Кутузов

Южный рынок благоухал сложной смесью ароматов осенних фруктов, зелени, которая так щедро представлена на кавказском столе, и неизбежных чебуреков, шипящих в янтарном жире. Гомон большого рынка сливался в шум морского прибоя – к нему привыкаешь, когда слышишь его долго, но если бы вдруг наступила тишина, она бы оглушила.
Солнце припекало голову, был полдень. Кутузов стоял у столика распивочной и медленно потягивал местное вино «Изабелла». Ему нравился его вкус – густой, насыщенный, сладкий и терпковатый. Вино было дешевым, домашним, но зато не разбавленным какой-нибудь дрянью. Он, выпивший в свое время немало разной перестроечной гадости, вроде спирта «Абсолют» и вина «Анапа», мог отличить «паленое» спиртное даже по запаху. Над полузасохшими лужицами пролитого вина кружились осы, предупреждающе жужжа, под ногами валялись пластиковые стаканчики и разный бумажный мусор.
Внимание Кутузова было сосредоточено на непрерывном потоке людей. Но внешне это никак не проявлялось. Голова его была немного склонена на грудь, как бы в раздумье, поза расслабленная и непринужденная. И только быстрые взгляды, которые он бросал на прохожих, выдавали его напряжение.
Так прошло минут двадцать. Но вот в поле зрения Кутузова попала средних лет женщина, ведущая за руку маленького мальчика - видимо, сына. Она что-то сердито выговаривала ему, он капризничал и вырывал руку. Женщина нервничала. На плече у нее висела раскрытая сумочка, из которой выглядывали различные предметы: пачка сигарет, зажигалка, пудреница, губная помада, салфетки и еще какая-то мелочевка, имеющая постоянную прописку в женских сумочках. Но самое главное, