпичику. Один вагон - туда, другой - сюда. Кирпичики исчезали в закоулках станции, и я вскоре потерял из виду всех знакомцев.
После того, как товарный состав расформировали, наш вагон покатили куда-то вдаль, а потом вернули назад, подогнав поближе к перрону. Сцепка громыхнула, и вдруг послышалось удаляющееся пыхтенье маневрового локомотива.
Мне - когда облокотился на перекладину открытого дверного проема и закрутил головой - бросилось в глаза: соседей никаких нет, наш дом на колесах в одиночестве стоит невдалеке от здания вокзала. Постепенно туманная мгла, накрывшая город Брест, развеивалась, нам открылась картина: поперек стальных линий возвышался стальной пешеходный мост. Железнодорожные пути позади нас были совершенно пустые.
Почему же мы оказались именно здесь?
Услышал мое недоуменное бормотанье дежурный в форменной фуражке, не услышал, но только объявился вдруг и без всяких вступлений доложился:
- Вам предстоит пограничная проверка. Сейчас подойдет наряд. Потом двое суток придется подождать, пока не сформируют новый состав. Как мы тут говорим, будет время сходить в баню.
Дежурный поприветствовал подполковника Валерия Гавриловича Ладейнина, зашагал куда-то в сторону.
Папа сказал:
- Если не ошибаюсь, ему самое время вызвать к вагону досмотровую группу.
Поскольку никаких пассажирских поездов поблизости не наблюдалось, перрон в это раннее утро оказался пустым. И мы без затруднений могли видеть, как бодро направлялся к пограничникам деловитый железнодорожник.
Мне, глядя на споро шагающего человека, очень захотелось прогуляться. Прям-таки бери поскорей ноги в руки и двигай. Радуйся возможности прошвырнуться туда-сюда, если уж тут собираются возиться с багажом целых двое суток! Времени - побегать по окрестностям станции - больше, чем достаточно. К тому же не надо бояться, что вновь сформированный состав уйдет без тебя к Широкой реке.
- Мам! Нельзя ли мне походить здесь вокруг?
- Один решил пройтись?
- А что в самом деле? Не потеряюсь. С кем ни поговоришь, каждый тебя поймет. Мне здесь двое суток теперь сидеть, как привязанному?
Что говорить, желание отвязаться от вагона и погулять по Бресту у меня было до основательности серьезное. Строгая Валентина Осиповна сразу поняла: оно было великое. Такое…
Больше, чем железнодорожный мост через Буг. Может быть, не такое великанское, чтоб вровень со здешней пущей, но тоже немалых размеров.
Папа дипломатично помалкивал. В разговор до поры не вмешивался. Хотя мама несколько раз вопросительно поглядывала на него. Ждала: подполковник найдет какой-нибудь веский довод, чтоб усадить меня в неподвижном вагоне, как несмышленого мальца.
Однако подобных доводов Валерий Гаврилович не стал измышлять. Считаю, он поступил очень правильно.
Теплое чувство мужской солидарности охватило меня, когда он сказал:
- Пусть пройдется, раз хочет. Мне понять его нетрудно. Сам не прочь по брестской земле походить, да вот только нужно дождаться пограничников.
В конце перрона находились склады, не склады - но здесь в заборе удалось мне заприметить дыру. Почему не шмыгнуть туда?
Очутился на мостовой. Она ввинчивалась в косогор, где - наверху - расходившиеся дорожки звали пробежаться. Та, что отходила в соседствующие дома, продолжалась уже за деревьями, и не видно было за каштанами, куда, в какую часть города, они приглашали бегуна.
Туда - успею, пока решил свернуть на дорогу, что вела к полуразрушенному, старому довольно-таки, мосту с провалом посередине. Бежать вверх по склону всегда не сахар, но теперешний случай заставил забыть о трудностях передвижения в горных условиях. Громко топая, влетаю наверх. Останавливаюсь перед провалом.
Внизу стояли на шпалах вагончики без колес. По-над их крышами тянулся дымок. Там жили рабочие, занимающиеся на станции ремонтом, и трубы их непритязательного жилья коптили потихоньку небо.
В одном из вагончиков открылась дверь. Оттуда вышли мужчины, женщины, и до меня вдруг донесся запах готовящейся похлебки, где картошка - точно! - соседствовала с ароматными солеными огурцами. О, да тут оказывается есть столовая для желающих перекусить! Надо запомнить. Обитателям прибывшего вагона с бегемотами-контейнерами наверняка будет приятно угоститься солеными огурцами с чесночно-укропным маринадом.
Также отметим в уме: война закончилась несколько лет назад, а ремонтные работы в Бресте пока что не закончились. Видать, сильные тут были бои.
А что еще интересного имеется в окрестностях?
Подойдя почти к самому краю обрыва, опасливо делаю шаг, другой. Направо от меня озерцо, заросшее камышами и рогозом. Возле него стоят какие-то кирпичные будки.
Вдруг неподалеку обнаружил железнодорожника. Он как увидел меня у провала, закричал сразу:
- Зачем туда забрался? Упадешь!
Падать, конечно, не было большого желания, однако же и уходить - тоже. Стою себе, не двигаюсь, жду, что дальше будет. Человек в форменной фуражке значительно погрозил пальцем. Он явно не собирался оставлять меня в покое.
«Вот привязался!» - недовольно думаю.
Тем не менее отступил подальше. Вступать в пререкания с железнодорожником было глупо. Он здесь хозяин, у меня же одно прозвание - гость. Должен уважать человека в форме. Лучше всего не слишком его нервировать.
Потихоньку сползаю с кручи, иду через рельсы к другому краю. Там, возле косогора, возвышалось какое-то большое здание. Я был бы не я, не решившись поглазеть на высоченные оконные проемы. Депо это, либо что-то иное?
На рельсах меня, забывшего о благоразумной осторожности, прихватил всё тот же человек в железнодорожной фуражке.
- Что здесь шныряешь? - спросил с подозрением. - Беспризорник, да?
- Приехал из Германии, - честно отвечаю. - Всей семьей прибыли. А вы кто?
- Путевой мастер.
- Значит, это путевая будка? - указываю на кирпичное сооружение, какой-то странновато замшелой постройки.
- Самая настоящая. Еще с царских времен тут стоит. Ты… вот что, паренек. Шнырять по станции не положено. Гулять полагается по улицам, вовсе не по рельсам. Ступай по добру по здорову. Неровен час не заметишь поезда, сунешься под него. Тогда спрос с кого?
Пришлось уйти назад.
Вскарабкался на косогор. Здесь росло дерево. Развесистое, с развилкой посередине. Залез, уселся на суку и стал смотреть: когда выедет из депо локомотив? Интересно поглядеть, как начнет выкатываться на рельсы.
Прохожих в этот ранний час немного. Однако принесла нелегкая одного, сильно дотошливого.
Останавливается, значит, у моего дерева, осведомляется:
- Что там, наверху, делаешь?
- Ничего особенного не делаю. Сижу себе.
Сам думаю:
«С чего бы это в нашенском городе все ко мне цепляются? Никому не мешаю. Однако получается, что на станции всем Ладейнин, который Валерий Валерьевич, непременная помеха.»
- Ничего особенного? Тогда что высматриваешь сверху?
- Очень нужно высматривать! Вам беспризорник, что ли, сидит в развилке? Просто смотрю.
Отвечал, если признаться, не совсем почтительно - нервировал прохожего. Вот он и решил покончить с посиделками на дереве:
- Слезай!
- С чего это мне слушать вас?
- Немедленно. Сле-зай, - повторил тот раздельно, вытащил руки из глубоких карманов плаща. - А то отведу куда надо!
- Понять его мне, приехавшему издалека, было невозможно совершенно.
- Куда отводить таких, которые прибыли из Германии? К маме и папе? Мои родители сейчас на вокзале. Документы оформляют.
- Отведу в милицию. На предмет выяснения личности. Чересчур любопытной и несговорчивой.
Испугался, не испугался, но как при подобных разговорах не спрыгнуть на землю? Ну его, этого задиристого прохожего в темно-синем плаще с глубокими карманами! Еще и вправду куда-нибудь потащит. Странные все-таки люди в Бресте.
Честно сказать, в тот момент не пришло в голову: пограничный город готов лишь приветствовать особые порядки. Кроме того, испытав взрывы, огонь сражений, разрушения красивых домов, он хочет поскорее убрать следы войны. Об этом догадался потом - когда шел по улице вдоль неотремонтированных пока что палисадов и вдруг заметил тянущиеся вдоль тротуара прутики.
Их понатыкали взамен уничтоженных обстрелом деревьев, и теперь юные растения тянулись изо всех сил вверх, чтобы скорей возродить прежние пышно-зеленые аллеи.
Как только догадался, сообразил: действительно не стоило бездумно шастать по станции, где наверняка хватало эшелонов с военными грузами.
Захотелось вернуться назад, к своему вагону.
Пошел быстрее. Миновав скверик, решил уже приурезать бегом, но обнаружил: дорога привела к железному пешеходному переходу, что высился над рельсами станции - его ранее видел. Как раз тогда, когда нам было объявлено о пограничной проверке.
Сверху посмотреть на Валентину Осиповну, Валерия Гавриловича? Передать им горячий поднебесный привет - что может быть заманчивей?
Поднимаюсь наверх по деревянным ступенькам, окованным железными полосами. Встречных - никого, и это хорошо: мостовой переход узкий. Если только троим в один ряд пройти. Не робей, Валерий Валерьевич! Шагай веселей! Раз начал подбадривать себя всё азартнее и азартнее, то не остается ничего иного, как помчаться вперед по грохочущему настилу. Бегу, настил гудит, словно гигантская фисгармония. Как тот орган, который мне довелось видеть и слышать в одном немецком местечке, когда с друзьями затеяли беготню по городу. Впрочем, здешнее железное сооружение по части оглушительной музыкальности переплюнет все прежние доннерветеры, то есть громы и молнии. Солидная штука, этот станционный мостик.
Мне он нравится.
Вся его конструкция - клепаная. Железка присоединяется к железке заклепками.
Мост поэтому - сверху донизу, вдоль и поперек - в шишечках. Головки заклепок, как и затейливые ажурные сплетения, окрашены серебристой краской. Ты бежишь и видишь: внизу линии, они все непременно железные. Одна за другой. Над каждой примечаешь ажурную арку, подпертую металлическими столбиками. Мчишься промеж нескончаемых этих арок, а настил грохочет. Слева и справа мелькают линии железных сплетений все в серебристых шишечках - просто Новый год празднично елочный, и ты, словно Щелкунчик под реальную музыку, скользишь по веткам гигантской елки, собираясь немедленно совершить небывалое.
Дорога наша до Широкой реки была по-прежнему длинной, но откуда у меня взялось предчувствие больших испытаний впереди? Не знаю. Чудеса какие-то.
Когда затормозил, обнаружил: внизу, под мостом, стоял наш вагон. Отверстие в крыше позволяет трубе походной кухни торчать вполне задорно.
Из открытой двери путешествующего дома на колесах вышли мама и Машка. Что они там, на перроне, обсуждают, не слышно. Вмешаться в разговор, что ли?
Радостно кричу сверху:
- Привет!
Из вагона вышли папа с офицером. Орать самозабвенно как раз тогда, когда смотрит на тебя строгий, подтянутый служащий пограничных войск, что ни говорите, как-то неудобно.
Остается лишь одно - проглотить язык.
Быть тише воды, ниже травы? Положим, ниже травы - не получится. Потому что мост достаточно высокий, и тебе трудно различить всякие там былинки между шпал.
Не заниматься здесь бульканьем и журчанием, то есть лишними воплями и криками, - это пожалуйста. Обстановка не только позволяет, но и просто подсказывает: лучше вести себя все-таки потише, чем бурливо неспокойная вода.
Такие у меня появились мысли. Однако сестренке нет никакого дела до моих внезапно возникших соображений. Она замечает старшего брата на железной верхотуре, машет приветливо рукой:
- А мы тута! Разговариваем с группой!
Запомнила малышка слова папы насчет досмотровой группы. С удовольствием сообщает: у младшего члена семьи появились свежие познания.
В пограничном городе Бресте можно много всего нового узнать. Спорить не стану. У Валерия Валерьевича Ладейнина тоже найдутся кое-какие…
Но тут Валентина Осиповна замечает путешественника, что независимо стоит под облаками, возле железных перил, в гуще ажурных конструкций. Манит пальцем:
- Быстро спускайся. Ты где так долго пропадал?
Иду послушно вниз. Шагаю вполне солидно, Как раз так, чтобы не громыхало внизу под ногами - а также вверху - всё это железо в серебристых, по-елочному праздничных, шишечках. Если Валерий Валерьевич Ладейнин глядится со стороны Щелкунчиком, то он сейчас достаточно тихий путешественник. Самому дозволяется удивиться, насколько не шумный и скромный.
Спустившись вниз, закидываю голову и вижу над ажурной конструкцией две круглых дождевых тучи. На них опускается еще одна туча - не в пример длинная. Сверкают молнии. Однако громоподобных раскатов не слыхать.
Это что же? Здешняя природа кажет новый мост?
Под рубашку лезет неожиданно холодный ветер. Прям-таки волна мороза бежит по коже.
НЕОБХОДИМОЕ УСЛОВИЕ
Из будки вышел часовой.
Даниил долго дожидался его. Даже обрадовался, увидев безмятежно разрумянившееся возле печки лицо.
Шея высокорослого охранника была обмотана шерстяным шарфом деревенской вязки. На длинных ногах красовались объемистые колоды. Сделанные из соломы, они служили здешним служакам не иначе, как… валенками.
Оккупанты собирались закончить войну до морозов, чтобы зимовку встретить в усиленно обогреваемых квартирах. Расчет гитлеровской ставки не оправдался, теперь в армии не хватало надежной обуви и теплого обмундирования. Приходилось отнимать у деревенских жителей шерстяные вещи. Даже солому не гнушались брать.
Напружинившись, Наталенко ждал момента, когда можно будет вскочить и бросить нож. Необходимое теперешнее условие - угол строения скроет часового так, чтобы ничего не заметили сослуживцы у дальней будки.
Конечно, не мешало бы оказаться поближе к этому… в соломенных валенках. Если обеспечены все необходимые условия, случится ли промах? Ну, уж дудки! Тогда промашки не будет.
Однако никто здесь не собирался шагать навстречу подрывнику.
Захлопнув дверь, румянолицый подошел к столбу, поправил автомат на плече. Идти куда-либо дальше служба не предполагала, он принялся топтаться на месте, поглядывая по сторонам. Неожиданно ему пришло на ум промурлыкать какую-то песенку.
Замолчал. Всё так же не двигаясь вперед, вдруг с силой выдохнул воздух.
Облачко пара вылетело изо рта. Житель то ли Саксонии, то ли Бранденбурга с удивлением прислушивался, как шуршал мгновенно остывший воздух. Эффект - обычный для очень сильного мороза - был незнаком. И несколько раз проделав свой номер, вояка, заявившийся в пущу с далеких западных равнин, горестно пробормотал что-то.
«Ругается, - решил Даниил. - Проклинает наш климат. Какого черта полез на восток, если мороз не по душе? Сидел бы в своем теплом местечке и не губил тут людских душ.»
Рядом с Наталенко лежал, прижавшись боком к замшелой каменной стене, друг, которому не было видно, что делал гитлеровец. Лишь по одному тому, как напарник вдруг приподнялся на коленях, Иван понял: сейчас будет нанесен удар.
Но удара не последовало.
Товарищ неожиданно опустил голову.
«Часовой решил посмотреть в нашу сторону, - догадался Иван. - Вот незадача! Жди теперь, когда он хоть на минуту отвлечется.»
Туровский, если нужно стрелять, не уступил бы другу. Автоматическим оружием владел неплохо. Но вот столь же великолепно бросать нож, как напарник, никто в отряде не мог.
До войны пойди, парень, и догадайся, что этакое мастерство - бесценная вещь. Да и вправду сказать, зачем деревенскому трактористу ножевое редкостное умельство?
У Наталенко сложилась иная биография: сразу после школы вальщиком леса подрабатывал в пуще. Оттуда пришло к нему - завсегда в охотку топором помахивать. Дерево свалить, сучки в единый мог убрать для него такой интерес, чтоб товарищам показывать, как можно владеть своим инструментом.
Он и показывал не раз, как острое лезвие гуцульского топорика срезало ветки на высоких деревьях. Потому на удивление быстро научился с финкой обращаться столь же ловко.
Даниил медленно приподнялся, резко опустился на снег.
Туровский озабоченно смотрел на него:
«Что-то неладное происходит. А ты здесь лежи недвижно, - повел зачесавшимся носом по меховому вороту полушубка. - Спросить бы, в чем там дело, да ведь нельзя рта раскрыть,»
Товарищ молчал, тяжело дыша. Словно бы никак не мог отойти после чрезмерного напряжения сил. И не было дверного скрипа, к которому уже привык прислушиваться Иван. Значит, стоит там окаянный охранник по-прежнему на месте. То ли реку разглядывает. То ли - что другое.
Снова поднял голову друг. Однако на сей раз не поспешил спрятаться.
Повернулся назад. Зашептал:
- Подошел ближе к окну будки. Там посветлей. Встал на освещенном месте. Примерно посреди проезжей части. Стоит далеко от меня. Можно и не достать ножом. К тому же видно его со всех сторон хорошо. Не знаю, что делать.
Невольно взглянув на финку в руке напарника, Туровский досадливо покрутил головой: это что же, спрятаться ей нынче в ножны? А не подойдет ли напарнику другой вариант? Можно тихонько стукнуть прикладом по каменной стенке. Охранник услышит непонятный звук. Как только он приблизится к парапету, чтобы вглядеться в речной откос, - вскочить, способно двинуть прикладом. С целью успокоить напрочь.
- Подождем, - поразмыслив, прошептал товарищ. - Чего шуметь? Сам знаешь: опасно это. За гитлеровца этого, шибко вертлявого, не поручишься, что простое любопытство проявит. Что ему стоит сразу поднять тревогу?
Незаметно с запада подкралась туча. В ночном небе ее удалось увидеть лишь тогда, когда лохматый край навис над матовой луной. И вот уже обширное черное облако проглотило ночное светило, укрыло ничуть не прозрачным пологом полнеба. Заметно темнее стало вокруг, скрадывая лес, узкоколейку, автомобильную дорогу.
Налились угольной чернотой замшелые темно-зеленые быки моста. Скрылась из глаз фигура часового с дальнего края - будто растворилась в сумраке, что неохватным платом спустился на землю и укрыл реку.
Порыв морозного ветра тронул помрачневшую пущу. Она глухо заворчала, роняя с высоких сосен рыхлые шапки.
Взвизгнули, загудели телефонные провода, а бетонный столб невдалеке от посланцев отряда многократно усилил их нестройное пение.
Ледяной выдох зимней стужи оцарапал щеку Даниила. Затем обжег повернутое к другу лицо Ивана: заставил Туровского - по недавно приобретенной привычке - уткнуть нос в меховой ворот полушубка.
Налетевший ветер не оставил в покое охранника, что в раздумье остановился в круге света, льющегося из ближней будки. Горящая за окном электрическая лампочка высвечивала на проезжей части моста почти правильный полукруг, за ним пузырем вздувалась фиолетовая мгла. Часовой начал было притоптывать, согреваясь, но тут сильный выдох стужи покачнул его, раздул полы шинели.
Запахиваясь, часовой повернулся к ветру спиной, мгновенно был подхвачен под колени надувшейся, словно парус, шинелью. Ветер понес нагнувшуюся фигуру прочь от будки. Гитлеровцу явно не хотелось повертываться к дующей стуже лицом, и он всё дальше уходил от подрывников.
Вот его уже не видно. Стена будки скрыла охранника надежно. Похоже, повлекло ветром к середине моста, а преодолевать напор дующей стужи не было никакого желания.
- Видал? - Наталенко повернулся к товарищу.
Они вдвоем разом выглянули из-за торца каменной стенки и снова спрятались.
- Согласен, - выдохнул Туровский. - Есть у нас шанс. Пошли.
Через парапет первым перелез Даниил.
Финку в ножны прятать не стал - так и держал ее наготове, не отрывая глаз от будки. Тяжелая кобура маузера висела сбоку, на поясе, однако она была плотно застегнута, и он вовсе не торопился доставать оружие, которое известно как работало: с пороховым грёмом, с обвальным грохотом. Сейчас подрывника устраивал как раз безмолвный - и потому несравненно более надежный - острый нож.
Вспарывая коленями снег, Наталенко полз вдоль каменной стенки по направлению к будке. О том, чтобы переместиться ближе к середине проезжей части, не мечтал. Туда нельзя: вынесет прямиком к светлому пятну, и ты окажешься на виду у гитлеровца, который наверняка постарается вернуться к привычному месту возле телефонного столба.
Друг, не мешкая, продвигался след в след.
Способный автомат пускать в дело? Нет, сейчас было бы преждевременным делом открывать стрельбу. Поэтому Иван занимал вторую позицию. Тем не менее любимое оружие снял с плеча - держал в левой руке, не забыв при всем том поставить на предохранитель.
Напряженно смотрел вперед. А чтоб продвигаться как можно ближе к шершавой каменной стенке, так это само собой…
Правда, остерегался на тот предмет, чтоб не задеть новеньким полушубком какую острую грань камней. Много ли нынче стоит разорвать овчину? Ничего не стоит, да только не годится мочалить хорошую одежку без зазрения всякой совести.
Теплая исправная овчина в отряде нужна, хоть и пообвыклись бойцы касательно морозов. Для них, лесных обитателей, нет ведь никаких казарм с отоплением, как у фашистов, угнездившихся на торфоразработках. Так что совестливая душа заставляла Туровского обходиться с отрядным имуществом если и не ласково, то уж с обязательным почтением.
У него как-то вот получалось: ни один острый сучок пущи не смог пропороть полушубок. Грозиться грозились всякие, но скользили мимо вполне исправно.
Приблизившись к будке, Наталенко стал медленно подниматься. При этом старательно прислушивался, что там - внутри нее - происходило, нет ли какого подозрительного шума. К счастью подрывников, за дощатой стеной, выкрашенной серовато-зеленой краской, было тихо. Ни скрипа, ни шороха.
Можно было предположить: тамошний охранник сидел на стуле, подливал себе в кружку кипяточку. Какого-нибудь особо заковыристого грёма от таковского занятия, как правило, не происходит. Так что пусть себе посиживает пока что возле кружки, греется, а что касается очереди… она до него дойдет.
Даниил кивком указал товарищу на дверь: сторожи, мол, здесь; моя задача иная, поскольку надо выдвинуться вперед, приблизиться к фигуре, что маячит на проезжей части моста.
До угла будки идти недалеко. От двери - два шага в сторону. Но прежде, чем повернуться к товарищу спиной, прежде, чем мал-маля продвинуться вперед, знаток гуцульских топориков снял шапку.
Она помешает делу, если захочешь глянуть из-за угла и обнаружишь себя меховым убором внушительной величины. Большие наушники увеличивали голову раза в два, а это уж никуда не годится - чтоб тутошних сторожей вводить в излишние соображения.
Пронзительный холод мигом сковал обручем припотевшие виски. Волосы на затылке поспешили остыть, начали колоть шею льдистыми иглами. Не обращая внимания на обнаружившиеся неудобства, Наталенко стал потихоньку выдвигать нос из-за обреза обшарпанной доски. Его большой рубильник - длинный, чуточку горбатый и уж наверняка самый крупный в отряде - спрятать было невозможно… Поэтому не торопись, подрывник! Но и не отказывайся от задумки. Иначе тебе не удастся выследить часового позади будки.
Гитлеровец, что был отнесен выдохом стужи метров на тридцать, пятился: его спина постепенно приближалась к будке.
Сделав несколько шагов назад, он резко повернулся налево кругом - не иначе, таковская четкость полагалась по уставу оккупантов - и направился к будке. Даниил не замедлил отпрянуть за угол.
Туровский скосил глаза на его нож, приготовленный для удара, снова уставился на дверь. Финка обязана сделать свое дело, а ему знай гляди туда, где находился другой оккупант. Вторая цель, внутри помещения с теплой печкой, не должна получить шансов для спасения.
Вначале Даниил увидел плечо гитлеровца, которое под острым углом выдвигалось из-за края будки. Бить в него ножом? Не имело смысла.
Вот уже правая половина туловища открылась, однако цель опять-таки оставалась неудобной для удара. Мгновенно сообразив, что охранник увидит его прежде, чем пойдет в дело финка, Наталенко вытянул вперед левую руку, Он притянул к себе шинель, припорошенную снегом, и правой рукой - с зажатой в кулаке финкой - нанес визитеру сокрушительный удар в подбородок. Нож сыграл роль кастета, и получилось это неплохо.
Не успев даже ойкнуть, противник мотнул, словно лошадь, головой, затем опустился мешком. Взяв у часового оружие, Даниил запихнул ему в рот шерстяной шарф, а руки стянул ремнем за спиной.
Медлить было нельзя. Тот, кто находился в теплом помещении, знал: вот-вот появится замерзший напарник. Значит, Туровскому полагалось незамедлительно войти.
Теперь диспозиция должна быть такая. Один встает у двери и дергает на себя ручку. Другой влетает в открытую будку, намертво зажимает охранника, чтобы тот не сумел выстрелить, не успел поднять шум.
Резко распахнулась дверь.
Тот, кто сидел возле стола, повернулся, увидел Даниилова приятеля. Понял или не понял, что за гость объявился вместо знакомца, но без сомнения он потерял дар речи. Фигура в широком черном полушубке показалась в тесном помещении необычайно большой. С лица неизвестного человека свисали белые сосульки - с того места, где по закону природы растут усы, но уж никак не ледышки. Глаза были широко раскрыты. Они раскраснелись, будто угли - не то от возбуждения, не то от морозных усилий здешних вьюг.
Поспешив очнуться, гитлеровец потянулся к оружию. Исхитрился ухватить ремень, однако в следующий миг великан выбрасил вперед приклад своего автомата.
БАНЯ
Природа в пограничном городе Бресте все-таки особенная. Вот дунул ветер, унес тучи, не сумевшие стать крепким - в небесной вышине - мостом. И что совершил дополнительно? Он принес вслед за потухшими в отдалении молниями вкусный запах рощ, густых ракитников, сосновых пространств с ручьями в траве. Тут прямо всей кожей почувствуешь, как волнуется по соседству нескончаемое зеленое море.
- Пуща дышит, - сказал пограничник. Он заметил с какой старательностью кручу головой, пытаясь раскусить феномен сбежавшей непогоды.
- Ага, - охотно подтверждаю.
Вид у меня такой, будто всю жизнь прожил среди густых кустов и деревьев. Он при всем том не совсем обманный, поскольку о больших лесах страны все же имеется понятие у людей, прибывших из чужбины.
Он ушел. Мне оставалось лишь подсесть к маме и Машке, расположившихся на скамеечке.
Вскоре объявился папа, которому пришлось вести переговоры со здешним железнодорожным начальством. Он подмигнул нам и похлопал по своей планшетке. Та висела у него на ремешке, перекинутом через плечо. В ней находились наши с сестренкой метрики и карточки, сделанные в фотоателье перед поездкой. А также - мамин паспорт, папина офицерская книжка и прочие документы. Ничуть не пустая была планшетка у Валерия Гавриловича Ладейнина.
- Могу похвалиться, - доложил он всей скамеечной группе. Пусть не досмотровой, но все-таки очень заинтересованной в дальнейшем беспрепятственном продвижении к Широкой реке.
После чего объявил: отъезд назначен, и случится он завтра утром.
Мащка, успешно познающие порядки на железной дороге, задумчиво сказала:
- Нам дадут паровоз, он повезет нас…
- Туда, куда надо, - продолжаю ее мысль.
Почему кинулся продолжать? Не смолчал по простой причине - здесь все имеют понятие о том, чем занимаются дымные локомотивы. Кроме того, у всех очень большое желание поскорее очутиться там, где течет Широкая река.
- Сейчас иду на разведку в баню, - улыбнулся подполковник. - Беру с собой Валеру. Наша задача какая? Узнать подходы к заведению, помыться. Потом по проторенному следу пойдут женщины. После помывки личного состава предлагаю устроить торжественный обед для нашего маленького, но дружного подразделения.
Строгая Валентина Осиповна согласна:
- Давно пора. Уже полдня, как оставили позади заграницу.
Малышка, конечно, желает показать, что знает порядки. Разные, хоть какие.
Она сразу поддерживает маму:
- Заграницу когда оставили? А торжественности еще не случилось.
Никакой возможности не было для меня, чтобы сидеть на скамейке с равнодушным видом. Подскакиваю:
- Когда ходил тут, нашел столовую! Недалеко она. Возле разрушенного моста. Там борщом пахнет на всю округу. Запах вкусный. Умереть можно!
- Борщ, наверное, мне понравится, - малышка погрузилась в размышления, потому что ее пристрастия простирались в иную сторону. Группа вполне терпеливо ждала продолжения речи. И оно последовало с требовательной незамедлительностью. - Всё же я не люблю первое. Больше нравится второе, когда там есть котлеты. Пусть дадут…
Папа решил прервать задумчивую речь:
- Котлеты не сбегут, обязательно появятся. Вокзальный ресторан знает в них толк, Можете отставить сомнения в сторонку и следовать за мной.
Настала моя очередь высказаться. В группе каждый имеет право на свой голос.
Заявляю без промедления:
- Но вначале будет баня.
Прихватив приготовленные узелки, мы помчались по гулкому пешеходному переходу в город. Точнее, порывался бежать один Валерий Валерьевич. А Валерий Гаврилович Ладейнин просто быстро шагал следом и подсказывал, куда нужно держать путь.
Про банный тупик папа уже получил подсказку: тот находился в сотне метров от пешеходного моста. Направляемся туда, куда нужно, однако не с руки мне зевать - не примечать интересностей пограничного поселения. По дороге увидел, к примеру, странную балконную дверь на втором этаже встречного дома.
Чем удивительную?
Если и открывалась, то в пустоту. Перед ней вовсе не было площадки, никакого балкона при всем желании там не углядеть. Даже крохотного. Поневоле остановишься, чтобы понять еще один здешний феномен.
Подполковник бросил через плечо:
- Пошли, пошли. Бомба во время войны упала, срезала балкон.
- Выходит, не успели еще отремонтировать дом?
- Город немаленький, и бои в Бресте были очень сильные.
В тупике не оказалось бани. Настоящая - это когда и печь есть, и парная, а тут стоят тебе три вагончика. В них смонтирован душ для тех, кто приехал из-за рубежа. Что-то вроде санпропускника для демобилизованных воинов. А также - для репатриированных граждан. По сию пору возвращались домой люди, угнанные в неволю.
Поплескавшись под острыми струями искусственного дождика, оделись во все чистое. После душа ощущаешь какую-то особую бодрость, легкость.
Папа посмеивался, объясняя присутствующим, что за молоденький солдатик обретается при подполковнике. Глаза у него задорно блестели, и веселыми были его собеседники - военные, отслужившие свой срок за Бугом, в далеком заграничье.
Пошли назад. И буквально в двух шагах мы увидели продуктовую лавку.
Мне интересно:
- Не помешает разведать, что здесь имеется и что по чём.
Поскольку Валерий Гаврилович Ладейнин не возражает, Валерий Валерьевич ныряет туда, где есть окошко, а также дверь, прорубленная под землей в фундаменте двухэтажного кирпичного дома.
Спустились вниз, вошли и видим: торговый зал - комнатка метров двадцать квадратных. Почему не оглядеть прилавок, не подойти к подвальному окошку?
Вот так штука! Здесь ведь стены полутораметровой толщины. Прям-таки военный каземат, а не бакалейная мирная лавка. Тут не потревожит тебя любая, даже очень свирепая бомбежка. А чтоб какому вору пробить стену и залезть за крупой - так об этом и говорить нечего. Нет свободного хода ни прямого, ни обходного. Если рыть подкоп, всё равно не ухватить ни грамма перловки, поскольку на земляных работах намается отчаянный любитель каши вплоть до пупочной грыжи.
Смеюсь, пересказывая подполковнику свои соображения насчет монументальности подземного сооружения.
Тот серьезен:
- Город такой.
- Приспособленный для подвальной бакалеи?
- Качества редкие, даже немного странные, присутствуют. Не без того, поскольку здесь город-крепость. Не слышал про местную цитадель, на особицу умную?
- Понятно, имеются отдельные красоты.
- Это военное сооружение. Казематы строили еще до первой мировой войны. Инженеры тут старались учитывать науку насчет фортификационных сооружений. Они вдобавок поставили в городе кое-какие жилые дома. В своем, так сказать, стиле. В крепостном. Поэтому их постройки походили на артиллерийские бастионы. Отличались мощными стенами, обширными подземельями.
Изумляюсь на инженерную старую науку. Развожу руками:
- У, какие стены!
Сказать, что Брест меня удивлял - ничего толком не сказать, а скорее шептать невразумительно в тряпочку. Хорошо, что приходят на помощь знающие люди.
Пограничник, спасибо ему, кое-что разъяснил. Теперь вот просветили насчет местной архитектуры.
Дорога до Широкой реки впереди нисколько не короткая. Так что жди всяких интересностей и надейся, приезжий из дальней чужбины, что вовремя будут толковые подсказки.
Иду и думаю:
«Неплохо было бы взглянуть хоть одним глазком на крепость. Надо уговорить папу. Пусть сводит нас туда.»
На обратном пути свернули в сторону и вдруг увидели красивое здание - Дом офицеров. Там висела афиша с ярко-красными крупными буквами. Военные с их женами могли придти сюда вечером и послушать музыку.
Поскольку Валерий Гаврилович заинтересовался афишей, нетрудно было сообразить, что здесь рады видеть подполковника и Валентину Осиповну. А меня и Машку - не очень. Иначе зачем было упирать крупными буквами на симфониста Гайдна, малоизвестного младшим членам семьи?
Если такое дело, пусть афиша не думает, что старшие Ладейнины - вероятно, больше знавшие про Гайдна - могут вечером отправиться на концерт.
Нам, всем прочим, остаться в закрытом вагоне, сидеть одним - удовольствие небольшое. Точнее: сплошное неудовольствие.
Вот мы уже стоим перед мамой, и ей сразу от подполковника - вопрос:
- Дорогая жена! По дороге увидели Дом офицеров. Там ближе к вечеру будет звучать Гайдн. Желаешь послушать музыку?
Что мне теперь делать? Только протестовать по возможности убедительно.
Для этой самой убедительности неплохо бы сестренке подать свой солидный голос. Можно без промедления толкнуть ее в бок, подмигнуть: покажи способности, заведи пластинку, похнычь, если не желаешь вечером засыпать на лежанке без мамы.
Та сразу поняла, что понапрасну старший брат толкаться не станет и ей тоже медлить нельзя:
- Мама, не уходи. Я боюсь. Не останусь в пустом вагоне. Меня украдут.
- Ее украдут, - подтверждаю правоту малышки. - Конечно, мы никому не нужны. Но вечером когда станет темно, ей будет страшно. Придет в голову мысль.
- Какая? - поинтересовалась Машка.
- Такая. Уволокут тебя непременно!
Моя убедительность была большой. Валерий Гаврилович и Валентина Осиповна молчали, а младший член семейства… малышка представила себя в темном вагоне, поверила в жуткую перспективу одиночества, подала протестующий громкий голос.
У нее получилось очень солидно, и маме рев не понравился. Правда, сердиться на такой протест… да, все-таки предпочтительней было бы смягчить ситуацию. И через минуту раздумий последовало сообщение.
- Концерт отменяется. Маша успокойся, мы идем в баню. И пожалуйста, веди там себя поспокойней.
Бахнула пушка где-то снаружи нашего дома на колесах.
Звук показался мне очень громким. По-особенному раскатистым. Словно калибр орудия был исключительно большим.
Подумалось:
«Неужто крепостная артиллерия бьет? Зачем ей лупить по вокзалу, по мосту пешеходно-железнодорожному? Вон ведь как жахнула. Вагон весь трясется!»
Выглядываю из двери. На перроне никакой суматохи. Мост - со своими серебристыми шишечками, со всеми круглыми заклепками - целехонек. Зато опять объявились в небе темные тучи. Ветер недавно унес их в еловые и сосновые дали пущи, но сделал там круговращение, и вновь они приблизились к городу, грозя ему огненными иглами электрических разрядов.
Говорю встревоженной малышке:
- Молнии далеко. А дождя опять нет.
- Если вода с неба не льется, - резонно замечает умная Машка, - спокойно можно идти в баню.
Из виду пуща не выпускает нас - крутит грозовые облака по соседству, будто наблюдает, как поживает новоприбывшее семейство Ладейниных. Ладно, пусть она творит дела могучей природы, в свою очередь нам предстоит после бани отметить приезд в пограничный город.
Ни у кого нет исключительного намерения объедаться так, чтоб - напрочь, от пуза. Однако есть желание посмотреть, какие здесь имеются вкусные обеденные блюда.
Поглядим, а там уж… обижать кухню Бреста тоже нет намерений.
МАСКАРАД
Сидевший у стола гитлеровец от удара слетел со стула и влип в стенку. Медленно опустился на пол. Рука, что пыталась сжать покрепче ремень автомата, разжалась.
Туровский подошел, обследовал карманы. Интересных документов найти не смог, поскольку особо важных просто не было. Повернулся к товарищу:
- Оружие теперь не цапнет. А то ведь пришли. Расправляются с людьми скорострельно.
Тот понимающе кивнул.
- Хотел пальнуть всем магазином. Нам это ни к чему.
От жара печки белые сосульки на длинных черных усах друга потекли. Он смахнул их резким движением руки, и те осыпались вдоль дощатой стены, оставляя влажные пятна.
- С этим, Даня, кончен разговор. Тащи сюда своего, жив он?
Втаскивая в будку второго гитлеровца, длинного и до отчаянности увесистого, Наталенко высказался озабоченно:
- Непогода разгулялась на улице. Пуща кренделем крутит поземку. Очень лихо, Ванча, задувает вдоль реки. Прям-таки сердится пуща, не иначе.
Тот поспешил на подмогу. Что касается слов приятеля о снежных вихрях, был неожиданный, однако же резонный ответ:
- Пусть себе. Нам таковские крендели совсем не помеха. То, что сильный здесь у берега ветер… Может, родная пуща не сердится вовсе, а волнуется. Дело у нас продвигается медленно. Верно?
- Никто не спорит. Конечно, поспешать надо, - присев у стола, Даниил перевел дух. Если с одной охранной точкой ситуация прояснилась, сейчас будет поход к следующей. А потом уже настанет очередь мостовым быкам. Чтоб всерьез и надолго обрушиться.
В углу зашипело.
Наталенко, приподнявшись, глянул в сторону печки, чья железная труба уходила в прорезь на задней стене будки. Плита внезапно окуталась облаком пара - словно собиралась взорваться.
Туровский чертыхнулся:
- Кофе у этих! Из котелка убежало!
Возле правого плеча напарника висела на кронштейне коробка телефона, и Ванча поторопился дать другу совет: надо бы отодвинуться подальше.
- Если б вскочил резко, вырвал кронштейн с корнем! Обеспокоишь ненароком начальника тутошних часовых. Начнет названивать, выяснять, как дела. Ему объяснять, что мы накрепко успокоили фельдфебеля, нет у меня желания.
Наталенко покосился на телефон. Отодвинулся вместе со стулом.
Охранник возле двери, во рту которого торчал шарф, очнулся, замычал. Осознав происшедшее, выгнул спину и ногами ударил в косяк.
- Что делать с пленным станем? - спросил Даниил, подняв глаза на приятеля. Тот принюхивался к странному запаху: отпить или не отпить из котелка?
Поскольку связанный часовой вел себя исключительно беспокойно, Иван решительно заявил: не стоит с ним разговаривать. Без допроса понятно, что у подрывников на очереди не что иное, как вторая будка.
- Мы ему вопрос, и вместо вразумительного ответа получим заполошный крик.
- Этот может. Смирности ему занимать и занимать. А что насчет здешнего кофе?
Намерзлись посланцы отряда изрядно. Поэтому интерес к горячему напитку был не вот тебе напрочь излишний. Согласно качнув головой, Ванча потянул котелок поближе к себе. Темно-коричневая жидкость не вызывала большого аппетита, ее запах имел весьма отдаленное отношение к аромату настоящего кофе. Тем не менее согреть внутренности не помешало бы.
Котелок обжигает губы? А если приладиться осторожно к закопченой посудине?
Даниилов напарник замотал головой, поморщился: суррогат! Жареных желудей напихали в варево, добавили щепотку настоящего кофе. Вот и все дела!
Однако долгая дорога по сугробам забрала слишком много сил у друзей. Пересилив себя, они сделали по глотку. Когда еще повезет с горяченьким-то!? Можно считать, что попользовались законным трофейным добром.
Посчитав, что передышка закончилась, Туровский оттащил пленного к столу:
- Тут ему самое место. Не будет мешаться, когда станем натягивать фашистские шинелки.
- Смотри, Ванча! В углу тулуп висит. Сушится что-ли?
Наталенко решил примерить запечный подарок. Теплый верх - это по нынешним временам придется именно что кстати: топать ведь предстоит по мосту довольно далеко, а про таковскую одежку все охранники наверняка в курсе дела.
Не должны они враз сообразить, кто здесь по известной тулупной форме обрядился и зачем к ним идет. Начнут кумекать. Пока суть да дело…
- Мне сойдет! - Даниил пошевелил плечами, проверяя, насколько свободен в движениях.
Встал перед напарником: есть намек на взаправдашнего здешнего часового? Тот посоветовал лица все-таки не показывать, лучше получится, если плотнее запахнуться, спрятать нос в поднятом вороте. Мороз крепкий, не правда ли? Вот и нужно изображать, как он допекает. Руки прячь в рукавах, ногами притоптывай - представь тамошней охране убедительную картину!
- Есть шанс на удачу. Только помалкивай до последней минуты.
Трофейная шинель Ванче не понравилась. Плечи узковаты, а потому пуговицы на груди не застегнуть никак. Идти в этаком наряде по морозу, да еще на виду у часовых второй будки - неувязка получится, хочешь или не хочешь. Шагающий по проезжей части моста в обязательности покажется, если не ряженой куклой, то просто пьяным.
Коли так, у гитлеровцев сразу появится вопрос: откуда забрел сюда подвыпивший субъект? Пусть он из своих, но что ему здесь надо? Для солдат подобный гость окажется весьма нежелательным.
Как ни суди, напарнику Даниила нужно быть при полном параде. Чтоб ни сучка, ни задоринки не наблюдалось во внешнем облике.
С досадой была скинута шинель на стул. Не найти здесь подходящей для прохода по мосту формы! Не сказать, что спускается все предприятие под откос, но и хорошего мало.
- Гляжу, тебе идти, Даня. Как раз напрочь одному. И где гарантия, что уложишь тех двоих наверняка? Всего не предусмотришь. Допустим, случится запинка с первым, Второй, выскочив из тепла на шум, сможет открыть огонь. Плохо, когда очутишься там на виду без укрытия. Схлопотать пулю слишком легко, чтоб кинуться в бой без оглядки.
- Давай думать.
Подергать шинель за пуговицы - это сейчас наипервейшее дело. Держатся они крепко? Наталенко убедился: здесь будет порядок, даже если затрещат прорези в плотном сером сукне. Теперь так: пусть приятель освободится от лишней толщины.
- От какой толщины?
- Не нужны пиджак, рубашка, майка! Всё скидывай. Конечно, холодновато будет. Однако придется потерпеть.
- Погоди. Исключительный потребен маскарад? Натянуть фашистский наряд на голое тело?
- Годить некогда.
Часовой, связанный по рукам и ногам, наблюдал, как раздевается крепкий усач. Когда здоровяк влез все-таки в шинель и сумел застегнуть пуговицы, сомнения исчезли: двое, пришедшие из леса, собираются покончить со всеми теми, кому поручено оберегать стратегический объект.
Пришло на ум крутиться, кататься по дощатому полу. И он своего затылка не жалел - глухие удары потрясли не шибко массивную постройку.
В беседу нежданных гостей не вслушивался.
Между прочим разговор не обещал ничего утешительного. Двое решали, как с ним поступить.
- Вот же что выделывает! - сказал тот, что был в тулупе. - Прямо напрашивается , чтобы снова ему приложили. Только на сей раз успокоить придется враз и навсегда.
- Оставь, - хмуро посоветовал другой. - Убежать не убежит. Если дергается, так вскоре ему надоест. Потом он будет полезным.
- Хочешь тащить на себе норовистого дьявола? На кой ляд нам сдался фашист?
- Пусть командир в отряде побеседует с ним. Вдруг какой толк получится в дальнейшем. Тащить гитлеровца на себе нет нужды. Потопает на своих двоих.
Полностью подготовившись к предстоящей встрече с охранниками, парни взяли оружие. Тот, что был в тулупе, вдобавок к автомату прихватил маузер и финку. Другой не задержался - повесил свой «шмайсер» на плечо, попрыгал, приноравливаясь к новой одежде и прикидывая, как станет пускать магазин в дело.
Затем они вышли, плотно прикрыв дверь.
Но перед тем, как оставить пленного в одиночестве, Наталенко не забыл - уже с порога - вразумить его:
- Смекай насчет того, что советуют. Лежи тихо, как мышка. Не балуй у меня, понял? Потом пойдешь с нами в лес.
После яркой электрической лампочки в будке показалось друзьям ночное небо очень тусклым. Ванча вдохнул поглубже, словно бы перед прыжком в стылую воду. Поёжился, глядя по сторонам. Даня хотел пошутить: не шибко надеешься на тощую шинелку? Однако решил рта не раскрывать. Всё уже сговорено, переговорено досконально, и не след нынче трепаться попусту.
Единственно что - чихнул удивленно: кругом тишина, прям звенит всё, будто заледенело прихваченное стужей! Никакого посвиста, ветер стих напрочь. Однако прежде, чем шагать вперед, не мешало бы глянуть как раз из-за углового стояка будки. Что там деется?
Путь через мост был открыт.
Вдалеке маячила сутулая фигура часового. Из трубы тамошнего строения вился дымок. Время от времени он попыхивал, словно обитатель, расположившийся возле печки, неспеша подбрасывал в топку полешки. Наверное, он варил желудевое кофе и ни о чем особо не беспокоился.
Соображения на сей счет были простые:
«Кочегарят там. Им нужно горяченькое. Но должны заниматься этим делом по распорядку. Вряд ли каждая будка станет дуть питье когда ей вздумается. Не похоже на пунктуальную охрану. Или - как?»
Нельзя было не высказать мысли Ванче. У того - ни капли удивления в голосе:
- Кофе? Полагаю, такая штука убежит запросто. Тут без присмотра нельзя. Именно сейчас надо нам двигать туда. Распорядок не распорядок, однако напарник, занятый у плиты, замешкается. Даже если услышит что подозрительное.
- Тогда я пошел. Тебе шагать за мной. Шагах в трех-четырех.
Наталенко направился на середину проезжей части.
Друг последовал за ним, как было уговорено. Под ногами звучно хрустели снежные рубчики, оставленные шинами тяжелых грузовиков.
Пока что на противоположной стороне моста всё было тихо. Однако незадача - не понравилось, как продвигался тулуп: Даня взял слишком широкий шаг, а лучше бы идти не торопясь.
- Медленней давай, - негромко заговорил Туровский. - Гляжу, часовой повернулся в нашу сторону.
Охранник держал ушки на макушке. Замерев на месте, он стал внимательно вглядываться: кто там идет в гости? Автомат с плеча не сдернул. Во всей фигуре, наклонившейся вперед, - явное напряжение. Тулуп-то знаком, а если кого следует рассмотреть получше, то не иначе того, кто плетется позади.
Даня виновато обернулся к приятелю:
- Ноги, понимаешь, сами бегут.
- Не оборачивайся. Тебе нет до меня дела. Понял?
Сбавив шаг, впереди идущий тулуп повернул лицо в сторону реки. Будто бы там кое-что привлекло внимание.
- Хорошо, - прошептал Ванча. - Теперь не мешало бы подойти к парапету, посмотреть вниз, вдаль, по сторонам. Ты несешь службу по охране важного объекта. Верно?
Напарник, хмыкнув, послушно заложил вираж в сторону. Раз надо поиграть в особую игру с часовым, то будет исполнено. Получит гитлеровец именно что повышенную бдительность своего сослуживца.
Что было видно тому, кто стоял на другой стороне моста?
Тулуп, неспешно идущий по середине проезжей части, встал. Потом шагнул в сторону и, подойдя к парапету, почему-то начал вглядываться в метельные заструги на речном льду.
Охранник переключил внимание с парочки на снежную даль. Кажется, там появилось кое-что необычное. Однако ничего странного заметить было нельзя, и тогда пришло решение все-таки разглядеть получше того, кто плелся следом за тулупом. Скорее всего тут задержался кто-то из тех солдат, кого привезла колонна грузовиков. Тогда что он здесь делает?
Сейчас по правилам должен звякнуть фельдфебель. Он разъяснит ситуацию.
В ожидании звонка не мешало бы подойти ближе к будке.
Развернулся: что-нибудь слышно? Идут там какие переговоры? Часовой терялся в догадках, ожидая, что с минуты на минуту появится словоохотливый сменщик.
Тот выходить на мороз не торопился. А сослуживец, что был в тулупе, вел себя во всех отношениях нормально - будто так и должно случиться, чтобы следом за ним брел неспешный солдат. Пришло раздражение: начала расти злость на молчаливого напарника, слишком сильно увлекшегося процессом варки кофе.
Постучать в окошко, что ли?
КРЕПОСТЬ НАД БУГОМ
Приходим обедать на вокзал. Строгая Валентина Осиповна смотрит туда, и сюда, и на потолок, говорит:
- Удивительно. Как новенький!
Валерий Гаврилович объясняет:
- Какая нужда в полуразрушенном здании? Было время. Вот и постарались всё восстановить.
Вокзальный ресторан обещает обед в красивых стенах. Хорошо! Будем отмечать приезд как нарядный праздник. Продвигаемся вдоль стен медленно, потому что у подполковника запас сведений о здешних боях больше, чем у всех нас, вместе взятых.
Продолжается его рассказ.
Мне, конечно, интересно. Поглядывать по сторонам - следом за мамой - тоже не забываю. Здешнее здание не сказать, чтобы выглядело слишком большим. А то, что оно красивое внутри, - это уж точнее точного. Много всяких лепных украшений, которые превращают зал ожидания в затейливую шкатулку.
Говорю папе:
- Вокзал всё же не очень просторный. Где тут развернуться боевым батальонам?
- Под землей места больше, чем достаточно. Мастера фортификационных сооружений в свое время понаделали здесь много подземных ходов. Защитники города сдаваться на милость врагам не собирались. Подземные ходы стали бойцам солидной подмогой.
Через десять минут сидим за столом. Перед нами чистая скатерть. Машка ждет, когда перед ней поставят что-нибудь такое… такое, чтоб повкуснее супа.
Мне после папиных объяснений невтерпеж найти на стенах следы пуль, осколков от гранат. Кручу головой.
Убеждаюсь: новая штукатурка сильно способная. Если были выбоины в кирпичах, если в этом зале громыхали взрывы, то наведенный ремонтниками глянец советует любопытным не ерзать, поберечь шейные позвонки. Сегодня здесь полный порядок. Голодные путешественники могут спокойно утолить желание поесть от души. А те, кому охота попраздновать, пусть с воодушевлением празднуют.
- Суп всё равно есть не стану, - заявляет сестренка, насупясь.
Она беспокоится на тот предмет, чтоб ее не угощали по программе, которая любит перловку в прозрачном жиденьком бульоне, обычном для детского питания.
Мы расположились возле окна. Сквозь широкое стекло пробивались гудки паровозов. Где-то поблизости катали по рельсам наш вагон - формировали поезд, что пойдет из Бреста к Широкой реке. Здорово у нас получилось: что бы там ни было, возвращаемся домой, повидав пол-Европы.
Отныне по сторонам железнодорожного полотна чужедальней земли уже не будет. Мама сказала, что это обстоятельство ее радует.
- Я долго ждала. И вот случилось.
При этих словах у нее появились слезы на глазах.
Папу тоже радовало обстоятельство. Но, видимо, не хотел показывать свои чувства: начал смущенно покашливать, поглядывая на маму.
У Машки нет такой взволнованности, как у нас. Малышке надо еще понимать и понимать, что такое родная сторона. Поживет на Широкой реке пару годков, тогда поймет. А пока что она сердится на меня. Сестренка видит: сейчас я, повидавший всего побольше, вдруг становлюсь ближе к папе и маме. И поэтому ревнует старшего брата к родителям.
Разглядывая наши - вдруг изменившиеся - лица, надувает капризные губки:
- Пусть ваш Валерочка ест суп!
Дескать, раз вы все такие загадочные, напоминаю о своем существовании,
при этом Валерию Валерьевичу можно не задаваться.
Нет смысла выяснять отношения с капризулей… хотя разве здесь кто-то задается? Надо показать Машке, что ошибаться ей по молодости лет можно, разрешается даже усиленно предъявлять свои права, однако пользы от таковского скандального поведения не будет.
Так что без промедления принимаюсь за первое блюдо. При этом старательно подмигиваю малышке.
Завожу глаза, что называется, на лоб: ой, до чего вкусная похлебка!
Обед и вправду хорош. Тут мне всё нравится - хоть шикарные стены, хоть тарелки, полные супа. За время нашего путешествия не захочешь, а сумеешь отвыкнуть от стульев, столов и белых салфеток. Признаюсь, этими накрахмаленными утиралочками и раньше пользовался мало. Меня хватало только на то, чтобы вымыть руки перед тем, как сесть за стол.
Но когда к нам в Германии приходили гости, процедура усложнялась: мама
доставала посуду получше, к ней прикладывала аккуратные салфеточки, к которым так трудно привыкнуть.
Говорила наставительно:
- Без них нельзя. В Германии любят красиво украшенные столы, фарфо-
ровую посуду.
Спорить не приходилось. Чего-чего, а всякого фарфора довелось мне там вместе с друзьями повидать столько... Знакомый смотритель музея - его звали Курт - охотно показывал желающим всякие старинные вазы, чайные сервизы, фигуры зверюшек из мастерской города Мейсен.
Сидим, значит, за уютном столом, с удовольствием обедаем, и вдруг Валерий Гаврилович с противоположного края перегибается ко мне и Машке. С видом заговорщика произносит :
- Споем?
- Что еще за новости! - немедленно восклицает строгая Валентина Осиповна. - Посетителям не запрещено вести вежливые разговоры. Но чтобы некультурно во весь голос распевы затевать в общественном месте …
- Кто будет во весь голос? Я тихо. Только для вас.
Машка таращила на подполковника свои любопытные глазки. Разве раньше тянуло его на песни после борща и котлет? Он просто говорил спасибо и вставал из-за стола. Сегодня с ним что-то случилось.
Можно было завести с ней разговор. Насчет того, что происходит сегодня с Валерием Гавриловичем, Валентиной Осиповной и Валерием Валерьевичем. Поменьше будет у нее вопросов к подполковнику.
Так что старшему брату очень хотелось просветить ее, однако папа как раз тут взял и потихоньку запел.
Обошлось без меня. Малышка услышала, как в тесной печурке огонь
горел. Как текла горячая смола по дровам, а бойцы сидели в землянке и вспоминали о мирной жизни.
Любимая фронтовая песня подполковника Ладейнина заставила меня крепко надеяться: сестренка не станет приставать к Валерию Гавриловичу с ненужными вопросами…
Нет, сестренка у меня все-таки умница. О ненужных вопросах забыла. Вместо этого вдруг сказала:
- А есть еще хорошие песни?
- Есть.
И он запел про дорогу, которую забыть нельзя. Холода, тревоги да степной бурьян - все это навсегда осталось в памяти. Сейчас каждый из наших родителей видел свою дорогу. Папа - фронтовую. Мама - дорогу в тылу, когда по ней строчат пулеметы фашистских самолетов. Вместе с ней мне тоже довелось видеть, как падают на мирных людей бомбы.
Песня закончилась, она была хорошая, Машке понравилась. И мне показалось, что наступила минута, когда можно вслед за сестренкой заявить о своих правах:
- Спасибо за праздничный обед. Но ведь было решение.
- Какое? - папа непонимающе смотрел на меня.
- А кто думал сводить меня в крепость? Показать укрепления?
Между прочим разговор об инженерах Валерий Валерьевич запомнил и
твердо знал: у него было желание туда попасть. Как раз туда, очень хотелось. Насчет обязательного похода… Но ведь завтра наш вагон покатит из Бреста по направлению к Широкой реке. Если сегодня мы станем безмятежно посиживать на вокзале, то потом бегай, не бегай по шпалам - ты уже не …
- В крепость сходим, - после недолгого раздумья был мне ответ. -
Ладно, сын. Не припоминаю, чтобы твердо обещал, но стоит она того, чтобы ее увидеть.
- Вернетесь через два часа. Слышите? - в мамином голосе
прозвучала тревога. Подполковник поспешил проявить понимание, а также полное безоговорочное согласие:
- Есть, товарищ командир.
По уже знакомой улице мы вышли, минуя банный тупик, к скверу.
Шагаем споро. Мимо высоких каштанов и кустов, в зелени которых
прятались орешки. Они, как подсказал папа, пусть выглядели аппетитно, однако были совершенно несъедобные.
- Орехи есть. Только руку протяни, и вот они. А крепости что-то нет нигде. Сколько еще идти? Так не хватит никаких двух часов. - Не то, чтобы мне захотелось поворчать. Просто подумалось, что приказ будет трудно выполнить. Плохо, если слова подполковника «Есть, товарищ командир» обернутся пустым звуком.
За свои слова он привык отвечать, пустой звук - это не для него. И тогда получается: с полпути придется возвращаться назад? Кому как, но такой поворот - это не для меня. Не люблю, когда мечта улетучивается.
Чувствую себя неуютно.
Слышу:
- Крепость на высоком берегу реки. Скоро придем.
Чувствую себя лучше.
А дальше началось такое… мои ожидания …короче говоря, всё было совсем не так, как думалось раньше. Где проходила граница? У той самой темной воды, через которую был перекинут мост. Мы проезжали по нему в своем доме на колесах. Состав - поскольку прицепили к нему воинский груз - торопился, и рельсы отзывались на скоростной наш режим частым стуком.
Я вспомнил, как товарняк грохотал в железном сплетении звучного моста. Ни с того, ни с сего у меня вдруг - прозрение: времена все-таки были давние, и если ставили крепость на берегу Буга, то здесь должен быть не иначе что высокий замок с бойницами. Какое-нибудь крепостное сооружение, образцом для которого могли быть средневековые укрепления.
Однако не увидели мы стен, заявляющих об особой археологический ценности. Высокий берег Буга был не очень-то высоким. Строителям понадобилось прорыть каналы, и они без промедления сделали это. Для какой цели? Как выяснилось, залитые водой, те представляли собой препятствия для вражеской пехоты.
Инженеры, конечно, свое дело знали. На возвышенных местах они оборудовали артиллерийские позиции. В дополнение к ним возвели стены казематов. Были поставлены кирпичные невысокие здания. О деталях были хорошо осведомлены, конечно же, солдаты, которых мы нашли в крепости.
Дружная команда в зеленых - довольно запыленных - гимнастерках работала среди развалин.
Саперы осторожно разбирали кирпичи.
У них был старший, и он сказал подполковнику Ладейнину:
- Здешние места еще мало расчищены. Ходить опасно. Уцелевшие своды казематов могут внезапно обрушиться. Бои, сами видите, были сильные. Если желаете, можно зайти в местный клуб. Там всё уже проверено. Мин теперь нет. Вас проводит мой помощник.
В крепости, оказывается, располагался клуб. Он возвышался вдали, на площади. До него идти довольно далеко.
Впору было удивиться. Шагаем, а по сторонам всё тянутся обугленные растрелянные казематы. Кое-где они разрушены почти до оснований. Развалин столько много, что поневоле выскажешься.
Поразмыслив, извещаю сапера:
- Да тут целое поселение. И оно совсем не походит на старинную крепость с бойницами.
Тот соглашается.
- Производит впечатление… Думаешь, здания стояли только там, где сейчас развалины? И тот пустырь, и этот, - он обводит рукой вокруг себя, - всё было застроено. По краю здешней огромной площади дружка к дружке теснились казармы. Такое, представь себе, каменное кольцо.
- Гляжу, внутри кольца тоже находились постройки, - оглядываясь, произнес папа. Так что, Валерий, ты видишь военный городок, где служили солдаты, жили офицеры с семьями.
Сапер взглянул на говорившего, обдернул гимнастерку и доложил:
- Так точно, товарищ подполковник, - Людей было чуть не десять тысяч. И они доставили фашистам столько неприятностей, как будто целая армия здесь билась.
Пыль завивалась на пустынной площади вихревыми столбами. Она упрямо носилась внутри полуразрушенного кольца казарм. Ветер дул здесь почему-то особенно сильно - порывами.
Стены солдатского клуба снизу доверху оказались испещрены следами пуль. Кирпичная крошка густо устилала землю. В окнах - ни одного стеклышка. В проемах посвистывали налетающие потоки воздуха. Звуки боя давным-давно были развеяны ветряными шквалами. Остались развалины, пыль. И надписи внутри клуба на стенах. Страдая от ран, бойцы прощались тут с Родиной.
Они сообщали, что стреляли до последнего. Погибая, верили: враг будет разбит.
Когда силы уходили, выводили прощальные строки чем? Кусками штукатурки. А еще - углем. Встречались надписи такие, что поневоле замрешь, остановишься. Умирая, бойцы писали собственной кровью о победе и верности.
Мне было уже не до того, чтобы разглядывать толстые своды, гадая над прихотями архитекторов. Пусть вокруг ничего не слышно, кроме ветряного посвиста. Сквозь эти надписи все равно пробивался - обязательно поймешь! - ураганный шум боя.
Обойдя клуб кругом, пошли молча назад, и только потом, когда возвращались, пришло ко мне желание поговорить с папой:
- Тебе приходилось… вот так… обороняться?
- В осаде быть не пришлось. Со своими пушками принял бой у нашей столицы. Потом наступал до конца войны.
Мы шли, и на переносице у него лежала, не сходила косая морщинка. Она всегда появлялась, когда он думал о чем-то напряженно. Понятно, крепость заставила его вспомнить давние сражения, товарищей, госпиталя, где залечивал раны. Если увиденное в крепости зацепило его, профессионального военного, то обо мне и говорить нечего.
Подполковник Ладейнин ступал широко. Знай старайся поспевать за ним.
Стараюсь. Но при при всем том о чем думаю?
В такт шагам - воспоминания о городке, где мы жили в Германии:
«Не встречал таких надписей, как в Брестской крепости. Старые казармы… в местечке они тоже были. Чтоб насчет своей Родины беспокоились гитлеровцы… Ничего подобного не писали они там, где оборонялись от наших танкистов. В казармах довоенной постройки дрались крепко, а все-таки беспокоились больше о собственной шкуре…Стены, за которыми прятались от пушек, отличались заметной солидностью… И были там бетонные подземелья с награбленными тайными сокровищами… »
Идем по улице, похожей на длинный-предлинный сквер. Перед глазами стоит кольцо двухэтажных коробок с оплавленными кирпичами, где фашисты огнеметами выжигали защитников крепости.
- Они были героями.
Папа понял, о ком говорю.
- Если герои, то это мало сказано. В первый день войны попали в окружение. По сравнению с многотысячной армией противника - горстка защитников. А с ними справиться враз не могли. Факт, что захватчики ушли далеко на восток. Но по-прежнему в тылу наше войско стоит, сражается день за днем…. Так что бойцам крепости и храбрости не занимать было, и особого воинского мастерства.
Печка в нашем вагоне была нагрета. Мама боялась, что ветер принесет все-таки дождя из пущи, и пожелала уберечь малышку от сырости. Та пригрелась в уголке и задремала.
Стараясь не разбудить сестру, подтаскиваю скамеечку к двери. Сижу и смотрю в щелочку. Туч не вижу.
- А ливня все-таки не будет. Можно мне раскрыть дверь пошире?
- Ладно уж, - говорит строгая Валентина Осиповна. - Наблюдать вокзал разрешается. Или что там дотошливому Валерию Валерьевичу надо?
Ничего особенного мне сейчас не нужно. Просто гляжу вдаль. Туда, где перекрещиваются рельсы и паровозные дымы начинают вертикально подниматься в небо.
СТРЕЛЯТЬ НАВЕРНЯКА
Двое шли через мост неспеша.
Ничто вроде бы не предвещало плохого, однако часовой продолжал мучиться вопросами.
«Фельдфебель все-таки зверь, а не человек. Взял привычку придираться к подчиненным. Чуть что не так - получай по его милости взбучку. А вот сейчас, кажется, нисколько не торопится поделиться новостями. Хотя должен ставить в известность о всяких случайностях. Нет, но каков наглец! Если положено предупреждать пост о визитерах, то нужно придерживаться порядка.»
Покрутившись на месте, охранник решительно двинулся к будке.
Что там видно через окно? Сослуживец сидит за столом. Он безмятежно попивает приготовленный напиток.
Улыбается? Так оно и есть. При этом изъясняет знаками: выпью кофе - выйду на подмену. Не стоит беспокоиться. Останется, дескать, горячего и на твою долю.
Ничего не оставалось, как высказаться вслух. И - довольно крепко. Часовой помянул гром и молнию. Присовокупил фельдфебеля, которого вполне резонно недолюбливал:
- Всегда знал, что он идиот!
После чего обернулся, принялся разглядывать гостей. Позади тулупа - теперь уже заметно отставая - с безразличным видом плелся усач. Он ёжился от холода и, кажется, имел претензии к реке, откуда снова начало сильно задувать, но что касается будки… она его определенно не интересовала.
«Убей меня бог! - думал фельдфебельский подчиненный. - Не понимаю, что этому громиле здесь надо. Разве что прошедшая колонна оставила на усиление? Тогда не мешало бы глянуть в мою сторону. Тут мерзнешь, а некоторым типам это всё безразлично.»
Морщился: сложилось положение - глупее не придумаешь.
Не мешало бы пароль спросить. И всё-таки приставать к сослуживцу, такому же часовому, как и ты сам, не хотелось. Они всю ночь тут на виду по мосту расхаживают и не донимают один другого требованиями назвать пароль.
Даниил, обрядившийся в тулуп, выстрелил бы из маузера. Но только в том случае, когда охранник пожелал бы потянуть с плеча автомат, чтобы открыть огонь. Противник же явно не торопился проявлять усердие. Стоял, словно истукан, медленно соображая насчет гостей. В такой ситуации поспешать с нападением не имело смысла.
Стрельнуть сейчас - просто признаться, что завибрировали нервишки. А как раз они у Наталенко были вполне исправные. Может, не такие толстые, как телефонные провода, протянутые к посту, однако по какой причине вдруг лопнуть нервам? Нет пока что никакого повода.
Распахнулась дверь. Появился второй противник.
Он замер, уставившись на медленно бредущую фигуру, на Туровского, который продолжал старательно отворачивать лицо. Этот охранник соображал гораздо быстрей - хватая автомат, заорал во всю глотку:
- Кайн телефон анруф!
«Предупредительного звонка не было», - подумал Иван.
Нож Даниила вылетел из рукава тулупа. Крикун упал у распахнутой двери, откуда сочился электрический свет.
Трассирующие пули из Иванова автомата сыпанули веером по будке, пробивая доски, обсыпая стеклянными осколками утоптанный снег поблизости.
На сей раз часовой, показавший себя тугодумом, не растерялся. Начав старательно соображать, он действовал без промедления. Прыгнул в сторону и, перевалившись через парапет, мгновенно пропал в глубоком сугробе подле мостового быка.
Словно бы заранее продумал хитрый маневр. Пули, выпущенные Туровским из автомата впустую взбили снег на проезжей части.
Даниил схватился за плечо.
- Ты что? - спросил приятель, видя, как тот одной рукой стаскивает тулуп.
- Зацепило.
- Вот же ловкач! И когда он успел?
- Успел, чтоб ему…
- Выходит, в прыжке умудрился пальнуть. Жалко, что мы его упустили.
- Он далеко не ушел, Ванча. Поблизости сидит, внизу.
- Пока с ним не покончим, за подрыв быков лучше не браться. Давай перевяжу плечо.
Напарник - с опаской поглядывая на реку, где в сугробе прятался противник - оторвал рукав рубашки у Даниила, покрепче перетянул другу плечо и помог снова одеться.
Влезая в свою куртку, тот сказал:
- Возьми себе тулуп. Мне с ним тяжело. Брось эту хилую шинель. Замерзнешь в ней.
Тесная кожа давила на рану. Было больно. Однако он старался не показывать вида. Чтоб шинель - да на голое тело? Это непорядок, коль стужа изо всех сил донимает Ванчу.
Договорились так: Наталенко стоит у парапета. Патронов нынче много, и есть возможность крыть длинными очередями сверху. Не давая ловкачу выскочить из пролета между быками, где наверняка он попытается затаиться со своим автоматом.
Туровскому задача - подобраться к нему с тыла, с другой стороны моста.
Если сам себя загнал в западню, то напрасно будет гитлеровец рассчитывать, что удастся выкрутиться.
«Рана, видать, не очень серьезная, - думал Даниил, прилаживая оружие к здоровому плечу. - Пуля не задела кость, раз можно шевелить рукой. Теперь держись, фашистская охрана. Моя очередь тебя подловить.»
Нажал на спусковой крючок, повел стволом вдоль толстых опор моста, поливая свинцом реку. Громкие очереди сыпали инеем с угрюмых замшелых быков. Пули раз и за другим разом щелкали по камням, крошили, сбивали на снег щебенку. Они впивались в сугробы, рубили крепкий лед.
Кое-кто должен знать: здесь - полный капут! С этой стороны поджидает свинцовый гостинец. Пусть с другой стороны опор тишь да гладь, но тут как раз вовсю стреляют, и надо, хоронясь в белых наносах, понадежней размышлять о спасении.
Магазин вскоре опустел. Хорошо, имелся запасной, и как раз - из числа трофейных - не один, так что напарнику не пришлось волноваться. Остановка не затянулась. Вновь рассыпалась дробь звучной очереди.
При всяком резком движении Даня ощущал боль. Словно раскаленное шило всаживали в мышцу.
Оно имело такую особенность, что жестко поворачивалось в ране, выжимая на лоб упорного стрелка холодный пот. Хочешь или не хочешь, а приходилось терпеть.
Опустошив в конце концов и второй магазин, помощнику Ванчи пришло в голову склониться над парапетом пониже: как там противник? Дошло до него, что здесь и на реку, и в лес хода не будет?
Понятно! Беглец затаился.
«Неплохо устроился где-то в снегу? Ладно, у тебя есть возможность поразмышлять.»
И снова огневая завеса опустилась над сугробами.
Спрыгнув с края моста, Ванча с головой ушел в пуховый нанос возле опоры. Замер, прислушиваясь. Было бы хорошо, чтобы не последовали выстрелы противника, выказавшего в недавнем столкновении хваткую ловкость.
Удача помогла или что другое, но, кажется, пронесло.
После минутной запинки наверху забил автомат друга. Что сейчас делать? Ползти вперед. Вскоре спрятавшийся беглец догадается: его отрезают огнем от реки, а если отступать куда, то лучше всего…
Туровский начал пробиваться к черному пятну пролета между быками. Не помешает занять выгодную позицию. Попасться на мушку было бы нелепо, коль обложили противника, кажется, основательно. Вот-вот он сунется на разведку, и тогда необходимо стрелять здесь именно первым.
За ворот тулупа исправно попадал снег. Он таял и струйками стекал на шею и под мех овчины прямо на грудь.
Щекотка была назойливо неприятной. Резонно подумалось:
«Разделаюсь с хитрованом. Потом обязательно переоденусь.»
Ванча привалился боком к обледенелой громаде каменной подпоры. С колен выставил автомат. Очередь прозвучит как только противник вынырнет из кромешной темноты проема аккурат на лунный свет.
Нещадно гремел наверху Даня, отбирая у беглеца надежду выскользнуть, спастись от огня.
Тот был себе на уме - чувствовал себя пока что в безопасности, отмалчивался: пусть там стреляют вслепую.
Жданки получались долгими. Ванча мысленно чертыхнулся:
«Что-то не торопится удирать. Не ждет ли подмоги? Так дело пойдет - смена может заявиться.»
Он сделал движение вперед, собираясь перевалить через снеговую насыпь возле опоры. В этот момент луна высветила пятно в проеме. Оно было бесформенным. Вроде бы обозначилась голова, но почему-то без плеч. Вместо них какой-то прутик.
Будь подрывник подальше, то нипочем не заметил бы тонкой подпорочки.
Ожгла мысль:
«Никакого прутика нет! То - ствол автомата. На нем висит…что? Головной убор часового. Для такого случая висит, чтобы я выстрелил и промахнулся. Нет уж, мне погодить надобно.»
Минута, другая….
Проверка закончилась. Муляжный кумпол исчез, на его месте показались плечи гитлеровца, на которых сидела натуральная голова. Никакая не подделка. Стараясь не дышать, не шевелиться, Ванча нажал пальцем на спусковой крючок.
Длинная очередь.
Теперь можно подрывникам немного передохнуть. Нет больше на мосту охраны. Все противники обезврежены.
Вздохнул облегченно, закидывая оружие за спину. Но через мгновение верный друг Дани укоризненно покачал головой:
«Нет места отдыху! Кому надо бежать, чтоб побыстрей сбросить овчину? Нынче кому, как не мне, подтаскивать котомки с толом? Время не терпит, а поднимать на воздух эту обледенелую громаду - дело хлопотное.»
А еще через мгновение Ванча увидел отблески пламени на речном льду. Словно бы утренняя заря вдруг разыгралась, окрасив метельные заструги в малиновый цвет.
Закричал:
- Даня! Всё получилось! Слышь, Даня? Что там у тебя горит? Вижу зарево!
Тот громко отозвался:
- Беда, Ванча! Тот, кого оставили в живых, себя подпалил, похоже. И поджег заодно пост.
Выбравшись на дорогу, Туровский увидел, что будка на другой стороне моста занялась свечой. Ровный высокий столб трескучего пламени при стихшем ветре аккуратно поднимался в небо, уничтожая дощатое строение и всё, что в нём находилось.
Да как там было не полыхнуть? Караульное помещение отапливалось круглые сутки, потому и все стояки оказались сухими, и доски отозвались на внезапный поджог на манер пороха.
«Может, удастся вытащить из огня одежку?»
За ней и понесся Ванча саженными прыжками.
Пламя неумолимо наращивало высоту. Горячий поток воздуха стал срывать куски толя с крыши. Они скручивались в дымные алые розы. Будто горела по меньшей мере цистерна с керосином.
Пришло понимание:
«Не цистерна , но посудина с керосином стояла под столом. Что-то все-таки было - у самой стены. Вероятно, канистра. Пленник исхитрился шибануть ее ногами к раскаленной железной печке.»
Подошел Даня.
Морщась, поправляя кожанку, что натирала рану, подытожил итог схватки:
- Пропали манатки. Твой полушубок, шапки наши - все пошло прахом.
Что делать теперь на мосту? Нечего.
Они взяли автоматы, запасные рожки с патронами. Оставлять финку Наталенко не захотел - надежное и тихое оружие. Вложив ее в ножны из лосиной шкуры и поправив поясной ремень, заметил:
- На будущее надо иметь в виду: караульный начальник должен предупреждать звонком о прибытии на пост постороннего лица.
- Так это по нашему уставу, - возразил Ванча. - А в разных армиях и уставы могут быть разные.
- Тоже верно. Но памятку сделаем.
- Ладно. Обошлось все-таки. А насчет раны… в отряде тебя подлечат. Иди потихоньку вниз, сейчас доставлю туда взрывчатку.
Наталенко спустился на лед. Панцирь был толстым и прочным, словно бетон.
Река промерзла основательно. Могучие заиндевевшие быки стояли, будто влитые. На них строительного материала не пожалели в свое время. Для приземистого и не очень большого моста подпорки были - если на погляд снизу - излишне массивными.
Сразу приметишь, не ошибешься - постройку возводили пусть не век, но как раз полвека назад. Ставили ее скорее всего на глазок: полагались не столько на расчет, сколько на интуицию. Она говорила, что положить сюда камня по возможности больше именно что будет понадежней.
Рвануть бы сейчас те две опоры, что стояли прямо в русле реки. Восстановить здесь проезд удалось бы нескоро. Оккупанты могли, конечно, поставить временные деревянные сваи, уложить дощатый настил. Ан зиме недолго царствовать. Пока у ремонтников суть да дело - весеннее половодье грянет. Тогда деревянное сооружение обязательно будет унесено прочь потоком, что наберет силу.
Жаль, на обе каменные опоры не хватит взрывчатки. Здоровущие быки! Как бы с ними впросак не попасть: пошатнуть пошатнешь, однако свалить их вряд ли сможешь.
Как ни крути - придется действовать наверняка. И значит что? Получится вернее подрыв, коль весь запас тола уложить лишь у одной опоры. Все равно у гитлеровцев забот будет выше головы, когда упористый бык пойдет прахом.
Ванча не смог в один прием притащить обе котомки и мины. Убежал за новой поклажей. Проводив его взглядом, Наталенко подумал:
«Надо финку доставать. Не помешает поддолбить лед и так уложить мины, чтобы направить взрыв под основание каменной подпорки.»
Теперь посланцам отряда предстояла ювелирная работа. Конечно, им она вовсе не в новинку. Однако и спустя рукава ее делать не годится.
Нож хлопотливого Дани начал раз и за другим разом врубаться в лед.
Погрузившись в работу, Наталенко не заметил, как появился друг. Он снова был в шинели оккупанта, а весь груз уложил на тулуп и волоком доставил к месту подрыва. Доложил:
- По новой обряжаться не мечтал. Однако догадался, что выйдет так побыстрей все же. Времени ведь у нас в обрез.
Приятель осторожно, оберегая раненую руку, взял мину. Опустил ее в ледовую - только что подготовленную - выемку:
- Ванча! Здесь управлюсь без тебя. Твоя задача - подвязать к взрывателю проволоку. Я прихватил с собой телефонный провод. Однако он жесткий. И надо затягивать узел двумя руками. У меня, вишь, не получится.
Луна сияла в тихом небе, очистившемся от темных туч с их снежными зарядами. Словно затаенно ждала, когда оккупантам будет преподнесен громкий сюрприз.
Посланцы отряда решили заложить взрывчатку по сторонам быка. Два направленных взрыва должны синхронно так разметать опору, чтобы ремонтникам уж никак нельзя было бы использовать здешний строительный материал повторно.
Приятели расположились поудобней. Их разделяло полотно дороги. Друг друга не видели они, однако договорились, что сигналом к синхронному взрыву станет выстрел.
Ванча потянулся к автомату.
ЯБЛОКИ
Не знаю, как там обстояли дела в пуще, однако непоседливые тучи не оставили семейство Ладейниных без своего пристального внимания. Накрапывал мелкий дождик. Долго собирался, копил силы у кромки горизонта, а потом подобрался к железной дороге, начал сеять водяную пыль.
Под крышей пульмана, где мне разрешили устроиться на ящиках, сразу стало темно.
Все у нас по-старому: и печка, и постели. Правда, немного переставлены контейнеры. Это сделано для того, чтобы Машка - при всем ее желании - не могла бы найти дыры, куда можно провалиться.
Отчалив от вокзала, наш дом на колесах вместе со всеми вагонами состава прогрохотал по мосту. Река под ним была темной, тяжелой, как расплавленный свинец. Налитая здесь вровень с берегами, она казалась неподвижной.
- Опять видим Буг? - вопрос папе.
- Мухавец, - ответ мне.
- В крепости тоже протекал Мухавец. Мы видим тот самый?
- Тот да не тот. Где здесь оборонительные сооружения? Мирная сельская река. А там и форты, и каналы - все для того, чтоб вода стала солидной преградой противнику.
Размышляю:
«Перебросить здесь камушек с берега на берег нетрудно. Переплывешь речку в два счета, если пожелаешь.»
Докладываю Валерию Гавриловичу:
- А в крепости мне даже в голову не приходило, что можно искупаться в глубоком канале.
Он молчит минуту. Потом задумчиво говорит:
- На войне реки становятся трудным препятствием. Это в мирной жизни они соединяют города, иногда целые народы. А вот сейчас вспоминаю, как приходилось в бою артиллерию переправлять через какую-нибудь стремнину. Намаешься, пока пушки с берега на берег доставишь. Через мелкие реки тянули на руках. Через большие сплавляли на плотах.
Поезд идет медленно. Неспеша постукивают колеса.
Когда мы подъезжали к станции Малорита, состав еще сильнее замедлил ход. Что случилось?
Высовываюсь из вагона, однако ничего необычного не замечаю. Только далеко впереди к паровозу спешил какой-то железнодорожник - бежал трусцой, придерживая одной рукой фуражку. Какие-то служебные дела, не иначе.
Но у нас озабоченно особых дел нет, и мне, любопытствующему пассажиру, дозволено спокойно - туда и сюда - покрутить головой. Ого, чуть позади нашего дома на колесах наблюдается румяная тетка с двумя ведрами! Что там у нее? Они до краев наполнены краснобокими яблоками.
Моментально проникаюсь к ней большой симпатией.
Если здесь такие красивые плоды, то Валерий Валерьевич может не то, чтобы покрутить головой, но даже выпрыгнуть из вагона. Заинтересованному зрителю очень соблазнительными представляются фрукты.
Замирающим голосом - боясь, что поезд готов увезти прочь от чудесного явления - Валерий Валерьевич сообщает обитателям пульмана:
- Вы только гляньте! Нам хотят продать килограмм-другой замечательных яблок.
Неуступчивая Валентина Осиповна понимает, что Валерий Валерьевич собирается бежать за покупкой к продавщице, ходящей вдоль состава:
- Ты что? Не смей и думать! Поезд сейчас тронется.
Всё! Настроение у меня становится никудышним.
Однако тетечка, словно понимая всю тяжесть моих душевных переживаний, уже торопилась к нам:
- Из Германии возвращаетесь? Дешево отдам. Берите прямо с ведром. Оно вам сгодится в дороге.
Мамин голос:
- А почем они?
Ого, есть желающие начать переговоры! Факт интересный. Он как раз такой, чтобы настроение из никудышнего поднялось у меня до кудышнего. И - весьма значительно.
Однако продавщице разговоры разговаривать было некогда. Она что сделала? Поднатужилась, вскинула свой товар. После чего ведро прочно встало на половые доски пульмана.
Спихнуть его на рельсы - рука не поднимется. Это понял не только Валерий Валерьевич, но и Валентина Осиповна, придирчиво оглядевшая объемистую посудину. Она достала кошелек, пошарила там. Вытянула единственную бумажку. Та оказалась солидного денежного достоинства.
Состав дернулся, неспеша покатил.
- Сдачи не будет у меня! - ахнула хозяйка ведра. - Забирайте всё как есть.
- Разве можно?!
- Малиновка это. Белорусская малиновка. Кушайте на здоровье. Яблоки чистые, мытые, вы не сомневайтесь. Детям есть можно. Пусть хлопчик наворачивает. И вы все тоже.
Мама сунула бумажку в кошелек, и он полетел к продавщице.
Добрая женщина, хотевшая отдать свой товар задешево, была теперь с большим прибытком. Неожиданная удача разволновала ее чуть не до слез. Она сорвала с головы платок - белый с с синими цветочками - и напутственно замахала нашему отъезжающему дому на колесах.
Из-под мелкой водяной пыли поезд выбрался в полосу яркого солнечного света. Пусть и не слишком жарко было, но осенние лучи, пробившиеся меж двух туч сделали свое дело - стало приятней глядеть на дорожные откосы. А когда сочно проявилась зелень садиков в придорожных селениях, стало вдобавок и веселей.
Не то, чтобы мне захотелось пуститься в пляс. Но вот что было, то было. Сижу, посмеиваюсь:
«Не удается укатить далеко от пущи? Да уж, достает она путешественников. Под носом-то что? Хоть беготня темных облаков, рожденных над могучими ельниками. Хоть кутерьма ветров, налетающих из урочищ. Небось, пуща даст знать о себе еще не раз.»
Напомнит или не напомнит…Если всерьез, то исключительно она велика. Говорят, во всей Европе нет ничего ее больше. Огромный лесной массив неколебимо стоит с древних времен.… Уж наверняка хранится там множество тайн.
Ладно, не нам разгадывать их. Вагон катит, катит. И скоро встретит путешественников Широкая река.
Они тем временем с удовольствием изничтожают яблоко за яблоком. Здешняя малиновка сладкая, очень красивая. Таких яблок мне у бабушки в деревне видеть не доводилось. Заглядишься на завлекательно широкие красные полосы, приметишь: верхушки плодов - самые темечки - чуть зеленоватые. Бутон розы перед тобой, не иначе.
Вдруг мимо нашего пульмана проплыл сад без ограды. Кто там собирает урожай? Вглядываюсь и…
Вот так штука! В саду гуляет корова.
Чешется язык сказать: нашла себе занятие. Как раз такое, чтобы с удовольствием тянуть морду кверху, объедая тонкие веточки, пушистые летние приросты. Однако… если кроны деревьев роскошные почему не пообедать? Хватает листьев больших и сочных. Изобилие воды тут, и влажное дыхание пущи исправно достает до садовых малиновок. Тогда получается, что яблоневая сочно-шикарная зеленца коровам если не обязательный прокорм, то уж первоклассный подарок. Точно!
Мимо вагона поплыли пустоши и перелески. Внезапно выскочил клин густого леса.
Взгляд упирается в листвяную гущу, буксует: ни туда и ни сюда. Не пролезть ему в изумрудную стену подлеска. Места здесь вроде бы не похожи на светлые рощи, богатые подберезовиками и подосиновиками, до которых мы с деревенской бабушкой были большими охотниками. Однако часто встречаются у обочины дороги грибники. То женщина в телогрейке, то старичок-лесовичок в полинявшей фетровой шляпе. Бредут неспеша со своими большими корзинками, а те, между прочим, такие - есть на что посмотреть.
Из чащи выныривает невеличка-девчушка. На руке у нее висит посудина, плетеная из ивовых прутьев. Прямо по коре, по верхнему краю, расписана та бордовыми ромбиками.
Таких корзинок в бабушкиных краях не видел. Красить гнутые лозинки? Не доходили руки мастеров ивового плетения до забот о ладном украшательстве. А в здешних местах таковские поделки тебе - пожалуйста! - обычные вещи домашнего обихода.
Горит, полыхает рдяной цвет под рукой ловкой невелички. Будто не грибы несет, а россыпь крупных искр из домашней печи. У пущи, наверное, есть особая красота, видят ее обитатели маленьких поселений. Переносят не только на рушники, но даже на всякие хитрые плетенки.
Глядишь вот так из своего пульмана, поневоле чувствуешь: идет тепло от огненной корзинки. Тебе приятно? Это уж точнее точного. Удобный случай к тому же помечтать - неплохо было бы выскочить сейчас из вагона, пробежаться по осеннему перелеску! Туда, где грибы наверняка можно хоть косой косить.
Всё так. Но потом обязательно надо снова очутиться в нашем доме на колесах, продолжить путешествие к Широкой реке.
Валерий Валерьевич не был бы Валерием Валерьевичем, если б не проявил любопытство и не обратился к Валерию Гавриловичу за разъяснениями некоторых природных особливостей.
В ответ - понимающая улыбка:
- Едем, а пуще конца края не видать? По европейским меркам она, конечно, и знатна, и важна. Больше некоторых государств. Ее границы пересекают здесь Буг. И границу, на которой стоит Брестская крепость. Только в местах, где мы едем, пуща всего лишь часть знаменитого Полесья. Теперь вагон идет на юг, а та с ее лесным богатством…
- Она осталась севернее. Верно?
- Значит, ты уже догадался.
- Но Полесью нет конца всё равно.
- Тебя это волнует?
- Мне кажется, что здесь…
- Ощущаешь дыхание пущи?
Если сказать: за время нашего путешествия впервые довелось потеряться, запнуться… значит, не сказать ничего, но как папе удалось понять, мои мысли?
- Не смущайся. Мне тоже почему-то думается, что здесь, ближе к югу, всё равно воздух исключительно лесной. Особенный.
Мама вроде бы не обращает внимания, не слушает наш разговор.
Но у нее вдруг - замечание:
- Лесами богата здешняя земля. Оттого и зовется Полесьем. Но, как ни странно, много тут лощин с низким кустарником. И пески, гляжу, есть. Вдоль дороги то рыжеватые, то белесые пустоши, правильно? Так что хватает болот и увалов. Хоть дремучих оврагов, хоть распаханных полей.
Строгая Валентина Осиповна уточнила с таким знанием дела, словно долго здесь прожила. Мне хорошо известно: конца войны мы дожидались в деревне у бабушки. Потом поехали к папе в Германию. Не бывали мы с ней в Полесье никогда. Тогда … наверное, перед поездкой познакомилась заинтересованно с маршрутом.
Опытная путешественница? Пусть оно и так. Вот только не приходило мне в голову раньше изучать какие-либо маршруты. Поэтому во все глаза смотрю на проплывающее вдали поле и задаю вполне резонный вопрос:
- Почему вон там все присыпано белой пудрой?
- Песок, - говорит мама. - Много его.
Она спокойна. Ей хорошо: все знает. А меня беспокойство разбирает. Почему ничего не знаю? Вслед за прогалом появился перед вагоном перелесок, потом возникло новое поле. И там пашня знатно сияет. Просто серебрится вся от обилия белого рассыпчатого песка.
Разве не путешественник вам Валерий Валерьевич, а вот же не догадывался никогда, что где-то на земле есть пашни, способные поражать тебя серебряным сиянием.
Сам собой недоволен. Вопросам нет конца, они лезут из меня чередой, как по обыкновению из Машки. Которая сейчас никого не тревожит, дремлет. Для которой в поездке всё - новинка.
Чтобы не выглядеть в глазах Валерия Гавриловича и Валентины Осиповны отчаянным почемучкой, изо всех сил стараюсь помалкивать. Кто бы знал, какое это дело трудное! С независимым видом забираюсь на свое место. Под крышу пульмана, на ящики, где расстелена старая папина шинель.
Будем, граждане, размышлять. И давайте. И поехали!
Вижу станцию. Называется «Краска». Мы, не задерживаясь, громыхаем себе неторопко. Спокойно и как раз мимо. Есть по таковскому поводу мысли? Спору нет, название картинное. И самое главное - правильное. Вдоль дороги по меленькому белесому песку тянутся вдаль распрекрасно-красные кустарники.
В чем особая красота? Песчаные проплешины пообочь железки, но вдруг вам - бац! В глаза бросаются эти кусты.
А следом за ними - ярко пламенеющие небольшие клены.
Полно теперь - куда ни глянешь - красиво расцвеченной листвы. Так что правильно станцию нарекли. «Краска», и всё тут!
Может, пуща повелела примечать чудеса природы. Или что иное приключилось. А только вот дозволяется видеть одно чудо за другим. И радостно, что появилась у меня способность различать - в нашем пути до Широкой реки - много всего интересного.
Текут струей вовсе нелишние соображения. Словно переполненный дождями Буг.
Почему это так - здесь, пообочь железки, идут нескончаемые тропки?
Путевые обходчики протопали? Вряд ли. Не так уж много их, чтобы выбить сапогами траву. Значит, шагает, бредет вдоль полотна разный непоседливый народ. Куда? Зачем? У каждого есть свое дело. А ты едешь и не знаешь о заботах непосед ничегошеньки. Если понравилось тебе проявлять любопытство, то почему не полюбопытствовать? Всё верно, да не станешь ведь задавать вопросы из громыхающего товарняка. Катит он мимо полустанков, ракитовых кустов, дедков и девчушек с красивыми полесскими корзинками. Мимо всего и всех.
Неостановимо… до поры, до времени.
Мост, гудящие металлическиее фермы. Затем - еще один, но маленький: что называется, мосточек из самых невидных. Этот был уже перед въездом на станцию. Вот и остановка, потому как прибыли в город Ковель.
Еще не конечный пункт нашего путешествия. И все-таки на диво интересный. Потому что здесь столько сошлось людских тропок: обо всех захочешь - не расскажешь.
Ведь что получилось? Катил по длинным европейским километрам товарняк. Много дней и ночей стучали колеса-трудяги. Огибая круглый земной шар, поезд вез нас домой, к месту новой папиной службы на Широкой реке. А тем временем большущий мир… нет, он вовсе не был беззаботным.
Людей в нем - как песчинок на серебристой пашне. Как травинок в огромном Полесье.
У каждой песчинки и травинки - судьба, которая заявляет свои права. Толпотворенье в Ковеле. Когда мы выглянули из вагона, ахнули: было столько народу, что яблоку некуда упасть.
Вместе с мамой выхожу из нашего дома на колесах. Она видит дежурного на перроне. Сорвалася вопрос у нее с языка? Не мог не сорваться:
- Что происходит сегодня?
Тот, усмехнувшись, отвечает:
- Это что? Цветочки! Совсем недавно ситуация была такая, что не протолкнуться. Проезжающие заняли зал ожидания, все проходы, лестницы. В скверике возле перрона осели тучей, соорудив из мешков и чемоданов что-то наподобие топчанов. С конца войны через нас идет поток пассажиров: тут и разные переселенцы, и репатриированные. Из эвакуации также едут многие. Вы, небось, полагали, Ковель - маленькая стания? Что-то вроде полустанка? Нет, у нас тут большой узел железных дорог. Хватает направлений.
Ничего такого - насчет Ковеля - мы не собирались думать. Но кто же знал, что по здешнему перрону после войны сотни тысяч прошли?
Возвращаемся в свой пульман.
Ситуация больше не вызывает вопросов. Считаю своим долгом высказаться:
- Известная история. Много людей было угнано фашистами к себе, на фабричную работу. Понятно, что потом открылась дорога домой. И как только здание вокзала устояло?!
Мамино заключение логично:
- Как только станция не утонула в море людских слез?!
ВЗРЫВ
Выстрел прозвучал, казалось бы, негромко. Но пуща поспешила ответить эхом. Оно пролетело над головой Туровского, вернулось к стене леса.
Подрывник дернул за конец провода.
Сверкнул огонь под опорой, вслед за тем поднялась туча из обломков и пыли. Спрятав голову за пень, Ванча краем глаза наблюдал, как сыпались каменные осколки с неба.
Вздувшийся горб моста рассыпался в прах, и на месте центрального пролета образовался провал. Кружился по реке лед, взломанный силой взрывчатки. Мощный гул, что пронесся над мостом, быстро стих. Пыль оседала неспеша. Не дожидаясь, когда воздух полностью очистится, Ванча поднялся.
Оглядел небосвод, отметил: потихоньку близился рассвет.
Пуща, ничуть не возмущенная взрывными способностями тола, стояла вся из себя тихая, спокойная - ни гула какого долговременно особенного, ни ответных метельных ударов. Хотелось бы надеяться, что при таком положении вещей оккупантам на торфоразработках не скоро удастся сообразить, как всё у часовых обернулось на реке.
Ванча дотронулся до уха. Потому как почувствовал: по щеке потекло что-то горячее.
«Контузило, - догадался, увидев кровь на пальцах. - Ну да ничего. Главное, что выполнено задание. Провод у меня был короткий, поэтому… В следующий раз не за пенек надо прятаться, а забираться в яму. Взрывная волна пройдет над головой без последствий.»
Протер щеки, уши снегом. Немного полегчало.
Даня встретил его улыбкой, в которой была не столько радость, сколько виноватость. Он сидел на корточках; держался за плечо.
- Потревожило рану, - сказал другу.
- Так сильно, что не можешь встать?
- Шибануло чем-то сверху. Вдобавок.
- Тогда не вскакивай. Отлежись пяток минут, - приятель, уговорив пострадавшего отдохнуть, внимательно поглядел по сторонам.
Эге, а ведь Наталенко выбрал себе самый короткий из проводов! До того не заметна была его хитрость. И что она означала? Небось, это: я раненый, мне теперь в случае чего не дойти до отряда, а Иван жив-здоров, должен дойти и всё как есть доложить командиру.
- Вижу, избрал себе долю заранее? Не собираюсь бросать тебя.
Слова эти прозвучали сердито.
Нужны были такие, чтобы смягчить ситуацию, и Даня их нашел:
- Хорошо, что не зацепило тебя. Пойми: двое подбитых хуже, чем один дважды подбитый. Нам ведь далече шагать, сам знаешь.
Вот он, обломок, который упал сверху и, как было сказано, крепко шибанул… Ванча пнул ногой зазубренную глыбу:
- Куда попало?
- Лежал лицом вниз. Когда по лопатке садануло камнем, поначалу нельзя было вздохнуть. Сейчас вроде бы отпустило. Дышать дышу, однако шевельнуть плечом не могу.
Хитрые были резоны у Наталенко насчет провода или не так, чтобы слишком, всё равно обсуждать их зачем? Что сделано, то сделано. Теперь перед отрядными посланцами - задачи другого порядка. Непростые они, и лучше заняться ими поскорее.
Присев рядом с раненым, напарник с минуту молчал, обдумывая решение. Затем объявил:
- Значит, дела у нас такие. Я тебя понесу, а ты уж потерпи как-нибудь.
Нахмурился Даня. Поскольку не собирался быть в дальней дороге заплечной, если можно так выразиться, котомкой. Боец тогда нелишний боец, когда бьется до последнего. Коль нынешняя передышка закончилась, то он пойдет на своих двоих. В разных переделках побывал. Случалось, выходил из них с очевидным ущербом. Держаться - так держаться, поэтому…
- Ванча! Вот-вот прикатит караульная команда. Нам поспешать нужно. А всё же забираться на спину тебе не стану. Смотри - уже встаю. Так что потопали!
Опираясь на руку приятеля, Наталенко встал.
Его трофейный автомат лежал в в снежной выемке. Надо бы нагнуться, чтобы взять оружие, однако Туровский опередил:
- Сам понесу.
Пришлось уступить. Что зря спорить, когда разболелась рана, а в спине словно гвоздь сидит?
Двинулись в обратный путь. Торили новый след через пущу.
Была опасность, что старая тропа выведет преследователей - они обязательно объявятся - к базе отряда. Теперь же дело хитрое: при отходе подрывникам нужно сделать петлю, убедиться, что погоня сбита с толку. И только потом предстояло выбрать направление как раз такое: в точности кратчайшее и на все сто безопасное для отрядных товарищей.
Расчет был правильный. Но если иметь в виду неожиданный случай, ситуация может измениться. Не правда ли?
Внезапным образом всё как раз и обернулось.
Намерение касательно ловкой петли пошло прахом. По той простой причине, что в доселе спокойном гарнизоне обеспокоился начальник связи. Проверочный звонок вызвал кое-какие соображения. Пусть замолкший телефон вовсе не поспешил навести на мысль о подрывниках. Но возникло подозрение: метельные удары сотворили обрыв на линии.
Свалиться какому-нибудь лопнувшему дереву? Сегодня запросто. Вначале от мороза громко бахнуло, потом - треснувшее, ставшее неустойчивым - под ветром упало.
А подчиненным бдительного офицера, здешним ефрейторам и рядовым, нужно также обеспокоиться. Раз непорядок свершился, нечего отсиживаться в спокойном гарнизонном тепле. Пусть себе смотрят вдоль по цепочке столбов, налаживают контакт.
Дрезина с двумя связистами и несколькими солдатами сопровождения немедленно отправилась в дорогу. Столбы шагали вдоль узкоколейки безупречно, с проводами все было в порядке. Никаких обрывов.
Километра два не доезжая до моста, пассажиры нехитрого самоходного транспорта увидели: вдали взметнулась, грохоча, туча камней и пыли.
От неожиданности связисты оцепенели. Их средство передвижения замерло на месте. Однако старший, что был в солдатской группе, всё же сообразил насчет того, отчего поднялся оглушительный вихрь. Приказал двигаться вперед. Вряд ли на мосту оказалось много взрывников. Будет хорошо, если их связать боем, чтобы не успели скрыться в пуще. А подкрепление придет, караульная команда наверняка уже в пути.
Еще не доезжая до конечной остановки, вся группа дружно стала поливать пулями окрестности моста. Противника никто пока что не видел. Надежда была простая: отвечая на выстрелы, взрывники откроют свое местонахождение.
Рассредоточившись по периметру площадки, автоматчики вели огонь в основном по кронам деревьев. Вздрагивали посеченные ветки: свинец усердно обтряхивал опушенные инеем сосновые лапы.
Ванча и Даня, озираясь, лежали в снегу.
Откуда взялись преследователи?
На дорогу - ближе к реке - выскочили темные фигуры в длинных шинелях. Они строчили, падали, быстро вскакивали, перебежками приближаясь к вырубке.
- Как полагаешь, заметили наши следы?
- Не похоже. Лупят наугад.
Посланцы отряда, подбираясь к своей цели, проторили в сугробах тропу, и как раз к ней выскочили двое солдат. В том, нынче ничуть не потаенном месте, Ванча недавно волок свою тяжелую взрывчатую поклажу - получился проспект не проспект… Уж точно, что обозначилась убедительная улика для преследователей.
Особенно шустрых не мешало бы уложить напрочь. Они здесь чересчур смелые.
- Подожди, - Даня повернул голову к напарнику, потянувшемуся к оружию. - Двоих положить несложно, да ведь навалятся остальные. Пусть лучше скопом идут по старому следу.
- Через двести метров увидят: метель всё засыпала. Вернутся, чтобы отыскать свежую тропу.
- Продолжат поиски? У нас будет фора верного полчаса.
Те, что прибыли на дрезине, почувствовали себя храбрецами против - до очевидности малочисленных - взрывников. Начали громко перекликаться. Их громкие голоса слышались и тут, и там. Крикливая группа не походила на карательную команду. А вот стрелять солдаты будут обязательно.
Туровский и Наталенко отползли подальше за деревья. Потом встали и пошли вглубь пущи. Толстые стволы сосен прикрывали их спешный отход.
От быстрого продвижения раненому полегчало. Ушиб спины давал о себе знать меньше. Думать ведь полагалось о том, куда шагнуть в сугробах, наметенных ветром. Вовсе не о том, как сильно и куда приложился упавший с неба каменный обломок.
Острое шило кололо у парня в мышцах плеча. Однако он понимал: подобная штука неизбежна при вражеской пуле, которую он поймал в схватке на мосту. И с болью норовил свыкнуться.
Они уходили всё дальше от взорванного моста, забирая в сторону извилистого речного притока. Тот зарос тальником, гибким ивняком, и кусты по обоим его берегам переплетались на диво плотно. Затеряться там не так, чтобы проще простого, а всё же - поди, оккупант, поищи! Небось, шарить в густых дебрях долго придется.
- Наделаем ложных следов. Тогда нашу дорожку до базы и не отыскать, - вдыхая всей грудью, Даня повеселел. Его шаги понемногу становились более уверенными, пришло чувство неожиданной бодрости, несмотря на занозистый автоматный гостинец.
Туровский не уставал размышлять.
Была догадка: если прибыла случайная команда, то пальба открылась без гарнизонного приказа, и вряд ли преследователями руководил опытный офицер.
- Солдаты на свой страх и риск не сунутся далеко в лес. Пройдут километр, другой, потом остановятся. Станут подмогу ждать. Но, конечно, связи с поселковыми карателями у них нет.
- Их здесь все-таки не очень много, - согласился Даня. - Обязательно остановятся, и к мосту отправится посыльный. Чтобы доложить обстановку прибывшему туда начальству.
- Выходит, незачем нам петлять в чащоре. А вот подальше сейчас оторваться… будет как раз полезно.
Друзья рассуждали правильно.
Именно так и должны были поступить преследователи, будь они более осторожными. Почему им пришло в голову избрать другую тактику? Азарт погони распалил самолюбие старшего, что был в солдатской группе.
Он обнаружил: «проспект» не тот след, который вел от моста. В самую пору искать более свежий. После того, как тот был найден, ситуация прояснилась. Взрывники отходили вовсе не берегом реки, где находилась вырубка, они двинулись в сторону глухих зарослей притока.
Захотелось их догнать во что бы то ни стало. Далеко не уйдут, там ведь не разбежишься. Поэтому похвала от гарнизонного командования уже в кармане у него, сообразительного и старательного.
- Форвертс! - кричал он подначальным, не торопившимся проявлять решительность. Гнал их вперед, в голосе его звучала твердая убежденность: победа в таком легком предприятии придет непременно.
Когда всем стало ясно, что противников тут всего двое…когда кто-то из особо глазастых по следам понял, что одного из взрывников, кажется, шатает, поскольку ранен… вся группа рванула упрямой цепочкой в ничуть не далекие, густо переплетенные ивовые дебри.
Сугробы не таили секретов, постепенно светлело небо с неохотно тающей луной. Уже не оставалось никаких сомнений: до неуверенно шагающих, до этих двоих было, что называется, рукой подать.
Теперь - только поднажать, и они окажутся перед усердными солдатами на расстоянии выстрела.
В рассветной пуще наливались белизной прогалы в строе деревьев. Издалека виднелась прерывистая нитка следов от уходивших взрывников, и громкое «форвертс» исправно подгоняло преследователей. Они послушно месили снеговые наносы.
Почему им, хорошо до погони отдохнувшим, вооруженным в полном соответствии со своим уставом, в этот час не почувствовать себя особенно ловкими? Вся группа испытывала подъем сил. Старшему среди них представлялось: он именно что удачливый охотник, и гонит диких зверей, и вот-вот загонит их до смерти.
Никто из них не торопился наугад стрелять по кустам, по кронам сосен и елей. Но что касается терпения - каждый настороженно поджидал того момента, когда за стволами хвойных обитателей пущи появятся фигуры, бредущие по глубоким сугробам.
Не слыша позади выстрелов, Даня и Ванча перестали оборачиваться, даже немного сбавили шаг. Тишь кругом, да гладь, да утренняя благодать. Именно что пригодная погода, торопиться некуда. На сей час никакой погони. Рыпнулась она поначалу к вырубке, потом застопорилась.
Кто их знает, этих случайных гостей на дрезине? На карателей они уж никак не походили.
У любых отрядных подрывников как раз имелось твердое понятие насчет повадок гитлеровцев после поражения. Наваливались каратели всегда большим скопом. Обычно они в лесу нервничали, палили из автоматов по любой шевельнувшейся ветке. Белка ли стряхнет снег, заяц ли тронет обвисшую лапу ели - под пули попадает всё, что издает малейший звук. Что хоть мало-мальски движется.
Лишь за плотной завесой огня им было удобно. Хватало у них сил и старания комфортно устраивать преследования.
- Отстали. Или как? - Ванча поправил свой автомат, висевший на левом плече. Потом занялся трофейным, Тем, что висел на правом.
- Может, накатило соображение. Насчет того… остановиться.
- Когда у них передышка, пусть им отдыхается. Пока надобно пошарить. В гитлеровской шинели. Вдруг найдется что интересное.
Освободив карманы от запасных автоматных магазинов, Ванча вытащил плитку шоколада. Раньше было не до нее, теперь - при сообразной погоде - самое время подзаправиться.
Развернул обертку, отправил в рот горьковато-сладкий кусок. Угостил приятеля:
- Смотри! Паек им, что ли, такой положен?
- Вряд ли.
- Тогда мыслю: фашисты подторговывают между собой. У хозяина шинели был список на бумажном листке. Похоже, там значились должники. Откуда у некоторых солдат берется шоколад?
- На обертке французские слова. Получается, награбили в Европе всякого добра, вот и…
О чем говорить? Не обнаружились у Ванчи охочие возражения, он хмыкнул - ишь, среди оккупантов какие пройдошливые имеются! - и молча пошагал дальше.
Минут десять утекло при нешумном продвижении.
Верно замечено: оружие гитлеровских пехотинцев хорошо лишь для ближнего боя. Дальнобойность и меткость «шмайсера» неважные. Пришлось еще раз убедиться в том, когда из-за дерева торкнулся солдат - стояла та неблизкая сосна как раз позади - и начал поливать пулями куст, возле которого находился Наталенко.
Приятель рухнул в снег, стал отползать в сторону, Туровский крикнул ему:
- Беги!
Однако напарник, хоть и остался невредимым, отступать не собирался. Выбросив из сугроба здоровую руку, первым же выстрелом своего длинноствольного маузера осадил нападавшего. Тот опустился на корточки, выронил оружие, схватился за лицо.
Азартные преследователи поняли, что стрелки перед ними отменные. Попасть под меткие выстрелы не хотелось. Пристроившись за стволами, темными и в натеках смолисто пахучими, стали бить в сторону уходивших длинными очередями.
Спешить, лезть наперед после того, как пострадал предводитель, никто не желал. Поглядывали на него: что прикажет? Тот поначалу был ошеломлен: пуля маузера выбила из рук привычное оружие, рикошетом отлетела от стального дула, зацепила щеку.
Придя в себя, убедившись, что ничего страшного с ним не произошло и рана пустяковая, он рассвирепел. Какого дъявола солдаты отлеживаются за укрытиями?!
Поднятая громким окриком, группа кучно запереступала по боровым сметанно-белым пухлым буграм.
Последовал приказ - рассредоточиться!
Пока солдаты за деревьями перестраивались, подрывники соскользнули в лощину. Спорым шагом, похожим больше на тягостную - в сугробах - перебежку, двинулись в сторону речной чащоры, где надеялись запутать преследователей.
Рассветное утро летело над Полесьем со скоростью курьерского поезда.
Протянулись лучи проснувшегося солнца над верхушками сосен и елей. Заискрились в белом инее, в промороженном до хрустального звона воздухе. Не сказать, чтобы пуща вдруг загрустила.
Серебристые блестки на коре деревьев, посеченной пулями, вспыхивали одна за другой. Рельефней стали тени, разлегшиеся по метельным наносам ломаными линиями.
Задохнувшись от бега, Наталенко повалился на обрывистом берегу притока. Пощупал бока - не обронил, кажется, ни маузер, ни финку. Рядом тяжело сел Туровский. Трофейное оружие было оставлено им на том месте, где преследователи обнаружили друзей.
Теперь у Ванчи был только один автомат. И три запасных магазина, о которых он все же не забыл в спешке отступления.
- Да пусть они подавятся своим «шмайсером», - утешил Даня огорчившегося напарника. - Тулуп сохранили. Оно и хорошо.
ГОРКА
В Ковеле мне было не до того, чтобы в небо смотреть и наблюдать плывущие облака. Заметил, конечно, что в здешнем Полесье ураганным дождем не пахнет, а потом…
Иду с мамой вдоль перрона к нашему вагону, тут куда-то переселенцы повалили. На один из станционных путей для пассажиров подогнали пустой состав, не иначе.
Пусть не наблюдалось великого переселения народов, а все же не успел оглянуться - толпой меня прижало к вокзальной стене. Крепко получилось.
Когда отсоединился от шершавой штукатурки, мои бок и спина были в заметном мелу. Это бы еще ничего, однако пострадал вдобавок рукав куртки. Болтался ведь себе невозмутимо-рвано. Словно какой лишний для пассажира овечий хвост.
Одним словом, над Валерием Валерьевичем поработали старательно. Помяли, покрасили и…
- Не годится взрослому парню, - сказала строгая Валентина Осиповна в спасительном вагоне, - ходить по здешнему Полесью…
- Так ходить некрасиво, - поспешила объяснить мне Машка.
Охотно согласился: лучше поскорей присобачить все полуоторванное по своим местам и сидеть спокойно, пока маневровый паровозик возит наш состав.
В другом случае… полещуки что будут говорить о Ладейниных?
Тащить с собой из Германии рваную одежду глупо, скажут они. Такого добра во всех европейских послевоенных странах нынче и без того хватает.
Похвалив младшего члена семьи за проявленную сообразительность, подхожу к двери. Вижу дяденьку в промасленном пиджаке, в кирзовых сапогах, блестящих от пролитого на них смазочного масла.
Он помахивал молотком и, значит, приходился станционным вагонам не иначе, как осмотрщиком. В железнодорожных молотках за время путешествия Валерию Валерьевичу Ладейнину не разбираться было уже нельзя.
С видом разбирающегося человека кричу:
- Мы только приехали. И вы сразу хотите толкать наш поезд?
Беседовать со мной осмотрщику недосуг. Идет мимо. Однако находит пару секунд, чтобы сказать, обернувшись:
- Граждане! Вы же приехали в «сборке». На горке мы должны ее ликвидировать.
Наклоняется. Куда-то исчезает Только мы его и видели.. На мой взгляд, беседа закончилась слишком быстро.
Конечно, спорить я не собирался. Насчет того, что мы как раз приехали и нынче равноправные граждане, - чистая правда. Но если человек в кирзачах тоже вполне себе замечательный гражданин, почему бы не объяснить, почему наш солидный поезд вдруг «сборка»?
Чтобы мне взять и сообразить, то - извините! - ничего не понятно. Про маневровые паровозики знал. Про то, что они охотно катают по рельсам вагоны, знал. Про горы никто раньше нас не извещал, и мы никогда не видели на железной дороге особых вершин.
Как бы теперь, не роняя звания бывалого путешественника, разузнать все о здешних таинственных вещах?
Покрутился возле мамы. Отошел прочь, поскольку сейчас ее интересовали не тайные дела, а кухонные, очень явные, чересчур неотложные. Крутиться вокруг Машки даже не начинал, потому что не было перспектив. Ни больших, ни маленьких.
Оставался один папа, возле него можно было вращаться. И - подыскивать минуту, когда мои вопросы будут исчерпаны… так, чтобы потихоньку, без урона для звания бывалого путешественника.
В ходе разговора Валерия Валерьевича с Валерием Гавриловичем, к счастью, никто никого не уронил. А что касается приобретений, они случились. Потихоньку, одно за другим. Мне довелось узнать: когда все грузовые вагоны в составе идут до конца по одному направлению, тогда - это маршрутный поезд. Если направляются по разным адресам, такой товарняк называют именно что «сборкой». Его положено катать по сортировочной горке, чтобы разобрать состав, отсортировать вагоны, собрать из нужных новый поезд. Такая горка имеется на всякой уважающей себя станции.
Что касается уважающего себя путешественника… наверное, все-таки не стоит торопиться с этим… с уважением, слишком решительным, слишком большим. Тем более, что дорога до Широкой реки будет продолжаться долго.
Сел потихоньку в уголок. Сижу, думаю.
Между тем к нашей «сборке» прицепился маневровый локомотив. Лязгнули буфера. Товарняк, пришедший из Бреста, покатил на ковельскую сортировку.
Забираюсь на контейнеры.
Через окошко вижу, как веером расходятся рельсовые пути.
С горки шли, постукивая, негромкие вагоны. Они двигались не слишком быстро, а всё же целеустремленно - каждый стремился поскорей прицепиться к своему составу.
У стрелочных переводов дежурили железнодорожники. Они ловко перебрасывали рычаги в механизмах.
Должность у них не очень сложная, однако ответственная. Прозывались стрелочниками и делали так, чтобы направить целеустремленный вагон на тот рельсовый путь, где его ждал свой целеустремленный состав.
Всё просто. Но была опасность прицепиться к чужому поезду. Тогда… увезут кое-кого к черту на кулички. Куда-нибудь за леса, за моря. И кукарекай там.
Кому как, а мне похожая перспектива не могла понравиться. Хорошо, папа объяснил:
- Чтобы кое-кому не кукарекалось, за сборкой следят контролеры. Составители поездов.
Один из них ловко вскочил на подножку. В руке держал свернутый желтый флажок, помахал им ожидавшему сигнал машинисту, и тот повез наш дом на колесах туда, куда полагалось. Однако сразу же - как только миновали стрелку - остановился.
Мне, ясное дело, захотелось узнать, когда сформируют состав, когда вагон отправят из Ковеля дальше.
- Завтра поедете, - составитель спрыгнул на землю.
- Хотелось бы сегодня, - заявила Машка. - Мы привыкли ехать. А стоять просто… нет, мы не привыкли.
Стоять на земле, смотреть на возникшую малышку, видимо, невозможно без почтения к ее привычкам. Она получает вежливое сообщение:
- Простого ничего не будет. На запасной путь перегоним. Без этого нельзя. Не получится новая «сборка».
И что в конце концов получилось? Ничего интересного. Стоим на запасном пути, никакого тут движения. Даже вокзального буфета в окрестностях не наблюдается. Воробьи до того обнаглели от спокойной жизни - сидят прямо на шпалах. Что-то выклевывают там из трещинок. Похоже, зернышки ищут. Час назад я успел глаз положить на вокзальные пирожки, а некоторые здесь пшеничкой обжираются. У всех на глазах и без тени смущения. Вот нахалы!
Дверь у нас нараспашку. Весь народ примостился возле печки. Папа с мамой - перед топкой, откуда изредка попахивает дымком. Как только налетит осенний ветер, сразу он пытается вбить угарный газ назад - в трубу. Машка начинает морщиться, поскольку на семейной кухне и кисло ей, и горько.
Избавить чувствительную сестру от кухонных неприятностей?
С воодушевлением заявляю:
- От яблок у меня появился аппетит. Разыгрался так, что в животе музыка. На вокзале видел столовую. Можно прогуляться.
Машка понимает: там будет не так, чтобы очень горько.
- Ой, играют в животе разные скрипочки! И пианино…
Настала моя очередь морщиться. Зачем выдумывать? С чего она взяла, что непременно пианино должно играть? Строгая Валентина Осиповна сейчас возьмет и прекратит нашу музыку. Не любит она, когда ей рассказывают всякие сказки.
- Чур, я первая иду в столовую! - сестра исправляет свою ошибку, громким решительным голосом уводя родителей от мыслей о сказке.
Увести не удалось: мама грозит ей пальцем. Сообразительная малышка умолкает и слышит в ответ назидательное:
- Чтобы пианино не играло, отправишься в столовую с папой. После меня и Валеры.
Нам с мамой пришлось походить по рельсовым путям, пока добрались куда хотели и встали там в очередь. Помещение было не слишком просторное, зато желающих посидеть за полной, вкусно пахнувшей тарелкой хватало.
Вскоре стало понятно: придется вернуться во свояси. Однако, проявив находчивость, сумела-таки Валентина Осиповна убедить официантку: у нас маленькая девочка сидит в товарном вагоне из далекой Германии, у малышки с аппетитом все в порядке, а здесь в уголке пустует служебный столик для машинистов, и не случится, наверное, большого беспорядка, если семейство Ладейниных быстренько в уголке перекусит.
Моя задача оказалась простая. Выпив поскорей стакан чая и прихватив пирожок, помчался к своему дому на колесах, чтобы наладить Машку с папой куда? Как раз в уютный закуток для железнодорожников.
Потом, когда все Ладейнины оказались в сборе возле путешествующих контейнеров, сестренка хвасталась:
- С нами сидел рядом настоящий машинист. Они с папой говорили, говорили…
- Интересно, о чем?
- Не скажу.
- Все равно знаю. Ковель пережил недавно Великое переселение народов.
- У них разговор был про другое.
- Тогда поделись давай своими знаниями.
- Низачтошеньки!
- Почему?
- Ты смеялся надо мной.
- Когда?
- Сказал, что в животе музыка. А там никогда не бывает никакого пианино.
Ну, вот! Поговори после этого с малышками, напрочь невиноватыми.
СРЕДИ БОЧАГОВ
И на сей раз тоже отрядным посланникам удалось оторваться от упористых пассажиров дрезины. Неясно лишь - насколько далеко. Не слыхать их шумного
командира. Звуки выстрелов.. .они пока что не беспокоят пущу.
Речной приток петлял среди бочажин.
Миновав их, он упирался в подмытые прошлогодним наводнением глинистые кручи. Колючие заросли ожины карабкались из дола к пологим вершинам холмистой гряды. Понижения оказались также обильно заросшими, их заселила малина. При здешнем достатке влаги она сумела вымахать выше человеческого роста.
Бочажины по сторонам извилистого русла, пробившего дорогу в густых зарослях, чуть не всклень перемело снегом. Лишь наметанному глазу Наталенко было под силу углядеть под белыми шубами, испещренными следами зайцев, береговые провалы.
Туда ухнешь - не враз выберешься. Уклоняясь от глубоких вымоин, Даниил вел друга через буреломные завалы.
На заболоченной почве многолетняя чахла ольха, исправно прели хилые осинки. Отмирая, деревья наклонялись к земле. И если их поддерживали своими кронами соседи, оставались годами в наклонном положении. Дожидались толчка, чтобы упасть и рассыпаться в прах.
Осторожно, пригибаясь - не потревожить бы нестойкие осиновые арки! - и чуть не на коленях, пробирались приятели через эти прихотливые лесные постройки. Тут, как ни старайся, а шаг свой укоротишь, хоть дорогу от взорванного моста требовалось наладить именно что быструю.
- Даня! Здешние места знаешь? - поинтересовался Ванча.
- Откуда?
Верных проходов Наталенко не ведал. Однако у бывшего лесных дел мастера имелось безошибочное чутье, и оно помогало ориентироваться. Как уж он здесь, среди ягодных кустов и ракитников, находил звериные тропки - вопрос сложный. А если по наглядной простоте - постоит, посмотрит по сторонам и ведет по тем дорожкам, что проложили в чащоре, хоть лоси, хоть клыкастые секачи-кабаны.
Ванча прикрывал отход.
Не забывал поглядывать назад. Все же автоматная очередь преследователей оказалась неожиданной. Старались они, отставали не шибко, потихоньку догоняли, и одному из них пришла в голову мысль обильным ливнем пуль срезать обоих взрывников.
Достаточно близко не удалось подобраться. Поэтому гитлеровский свинец пошел веером. Кусты обтряхивал немилосердно.
Прицельный захват у стрелявшего был чересчур широким. Туровского не задело. Он упал, дал ответную очередь.
Стал отползать. Вскочил, в несколько прыжков догнал напарника. Посоветовал ему уширить шаг, сам занял новую позицию для отпора.
Вот так, лавируя среди завалов, отбиваясь от наседавших противников, они шли вверх по руслу притока. Теперь гляди в оба, задерживаться нельзя: преследователи, изменив тактику, норовили с трех сторон обкладывать уходивших.
Летели нынче послушные пули фашистов: и слева, и справа. Чтобы Ванче ловко обернуться, решительно притормозить настойчивое продвижение там, позади - не всегда получалось.
Несколько раз подрывники попадали под перекрестный огонь. Вырвались чудом. Оставалось лишь прибавить шаговой скорости, петлять, изредка постреливать наугад туда, где могли быть не желавшие отцепиться азартные охотники в серых шинелях вермахта.
Главный среди них…он мог чувствовать себя победителем. Его расчет потихоньку оправдывался. Взрывники отстреливались, двигались много, но теперь всё больше кругами, петлями.
Расстояние между ними и мостом, взлетевшим на воздух, увеличивалось медленно. Пока что не удалось остановить уходивших. А всё же они, связанные боем, не имели шансов убежать от облавы: наверняка скоро прибудет подкрепление. И тогда… кое-кого тут обязательно поощрят за активные действия.
Не кто-нибудь иной, а как раз он догадался отправить одного из солдат на верхнюю дорогу. Тот, двигаясь по кручам высокого берега, легко разгадывал среди кустов петли и ловушки спешно отступавших. Потому что вовсе не с подошвы холмов смотрел. Весь фокус в том, что приметно шевелились ветки, усердно осыпали свои изморосно-белые шапки.
Подчиненному оставалось лишь сообщать о новых наблюдениях.
Работа для голосовых связок. Не такая уж трудная.
Старательный глаз был у солдата. И - сильные легкие. К тому же гористый смотритель не забывал о приказе время от времени нажимать на спусковой крючок своего надежного оружия. Не прицельный вел огонь? Пусть себе, зато беспокоил наверняка.
Кажется, теперь есть резон для благодушного настроения. При таком положении вещей зачем старшему группы лезть вперед? Глупо, если тебя подстрелят именно сейчас, когда миг полной удачи близок. Что касается прочих… им не помешает в поте лица добыть свою долю славы.
И нужно им всего лишь немного поднажать - успех придет быстро.
- Форвертс! - крикнул предусмотрительный, очень довольный собой предводитель и замедлил шаги.
Наталенко увидел проход в густом кустарнике. Проломил его, конечно, кабан, что размерами не отличался, но зато отличался нежеланием совершать обходные маневры. Протиснуться в узкий лаз? Эх, была, не была! Пролез, постаравшись не тревожить пушистые шапки на ветках.
Следом сквозь преграду прополз приятель.
Его решительные действия остались незамеченными. Наблюдатель на береговой круче молчал.
Преследователи, видимо, растерялись. Кабаньи следы их запутали, началась тревожная перекличка. Потом, потеряв ориентировку, автоматчики начали бешеную пальбу, принялись ломиться напрямую через пойменный дурелом.
Было понятно: у них напрочь отсутствовало желание отказаться от своей тактики. Что бы сейчас ни происходило, ан овчинка - зажать взрывников с разных сторон - стоила выделки. Пальба, неприцельная, азартно бесшабашная, лишь усиливалась.
- Похоже, наводчик у них подкачал, - сказал Туровский, догнав лежавшего друга.
- Здесь заросли у нас пореже, - прозвучал резонный ответ. - Как встанем, тронемся в путь, так он и объявится.
Надо было поскорей что-то придумать.
Однако - и неотложно, и с завидной быстротой - не придумывалось.
Усердно блажной грохот выстрелов постепенно стихал. Вскоре сошел на нет.
Ванча и Даня решили отдохнуть, неспеша обсудить свой дальнейший отход. Благо, худое их положение внезапно изменилось: солдаты прекратили понапрасну расходовать патроны, запутавшись в тесном переплетении кустов. Не получая подсказки от своего наблюдателя, они застопорили продвижение. Там, за стеной ветвистой гущи, у них начались какие-то переговоры.
Посланцы отряда устроились под высоким терновником, поселившимся на бугре. Летом тут, видимо, было посуше, вот и набрал он силу наперекор болотистой низине, напропалую угнетавшей хилые осинки.
- Посидеть посидим, - сказал Ванча. - Только никуда не денешься. Нужно шагать. А тот, который на береговом холме, вряд ли покинул свой пост.
Даня согласился:
- Вот сатана! Обязательно заорет.
- Думаю, есть у него бинокль.
Беседа шла с некоторыми заминками. Между размышлениями приходилось набивать магазины паторонами.
С припасами было не густо. Полчаса приличной пеерестрелки, а затем… лишь на быстрые ноги надейся.
Даня лучше ориентировался в лесах, нашелся к нему вопрос, приготовленный заранее, мучивший приятеля последние минут пятнадцать:
- Как думаешь, далеко ушагали от автомобильной дороги?
- Смотря, как рассуждать, - задумчиво произнес тот. - Если, допустим, только сейчас прикатила кукушка из гарнизона... Тогда у моста не услышат здешнюю перестрелку.. Однако пойти по следам в чаще не откажутся. Это как пить дать. Догонят нас при спешной проходке через верный час, не иначе.
Пошевельнувшись, он задел одну из веток терновника. На подрывников полетел сверху колючий иглистый снег. Потом случилось - внезапно! - вот что. Уцелевшие белые шапки рассыпались, как по команде, и ветки подпрыгнули, выпрямились, закачались.
Солдат на высоком берегу поймы не упустил случая подать голос.
Приподнявшись, Туровский поглядел по сторонам:
- Всё! Надо менять позицию.
После того, как обладатель бинокля оповестил своих, задерживаться у терновника было бы неразумно. Возьмут в клещи - не вырвешься. При всем том тропинки, ведущие прочь от автомобильной дороги, будут отныне просматриваться отлично. Может, снова нырнуть в заросли, где полно следов от всяких обитателей пущи?
Один за другим они быстро миновали открытое пространство.
Наталенко первым нырнул в кабаний лаз. Новый, только что найденный, вряд ли знакомый преследователям.
Он знал, что делал: прокладывал дорогу к звериным тропам в сторону от солдат, снова открывших беспорядочный огонь.
Настала очередь Туровского раствориться в сплетениях ивняка. Рухнул в сугроб. Перекатился через поваленное дерево. Пополз, прячась от зоркого наблюдателя за хаотичными нагромождениями хрупкого валежника. Пухлые снеговые перины легко продавливались коленями.
Не поднимаясь - зазря не маяча - он продрался к луговине, заросшей камышовым частоколом. Ни осеннее промозглое ненастье, ни декабрьские метели не сумели поломать толстые стебли. Они вымахали, поскольку лето было жарким, на манер кукурузы приусадебного участка - и высоко, и густо.
Тот пассажир дрезины, что с биноклем засел на холме, вряд ли видел отходивших посланцев отряда. Однако садил из автомата усердно.
В камышах друзья устроили передышку.
Туровский был зол:
- До чего надоел! Даня, уступи ненадолго свой маузер. Надо шумного зрителя ссадить с кручи.
- Его уберешь. Другие сейчас объявятся.
- Будут здесь не враз. Возьми вот автомат. Продержись минут десять. Ударю им с тыла. Может, тогда отстанут.
Вздохнув, Наталенко расстался с любимым оружием:
- Топай. Метров с пятидесяти наводчика уложишь. Если расстояние будет больше, лучше не рискуй. Я бы не промахнулся с той же сотни, но тебе не советую бить издалека. К маузеру привычка нужна.
Оказавшись у подножия холма, Иван огляделся. Куда вывела здешняя лощинка?
Чистый сосняк поднимался по склону. Дальше особых зарослей не было. Деревья на круче стояли уже довольно редко. Бор просвечивался там насквозь. Тот, у которого имелся дальнозоркий бинокль, обнаруживать себя не торопился.
Однако находился именно здесь. Возможно, за тем черным стволом, куда когда-то ударила молния.
Мог стоять где угодно. Хоть за сдвоенной сосной, чьи два ствола тянулись вверх прямо от самых корней. Только что он стрелял. Сейчас , видать, передышка наметилась у личного оружия, раскалившегося от непрерывного - до полной бесшабашности - огня.
Позади, за спиной Туровского, послышались выстрелы. Солдаты подошли
к камышам, и пришла пора их осаживать. А здесь… как поступить? Никак: тихо подошел, теперь стой тихо, слушай, не хрустнет ли где веточка неподалеку.
Нынче оставалось переводить взгляд от одной сосны к другой.
Пальба прекратилась. Преследователи загалдели, начали кричать, призывая на помощь своего успешного наблюдателя. Можно было только порадоваться: Даня ускользнул, сменил позицию. Оставил автоматчиков, что называется, с носом.
Наводчик не заставил себя ждать. Гаркнул откуда-то с неба.
Вжавшись от неожиданности в снег поглубже, Ванча мысленно чертыхнулся:
« Ишь, куда забрался! Пулю от такого дьявола схлопотать тут проще простого.»
Пока обладатель бинокля командовал, сидя в сосновой развилке, Ванча подполз поближе к нему, достал маузер. Увидев солдата, прицелился. Отдача сильно подбросила ствол кверху.
«Понятно, почему Даня предупреждал о возможном промахе. Нужно очень цепко держать оружие. Отдача маузера сильней, чем у револьвера. Неопытный стрелок не сообразит, ствол уйдет вверх, и пуля за молоком улетит. Мне повезло, не промазал.»
До наводчика было метров сорок. Так что предупреждение приятеля сработало на все сто, промашки не случилось. Противник упал, не успев закончить свою громогласно-хитрую наводку.
Его автомат сгодится для обещанной Дане огневой поддержки.
«Вон как оно вышло. Снова есть у нас трофейное оружие. Совсем неплохо получилось.» - Туровский, мысленно похвалив себя, поставил его на предохранитель, чтобы в кустах не было случайного выстрела.
Поспешил к седым камышам.
У Наталенко болело плечо. Всё сильнее и сильнее.
Приходилось осторожничать. Иначе рана будет доставлять слишком много хлопот.
Повесив оружие на шею, он затем перебросил его за спину. Пополз, опираясь только на одну руку. Он проигрывал солдатам в быстроте передвижения. К счастью, вскоре те отстали. Начали что-то кричать, наводчик перестал им отвечать, крики становились требовательными. Однако их пункт наблюдения предпочитал помалкивать.
«Пока они топчутся на месте, - решил напарник Ванчи, - не помешает мне запутать здесь все звериные следы.»
Он полз неуклонно и неостановимо. Раскидывал по сторонам валежины, и обтряхивал ветки ракитника палками, и мечтал встретить какого-нибудь кабана, чтобы всполошить целое семейство. Когда здесь понатопчут следов, оно и ладно. Жаль, никакие встречные в чащоре не обнаруживались. Скорее всего звери, всполошенные пальбой, убрались отсюда подальше.
Потом, уже не слыша в свою сторону выстрелов, он встал и пошел, ускоряя шаги.
По множеству троп, пересекавших пойму в разных направлениях, имел представление о плотности здешнего кабаньего заселения. Им в чащоре было хорошо, хватало места, хоть для матерых секачей, хоть для подсвинков.
Обычно первой бросалась наутек - когда становилось тревожно - молодая поросль. Глава семейства, всегда будучи грузновато седым и в годах, никогда не стремился отступать, бросался в атаку, если замечал настырного неприятеля.
Здесь так получилось: досада матерого секача, выгнанного из камышей, ничуть - минута за минутой - не становилась меньше.
Тот уходил от людей, пришедших в заросли ракитника. Они прогнали его с одного места, затем с другого. Опять и опять оказывались поблизости, заставляя подсвинков бежать в сторону от поймы. В конце концов, он понял: эти неожиданные громкие гости выгоняют семейство на открытое пространство, просвистанное ветром, очень опасное для молодой поросли.
Его оплывшие от времени глазки сделались большими, налились отчаянной краснотой. Она что означала? Только это - глава семейства приготовился атаковать.
Старый зверь заметил старательно шагавшего человека. Уходивший в сторону большой поляны вряд ли грозил семейству бедой. Туда, где хватало открытых мест, подсвинки пока что не добрались - находились теперь там, куда направлялся другой человек. Тот, что был в длиннополом сером одеянии.
Не боясь запорошить его снегом, серый залезал под обвисшие ветки кустов. То садился на корточки, то резко поднимался, начинал оглядываться по сторонам.
Его странное поведение навело секача на мысль: пусть нетвердо стоит на своих двоих ногах, однако все равно представляет угрозу для семейства. Можно и даже необходимо без промедления кинуться на фигуру, хотя бы и недостаточно устойчивую.
Торпедой он помчался на противника.
Возглас:
- Швайне!
Автоматная очередь. И вслед за тем - визг смертельно раненого зверя.
Наталенко двинулся назад. В узком прогале ракитника лежал на боку секач. Огромный кабан бил ногами, стараясь последним усилием дотянуться до стрелка. Поддеть его своим большим острым клыком.
Сумел бы справиться, не стушевался бы и не отступил, но сил уже не оставалось. Противник не отказал себе в удовольствии подойти, добить клыкастого зверя выстрелом в упор.
Задуманное свершил.
После чего сам упал. Взрывник, охоту на которого хотелось бы продолжить, в свою очередь подступил достаточно близко, и его автомат не дал осечку.
Тем временем Туровский приблизился к краю камышовой луговинки. Словно бурав, начал ввинчиваться в обильные сугробистые наносы, благо здесь не наблюдались ракитниковые палаты с их бело-пуховыми крышами. В некоторых местах он обнаруживал такие глубокие бочажины - присаживайся без стеснений, коли нужна передышка. При сем имеешь возможность не беспокоиться: тебя ничуть не видно по-над гребнями снежных заструг.
В бою позиция для обороны - лучше не придумаешь. А когда нынче цель только такая, чтоб нападать, то…
«Малость отдохнул. Отправляйся в атаку!» - мысленно приказал себе.
Жаль, солдаты куда-то ушли из камышей. Иначе попались бы на мушку наверняка.
Скрытно подобравшись к убитому кабану, он от удивления покачал головой. Картина была впечатляющая, не шевелилось грузное животное, торчали из челюсти мощные клыки. Рядом лежал…
«Тот, кого Даня успел свалить. Я не промахнулся, друг тоже. У солдат - потери. Потихоньку наша берет» - Туровский двинулся в глубину зарослей, отошел метров на пять, стараясь разобраться в следах на снегу.
Сбоку, из-за большого куста, появился один из уцелевших преследователей. Иван рванулся к нему, в прыжке выбил оружие.
Тот, опешив, покачнулся, но быстро собрался - изо всех сил ударил освободившейся рукой. Попал отрядному посланцу в грудь, в солнечное сплетение.
Видать, сил у врага было в избытке.
Вот так бежишь, торопишься… налетаешь на бетонную стену…в глазах у тебя помутнение…опускаешься на колени…
Нет, не будет времени, чтобы встать, ответить ударом на удар.
Оставалось одно: не поднимая головы, подрывник бросился вперед. За ноги дернул кулачного бойца. На удивление, сильного и умелого.
Солдат упал.
НА РЫНКЕ
- Марусечка, если ты честный человек, то не имеешь права отмалчиваться, когда тебя заинтересованно расспрашивают.
Она возмущена. Хмурит светлые бровки:
- Неправда! Если хочешь знать, я всегда честный человек. Хоть вчера, хоть сегодня.
- Ладно. Я согласен. Но чтобы всё было по правде… человек разговаривал с вами за столом… он машинист?
- Он назвался этим. Осмотрщиком.
- Что ж, поверить можно. Потому что вы сидели за столом не вот тебе обычном.
Сестренка про необычность ничего не знает. Ей интересно:
- А что там было необычного?
- Он особенный. Служебный. Только для железнодорожников. Для станционных осмотрщиков и машинистов. А ты маленькая девочка. Едешь из далекой Германии. Вот и разрешили родителям покормить тебя. Тот, кто сидел рядом с папой, рассказывал особенные вещи, да?
- Ничего особенного.
Хочется узнать побольше. Решаю выказать строгость:
- Сейчас как раз говоришь неправду. Целый час там просидели. Это что значит? Разговор случился интересный.
- Папа распрашивал. Потому что дядечка воевал и здесь, и в Польше. Обоих ранило на реке Сан. Потом они лечились в госпитале, где могли встретиться, но все же не встретились. Комнаты оказались разные. Потом папа пошел воевать в Берлин, дядечка стал тут милиционером. Его ранили, он взял и снова поправился. Теперь на станции работает.
- Всё? За минуту выложила новость. А беседовали больше часа.
- Они говорили, как в них стреляли. Как они стреляли. Когда этого много, то не запоминается.
Скоро продолжит свою дорогу дом на колесах. Повезет нас к Широкой реке. А пока - хоть неплохо подзаправились пирожками и чаем - у родителй появилась идея навестить рынок, и вот мы собрались, пошагали за продуктами.
Картошки на прилавках у вас… у ковельских… навалом!
В нашем вагоне ее тоже хватает. Если запастись кусочком мяса, можно заправить бульон здешней луковицей, какой-нибудь морковкой. И в дорогу получайте, граждане, которым ехать до Широкой реки…что? Превосходный суп, вполне походный, однако же наваристый.
Что скрывать, прилавок, возле которого стоим в оцепенении, не может не вызвать столбняк. На нем куски свежей баранины. Выбирайте любой! У меня глаза не то, чтоб начали косить, но прыг - сюда, прыг - туда. И разбежались в стороны.
Тут ведь такая история. В Германии мы получали паек. Один год, другой. За все время столько свежатины не видел. Там после войны было туговато с питанием. Европа воевала долго, вот и поиздержалась: много скота, что имелся в деревнях, пало под бомбами и снарядами. Кто-то не поверит, однако ни разу живого барана нам с Машкой не удалось приметить ни вблизи города, ни где-нибудь поодаль, на лугах. Сельское хозяйство поднималось, но быстро ему приподняться как?
Тем временем нам с папой пришел приказ - уезжайте! Вот поезд и тащит день за днем громкий дом на колесах, а если Валерий Валерьевич дивится на ковельскую баранину, то его понять можно, разве не так?
- Хочу суп, - вдруг произнесла сестренка.
Она первое на обед не так, чтобы очень уважает. Поэтому всех нас ее слова поразили прям-таки до невозможности.
Мама сказала:
- Это мне, разумеется, не может не понравиться. Но суп будет потом.
- Тогда хочу семечек, - заявила умная Машка. - Их едят не только тогда, когда сидят за столом. Не только после супа.
Спешу встать на ее сторону:
- Хочешь сиди на лавочке у вагонной двери. Хочешь потихоньку прогуливайся. Их вполне можно щелкать до супа. Причем уходить с рынка совсем не требуется.
Мама посмотрела по сторонам, решила: оставлять сообразительный народ без семечек необязательно. Тем более, что этот вкусный товар вовсе не в диковинку на здешних прилавках.
Возле рынка мы увидели длинное приземистое здание. В нем было полным-полно всяких лавочек. Не воспрещалось туда заглянуть. Но забуксовал младший член семейства.
Заполучив горсть овощного товара, малышка встала, словно маневровый паровозик, сошедший с рельсов. Ни - туда, ни - сюда.
Никакие доводы не действовали. Замерла на месте.
Употребляет угощение со всем возможным старанием, и готова дать волю слезам, если тащить ее силком к зазывалам-продавцам.
Мама сердится.
- Что за демонстрация? Нет у нас отчаянно голодных. Чтобы вот так наваливаться на семечки.
Сестренка что-то мычит в ответ, и мне понятно: не надо к человеку приставать. Здесь объявилась нежданная радость. Та самая, которой не было за все время нашего путешествия.
Не мешает заступиться. Пусть себе малышки щелкают, раз век не не употребляли тыквенных вкусностей.
- Не нужен нам поход по лавкам, - говорю маме. – Мы будем на другой стороне площади. Возле прудика стоят три тополя. Посидим там, спокойно погрызем, раз уж нашлось…
- Что нашлось? - строгая Валентина Осиповна сдаваться не собирается.
- То, что можно погрызть.
- Не убежите от меня? - слова прозвучали недоверчиво, однако возмущения в них поубавилось.
Шмыгнув носом, сестренка задумчиво разъясняет ситуацию, что должна сложиться под тополями:
- Буду там, где Валера. Никуда не побегу. Потому что не обижаюсь на него.
Убавилось у нее обид или не убавилось, но мама, кажется, проникается к нам доверием. Как Машке сбежать!? Где уж ей в прятки играть, когда запас тыквенных удовольствий не иссяк?! Будет сидеть на бревнышке возле пруда. И - пребывать там именно, как приклеенная, со своими семечками.
Мама уходит осматривать торговые точки. Там к ней присоединяются папа и какой-то мужчина. Троица неспеша ходит вдоль здания, которое настолько длинное, что вполне может называться «торговым многоточием» с этой - почти неистощимой - чередой лавочек.
Располагаясь под деревьями у пруда, начинаю вслух раздумывать:
- Вижу человека… что еще за спутник у наших родителей?
Любительница семечек пытается возражать, удивленно хлопая глазками:
- Какой же он спутник?! Просто знакомый. Я его знаю.
- Ничего ты не понимаешь. Знакомый станционный осмотрщик всегда может быть спутником, если захочет.
Машка начинает дуться:
- Опять буду обижаться.
- А ты не обижайся. Лучше подумай.
- О чем?
Говорить не хочется, потому что есть неотвязное желание поразмышлять. Мама вернется теперь нескоро. Магазины - заразная штука. По той простой причине, что появится возможность купить вначале одно, потом другое. Пожалуйста вам - толкаться у прилавков, переживать, пересчитывать деньги, оставшиеся в кошельке. Из магазина трудно уйти, не нагрузившись, словно корабль, что отправляется в дальнее плавание.
Поэтому атакует меня беспокойство: это ж сколько часов будет продолжаться поход троицы?!
Малышка сидит рядом. Задавать настойчивые вопросы ей не в диковинку:
- О чем я должна думать?
- О том, что станешь делать, когда изничтожишь все вкусности. Знай, что играть здесь в прятки отказываюсь.
- Смеешься надо мной?
- Ладно. Вот тебе вопрос. Что можно купить, если долго прогуливаться по рынку? Если сумку, то у мамы уже есть. Красивая. Польская.
Невозможно себе представить, чтобы у сестренки был заготовлен ответ заранее. Тем не менее она - ишь, какая умница! - быстро отвечает:
- Носки. Шерстяные.
Гляжу на смышленую Марию Ладейнину с удивлением. Она права, зимой на берегах Широкой реки наверняка хватает морозных ветров. Поскольку не вот вам юга, сплошь теплые. Пойдет Валентина Осиповна Ладейнина с дочерью на прогулку, нужна обувка понадежней. И - непременно с шерстяными носками.
Когда у Валерия Гавриловича Ладейнина ходят по снежной целине танки, когда он стоит на командном пункте и приказывает: всем вперед? Тогда ему никак нельзя, чтоб в яловых сапогах напрочь отсутствовали толстые стельки, а также носки. Тоже толстые, исключительно шерстяные.
Тут, возле пруда, знает кое-кто: полевые учения могут продолжаться долго. Хоть два часа, хоть целый день с холодными ветрами. При этом - без перерыва на обед.
- Неплохо соображаешь, Мария Валерьевна.
- Я же стараюсь.
- Пока подберут носки маме и папе. Пока подберут нам с тобой. Нет, история там, среди магазинчиков, получится долгая. Уверен.
Мудрая собеселница вздыхает:
- Знаешь что? Давай походим по травке у воды.
Она хитрит. Ведь семечки у нее потихоньку испарились. В прятки с ней играть никто не станет. Тогда что остается делать жизнерадостному ловкому человеку? Прогуливаться вокруг тополей? Ой, у него хватит сообразительности, чтобы потихоньку наращивать скорость. И - с визгом носиться возле воды.
Если энтузиазм усилится, можно поскользнуться и даже ненароком окунуться…
- Зачем тебе ходить без толку? Сиди себе, смотри на меня. Покажу кое-что.
Пруд с боку площади небольщой. Мелководье поросло камышом. Единственная достопримечательность здесь какая? Длинная толстая ржавая труба через береговое сужение.
Она под моими босыми ногами оказалась теплой, но гораздо менее устойчивой, чем земля. Пробежав по ней из конца в конец, доказал Машке, что брат у нее храбрый, не лыком шит.
Малышка смотрела на меня внимательно. Захотелось показать ей кое-что вдобавок. Попытался проделать тот же путь, прыгая на одной босой ноге. Чуть не свалился в воду. К счастью, устоял, поскольку не забывал балансировать руками.
Удержался на трубе, иначе очутился бы внизу, а там, что ни говорите, был пруд, населенный лягушками. Они в нем кишмя кишели. Очутиться в их многочисленном обществе - мало радости.
Сестренка в ладоши не хлопала. С визгом под тополями не бегала. Вместо всего этого спокойно посиживала, и вид ее был как раз такой: у нас, у Ладейниных, Валерий Валерьевич молодец!
Между тем ветер погнал пыль по базарной площади, к тому времени заметно опустевшей.
Замечаю родителей. С покупками - довольные - шли к нам, но спутника они где-то потеряли по дороге.
Осенний день в Ковеле простоял вполне хороший. А если дохнуло с лесного севера влажновато-смолистым запахом, то…
Древняя зеленая пуща! Все дальше уходим от тебя. Завтра застучит для нас непременная гулкая железка. Никуда не денешься: путешественников ждет обязательная Широкая река.
СВЕРКАЮЩИЙ БЛЕСК СНЕГА
Зимнее солнце все выше поднималось над пущей. В прогалах ивовых зарослей ослепительным блеском наливались сугробы. Это праздничное сияние - под очистившимся голубым небом - ничего не говорило о войне, однако о том, что метели убрались довольно далеко, заявляло вполне зримо. Именно что до рези в глазах.
Через недолгие минуты… после того, как стихли звучные выстрелы… на их место пришли мирные, ничуть не пороховые, голоса. Где-то поодаль. Птичьи. Поначалу негромкие, потом явственно различимые. Приметно смелые, не стремящиеся к затаенной тишине.
Словно бы хотела пуща - со всеми своим деревьями, ягодниками, камышами - не войну слышать, а синиц. Или других каких веселых и здоровых птах.
Отбросив оружие, солдат и Ванча продолжали бороться, молча катаясь под пологом кустарниковой чащоры.
Подрывник не давал врагу такой возможности, чтобы вскочить, исхитрившись, и молотить невозбранно здоровущими кулаками. Однако взбрыкивать ногами у того получалось тоже неплохо, и удары следовали один за другим - ощутимые.
До такой степени нещадные, что кости у отрядного посланца прям-таки трещали.
- Ах, чтоб тебя! - пробормотал Туровский, уклоняясь не всегда успешно и пытаясь, несмотря ни на что, перехватить инициативу.
Противник тоже не имел желания деликатничать. Забурчал с ожесточением и, похоже, выразился достаточно сердито. Если его слова что значили, то как раз это: сделаю из тебя отбивную котлету!
Уклоняться можно долго, хотя бы и с грехом пополам Ан крепко побитому чего ждать? Победа задержится и как раз крепко. Лучше - со всей силой рвануться вперед.
Последние удары. Взаимные.
Враг лежал недвижим. Ванча, помедлив, полз прочь.
Колени отказывались подчиняться, не могли они удержать его для прямой твердой походки вдоль по звериной тропе. И чередой шли отчаянные мысли:
«Как он меня подковал! Смогу ли теперь встать?»
Добрался до осинки. Та росла по соседству с другой, и подружки переплелись ветвями, что не могло не добавить деревцам устойчивости.
Постарался подтянуться повыше. Икры дрожали. Ребра - получив немало метких ударов - ощутимо отзывались на каждый вдох.
С трудом простоял минуту, потом опустился в сугроб: тяжело было держаться на ослабевших ногах. Одно радовало - кости оказались целыми. Это вселяло надежду, что слабость пройдет.
Пока стоял, успел бросить взгляд в ту сторону, откуда шла погоня.
Один выстрел слева от камышовой луговины. Неподалеку от него прозвучал еще один. Затем наступила тишина.
«Ждут ответного от нас огня, - догадался, - а мне сейчас обнаруживать себя с какой стати?»
Натруженная спина провалилась в снег. Глаза улетели в бездонное голубое небо. Однако, отлежавшись, опять напряг силы, чтобы непременно подняться, стоять прямо.
Отдых пошел на пользу. Дыхание выровнялось. Колени болели заметно меньше. Поскольку бодрости прибавилось, появилось новое соображение касательно боя.
Сколько солдат осталось? Пусть двое-трое, но сравнялись ведь силы. Чтобы поскорей отцепиться от преследователей, можно совершить обходной маневр. Наступать надо, а не хорониться в кустах.
Двинулся назад, забирая все сильнее и сильнее в бок от луговины.
«Отгоню прилипчивую команду, прибывшую с торфяников. Не захотят отступить оставшиеся в живых? Если так, с ними придется покончить.»
Сыпанул автоматной очередью по ракитнику. Бил в диковинно сплотившиеся лозины, где намечалось сомнительное шевеление. Патроны жалеть? Нужды не было: от поверженного противника достались боеприпасы. Со стороны камышей ответили огнем.
Отступать тамошние солдаты не спешили, однако и вперед лезть не решились.
Он шел и, хитря, кричал во всё горло:
- Сейчас окружим! Заходи с другого края! Кончай фашистов!
Подобравшись к луговине, обнаружил: два автомата вели огонь из одного места. Из бочажины, располагавшейся ближе к скату холма. Видимо, один из преследователей направлялся к замолкшему наблюдателю, а когда стало понятно, что нынче троих не досчитаться, уцелевшие поспешили объединиться.
Даня шагал на помощь.
Теперь уже перекликались отрядные посланцы - вовсе не их струхнувшие враги.
- Ванча! Держи солдат под прицелом! У меня тоже будут на мушке. Не удастся им отстреляться.
Найдя подходящую бочажину, Туровский скатился вниз, соорудил что-то вроде окопчика. До противников теперь - меньше ста метров. Надо их, как говорится, прощупать: ствол автомата описал дугу, и снежная дымка встала там, где находилось укрытие преследователей - где пули начали старательно прошивать сооруженный бруствер.
Ответные очереди не заставили себя долго ждать. И кажется, в окопе солдат паники не наблюдалось. Там твердо знали: помощь из гарнизона близка. Поэтому предлагали бой по своему расписанию. Дескать, станем обороняться, а затем вы будете охвачены со всех сторон. Благополучно уничтожим взрывников.
«Ну, это у вас не выйдет», - Иван мысленно воспротивился таковскому плану. Он имел право надеяться на Даниила. Тот мог подмогнуть очень даже метко.
Наталенко подбирался к противнику с другой стороны.
Поскольку торопился, не обратил внимания на холмик из крупных валежин, припорошенных недавней поземкой. Ступня попала в щель между осиновых стволов, что оказались и скрещенными, и довольно длинными, прям-таки неподъемными. Ногу выдернуть сразу не удалось.
Несмотря на шило в раненом плече, он постарался поднакопить сил и снова рванулся. Еле удержал равновесие. Вместе с холодным потом пришла догадка: упади сейчас - хрустнет кость в лодыжке. К счастью, устоял, хотя резкий взмах руки отозвался острой болью.
Потеря крови давала себя знать и раньше. Но поначалу организм под-рывника довольно легко справлялся с незваными явлениями слабости. Теперь же в глазах потемнело.
Он замер, ожидая, когда схлынет приступ дурноты.
«Кажется, стал я совсем плох, - мнение насчет раны сложилось не вот тебе благоприятное. - Сгоряча зашагал споро. Теперь сиди здесь и не рыпайся.»
Оружие Туровского охотно давало о себе знать. Хоть очереди были короткими, зато и временные интервалы не слишком длинными. Тот явно озаботился тем обстоятельством, что поддержка задерживалась. Не позволял он двинуться противникам куда-нибудь в сторону.
«Старайся, друг. Пусть там думают, что у нас все в порядке. Сюда им сейчас рвануться - тогда мне каюк.»
Ответные пули посвистывали возле Ивана. То справа, то слева. Солдаты, видимо, имели опыт лесных схваток. Поднимутся из бочажины, пальнут и быстро падают на дно.
Зацепить их не удавалось. Оба автомата вели огонь вполне исправно.
Стрельба с их стороны велась по распорядку активной обороны. Размеренность и четкость изумляли. Очередь - скорее короткая, нежели длинная - обозначалась, затем через двадцатисекундный интервал следовало повторение. Опять начиналось многозначительное затишье, оно сменялось свинцовым напоминанием: не стоит подходить, будет пулевая завеса.
Что оставалось делать Туровскому? Не больше и не меньше, как ждять огневой поддержки со стороны приятеля. Однако у того приключилась какая-то заминка. Надо полагать, она была достаточно серьезная. Не такой человек Даня, чтобы отлеживаться где-нибудь в затишке. Какой смысл ждать появления гитлеровцев из гарнизона?
Наверное, осуществляется идея - именно что должная поспособствовать верному, хоть и раненому, напарнику. Настолько способная, чтоб подойти поближе к чересчур умным солдатам и положить конец их активно-громкой обороне.
Объявилось вполне резонное соображение:
«Надо потерпеть. Эта жданка когда-никогда закончится, и мы сломим здешнее сопротивление.»
Ванча устроился поудобнее.
Под локоть положил несколько сухих веток с толстыми комлями. Упор для стрельбы получился неплохим. Так и быть полагалось. Иначе рука, поддерживающая ствол оружия, начнет тонуть в снегу. Перед собой Туровский насыпал валик из подмерзших комьев земли, сделал в нем щель.
Через нее виднелся лишь бочажок, где отсиживались преследователи, в мгновение ока ставшие объектом охоты для подрывников. Солдаты, конечно, догадывались насчет хитрого валика. Но попасть в отрядного посланца им не позволяли их «шмайсеры», не очень-то приспособленные вести прицельный огонь издали.
«У вас «шмайсеры», - размышлял Иван. - У меня имеется маузер. Как Даня учил стрелять? Оно как раз и сгодится, чтобы тщательно прицелиться и держать это хитрое оружие покрепче.»
Выставив мазур в щель, стал ждять когда выставит лоб усердный автоматчик. Тот не замедлил себя ждать, высунулся, выдал запланированную порцию свинца.
«Значит, появится секунд через двадцать.»
Подарок Наталенко был нацелен. Не в белый свет - только в то место, где уже появлялся четкий стрелок.
Мушка и прорезь прицела совместились. Ладонь изо всех сил сжала рукоять длинноствольного оружия.
Когда возник над противоположным бруствером противник, друг Дани плавно потянул спусковой крючок. Ствол дернулся, при всем при том не очень сильно.
Непроизвольно мигнув, подрывник потерял из виду цель. Когда через мгновение снова отыскал взглядом бочажок, солдата уже не увидел. Наступила тишина. Пальба с другой стороны не возобновилась. Ни через двадцать секунд, ни через минуту.
«Попал? Кажется, промашки не случилось.»
Вдруг из окопчика гитлеровцев вывалилась странная фигура. Мотая головой, она ползла назад, в сторону взорванного моста. Потом кое-как поднялась, двинулась прочь. При этом старалась убыстрить шаги и шаталась, словно камышовая лозинка под ветром.
«Гитлеровец ранен. Пытается уклониться от боя, - Иван попробовал взять фигуру на мушку. - Далековато. Что зря палить? Пусть уходит.»
Напарник солдата не позволил раненому свободно покинуть позицию. Прозвучала очередь. Пули прошили цель. И больше из окопчика никто не появился.
Тишина пришла странная - звенящая тонкой промороженной струной. Туровский ждал, что в любую секунду настороженное ожидание сменится треском автоматных выстрелов. И будет как раз так - пули хлестнут либо по Даниилу, что должен идти на помощь товарищу, либо по замерзшим комьям бруствера. По щели, которая поспособствовала вывести из строя одного из неприятелей.
«Костьми лягу. Но по Дане стрелять не дам, - Иван проверил, есть ли в стволе маузера патрон. - Кто там остался в гитлеровском схроне? Давай покажись!»
Бочажина - как вымерла. Ни фигуры какой над окопчиком, ни звука. Поди догадайся, что там происходит.
Пойти бы нетрудно. Да только есть подозрение, что кое-кто имеет горячее желание отыграться. Подловить торопливых взрывников. Что позволили себе пустить в распыл мост, очень нужный в сурово настроенной пуще.
Ладно, пусть случится минутная передышка в схватке. Время пошло наливаться тишью. Не стал Туровский отодвигаться от брустверной толковой щели, однако…
Неожиданно встала у него перед глазами картина. Они с Даниилом - на привале. Большущий пень. На нем стоит котелок с горячим кулешом. На пне двоим друзьям не поместиться, а для котелка места хватает. По очереди они черпают из посудины кашу, пахнувшую сосновым смолистым дымком.
Кулеш вкусен на диво. Давно такого не едали отрядные бойцы, чаще обедавшие всухомятку, на ходу.
Наталенко черпает ложкой понемногу - будто наперстком. По какой причине? Наверное, решил: пусть больше достанется приятелю. Тогда… почему нет? … Иван также начинает скаредничать.
Строго поочередно они отправляют ложки в алюминиевый котелок, но выуживают из него мизерные порции.
Поскольку противник отмалчивался, Туровский позволил себе не только пораскинуть мозгами, но и предпринять некую хитрую штуку. Отполз в сторону на пяток метров. Пальнул. Быстро перекатился в свое укрытие. Будет какой ответ, солдаты вермахта?
Последствий - полный, безусловно твердый ноль. Никаких особых шагов. То есть не было огня, автоматно-заполошного. И не было жалобных воплей насчет того, что «позвольте сдаться».
У Наталенко… никогда еще не видал такого ослепительного блеска, чтоб снег сиял на манер жаркого солнца. Лучи хлестали по глазам. С вершины каждого пригорка резали от души. Именно что - не в бровь, а в глаз.
Может, солнце ничуть не походило на слишком близкое - волшебным образом! - огнедышащее светило. Но то, что самочувствие отрядного посланца с каждой минутой ухудшалось… чтоб она провалилась, эта слабость!
Он смотрел в сторону продолжающейся схватки, и под ресницами вспыхивали оранжевые круги. Закрыл глаза, собрался, чуточку пригнулся, затем бросился всем телом назад. Хоть упал, ударившись головой о дерево, однако ногу освободил и даже ухитрился не сломать лодыжку.
Руку с плечевой раной старался в падении беречь, поэтому всё более-менее обошлось.
Теперь нужно было подняться по холму немного выше, чтобы камышовая луговина открылась получше - сектор уверенного обстрела тогда расширится. Это уж, извините подвиньтесь, должно приключиться, поскольку опыт говорит что? Не может такое не приключиться!
Добравшись до высокой сосны, вознесшей крону на многометровую высоту, прислонился к стволу. Толстый слой коричневой коры немного прогрелся на припеке, хотя мороз-воевода позволял себе нещадно щипать всё. А точнее всё то, что попадалось ему, как говорится, под горячую руку.
Поискал взглядом противников и, когда открылся перед ним вражеский схрон, отметил про себя:
«А ведь один там остался. Будет достаточно сделать всего лишь меткий выстрел. Но удастся ли? «Шмайсер», он не шибко способный на дальней дистанции. Вряд ли здесь подмогнет. Скорее огорчит. Поскольку промахнусь, а пугать я никого не собираюсь. Мне бы в цель попасть. Оно и ладно станет.»
Вслед за тем он увидел: Ванча, не дождавшись помощи напарника, пополз к вражескому окопчику. Пули взбивали снежную пыль вокруг него. Наст словно бы задымился.
Почему друг решился на столь рискованное предприятие? Ясно - пораскинул мозгами, сделал расчет, и получилось у Туровского, что вскоре должно подойти подкрепление к оставшемуся в живых солдату вермахта.
«Неуж мне тут стоять, ждать, когда … Нет, надо идти и стрелять.»
Наталенко поднял свое оружие. Шатаясь от слабости, пошел вниз, к укрытию, за которым прятался враг. Раненая рука совсем онемела, Тогда он одной здоровой подхватил автомат. В глазах снова поплыли оранжевые круги. Кое-как ухитрился нажать на спусковой крючок. Пули полетели в сторону неприятельского схрона.
Отдача была столь сильной и болезненной, что в конце концов ноги подкосились. Даниил упал, потеряв сознание.
НАДПИСЬ НА ВАГОНЕ
Наш дом на колесах всласть покатался по станции. Я смотрел из вагонного окошечка на угольную крошку между рельсами, на вечереющие облака, что шли с западных северов, со стороны древней пущи, шли и шли над сортировочной горкой куда- то вдаль.
Вскоре глядеть на облака стало недосуг. Сестра от двери крикнула:
- А мне скучно. Я переживаю.
- Иду. Чтоб не скучала. И - не шибко переживала.
Сидим с ней, занимаемся тыквенными семечками, что были припасены мамой.
Она припрятала их за печкой. Потому как Машку хлебом не корми - дай изничтожить вкусный припас целиком за один присест.
Мне вовсе не хотелось идти на поводу у младшего члена семейства. Однако… младшие скучают. И тут, желаешь или не желаешь, проникнешься пониманием. Что-нибудь придумаешь - кроме пряток, само собой.
Придумаешь обязательно: нет ведь рядом родителей. Они ушли к станционному диспетчеру. Надо узнать, когда будет готова «сборка», отправляющаяся к Широкой реке.
К утру? К полудню? Это пока что неизвестно.
Машка задумчиво говорит:
- Нисколько мне теперь не скучно. Но зато страшно.
- Ничего страшного. Скоро вернутся и папа, и мама.
- Ага, а дверь открыта!
- Давай закроем.
Что не сделаешь, когда младшие ни с того, ни с сего принимаются страшиться.
Кто-то идет мимо вагона. Вдруг останавливается и говорит:
- Понапишут всякое. Нет в нашем Полесье таких городов.
Может, то был новый осмотрщик. Или - кондуктор «сборки». Во всяком случае, мы с Машкой помалкиваем.
Не то, чтоб испытывали большой страх. Но ведь что было - то было: писали мелом на вагоне снаружи.
Прошло минут десять, и наш вагон стали катать по сортировочной горке. Дело для нас было привычное, мы с сестрой даже с каким-то удовольствием слушали, как громыхают железные буфера.
Малышка храбрилась:
- Ни капельки не боюсь!
- Правильно делаешь. Завтра «сборка» двинется в дальнюю дорогу. Сегодня просто состав формируют.
Когда-никогда путешественники доберутся до Широкой реки. Валерий Гаврилович Ладейнин приступит к своему очень важному делу. Станет учить молодых солдат: и тому, как переправляться через водные преграды, и тому, как наступать с рубежа, вроде Сандомирского плацдарма в Польше.
Почему не научить, если имеется ценный боевой опыт, правда? Его надо передать танкистам. А если б не было особой нужды, мы поехали в Москву. Там папа выучился бы на полковника или генерала в академии. Железнодорожное начальство, по-моему просвещенному мнению, должно бы поспособствовать - отправить наш дом на колесах «маршрутным» составом. Даешь сигнал семафора, разрешающий свободное продвижение до Широкой реки!
Однако даже «сборка» нам годится, если нет подходящего «маршрута». Верно, Марусенька Ладейнина?
- Могу подождать до завтра.
- Правильно рассуждаешь.
Собрав шелуху и тыквенные крошки, открываю дверь. Перегибаюсь через перекладину, вставленную в дверной проем. Высыпаю содержимое кармана прямиком на землю:
- Угощайтесь, воробушки!
Машка радуется, видя подлетающих гостей:
- Кушайте, птички!
Мы глядим на них, взъерошенных, громко чирикающих. И посмеиваемся. Ишь, какие шустрые!
Снова закрываю дверь.
Мало ли может случиться. Родителей пока нет. А вот что касается малышки… она, конечно, сейчас не боится. Потом у нее настроение может измениться. Начнет хныкать. Поэтому… пусть наш дом на колесах будет с закрытой дверью.
Сидим тихо, как мышки в подполе.
Между прочим, в доме на колесах нет подпола. Мышек - тем более.
Но это не значит, что мы с Машкой должны вести себя наподобие шумно фыркающих бегемотов в зоопарке. Или - неловко расхаживающих слонов в посудной лавке. Мы культурные люди.
А если прицепился маневровый паровозик и поволок товарняк-дом по сортировочной горке, всё равно папа и мама нас не потеряют. Верно, сестренка?
- Зачем терять? Мы тихонько сидим в нашем вагоне.
- Вот и я так думаю.
Нас еще несколько раз толкнули, затем снова потащили со всей своей неугомонно сортировочной старательностью. Колеса застучали размеренно.
Не прекращается движение.
Везут и везут. Буфера не лязгают, стучат колесные стальные обода быстрее, чем прежде. Что это, думаю, маневровый паровозишко разогнался так? Станционные пути ему не полигон для установления мировых рекордов скорости. Шпарит, словно какой-нибудь «скорый».
Вагон покачивался. Дверь начала дребезжать. Прикрыть ее плотней? Сказано - сделано. У нас не заржавеет.
Вслед за тем ставлю дверь на крепкий стопор. Мы тут с Машкой не вот вам неумехи. Понимаем кое-что в правилах быстрого и безопасного передвижения по железной дороге.
Хочется поскорее узнать, что происходит на станции. Лезу на ящики, смотрю в окошечко. Везет не маневровый слабачок, а мощный локомотив. Он усердно тащит длинную цепочку вагонов. Наш товарняк-дом на этот раз не в середке: последний в составе. Вслед за всеми споро торопится вдаль.
Вдруг замечаю: город кончился, его садовая окраина со страшной скоростью унеслась назад.
Мелькают последние домики. В какую даль летим? Неизвестно, но скорее всего - в зеленую. Луг вдали возникает, приближается очень быстро, а за ним следом стеной встает лес. Не зеленый, а пятнистый, словно шкура леопарда. Весть в желтых пятнах осыпающихся невысоких берез.
Всё, наверху делать нечего! Надо идти к сестренке. Она смотрит на меня. Глаза у нее огромные. .Всполошенно прыгают реснички. Жду ее недоуменных вопросов.
Не знаю, что отвечу. Во всяком случае, необходимо говорить с ней как можно спокойней.
Вопрос малышки - вполне резонный:
- Где мама и папа?
Молчу, потому что не придумал еще, как отвечать, чтобы Машка не запаниковала, не разревелась. Меня злит: очутились мы в исключительно бестолковом положении. Вагон - при нас. Мощный локомотив - впереди состава. Луга и леса - вот они, за дверью дома на колесах. И зачем нам это? Если родители не здесь, то - зачем всё?!
Поскольку мне сказать что-нибудь толковое не удается, малышке сейчас можно бы и заплакать. Просто-таки ей полагается… орать, как сумасшедшей. Я бы во всяком случае заорал. Да боюсь, машинист меня проигнорирует… не услышит он, и все дела!
Марусенька глядит на брата круглыми глазами. У него, допустим, вовсе не круглые, и тогда они - квадратные. Ей видней.
Не иначе, будет лучше их немного округлить. Стараюсь изобразить полное понимание сложной обстановки. Пожимаю плечами:
- Нет ничего страшного. Может, поесть желаешь? Могу пошуровать в кастрюлях. Сколько на плите стоит?
Считать сестренка умеет:
- Одна и еще одна. Две…. Я потом поем, перед сном. Вместе с папой и мамой.
Бедная малышка. Она доверчиво глядит на меня, ждет чего-то. Если надеется, что изо рта брата вылетит птичка с утешениями, то - напрасно. Всё же деловитость изобразить можно, поскольку сейчас просто необходимо выглядеть совершенно спокойным:
- Отдохнуть не желаешь? Забирайся на свою лежанку.
Моя заботливая деловитость, видимо, не очень убедительна. Сестра хмурится, обидчиво качает головой:
- Низачтошеньки! Лягу спать вместе с мамой.
Не отводит от меня глаз: ей вынь да положь уверенное сообщение насчет того, когда родители снова окажутся рядом с нами. Наобещать разве чудес, связанных с внезапным появлением взрослых в летящем вагоне? Это было бы нетрудно. Она охотно поверит в то, что скажет Валерий Ладейнин, достаточно просвещенный член семейства. Но что будет потом? Когда поймет, что ей наврали?
Нет, честную малышку не стоит обманывать. Пусть она и храбрая, как два десятка старших братьев.
У меня есть прекрасная возможность грызть тыквенные вкусности. Как ни в чем не бывало.
Сажусь на скамеечку. Принимаюсь за семечки.
- Поешь, потом что собираешься делать? - дрожащий голос выдает Машкино беспокойство.
Сестренка не спешит удариться в рев, продолжает храбриться. Однако моя задача нисколько не становится легче: малышке нужна серьезная поддержка.
- Буду сидеть на скамейке. Интересно возле двери. Сейчас поезд сбавляет ход, и значит, можно открыть ее, любоваться деревьями.
- Смотреть на деревья разве интересно?
- Еще как интересно. Одни стоят желтые, другие - зеленые. А есть такие, что почти целиком красные.
Меня радует, что мылышка по заведенному порядку начинает сыпать свои вопросы. Чем меньше страха у нее, тем лучше. Пусть родители отстали от нашего дома на колесах, но забота о сестренке - теперь это важнее всего.
Папа и мама - люди тертые, не раз войной проверенные в смысле всяких передряг. Ничего, они обязательно догонят нас. Смогут догадаться, как пуститься вдгонку.
На первой же большой станции, где есть диспетчер движения, сообщу о происшествии. Железнодорожники всё сделают правильно - как полагается в подобных случаях.
Машка, расстроенно посопев, задумчиво говорит:
- Брат не желает волноваться. Он сидит и смотрит на деревья. Я тоже не должна волноваться. Верно?
- Не ошибаешься.
- Можно мне посидеть на скамеечке? Рядом с тобой можно?
- Места здесь мало. Но… присаживайся.
Обнимаю малышку за плечи. Поезд тем временем мчт неведомо куда. Разговаривать почему-то нет желания. Мы молчим, глядим туда, где пониклые вязы, разноцветные ракитники. Неожиданно появилась перед дверным проемом пойма речки с проселочной дорогой, что вдруг вынырнула из далекого леса и, виляя, побежала к нашему гулкому рельсовому полотну.
С грохотом состав проскочил мимо небольшой станции «Вербка». Заметили: она загромождена старыми разломанными вагонами. Покореженными, кажется, еще во время войны.
У Машки глаза вдруг стали испуганными, и я спешу высказаться:
- Это всё старье. Не успели убрать.
Череда рухляди кончилась. Появилась грузовая площадка. Там лежали штабеля бревен, подготовленных к погрузке. Откатилась станция назад, и чуть в стороне потянулись болота, на диво богатые камышами.
Почему-то пришло в голову: смотри, Валерий Валерьевич! Запоминай получше названия хоть разъездов, хоть полустанков. Информация будет нелишней для обитателей дома на колесах - для дальнейшей ориентировки на железной дороге.
Камыши в свою очередь уплыли. К рельсам подпрыгнули садочки.
Машка что-то спросила. Мне пришлось что-то вполне доказательно ответить.
Ах, черт! Проморгал название станции. Мимо пошли, пошли, начали рябить навесы большого склада. Чтобы успокоить и себя, и малышку, что делаю? Принимаю поскорей деловитый вид, сообщаю собеседнице:
- Тут поблизости лесорубы работают. Видишь, некоторые бревна длинные. Они больше походят на толстые жерди. Вовсе не на дровяные поленья.
Поскольку опять отвлекся, не успел оглянуться - перемена картины: состав свернул вбок, направо, и отправились стучать колеса в глубину лесистых зарослей.
Не утерпел, воскликнул:
- Название полустанка не увидел, чтоб мне провалиться!
Сестренка внимательно посмотрела в сторону желтовато-алых ракитников, щекой прижалась к моему плечу, проникновенно сказала:
- Валера! Ты лучше не проваливайся.
Если сказать, что был огорчен, - не сказать ничего: очень хотелось определить, куда едем. Не может такого случиться, что все встречные станции мне будут незнакомы. Зря, что ли, имел пятерки по географии? Много прочитал книг о путешествиях. О природе.
Нет, обязан сообразить, куда направляемся!
Было бы лучше, чтоб состав шел именно к Широкой реке.
Сестра упрямо повторает:
- Не проваливайся.
- Ладно, - отвечаю. - Можно подзадержаться.
- Сказала бы тебе, как название станции, - вздохнула добрая малышка. - Но я не знаю.
Ее последние слова прозвучали до ужаса печально. Бедненькая, не умеет еще быстро читать. Знать отдельные буквы - это как раз то, что надо. Чтобы разглядывать жерди на складе, ломаные вагоны и охотно пропускать мимо глаз всческие объявления, даже писанные крупными буквами.
- Мария Ладейнина! Я должен отметить. Не смотря ни на что. Ты у меня храбрая девица. А название станции… мы еще успеем сообща прочитать. Давай ждать, куда повернет поезд.
А он как раз локомотивно загудел, повернул влево, вынырнул из лесного изобилия, пошел чесать по главному магистральному ходу. Пропускал состав? Попутный либо встречный?
Ладно, для нас это не имеет большого значения. Сейчас главное - не расплакалась бы сестренка. У нее нынче сплошные беды. Плохо, что рядом нет папы и мамы. Не очень хорошо также, когда крупные буквы слишком быстро уплывают прочь от дома на колесах и не очень понятно, о чем они хотят сказать.
- Буду учить тебя. По вывескам читать.
У нее из глаз слезинки покатились:
- Меня папа учит.
- Нет, - воскликнул я торопливо, - вместе будем тебя учить! Ты пойми. Всё образуется!
- Хорошо.
Она произнесла слово так, будто папа находился в соседнем вагоне. И мне пришло в голову: родители могли не успеть - не добежали до нашего дверного проема. Тогда они, конечно, где-нибудь рядышком. Это было бы совсем неплохо, и на душе у меня сразу полегчало.
Поезд шел прямо. С хвоста его, где мы - с печкой, контейнерными бегемотами, картофельным ларем - находились, не рассмотреть ни середку, ни голову состава.
Изогнулся бы дугой - другое дело. Все вагоны перед вами, как на ладошке. Изучайте любой. Отыскивайте своих родителей.
Но вот случился небольшой поворот.
Немедленно приступаю к делу - шарю глазами по громыхающей цепочке. Нам бы сейчас хоть какой-нибудь знак! Намек!
В поезде - спокойствие.
Машинист невозмутимо гонит состав по нескончаемым рельсам. Вагоны дружно гремят на стыках, послушно катятся неизвестно куда. Во всей этой длинной цепочке не нашлось ни одного человека, который помахал бы нам рукой.
Если и были в других вагонах люди, их спокойствию могли бы позавидовать телеграфные столбы, стоящие вдоль путей. Просмоленные от земли до макушек. На рукастые семафоры ничуть не похожие. И - до ужаса молчаливые.
Навстречу нам летел осенний лес.
По тропинке вдоль опушки ехал велосипедист. Завидев мою и Машкину рожицу, он великодушно поприветствовал нас. Наверное, подумал: мы любуемся его черным драндулетом с полуоторванным задним крылом.
ВОЛОКУША ДЛЯ НАТАЛЕНКО
Даня открыл глаза, прислушался. В пуще никто не стрелял. Ни единого звука не доносилось сбоку - со стороны поймы, где устье речушки находилось не так, чтобы очень далеко от взорванного моста.
Подрывник лежал и счастливо улыбался. Пущу не беспокоили ни топоры каких-нибудь древорубов, ни вороний грай. Ни автоматные очереди.
Тишина убеждала: они с Туровским разделались с преследователями. Сколько их было? Ах, да - около полудюжины! А раз утихомирился последний, значит, никто не пойдет по следам посланцев отряда.
Свистнул.
Послышался ответный свист.
«Ванча! Он где-то рядом. Это хорошо. Но почему я решил: никто не пойдет по нашим следам? Слабость виновата. Не позволила додумать мысль. Как раз такую, что гитлеровцы из гарнизона ни за что не отстанут.»
Когда Туровский подбежал к нему, Наталенко попробовал встать.
Ничего не вышло. Руки и ноги закоченели, отказывались подчиняться. Только и смог, что голову приподнять. Да шевельнуть здоровым плечом.
Приятель засуетился:
- Погоди! Сейчас приподниму тебя, - бормотал, подхватывая напарника и ставя его, словно подрубленную сосенку. Повыше, по возможности вертикально, что получилось не враз. - Перевязать бы тебе рану. Повязка, наверное, сползла. Кровь теряешь. Оттого и слабость накатила.
Даниил отрицательно замотал головой:
- Нет… времени.
- Я быстро!
Туровский, не слушая возражений, снял с приятеля кожанку. Чтобы не возиться долго с повязкой, разрезал ее ножом. Выпустив подол своей рубашки, разрезал его на широкие полосы. Ими он туго обмотал у Наталенко весь плечевой сустав.
- Снятую повязку бросать не будем, - сказал Даня, влезая с помощью Ванчи в куртку. - Лишний след…
Он стойко вытерпел всю процедуру перевязки, хотя рана болела сильней, чем раньше. Наверное, была раздражена сверх меры.
- Поесть бы тебе не мешало, - напарник начал шарить по карманам шинели. – Силы пора восстановить.
Нашел кусочек плиточного шоколада, оставшегося от охранника. Больше в объемистых карманах ничего съестного не было. Все продовольственные запасы вышли, и он высказался незамедлительно: трофеи не ахти-какие богатые, но шоколад надо раненому немедленно прикончить.
- Ты ешь. А мне можно подтянуть ремешок на животе. Когда к себе придем, повар не обнесет кашей. Лишней поварешки не пожалеет.
Двинулись в неотложный поход. Чтоб подальше от взорванного моста. И - чтоб поближе к своим.
Иван поддерживал Даниила.
Тот, подзаправившись, постепенно приходил в себя. Вскоре уже шутил:
- Гитлеровцам оставляем на память порушенные быки. А в следующий раз трофеи станем брать только шоколадом. Выгодно и сердито.
- Недешево быки нам обходятся, - откликнулся напарник. - Неуж не находишь?
Тот продолжал шутить:
- Друже! Никак желаешь, чтоб выгодно стало и сердито? Вдобавок еще и дешево? Хорошо ухарь-купец! С тобой оккупантам, гляжу, лучше не вести расчеты.
- Да и от тебя самого какой прибыток? Последнего фашиста… ведь ты срезал очередью. Я как раз полз к нему, не стрелял. Значит, саданул из автомата не кто иной, как лесных дел мастер Даниил Наталенко.
- Если так, пусть будет: попал. Только хочу доложить. Автомата удержать нынче не смогу. Еле иду. Намучаешься со мной, Ванча.
Посланцам отряда за последнее время удалось сотворить многое. И с охраной моста справились. И мостовые быки пустили в распыл.
Случайность? Это как посмотреть.
Верно, что морозно-темноватая ночь помогла. При всем при том, делая одно дело, не забывали друг о друге. Выручая товарища, каждый из них понимал, что в случае чего друг не оставит без помощи.
Нынче ситуация такая: ночь пролетела туманным облаком. Ушла, поблистав по лунному небосводу серебристой звездной пылью. Отпылала заревом пожара.
В свою очередь отгремело светлое утро пущи настойчивыми звучными выстрелами. Оно ссыпалось с холма обрушенными снегами, утихомирило подступающих преследователей. Других пока что не видать, и это не могло не порадовать друзей, уходивших прочь из пойменной густеги.
Наладился ясный безветренный день. Рассиялся он над полесской чащей.
И летит, летит весть над логами и пригорками.
Над скованными стужей деревьями понесли ее встрепенувшиеся птицы. Им есть что обсудить. Вороний грай прыгает по кронам сосен. И если о чем гласит, то в первую очередь о кровавой сече, случившейся в глухом уголке речной поймы. Теперь же окончилась схватка, и это не могло не радовать боровых обитателей.
Однако вскоре приключилось иное. Громче зазвучал в пуще пороховой глас. Вторглась в лес сотня орущих, палящих по кустам людей в серо-зеленых шинелях.
Последняя весть оказалась для чернокрылых стай тревожней всего. Она пошла гулять по успокоившейся было пуще. Погнала всполошенное птичье племя в сизую морозную даль - далече от привычных мест.
Туровский и Наталенко остановились. Прислушались.
Стая сорок стрекотала в устье речного притока? Нет, не сорочья то приключилась музыка! Работала гигантская машина крателей. Она косила всё живое, что возникало на ее пути.
Даниил взглянул на оружие, висевшее на спине приятеля. Наверное, скоро придется пускать в ход эти два автомата. Иван перехватил его взгляд, сказал убедительно:
- Наш след вычислить не просто.
- Столько тропинок натоптано в пойме. Согласен, много врмени потребуется, чтобы распутать следы. Но у командира карателей появится другое желание.
- Не прочесывать кусты?
Наталенко вздохнул:
- А чего их прочесывать? Трата времени. Сколько нами солдат положено? Начальник подсчитает потери - поймет, что нужно рвануть вперед , к выходу из поймы.
- Понимаю. Карателям будет нужна уходящая дорожка. Наша. Нынешняя. Пожалуй что, не ошибутся.
Как оно дальше обернется, как скоро обнаружится правда боя в густых зарослях, можно было только гадать. А пока что отрядные посланцы старались всячески убыстрять, уширять шаги.
Тем временем каратели обшаривали пойму.
Они шли вдоль русла речного притока, по сторонам которого кудрявые от инея ракитники сплелись в пушистое ковровое узорочье. Пули, жужжащие на манер атакующих шмелей, обтряхивали кусты. Над чащорой клубилась снеговая дымка.
И - радужно сияла мельчайшая белая пыль в лучах полуденного солнца.
Верхушки камышей, ягодников, молодых елочек, теряя белесые шапки, хлестко раскачивались, рвались вверх. Пуща, разбуженная свинцовыми ливнями, словно бы почала бунтовать - пошла распрямляться, протестовать против карательного наступа.
Иван нес на себе Даниила. Тот утомился до смертельной синевы под глазами - не мог сам переставлять ноги. Но много ли пройдешь по снежной целине с тяжелой ношей? Сто метров, двести, потом потребуется передышка. Вскоре иссякли силы. Обоих приютил сугроб. Наталенко лежал, и синева постепенно отходила с подглазьев.
Значит, дело с ним еще не так, чтобы совсем худо. Ванча увидел: Даня хотел что-то сказать - шевельнул губами.
- Молчи. Знаю, какое будет твое слово. Желаешь остаться здесь, прикрывать мой отход. Споры спорить не стану. Идея у меня другая.
А что? Нужно сделать волокушу. Пока напарник шел сам, мысль о ней в голову не приходила. Теперь же самое время - переломить пару молодых елочек у оснований, приладить к ним оставшиеся в наличии автоматы. Чтоб служили они поперечинами. Благо крепкие у них заплечные ремни, выдюжит связка.
Затрещали деревца. Ванча приладил оружие, усадил приятеля, подхватил еловые комли - и густые ветви заскользили по снегу, заметая след отрядных посланцев.
МАШИНИСТ ПАРОВОЗА
Наш товарняк, выскочив на магистральный путь, бойко застучал колесами. У меня была уверенность: обязательно догадаюсь, куда направляемся. Не утерпел - своими соображениями поделился с Машкой:
- Встречный ветер стал довольно прохладный. Более сырой.
- Дождь скоро начнется?
- Кажется, поезд идет на север. Приближаемся к пуще.
- На севере будет очень холодно?
Непонятливым дошколятам, видимо, требуются пояснения. Начинаю растолковывать: пуща - лес, один из древнейших в Европе. Он издавна давал приют и защиту людям от всяких бед. В школе всем нам говорили про здешний богатый мир животных и растений. Каждый культурный человек должен знать про зубров, они со времен Великого оледенения живут в пуще.
Сестренка неожиданно принимается всхлипывать.
- Я такая некультурная…
- Неправда, ты очень культурная. Не хнычь. Столько всего успела повидать в Европе..
- Я про зубров ничего не знаю. Никогда их не видела.
У малышки настроение на полном нуле. Думаю, дикие быки здесь не при чем. Вот наши родители - окажись они в товарняке - враз прогнали бы Машкину хандру.
Поезд застучал громче. Эхо отлетело от недавно оштукатуренного, чистенького здания вокзала. В ушах аж засвербило.
Мы промчались мимо небольшого навеса, служащего временной складской площадкой. Пронеслись мимо гусей, что бродили по привокзальной улице.
- Прочитал? - спросила сестренка, моментально забыв про зубров.
- Ты про станцию? Не успел. Хотел кое-что рассказать тебе. Дополнительно. Насчет того, какая ты умная и культурная.
- Надо было думать не про меня. А про станцию.
Желала она или нет, но подцепила меня крепко. Своими резонами. Своим спокойным голосом.
Трудно мне было ответить, чтоб вот так - тоже мудро. Это что же выходит? Она считает: Валерий Валерьевич Ладейнин расстроен больше, чем младший член семейства? Что брат в полный голос готов заорать от расстройства?
Нет, здесь не дождется никто от меня полного, в крик, голоса. Очень надо суетиться! Машинист все равно не услышит и поезда не остановит. Хоть оборись тут.
Громыхающий товарный состав мчал по краю обширного картофельного угодья.
Конца края обширности - крути головой, не крути - нисколько не видать. Поскольку не нахожу слов для продолжения разговора с мудрым населением вагона, гляжу на пашню. Жду, когда появится очередная станция.
Вот подлетели садочки с хатами. Подскочило сельцо, привольно раскинувшееся на краю поля. И вдруг мне ударило в глаза название остановочного пункта. Крупные буквы кричали: «Краска».
Не обалдеть…можно было?
Ни в коем случае. А раз так, именно это со мной приключилось.
Несколько раз повторил название, малышка тоже повторила. Спросила:
- Какая краска?
Пришлось растолковать ей, что мы возвращаемся к реке Буг.
Объясняю усердно, однако глазам своим верю не то, чтобы очень крепко. Местность ведь здесь совершенно другая. Ничто не напоминает знакомые шикарные клены. Потом до мня всё же дошло: вот в чем дело! раньше видел другую обочину железки!
Почему? Потому что мог смотреть лишь на ту сторону путей, куда открывалась дверь вагона по дороге из Бреста в Ковель. Уф, как хорошо всё разъяснилось! А то прямо весь взмокнешь тут, пока творятся всякие рельсовые чудеса.
Если раньше были разноцветные ракитники с кленами, то на месте остались. И нечего некоторым путешественникам сильно волноваться. Нет во всей огромной Европе никакой второй станции «Краска» . Мы недалеко уехали от родителей.
Правда, наш дом на колесах направляется назад, поближе к Брестской крепости. Хотя нет там города, что стоит на Широкой реке.
Почему это произошло? Случилась ошибка.
Нужно вернуть вагон в Ковель. Но как это сделать? Придется ждать остановку в пути, чтобы разъяснить ситуацию железнодорожникам.
- Ты чего бормочешь, Валерочка? - испуганно сказала Машка. - Не сходи с ума.
Любимое мамино выражение - «не сходи с ума», и оно частенько предназначалось мне. Когда строгая Валентина Осиповна желала подчеркнуть неправильное, по ее мнению, поведение шустрого Валерия Валерьевича Ладейнина.
Так что имею право незамедлительно предстать перед малышкой человеком, у которого мысли движутся в правильном направлении:
- Можешь не волноваться. У меня всё схвачено.
Вдоль по обочине мелькали хутора. Небольшие хатки посверкивали стеклами окон - подмаргивали: что, ребята? По-прежнему печалитесь? А ну смотрите веселей! Ваши папа и мама живы, здоровы. С ними скоро встретитесь.
Иногда болота подступали к хуторам. Но все равно около домов - там, где было посуше - спокойно кудрявились метелки бураков. То там, то тут бродили коровы по кочкарнику. Умудренные своим околоболотным проживанием они в топь не лезли, пощипывали травку на еле приметных возвышениях.
До самого Бреста мы не отходили от двери вагона.
Когда состав замедлил ход, втягиваясь в переплетение станционных путей, Машка внимательно поглядела на меня:
- Побежишь к дежурному?
В ее голосе свободно можно было расслышать нотки требовательной Валентины Осиповны. Сердить малышку… зачем? Отвечаю со всей серьезностью. Как раз так, чтобы сестра почувствовала: тут нет легкомысленных молодых людей.
- Надо прояснить ситуацию. Тебе придется посидеть в вагоне одной. Не бойся, спокойно жди меня. Всё поняла?
- Всё.
- Будешь вести себя ответственно?
- Буду вести себя хорошо.
Соскочив на землю, прикрыл дверь. Сколько здесь простоим, неизвестно. Поэтому нужно побыстрей найти железнодорожника.
Пошел было прочь от нашего дома на колесах, но вернулся. Вспомнил: в Ковеле высказывали недовольство насчет моей надписи. Кому-то не понравились слова, и сообщение ВАГОН ДО ШИРОКОЙ РЕКИ было стерто. Вместо этого теперь значилось торопливо размашистое ШИРОКОРЕЧЕНСК.
Надпись как надпись, на всех вагонах красовались названия городов, куда полагалось доставить груз. Но… черт меня дернул несколько дней назад высказаться на дощатой стене вагона! Знать не знаю, что за Широкореченск нам сегодня предложили. Ведь ехать мы должны в другое поселение.
Оно стоит на Широкой реке и не имеет никакого отношения к появившемся меловым словам возле нашей двери. Вздохнул я огорченно и мысленно сказал себе: «Не твое это дело гордо высказываться! Мелом! На стене товарняка! Теперь вот нужно отправляться назад, в хорошо знакомый Ковель.»
На перроне мне удалось найти человека в форменной фуражке. Его обтекала толпа пассажиров, сошедших с прибывшего поезда.
Сразу ответственно заявляю:
- Сообщите куда надо. Пусть вагон в Широкореченск не отправляют.
У него лицо становится озабоченным:
- Подожди. В пассажирском вагоне людей много…
- Мы с маленькой сестренкой одни в товарняке. Едем из Германии, родителей потеряли по дороге только что.
- Я дежурный по вокзалу. Грузовыми составами не занимаюсь. Ступай к дежурному по станции. Он разберется с вашими затруднениями.
- Где его искать?
- В служебном помещении. Видишь сбоку здания дверь? Зайди и всё объясни. Там помогут.
В жарко натопленной комнате сидел… кем он тут значился, не знаю… скорее всего начальником. И этот начальник, как сразу стало понятно, был в ладах с деликатностью. Он водил пальцем по бумаге и тонким голосом убеждал сидящего напротив человека не отказываться от поездки.
- Ну, что тебе стоит? Поезжай. Быстро обернешься. Не просил бы, коль тебе полагается отдых. Но ведь опытный машинист приболел. Его очередь идти в рейс, а здесь прибегает жена: простудился, неожиданно высокая температура. Что делать теперь? Каждому не доверишь вести тяжеловесный состав.
Как только возникает пауза в разговоре железнодорожников, у меня что появляется? Решимость. Именно такая, чтобы подступить к озабоченному начальнику и залпом выпалить нашу с Машкой незадачу.
Никак нельзя мне отмалчиваться: слишком непоседлив дом на колесах с надписью ШИРОКОРЕЧЕНСК. Что просят пассажиры товарняка? Только это - немедленно верните вагон в Ковель.
Наверное, выпалил просьбу слишком громко.
Поморщившись, дежурный потер лоб, в котором присутствовала своя незадача, и тихо сказал:
- Необязательно тут шуметь. Дело ясное. Примем сейчас меры. Заодно уберем ШИРОКОРЕЧЕНСК, поставим правильную отметку. Касательно конечного пункта вашего путешествия.
Он брякнул рычажком телефона, кому-то стал говорить в трубку. Отдав приказание, обратился снова к сидящему напротив собеседнику:
- Ты у нас уже пару оборотов сделал вокруг Земного шара. Мастер водить особые составы. И должен понять меня. Пойди, посиди снаружи на лавочке. Надеюсь, передумаешь. Минут через десять опять поговорим с тобой.
Вздохнув, машинист вышел.
Дежурный, недовольный сложившимся разговором, покачал головой, потом взглянул на меня:
- У меня дел полно. Иди, посиди на лавочке тоже. Сейчас твой вопрос решим. Пройдет несколько минут, тогда тебе доложу.
Вот, значит, я опустился на крашеную синюю скамейку возле помещения, где командовал здешний начальник. По соседству - машинист, которому полагалось сидеть и думать. Одет был тепло: добротное пальто, меховая шапка.
Вернулся из рейса, помылся, переоделся, а тут ему новое задание. Отправляться в новую поездку? Понятно, машинисту не очень-то хотелось.
- Наш товарный вагон сейчас тоже поедет, - говорю ему. - Назад, в Ковель.
- Тоже поедет? Считаешь, мне обязательно нужно идти в рейс?
- Если самочувствие позволяет… А что это вы так тепло одеты?
- Положено мне. О хорошем самочувствии заботиться.
Он погрузился в свои думы, и у меня тоже появились кое-какие соображения. Сидим, помалкиваем.
Поскольку мои соображения начали неспокойно шевелиться, захотелось повнимательней поглядеть на человека. Что приметил? Крупные черты лица. Твердый подбородок. Обветренные скулы. Непохож скамеечный сосед на какую-нибудь неженку, что в любую погоду предпочитает теплое пальто и меховую шапку.
Небось, перегревается машинист возле раскаленной паровозной топки тяжеловесного своего состава. Не желает на осеннем ветру простудиться и захворать. Бывает такое с людьми горячих профессий. С теми же, например, деревенскими кузнецами.
Знаю кое-что на этот счет.
Поблизости от бабушкиной деревни было село с кузней. Там плужные лемеха чинили. Заодно ковали тележные ободы. Изготовляли разные втулки для полевых уборочных машин. Тамошний кузнец возле горна иногда расахаживал в одной рубашке даже в холодные месяцы.
Но, закончив работу, всегда одевался как раз довольно плотно - чтоб не продуло. Летними росными вечерами что-то не встречал его без привычной старенькой телогрейки.
Машинист меня как раз не рассматривал. Ему интересно было, что за разговоры ведет дежурный. К нему в окошко заглядывал. Я тоже поглядел. Может, там начальник железнодорожный шибко подпрыгивает на стуле?
Насчет прыжков если… вроде усидчивый он. И когда о чем-то говорит по телефону, то нисколько не торопится нервничать.
Во всяком случае на его месте скучать не приходилось. А вот для нас, на лавочке, время тянулось медленно. Машинист стал распрашивать меня: кто, да что, да куда.
Не было расчета делать секрета из нашего путешествия. Мне пришло на ум: чем больше людей станут знать о наших с Машкой затруднениях, тем скорей встретим родителей.
Не удержался, сказал:
- Тяжелый состав пойдет… в Ковель?
- Туда.
Получилось так, что кинулся просить соседа по лавочке. Пусть прихватит с собой наш дом на колесах. Если согласится идти в рейс.
Он ничего не стал обещать, а только вздохнул устало:
- Тут такое дело. Погода, гляжу, меняется. Кости вот заныли. Наверное, придется профессию подыскивать новую.
Тут припомнился мне ковельский осмотрщик. Тот после освобождения Полесья воевал в папиной дивизии. Что приметного было в нем? Провожая наше семейство на рынок, тоже был одет тепло. И в шерстяных вещах знал толк. Кстати, на руках у него видел я варежки.
Рассказал про нашего знакомца.
Машинист не удивился:
- Воевал человек. Руки поморозил. Это случалось. Мне что довелось? Однажды несколько суток провел в снегу. Теперь оно аукается.
Помолчал. Потом признался:
- Тоже в этих краях воевал. Дружок у меня здесь погиб. А я вот жив остался. Чудом, почитай, выкарабкался. Если из машинистов придется уйти, никуда не уеду. Прикипел к здешним местам.
ВЕРХОВОЕ БОЛОТО
Скрип! Скрип!
Лес всё больше редеет. Вековечные деревья расступаются, пропускают волокушу.
Иван оглядывается, бросает взгляд на черные стволы елей в потеках смолы. Здесь не вот тебе торная дорога. Прямого пути нет, приходится изворачиваться, чтобы тяжелые зеленые лапы не тревожили раненого Даниила.
В тесный круг сошлись лесные великаны, найдя для себя благоприятное местообитание промеж холмистых гривок. Богата здешняя еловая хмарь хоть угодливо обильной влагой, хоть способным подножным перегноем, оттого и набрали деревья завидную могутность.
Стволы крепки, и кроны уж так-то высоки.
Однако надобно продвигаться вперед, ничуть не сворачивая в сторону. Хуже будет, коли позаришься на сосняки, что изредились в холмистых возвышениях. Тащить волокушу придется на подъем, а таковская дорога не в пример станет трудней.
Волей-неволей выбираешь путь, чтоб поровней был.
Скрип-скрип!
Под ногами охотно проминается рыхлый снеговой покров. Снег здесь не такой глубокий, как в пойме. Там его было местами выше пояса, бочажины подстерегали на каждом шагу. Гляди знай, а то провалишься. Небезопасно ведь оно, когда под наносами полно корявых валежин, гнилых осинок.
Хорошо, что преследователей не слыхать. Идут они по лесу пока что медленно.
Ванча останавливается, вытирает пот со лба. Смотрит на Даню: как там у него самочувствие? Кажись, отлежался немного, отдохнул. Рана при всем том есть рана. Не приходится всё же думать: друг сейчас поднимется, бодро зашагает дальше.
- Не торопись, - подал голос напарник. - Есть возможность отдохнуть тебе подольше.
- Верно, что не стреляют. Однако не отступятся от своего. Желательная для них задача, чтоб догнать, заполучить подрывников.
Наталенко размыслительно сказал:
- Если к дороге какой приблизимся, лучше будет обойти. Из гарнизона понаставят теперь патрулей. Нечего и сомневаться.
Туровский и не думал сомневаться. Но предаваться унынию на глазах обессилевшего приятеля не хотелось. Конечно, прав был он касательно возможных заградительных групп. Скорее всего уже покатили команды из гарнизона. Хоть на автомобилях, хоть на мотоциклах. Там, где можно проехать, теперь жди их всенепременно. А хорошо бы выбраться на иной проселок. Волокушу легче тащить. К тому ж возьмешь и встретишь кого-нибудь из деревенских обитателей. На санях отвезти Даню подальше от взорванного моста - куда как хорошо. Эх, мечты, мечты!
Здорово подкузьмила подрывников задержка в пойме. Каратели нынче прочесывают заросли наверняка. Скоро, как говорится, повиснут на хвосте. Так что соображай, Иван, куда податься.
Если какую заковыку не продумать, упустить из виду, то потом потерянного не наверстаешь.
Ноги у Туровского - он сидел возле Даниила на корточках - заныли, поскольку затекли от неудобного положения. Он встал, чтобы кровь резвей побежала по жилам. Сразу ноги загудели от ее напора, мышцы начали дрожать, словно их изнутри кололи иголками. Да, сильно сказываются тяжести пути по заснеженной целине.
Иван прислонился спиной к невысокой елочке, она вдруг легко поддалась, надломилась у корня.
Удивился, ухватился за соседнее деревце, однако и оно затрещало, клонясь к земле. Ишь, какие фокусы тут! Лесной подрост не иначе что болеет. Стоит мертвый, будто опалило его подземным огнем.
Надо внимательней оглядеть округу.
Вдали слева - поросшая сосняком зеленая гряда. Такая же - вдали слева. Сзади - еловое чертолесье с его игольчатой сетью густых ветвей. Великих трудов стоило пробраться в нынешнее понижение между грядами. Редко стоят здесь елочки, невысокие и рыжеватые. Хвоя у них бурая, легко осыпается.
Деревца исправно сохнут себе и сохнут, хотя воды должно быть в достатке. Иван досадливо начал кусать заиндевевшие кончики усов. Как не обратил он внимания? Тут наблюдается уклон.
Легче стало тащить волокушу, но это лишь потому, что они двое направляются прямиком в верховое болото. И редколесье - верный признак: будет низовое болото, напрочь изничтожит оно всю крупную поверхностную растительность.
Тогда что получится? То и выйдет, что вскоре не удастся спрятаться от неприятеля. Коль окажутся посланцы отряда на виду, то обязательно накроет их уничтожающий огонь.
Гиблое дело - углубляться в скованные стужей болотные равнины. Надо теперь либо возвращаться назад - продираться через еловую чертоломную хмарь. Либо карабкаться с волокушей на одну из боковых гряд с довольно крутыми откосами. И то, и другое невыполнимо.
Было бы в избытке время - разговор другой. А преследователи с минуты на минуту выберутся из поймы речного притока, кинутся по следу. Разве от них убежишь с волокушей? Посланцы отряда попали в ловушку. Понимает ли Наталенко?
Тот, приподнявшись, глядел на поваленные Туровским елочки. Вздохнул, откинулся широкой спиной на перекладины волокуши. Глядя в бездонно спокойное небо негромко проговорил:
- Сухмень. Хорошая штука, если надобно запасаться дровами. Без топора навалишь хоть воз, хоть два. Так что… нет смысла идти в пустые болотные места.
Он молча сполз с веток, на которых лежал. Отстегнул от жердей ремни автоматов. Повернул голову к Ивану, который не говорил ни слова - лишь морщился, обдирая сосульки с усов.
- Бери оба шмайсера. Пригодятся тебе, я же как раз… поспокойней насчет своего оружия. Всё же был прав: мне с самого начала полагалось засесть в пойме. Чтобы прикрыть твой отход. Все пули маузера, а их у меня с десяток, пойдут карателям. Попарятся они здесь. Последний патрон оставлю себе. Не хочу попасть в плен.
Напарник постоял, раздумывая. Потом обнял друга.
- Ничего не поделаешь. Ты остаешься один.
- Ступай, Ванча. Не поминай лихом.
- Я ухожу. Однако постараюсь вернуться.
- Спасибо за все. Нынче отлежался. Отдохнул с твоей помощью. Когда стрелять придется, рука не дрогнет.
Повернувшись, Туровский зашагал по направлению к еловой хмари. Это до крайности напугало Даниила. Застонав, он вскочил. Спешил прокричать советы насчет того, куда не следовало двигаться:
- Не ходи туда! Не лезь на рожон! Карателей не остановишь!
Туровский услышал, обернулся.
- Молчи, Даня. Постараюсь увести их команду за собой. Ну шуми, если услышишь выстрелы.
Придерживая полы шинели, Иван побежал назад. Вскоре перед ним встали толстые стволы елей, и он, не медля ни секунды, нырнул под сумрачный полог сошедшихся в круг темно-зеленых великанов. Спешил, потому что ему надо было
хоть на малую толику времени опередить преследователей.
Шинельное сукно уже вовсю трещало ниже плеч, на спине. Форменная солдатская одежка давала понять, что не рассчитывала оказаться на крупной фигуре отрядного посланца.
Р-р-раз! - левая подмышка не выдержала. Материя звучно лопнула.
Другая подмышка тоже не смогла долго сопротивляться напору. Там в свою очередь образовалась прореха.
Жать в плечах… нет, уже не жало, однако в открывшиеся форточки моментально засквозило. Чтобы противостоять холоду, оставалось одно - быстрее бежать.
И напарник Дани, плюнув на форточки, столь некстати открывшиеся, рвался вперед, мчался по чащоре дальше Ветки били по лицу, когда не успевал уклоняться. Они старательно цеплялись к парню, норовя подсечь, свалить с ног. Спотыкаться несколько раз ему приходилось, и все же упрямый бегун выправлялся. Делая то высокие, то длинные прыжки, уносился прочь от коварного места: одного, другого, третьего.
Вырвавшись из еловой хвари, Иван остановился. Карателей поблизости не увидел. Зато услышал выстрелы в той стороне, откуда к большим деревьям тянулся широкий след волокуши.
Преследователи шли споро, сузив полосу прочесывания. При всем при том не забывали проверять пулями подозрительные места в лесу. Если попадались на пути лежки сторожких кабанов, на всякий случай обстреливали также укромные звериные схроны.
Нетрудно было сообразить: скоро они подойдут к строю великанских елей. Надо сделать так, чтобы гарнизонная команда свернула в сторону, до предела сузив полосу преследования.
Наломав игольчатых веток, Иван двинулся навстречу карателям. След свой старательно заметал. Радовало, что с неба начал сеять легкий - мельчайшими блестками - снежок. Отойдя от еловой хмари к скату боковой гряды, он бросил ветки в сугроб. Сел на них, потом вскочил, забегал кругом, при этом старался посильней разворошить снежные пушистые наносы.
Картина для преследователей готова?
Вот куча веток, где отдыхали подрывники. Имеются в изобилии также четкие следы вокруг - то ли хотели разжечь костер здесь, то ли просто расхаживали, решая, куда податься.
На всякий случай напарник Дани отбросил в сторону автомат. Боеприпасы пригодятся, однако один шмайсер из двух … пусть валяется на виду. Есть в гарнизонной команде опытные следопыты или нет, а все ж таки обязательно объявится мысль: донельзя утомленный подрывник не побоялся расстаться с оружием. Вывод будет простой. Если прибавить ходу, то можно вскоре догнать тех, что подняли мост на воздух.
«Все-таки… могут прочесать заодно еловую хмарь. Отбегу чуток подальше - пальну раз. Пусть думают, что у подножия холма отогнали секача.»
Поднимаясь по скату боковой гряды, он понимал: наверху скорее всего проходила дорога. Она могла помочь ему убежать, но в то же время таила опасность. Там вряд ли удастся уйти от патруля, если какой-нибудь подкатит, к примеру, на мотоцикле.
«Была не была, а непременно случится шанс для Дани. Чтоб нынче спастись от карателей.»
ВОЗВРАЩЕНИЕ
- Слушай, - внезапно сказал машинист, сбив шапку на затылок и потерев лоб. - Хочу знать, как он выглядел. Твой ковельский знакомый.
Странное требование. С неудовольствием отвожу глаза от окна, за стеклами которого дежурный по станции - видимо, в полный голос - разъяснял по телефону ситуацию.
Что здесь особенного скажешь, когда ничего особенного не происходило?
- Нормальный он. Обычный человек.
Для меня сейчас важнее был тот, который находился за окном: от него, вовсе не от ковельского железнодорожника, зависело мое и Машкино быстрое возвращение. Поскольку машинист поскучнел, начинаю вспоминать:
- Ну, пальто у него было. Черное. И еще варежки. Он помог нам выбрать носки в лавке. Придет зима. А тут есть у всех шерстяные толстые носки, и морозы не страшны, верно?
- Осмотрщик в варежках… здоровенный был дядя? - голос у собеседника стал каким-то хриплым.
- Не здоровее моего папы. Подполковник Ладейнин наступал от Москвы кем? Командиром батареи, лейтенантом. Артиллеристы всегда крепкие, правильно? Это уж потом он стал танкистом.
- Ладно. Ты погоди. Мне разобраться надо.
Шапка машиниста перекочевала с головы на колени. Он подставил широкий лоб легкому ветерку. Начал ерошить макушку, покрытую копной волос. Затем вкочил, сунул шапку подмышку, принялся шагать возле скамейки. При этом сам себя негромко убеждал:
- Ведь всё видел. Поэтому не искал потом. Раз верного спутника нет в живых, к чему розыски? Но здесь паренек намекает… Хорошо, в таком случае что происходило на глазах у меня? Его по снегу волокли. Друг сопротивлялся. Им надоело с ним возиться. И тогда один наставил автомат, пальнул в упор. До них - метров триста. К тому времени я был гол, как сокол. Ни одного шанса. Зубами гадов грызть? Не добежать, наверняка срезали бы очередью. Они повезли убитого до начальства, чтоб похвалиться. Надо было мне уходить. Но продолжал в сугробе лежать: стужей прихватило очень крепко. До сих пор аукается. Если видел тогда никакого не дружка моего, то кого?
- Простите! Что зря гадать? - сказал я, тревожно наблюдая за железнодорожником, который мучился по причине своего непонимания. - Садитесь на паровоз. Берите в состав еще один вагон. Вместе найдем в Ковеле осмотрщика в варежках. Может, он и расскажет про вашего приятеля.
Машинист внимательно посмотрел на меня:
- Всё может быть. Пойдем!
Во второй раз мне повезло очутиться в комнате дежурного по станции. Новых телефонных разговоров не потребовалось. Вскоре наш дом на колесах - успокаивая Машку - двинулся назад, по направлению к папе и маме.
Места сбоку полотна были знакомыми. Легко узнавались и гудящий мост через темный Мухавец, и даже некоторые хаты с небольшими садочками. Там, где недавно корова задумчиво угощалась кроной смирной яблони, ветер гонял осыпавшуюся листву.
Смотри и слушай, сестрица. Нет-нет, да и вырвется из паровозного железного нутра громкий гудок. Грохотанье вагонных колес… оно ведь ничуть не страшное, привычное здешним домам. Кое-какой возьмет и подмигнет путешественникам блестящим стеклышком террасы. Веселый оконный блик что малышке скажет?
«Железной дороги не боюсь. И вы, граждане, держитесь. Не тушуйтесь. Всё образуется.»
Увидел поле и человека с лопатой. Что вспомнил? Конечно, овощ, заготовленный мамой впрок. Со мной тут маленькая сестренка, и не мешало бы ее покормить. Полез немедленно по кастрюлям. Пусть через пару-тройку часов родители объявятся, но…
- Могу дать кое-кому вареную картофелину с солью.
Машка солидно отвечает.
- Хорошо, что у нас целая пачка.
- Правильно говоришь. Всем Ладейниным хватит соли. Хоть - до Широкой реки.
Мы бодро смолотили холодные картофелины с черным хлебушком. Стало веселей, и малышка заулыбалась, поглядывая на меня:
- А я знаю.
- Что знаешь?
- Нас встретят папа и мама. На перроне будут стоять. В Ковеле.
- Конечно, - охотно соглашаюсь. - Где же еще им быть?
В полном ладу младшие Ладейнины мчались в товарняке туда, куда полагалось. Машинист гнал состав на всех парах. Ему тоже хотелось поскорей попасть туда, где был нужный человек - железнодорожник в варежках.
Исправно мелькали полустанки.
Чтобы сестренка успокоилась еще больше, объявляю:
- Ты… вот что. Слушай меня. Я тебе всё, что надо, разъясню и помогу, если нужда приключится. Со мной не пропадешь. Только ты не хнычь и не канючь. Этого не люблю.
Геройская девчонка заявляет:
- Я тоже не люблю.
ВТОРОЙ ВЫСТРЕЛ
Взобравшись на боковую гряду, Иван остановился у гребня - решил
посмотреть, как поведут себя каратели перед великанской еловой хмарью, что была внизу.
Те вышли на открытое место. Выстрел Ивана они явно слышали. Только вот не захотели спешить. По его следам, ведущим на крутой холм, не стали двигаться. Видимо, знали: дорога, параллельная гребню, была не очень далеко. И там находились помощники из гарнизона - не уйти взрывникам, коль наезженная и не один километр тянется.
- Низину хотите обшарить на всякий случай? Не будет вам пути к Дане! - пробормотал Туровский.
Сорвал с плеча автомат.
Пальнул в сторону преследователей. То был второй выстрел, предназначавшийся упористой команде с торфоразработок. Со стороны Ивана он оказался последним в этот день.
Рванул за ремень, намереваясь забросить оружие за спину. Кажется, усталости накопилось слишком много за последние сутки - пальцы вдруг разжались. Шмайсер полетел в сторону высокого ската холма, начал скользить по белому насту, задубевшему от ветреной стужи.
Спускаться назад, в низину, к солдатам, которые охотно примут автомат?
Нет, придется заняться перебежками, чтобы увести преследователей. Если уж куда-нибудь, то непременно подальше от раненого напарника. Пошагал прочь.
Видя такое нахальство со стороны неприятеля, каратели в низине вначале опешили, затем рванули по следам Ивана, при всем том некоторые не забывали посоревноваться в меткости ответного огня.
Пули не долетали до подрывника, но перспектива очутиться в лапах азртных охотников светила ощутимо. Отрываясь от преследователей, Туровский всё прибавлял и прибавлял ходу, благо им не удавалось наращивать скорость при подъеме на холм.
Убежал довольно далеко. Когда силы оставили его, рухнул на землю, под дерево, чьи ветки простирались довольно далеко от ствола.
Лежать без сил и ждать гостей, вооруженных до зубов, было мучительно. Но что здесь поделать? Последнее время ноги служили исправно, а нынче отказывались утруждаться напрочь - просто уже не держали посланца отряда в вертикальном положении.
Лежал и думал, что сию минуту не встанет. Вряд ли поднимется и через две минуты. Ничего не стоит догнать, окружить его сейчас тем самым солдатам, что решили взобраться на гребень холма. Однако не видать их ни слева, ни справа. Нет их нигде.
Есть причина, которая мешает им расстараться - им, не измученным боем на мосту, маневрами во время схватки в пойме, затяжным переходом с волокушей по еловой хмари. Возможно, она была не вот тебе простая, однако…
В конце концов, уверил себя:
«Они ведь не дураки. Сообразили, что один из нас пострадал в перестрелке. Можно ли долго нести раненого? Весьма затруднительно. Коли не нашли второй след, пострадавший взрывник где-то здесь остался прикрывать отход. Поэтому идут сторожко. Мы с Даней отбили им охоту лезть на рожон. В этом весь секрет.»
Есть все-таки шанс теперь спастись.
Ивана бросило в жар от мыслей. Сердце забилось много сильней, и усталось, пригнувшая напарника Дани к земле, стала быстро таять. Он приподнялся: зачем бежать? Нет никакой надобности. Они за мной - шагом, я от них - всенепременно шагом тако же.
… Малиновый шар зимнего солнца, не очень высоко поднявшегося над пущей, спешил закатиться в сугробы. Часов у Туровского не было, но по всем приметам уже перевалило за полдень.
Как водится, вскоре неяркое светило соскользнет с небосвода, канет в дрём полесских чащор. После непродолжительных сумерек хлынет в елово-сосновые дебри усердная темень. Как раз тогда неприятелю объявится досада: искать сугробных пешеходов надобно по всей мстительной потребности, ан тут не разбежишься, верно?
Шагал, и теплилось у подрывника соображение:
«Продержаться бы до ночной поры. Каратели, конечно, приостановятся, а наше дело верное - уходи потихоньку.»
Нынешний маневр должен быть особым. По строгой прямой идти какая горькая нужда? Опасная все ж таки штука - закатить глаза и ломить в лесу всё вперед и вперед, не думая применить смекалку. Он посмотрел на солнце.
Когда на закат, ведь аккурат по дуге катится оно. Теперь вспомни, отрядный посланец: не иначе, что по дуге изгибается пойма, уходя от реки. Ишь, какая здесь геометрия! Возьми и повернись лицом к солнцу. Тогда взорванный мост окажется за правым плечом.
Знай заворачивай нынче направо. Спустишься потихоньку в пойму. И в этом будет такой смысл: вернется Иван туда, где полно всяких следов и где оторваться от преследователй куда как легко.
Он углубился в подлесок.
Солнце сияло вполне умиротворенно. Заросли, окружавшие речной приток, давно опустели, поскольку вся гарнизонная команда буксовала в соснах холмистой гряды и, кажется, не могла сообразить, что за штуки вытворяют тут взрывники.
На всякий случай Туровский обходил стороной знакомые места огневых схваток, продвигаясь к основательно истоптанному устью притока. Там его след будет окончательно потерян, и ему останется одно - сделать круг, чтобы по дуге, по другой стороне поймы вернуться к Дане.
Если ему намеренно медлить, то нисколько шаг свой не укорачивал, Как говорится, шевелился. По мере возможности.
Бояться полагалось одного: промахнуться и выйти прямиком к месту, где сполнили наказ командира. Там, у разбитых быков, наверняка уже были оккупанты: соображали, как восстановить транспортное сообщение. Окажешься у них на виду, и что?
С одной стороны - узкоколейка. С другой - автомобильное шоссе. Впереди будут озлобленные гости с торфоразработок. Позади у тебя капитальная облава, она подбирается, не шибко отстает. Тут как раз и попадешь. Ровно кур в ощип.
Старался, обходя валежные завалы, ориентироваться по солнцу. И оно, хоть катилось неспешным малиновым яблочком, не подвело. Вывело посланца отряда к низкому берегу реки, откуда не так уж далеко было до устья притока.
Здесь уже не наблюдалось крутояров с соснами, вознесшимися высоко над поймой. Лес незаметно отступил. На смену деревьям объявились разлапистые краснокорые кусты, придавленные снеговыми шапками.
Иван шел, поглядывал на заснеженные ветки, и говорил сам себе негромко:
- Знаю вас, родненьких. По весне зацветете пушистыми шариками. Будете увешаны шелковистыми комочками. Тальниками называют вас. Любите талую воду, радостно цветете раньше всех. Видел шарики ваши в пору половодья. Нынче верьте, что предстоит вам порадоваться и весной, и летом. Потому как нескоро оккупанты поставят мост на старом месте. Потом и вовсе случится такое - заставим гитлеровцев убраться из пущи навсегда. Вот и будет здесь праздник, не так разве?
Обзор в густых зарослях плохой. Иногда не видно, что делается подале, чем три-четыре шага. Туровский, хоть его и подмывало теперь мчаться напролом, чтобы поскороей выйти на свои старые следы, шел сторожко. Если ветки ломать, шуметь - как раз усердствовал не поднимать шума.
Вскоре услышал голоса, гортанные и не шибко таившиеся, впереди, за стеной ракитников. Присел.
Речь разобрать было трудно, при всем том голоса не приближались, но и не удалялись. Скорее всего довелось выйти на карателей. Сколько их тут, сразу не сообразишь. Почему стоят на месте, не пытаются быстро покинуть чащору?
У преследователй, ясное дело, имелось свое начальство. Возможно допустить, что оно решило выставить здесь часовых? Вподне. Однако не понятна цель. Когда появляется у противника охранение, держи в уме: он желает обезопасить нечто для себя важное.
Вопросы налезали один да на другой.
Их было множество. Неплохо, если б нашелся какой ответ, однако ни одного не приходило в голову. Шевели мозгами отрядный посланец, потому что нынче необходимо иметь достоверное понимание. Нельзя продвигаться дальше, коль не знаешь, отчего эти, из гарнизона, задержались в пойме. Он ведь теперь безоружный, и окажись у них на виду - защитить себя нечем. С кулаками против скорого ливня пуль не попрешь.
Покусывая усы, лежал неподалеку от оккупантов и мучился от неизвестности. Когда на тебя обрушится гора загадок, поневоле призадумаешься.
Время шло, и было ясно: сзади неумолимо приближается цепь облавы. Надо на что-то решаться. Пока не поздно, давай, подрывник, испытывай судьбу. Отступай назад по своей тропе. А то - уползай в сторону, какая поудобней.
Часовые - или кто там? - продолжали разговор. Словно с неба свалившиеся, они беседовали в полный голос, уверенные, будто рядом никого нет и никто их не слышит.
До них было не так, чтобы очень далеко. Снежком добросить можно. Отдельные слова, если пожелаешь внимательней прислушаться, уловить не так уж и трудно. Часовые упоминали бандитов.
«Сами вы разбойники, - морщился один из тех, о ком отзывались столь нелестно. - Никто вас не звал сюда. Поэтому имеем право брать лихоимцев на мушку. Ишь, разговорились тут!»
Однако вполне резонные соображения отрядного посланца вовсе не торопились вплетаться в беседу, и говорившие начали между тем перечислять чужие имена. К ним они прибавляли «мертвый» или «убитый в голову». По всем признакам, у них были знакомые среди воителей, что поспешили устроить расправу и которые здесь, в пуще, обмишурились.
Вдруг там, за стеной ракитника, заскрипел снег, недовольные голоса потихоньку стали замирать. Иван встрепенулся: неужели уходят? Тогда вырисовывается другая картина. Никаких часовых не было и нет.
Он решился - двинулся вперед, ввинчиваясь в частокол гибких, легко поддающихся напору, тонких веток.
Выглянув из сугроба, увидел удаляющихся неприятелей.
Они тащили веревками тушу кабана, которому довелось поймать пулю исключительно по причине собственной злости. Секач с ощерившейся пастью ехал на связке лыж. На его вытянутой щетинистой морде можно было прочитать ехидное выражение: «Что, сугробный пластун? Ползешь? Проголодался? Не будет тебе сегодня ни вареного, ни жареного мясца. А будет всё то же - трудная дальняя дорога».
- Мы с Даней без обеда обойдемся, - прошептал Туровский. - Уезжай быстрей, сердитое мясо. Оно лучше, когда мне в пойме препон меньше на вираже.
Полусогнутые фигуры в шинелях мышиного цвета в последний раз мелькнули за кустами. Ракитник, обремененный пуховыми снеговыми подушками, старался достоверно скрыть солдат, отдохнувших и вдоволь наговорившихся - дал вольную дорогу лыжам с их тяжелой поклажей. На сей час обстановка годилась для того, чтобы Ивану уверенно подняться, шагать своей непростой тропой.
Он шел и радовался.
Здесь кругом хватало порушенных сугробов.
«Красота, - сам себя подбадривал. - Это ж какая красота, когда вдоль берега реки понатоптано!»
Вот и желанное русло притока. Туровский негромко присвистнул, двинулся обочиной поймы, не забывая регулярно навещать те места, где недавно каратели с усердием преодолевали снеговые наносы.
Сколько прошагал с таковской охотой? Метров двести-триста. Препон ему не было больше, и вскоре, следуя своему плану, он начал взбираться на высокий борт низины.
Сзади послышались крики, то как раз подоспела облава. Там, вдалеке, она растерянно ломилась сквозь густые кусты, а неуступчивая стена тонковеток настойчиво отбирала у них силы. Преследователей сбивало с толку обилие всяческих заступов на прогалах, они принялись перекликаться. Видимо, бранили взрывника, который завел их сюда, в места, вдоль и поперек перепаханные обувкой гарнизонных солдат.
Облава буксовала у берега реки, но что намеревалась она предпринять?
Туровский, усмехаясь, ускорил шаги. Раскинуть умом никогда не лишне, и нынче радовало: задумка его на сей час неплохо сработала.
Оставалось лишь поднажать, удвоить усилия. По одной простой причине - трудно поверить, что счастье оказалось очень большим и каратели бросят всякие попытки догнать того, кто обвед их вокруг пальца.
Когда ему удалось беспрепятственно добежать до елочек, где ране сделал волокушу для Наталенко, остановился, перевел дух.
Вокруг ни единой души. Пуща затаенно молчала. Даже продрогшие и очень голодные вороны не каркали, те самые, которым не стало секретом: недавно в чаще запахло упавшим от пули огромным секачом.
Ну что ж, если Иван сумел завести в тупик облаву, пусть будет так, как оно победительно произошло. И передышке… ей сейчас не грех приключиться. Он рванул шинель на груди. До чего жарко!
То хорошо, что на славу согрелся, побегав.
Сверх всего замечательно, конечно, то, что Даня будет спасен. Они вдвоем еще не раз дадут прикурить оккупантам!
Грудь бурно вздымалась. Хрипела, прогоняя воздух через легкие. От кожи, красной и влажной, валил пар.
При всем при том отрядный посланец совсем не чувствовал обжигающего мороза. Улыбаясь, пошагал дальше.
Показалась по прошествии короткого времени знакомая стена высоких деревьев. Постоял, вглядываясь в стороны: и тут, и там - всё нынче спокойно. Верным был защитительно продуманный расчет. Гарнизонная команда, заметив валяющийся на метельном заструге автомат, кинулась по свежему следу, как стая азартных борзых. Небось, радости здесь хватало: пожива будет легкая! Ан оказалось на поверку, что никого не догнали.
Он заторопился - начал продираться вперед, не обращая внимания, как растопыренные сухие сучья великанов неуступчиво царапали, цепляли его одежку.
От вражеской шинели, по случаю очутившейся на отрядном посланце, летели клочья.
«Ничего! - стучало в голове. - Скоро я скину эту надоевшую шкуру напрочь!»
Колючая хмарь осталась позади, перед ним раскинулось знакомое болотное редколесье. Рядом с поваленными жилыми елочками валялась волокуша.
Туровский, заметив ее, встал, словно получил удар по ногам. Тут хочешь или не хочешь, а замрешь. Ни за что не поверишь внезапно открывшейся картине. Зеленое, пахнувшее свежими изломами, транспортное средство, на котором он вез Даню, - вот оно! Что касается друга закадычного … его не видать.
Нет никого: ни вблизи, ни вдали!
НАБЛЮДЕНИЯ
Я сказал Машке, что Ковель уже близок.
Если судить по приметам, осталось ехать минут десять-пятнадцать. Глаза у путешественника, пусть дорога немного затянулась, никуда не делись - на лоб не вылезли, в уголок за печку не закатились. Исправно стучат колеса, мы едем, и можно внимательно глядеть, хоть ввперед, хоть в даль.. Какие приметы радуют бывалого человека на пути к старшим Ладейниным и к Широкой реке?
Да видел уже эту прямую тропку на краю обширной пустоши!
Деревянные постройки с невысокими стожками возле канавы с водой… они тоже не посмели сбежать куда подальше. Стожки вон стоят себе, на все сто задумчивые. То ли многообещающе посматривают в сторону хуторских коров, то ли коровы в деревянных загородках, помня о вкусной зеленце, в их сторону посматривают с интересом. Что есть, то есть: никто здесь, вблизи Ковеля, глаз не теряет.
Обнимаю сестренку за плечи.
Нельзя ее не обнять, не объяснить:
- Не грусти. Поезд идет так быстро, как может. Паровоз тебе что? Машина. Сколько дали ей сил на заводе, столько она и показывает.
- Пусть возьмет и покажет чуточку больше.
- Проси. Желаешь туда, в сторону машины, покричать?
- Да! Но я молча прошу. Как раз изо всех сил.
- Наверное, у тебя их больше, чем у паровоза. Колеса чаще застучали, не слышишь разве?
Малышке хочется, чтобы так оно и было. Молчит, задумчиво помаргивает. И если подводит итог размышлениям о нашем локомотиве, то как раз - изо всех сил.
Мои наблюдения продолжаются. Помню усадьбу, что выскочила из придорожного ракитника: этот дом с большущей тростниковой крышей, деревянный сарай, длинную изгородь из осиновых жердей, ошкуренных, однако не очень все-таки ровно подогнанных.
Приметил разъезд раньше - не сказать, чтобы много часов назад. Ничего особенного не подумал тогда, о каждой встречной усадьбе думать… голова расколется.
А сейчас гляжу и соображаю. Тут всё из дерева. От времени оно стареет, темным становится. Поэтому постройки, если не прихорошены краской, зеленой или какой–нибудь иной, они всегда скромно серые: выветривается дерево, тускнеет от морозов, буранов и сильных ливней, разве не так?
- Скоро приедем, - авторитетно заявляет Машка.
- Точно?
- Старается паровоз.
Не говоря больше ни слова, она принялась деловито суетиться: взяла веничек, стала подметать пол возле печки, где со вчерашнего дня немного золы было просыпано.
Усмехаюсь. Мне всё понятно.
Скоро приедем, и значит, мама войдет в наш дом на колесах. Кругом порядок, чистота, и деловитая сестренка скажет родителям: «Мы вас ждали. Пусть вареную картошку съели, зато прибрались. Нет золы на полу.»
Машка, она такая - старается подражать маме. Иногда у малышки чепуха получается, но бывает и так, что попадает в точку. Тогда поражает меня своим разумным поведением и ничуть не детскими рассуждениями. Ну, вот кто научил ее заняться приборкой перед долгожданной встречей? Я, что ли? Мне в голову не пришло предложить гражданке Ладейниной, недавно слишком грустной, мамин веник.
Эту привычку у строгой Валентины Осиповны знаю. Если ожидаются гости, а в доме беспорядок, спешная приборка начинается. Посуда исчезает со стола, пол подметается.
Не любит мама в кухонном переднике открывать гостям дверь. Поэтому обязательно переоденется. Во что-нибудь более подходящее, более приятное для глаз человека, входящего в наш дом.
Машка, ты золото!
Надо тебе помочь. Давай спрыснем доски перед печкой. Из чайника. Чтобы поменьше поднялось пыли. Вода осталось в нем?
Жаль, но там было пусто
Поболтав чайник, заглядываю в ведро с водой. Оно тоже не радует меня. Опрыскивать пол не получится. Ладно, пусть малышка продолжает свое пыльное занятие, только вот открою дверь пошире. Авось, встречный ветерок как следует продует вагон, старательно поджидающий старших Ладейниных.
Тугая волна воздуха дохнула в сторону контейнерных бегемотов. Взвихрилась. Пошла к печке, и та откликнулась угарным дымком.
Из топки на железный лист посыпались искры. Сразу пришло соображение: надо бы получше прикрыть ее. И… наверное, над крышей потянулся белый хвост?
Глянул в небо: точно! Кое-кто в доме на колесах поспешил раскочегариться в радостном усердии. Нет уж, дымить на все Полесье особой нужды нет.
После того, как печка попритихла, расположился возле нее, задумался. Пуща под боком, и иикак ты не сможешь не ощутить запаха кудрявых сосен, смолистых елей. Каким свежим, каким пахучим воздухом повеяло только что! Совсем недалеко они, дремучие леса. И уж там, под лапами большущих деревьев, в глухих увалах и оврагах, секретов выше головы, верно?
Как уж Машка прониклась моими - неожиданными возле топки - мыслями, не знаю. Но случилось то, что случилось: она села на скамеечку рядом со мной, спросила:
- Хочешь скажу?
- Что желает сказать Мария Ладейнина, мною сильно уважаемая?
- Да, плакать не собираюсь. Можешь быть уверен. А когда увижу папу, он узнает: Валера возил меня в гости к своей пуще.
С этой малышкой… тут хоть стой, хоть падай. Выводы у нее прям-таки сногсшибательные. Приходится пускаться в пространные разъяснения.
- Паровоз возил. Я его не просил.
- Ладно, не просил. Прощаю тебя.
- А пуща вовсе не моя. Она сама по себе.
- Хорошо. Но если она там растет… И ты всякое рассказывал мне… Значит, думал о ней и был рад, что снова оказался рядом. Ишь, какой! Говорит, что паровоз виноват. Сам сидит возле печки, замолк и потихоньку радуется,
- Просто думаю. Ведь можно размышлять о разных вещах. В том числе о Полесье. Не ошибешься, если догадаешься: глядя на тебя, проницательно почтенная Мария, плакать я тоже не собираюсь.
Пока сестренка и так, и эдак взвешивает слова многоречивого старшего брата… Что ж, мне здесь найдется о чем поразмыслить. Голова у Валерия Ладейнина обычная, никакая не особенная. Но когда возьмешь и углубишься умом в середку пущи, вдруг ни с того ни с сего прохватывает тебя холодком.
Ведь здешний зеленый край огромен. Тянется на сотни километров - и на запад, и на восток. Дремучие леса почему интересны? Потому что стараются хранить всякие тайны. Не торопятся боры беломошные, еловые угрюмые хмари впускать людей в глухоманные укромные уголки.
Однако - хоть быстро летит по рельсам вагон путешественников - можно понять: поблизости непробудным сном спят всяческие мудреные истории. Не
так-то просто узнать о них. О некоторых, наверное, никому никогда не удастся проведать.
Долгие догадки моей собеседнице не нужны. Быстро провела свое расследование. Смекнула: когда говорят «почтенная», не обязательно имеют в виду твой солидный возраст и какой-то особый талант.
Решение было на диво скорым и до чертиков справедливым. Талант у младшего члена семейства - пусть не вот вам исключительный - всё же есть. Хотя бы такой, чтобы задавать неглупые вопросы.
Машка приступает к делу.
- Хочешь скажу, что думаешь про лес?
Вот и прозвучало неожиданное слово. Конечно, уж никак нельзя было предположить, каким образом тут ко мне подкатятся.
- Интересно узнать, о чем же мои мысли.
- Пуща умеет разговаривать. И тебе это нравится.
- Давай тогда выкладывай. Что говорит мне лес?
Сестренка улыбается хитренько:
- Пуща желает быть большой. Чтоб стать огромной, как раньше. Чтоб протянуться по Европе. От края до края.
- Допустим.
- Вот, вот! И тебе это нравится. Ты доволен.
- Заладила свое. «Нравится!» Почему я должен быть довольным?
- Вся Европа станет зеленой. Хорошей для разных оленей, быков, зайцев. И для всех людей.
- Если для всех, то ладно.
- Да! Воздух всегда будет чистым. Как мама говорит, свежим. А фашистов никаких не будет. И войн тогда не будет. Зачем людям воевать, когда в Европе фашистов нет и хорошо, как в чистом большом красивом лесу?
НАЙТИ ДАНЮ
Следов карателей Туровский не обнаружил. Враги, что были сильны и настойчивы, не убили друга, не захватили его: он сам покинул место, где должен был поджидать помощь.
Вон же лунки в снегу, продавленные при спешном уходе!
Что помешало Дане остаться здесь? Надежду на товарища потерял?
Ерунда! Вера в удачу Ивана у него вряд ли испарилась. Видно, мороз начал крепчать - заставил отправиться в путь, несмотря на болезненное ранение и слабость. Пришла к замерзающему неотступная мысль. Такая, что лучший выход сейчас торить дорожку на базу. В одиночку.
Скорей - догнать его! Побежал, но уже через через сотню метров лунок не обнаружил: силы Наталенко иссякли, он упал. Встать не получилось, и тогда, не отказываясь от задуманного, пополз. Упрямо начал проминать снежную целину.
Поспешай, значит, Ванча. Со следа не собьешься, коли пошагаешь по борозде. Сугробные валы где примяты, где разворочены до моховых кочек. Нелегким вышел твой путь, Даня.
«Когда глянешь, здоровому этот километр проползти затруднительно. Отменно попотеет. А каково было раненому?» - качал головой напарник, спешащий на помощь.
Санный след. Появившись неожиданно, он поначалу сбил с толку.
Если полицаи подкатили, то ослабевшему отрядному посланцу они вовсе не подмога. Уж кто-кто, а прихлебатели оккупантов наверняка не остались в стороне от здешней колготы после того, как наступил каюк мосту. Что им теперь стоило схватить подрывника?
Только вот непохоже, будто здесь приключилась какая перестрелка. Нет примет, которые впрямую на схватку намекали бы - на жесткое выяснение отношений. Насколько можно понять, подъехал на деревенских дровнях всего один человек.
Было у него по военному времени строгое объяснение с Даней, не было, но помог раненому подняться, повез прочь от хилых елочек. Расположение выказал, не иначе.
Иванов товарищ - со своим верным маузером - против дровней не возражал, как есть сердиться не торопился. Потому что дорожка потянулась не в гости к гарнизонным фашистам.
Вопрос возникает: куда?
В лесу Наталенко ориентировался не хуже Туровского. Знал прекрасно, в какой стороне располагалась отрядная база. Странно, что лошадь пошла не по краю болота - двинулась в опасную сторону, к соснам боковой гряды, где могли быть патрули гитлеровцев.
Борт низины - из себя весь извилисто неровный. На холмистую гребенку подъем, оказалось, мог быть ничуть не прямым. По косой полагалось двигаться транспорту, увозившему приятеля.
Ивану идти след в след за медленной, не шибко мощной тягловой конской силой?
Пошагаешь вот так, без опаски, да и напорешься на какого ненужного встречного. Тут, видать, недалеко деревня. Поэтому лучше подниматься на сосновую верхотуру осторожно, по-тихому, чтоб в обязательности собственной тропой. Час нынче такой, что не обещает благодушных прогулок.
Выбрал местечко, где деревья стояли потесней, начал свой - по возможности малозаметный, при всем старательно быстрый - подъем, а соображения тем временем шли обстоятельные:
«Пусть здесь, в глухомани, случилось невеликое поселение. В конце концов, Даня отогреется в хате, отдохнет. После всего, что произошло в стреляющей пойме, это не помешает. Уехал, оно и ладно. Встреча немного откладывается, зато можно будет поговорить с хозяином дровней. Вдруг что и согласится нас двоих подвезти. Хотя бы до первых отрядных секретов. Там - свои. Они помогут без лишних разговоров.»
На холм поднялся неожиданно для себя легко. Увидел, что вышел как раз на санный путь. Теперь ноги отрядного посланца получили надежную опору, он споро зашагал к деревеньке, видневшейся неподалеку за соснами.
Громкий треск на дороге, упиравшейся в косогор, где стояли бревенчатые постройки, Иван услышал еще не видя мотоциклов. Сразу отпрыгнул к медно-корому стволу, ожидая выстрелов, однако их не было. Тогда он, пригнувшись, перебежал к тому дереву, что стояло подальше от дороги.
Заметался от ствола к стволу, стараясь не потерять верного направления. А нужно ему было забиться поглубже в чащу густого молодого ельника. Подрост засыпало снежными наносами чуть не до самых вершин, и то именно что обещало спасение.
«Надо отрыть в сугробах нору. Отсижусь в затишке. Буду ждать, когда мотоциклисты укатят во свояси.»
Беспокоило: что станется нынче с Даней? Успокоил себя - тоже обязан спрятаться, иначе не уцелеть на сей час ни ему, ни мне.
Обычный патруль объявился или специальная гарнизонная команда, за минуту не распознаешь. Хорошо хоть, что было время замаскировать нору ветками. Расстарался, благо никто из незваных гостей пока что не шарил по окрестностям.
Тем временем мотоциклисты занялись проверкой хат и сараев. Не стеснялись громко шуметь, сгоняя людей в одно место.
От тех загущенных елочек, где Туровский прятался, до деревенских построек было метров триста. Далековато, чтобы уверенно контролировать ситуацию, но всё же многое рассмотришь, если постараешься.
Не пропустил, заметил сразу парня, как только ему удалось выбраться из дома и начать смелое быстрое продвижение по сугробам в сторону косогорной гребенки.
Неужели то бросился в отрыв Наталенко?
Иван затаил дыхание, пытаясь понять, что за человек здесь бежит столь целенаправленно, в несомнительности ловко. Но тот вдруг исчез. То ли с ходу нырнул в снежный глубокий нанос возле сосен, то ли на всей скорости свернул в сараюшку, попвшуюся на пути.
Когда солдаты двинулись прочесывать заснеженную окраину, Туровский забеспокоился: они близко подошли к месту, где мог быть поворотливый парень. Но поди пойми, что за бегун здесь показывает находчивую прыть. И возьми в толк: когда нужно оказаться рядом, то каким образом, с чем сегодня поспешать?
Допустить можно всякое. Хотя бы - то бежал от гитлеровцев оклемавшийся друг. Приметная здесь обнаружилась штука. У парня в руке чернело кое-что.
«Вещь, похожая на маузер? Отрядный подрывник нипочем, ни при каких обстоятельствах не расстанется со своим способным оружием. Тогда… если подойдут к Дане близко, он станет стрелять. Смогу ли ему помочь? Нет ведь ничего у меня. Кинуться на солдат с голыми руками? Срежут автоматной очередью на полпути.»
Оккупанты, галдя, проверяли сараи. Не найдя расторопного бегуна, принялись осматривать баньки, углубились в сосняки по соседству. В конце концов, доволько близко подошли к убежищу Ивана.
Что их остановило? Двигалась облава со стороны деревни - вовсе не от дороги, поэтому перед ними здесь предстал чистый снег, где не было ни людских, ни птичьих даже следов.
Посовещавшись, они развернулись в полусотне шагов от затаившегося Туровского. Галдящая цепь направилась по краю холмистой гребенки к дальним постройкам.
Теперь она именно что уходила от безоружного отрядного посланца. Были видны лишь спины, туго обтянутые серовато-зеленым шинельным сукном. Голоса постепенно затихали.
Появилась надежда: всё обойдется.
Не шибко мотоциклистам везет в захватных делах. Выйдет нормально - когда спрятался не иной кто, а как раз Даня. Получится то, что надо.
Но если…
«Тут человек, пусть хоть какой чужой, все же заховался умело. Чисто сработал: не с бухты барахты. Без сомнения так, словно его обучали по правилам подрывников.»
Мысли подступают, крутятся в голове. Есть им причина отхлынуть. А вдруг иной раз возьмут, снова нахлынут.
И тут раздался хлопок выстрела, обрывистого, неблизкого.
Потом послышались автоматные очереди.
Поди узнай, что происходит в том, порубежно дальнем, краю поселения. Увидел парня только тогда, когда его повели от бани к избам. Тот поначалу шел послушно. Усыпив бдительность врагов, рванулся бежать снова. С ним церемониться не стали - открыли пальбу, и на сей случай пули кучно легли, не прошли мимо цели.
То был Наталенко?
Он или не он… Как ни суди, если попал Даня в силки охотников, изо всех сил старался выбраться. Так и полагалось отрядному подрывнику.
Радостные каратели принялись галдеть. Они хотели бросить убитого возле дороги. Однако их начальник решил: будет полезным тело погрузить в коляску мотоцикла, отвезти в гарнизон. Там должны оценить успех. Добычливым получился рейд по деревням.
Отряд мотоциклистов развернулся. Машины, дымно треща моторами, направились туда, откуда приехали.
Туровский чувствовал себя не просто утомленным - измученно разбитым. Трофейная шинель грела плохо. Когда ты все время двигаешься, еще ничего - мороз донимает не в полную силу. А вот долго лежать в сугробе остерегайся: стужа прохватывает до костей.
Открылся неожиданный кашель. В плечах маловата была одежка. И много прорех оказалось в ней, чтобы прошло без последствий долгое путешествие - то запаленно быстрое, то кропотливо осторожное - по речной сугробистой пойме.
Поднимался медленно. Саднило не только в горле.
Лежала тяжесть на сердце, давила так, будто мотор в груди по неведомой прихоти прихватило железным обручем. Предательская смерть, кажется, догнала Даню. А разве она бывает иной? Всегда нелепо оглушительная для того, у кого на глазах расстается с белым светом верный товарищ. И ничего теперь не поделаешь.
Повесил голову. Нынче не держится она высоко: мысли там окаменели, закрепилась живой одна лишь болезненная горечь.
Еле передвигая окоченевшие ноги, спустился к подножию гряды, побрел по болотистой низине, занесенной метельными застругами.
На этот час начало темнеть.
Пока светили звезды, ведал, куда полагалось идти. Потом тучи затянули стылое посуровевшее небо. Пришлось брести наугад, вот и двигался по наитию: не то безотказно правильному, не то ошибочно угодливому. Останавливаться было нельзя.
Вместе с неторопким небесным снежком пришло потепление. Если наблюдался ране мороз градусов за тридцать, то сменился он таким, что оказался не крепче двадцати. Однако все равно в сугроб не завалишься отдыхать, коль одежка не по сезону легкая, насквозь дырявая.
Он упрямо шел, порой увязая в снегу до пояса. На вконец усталых ногах продержался все-таки долго. И сложилось так: по прошествии времени упал, отчаянно закашлявшись, затем пришлось ползти. Причина - болезненное полубессознательное состояние к приходу третьей ночи.
Мороз не отказывался последовательно слабеть.
Когда-никогда метель стихла, солнце беспрепятственно засияло, и последнее, что смог заметить Иван, - большой красный диск встал над опушенными кустами. Хорошо светило солнышко!
Память подвела его: провал в ней был чересчур обширен. Но раз подобрали подрывника добрые полещуки, то и спасибо им.
По какой-то надобности поехали из одного села в другое, от человека в лесу не отвернули - привезли в тепло. Как уж там выхаживали отрядного посланца, они впоследствии особенно не распространялись, однако через месяц Иван благополучно очутился среди своих. Там, где никогда больше не видели парня в коричневой кожанке, ловкого и смелого Даню.
… Людские дорожки то сходятся, то расходятся. После войны ищут близких все разлученные: матери и сыновья, братья и сестры. Ну, а боевые товарищи? Их тоже неудержимо тянет свидеться, поскольку дорожат памятью о пройденных испытаниях.
Бьет машиниста, ведущего тяжелый поезд в Ковель, тревожно-счастливая лихорадка. Он верит и не верит, что скоро увидит верного дружка, с которым хлебнули много лиха в полесской чаще.
Подбрасывай, кочегар, побольше угольку в топку. Быстрей мчи, трудяга-паровоз!
Состав прогрохотал на входных стрелках пункта назначения. Теперь надо завести его на свободный боковой путь. И самому - знай дальше поторапливайся.
ГДЕ ПАПА И МАМА?
Машиниста я увидел вскоре после того, как дом на колесах подкатил к станции: мчался к нам, словно лесной олень - делал на удивление большие прыжки. За раз по воздуху мог бы пролететь над двумя, а то и тремя угольно-черными шпалами, на которых полеживают рельсы. При всем том сильно размахивал руками, и от того нормальный проход между параллельными составами казался очень узким для здоровенного этого дяди.
Машка не утерпела заметить:
- Смотрите какой! Возьмет и сшибет какой-нибудь вагон.
В свою очередь не смолчал:
- Не нужно ему сшибать. У него другой интерес.
- Какой?
- Долго рассказывать. Но без нас ему, наверное, не обойтись.
Подбежав, машинист первым делом спросил:
- Готов показать своего знакомого?
Отвечаю с видом старательно солидным:
- Можно.
Сестренка сразу сообразила: тут собираются куда-то увести старшего брата. Глаза у нее стали возмущенно круглыми:
- А где мои папа и мама?
Пришлось деликатно разобъяснять младшему члену семейства: станционный узел здесь огромный, всяких вагонов хватает. Старшим Ладейниным непросто сразу найти свой дом на колесах и заодно требовательную Марию Ладейнину. Однако не пройдут они мимо прибывшего состава. Надо подождать. С минуты на минуту появятся поблизости. Тогда пожалуйста - старайся, подавай им голос.
- Когда увижу их, покричу. Как раз громко. - согласилась храбрая малышка.
Не прошло и полчаса, как мы - паровозник, я вместе с ним - разыскали осмотрщика. Что выяснилось?
То был Даниил Наталенко, бывший подрывник, старый приятель машиниста Ивана Туровского. В деревне погиб не он. Там в одном из домов приютили красноармейца, бежавшего из гитлеровского лагеря военнопленных. Не понадеявшись отсидеться на чердаке от рьяных карателей, он решил покинуть свое убежище. Однако в этой круговерти событий полещуки не растерялись: им удалось понадежней спрятать раненого Даниила. После выздоровления доставили его в отряд. Но в другой, в тот, который отправился по лесам на помощь польским партизанам.
Прошел еще час, и наш вагон двинулся дальше, в город на Широкой реке.
Там кончилось путешествие.
Потом всё было, как обычно. Ничего примечательного: шли недели, месяцы. Однажды под утро вышел из дому. Глянул вверх.
Особый свет...
Странно, а всё же никакого недоумения или волнения он не вызывал. Просто пришло понимание: ощущаю особый свет, и природа его вполне достоверная. Даже можно сказать - нормальная.
Надо мной застыла в недвижности высокая - в искрящихся бирюзовых отсветах - звезда. Она была уверенной, хорошо укорененной в небесно бесконечной шири. Словно бы мне дозволялось наблюдать волшебную добрую звезду пущи. Того самого древнего леса, где неколебимо стояли толстые сосны, густые ели, а в ракитовых кустах... там вполне спокойные и довольные пели рассветные зарянки.
Бирюзовая звезда пущи
© Copyright: Борис Колесов, 2015
Свидетельство о публикации №215113001406
Свидетельство о публикации №215113001406
Рецензии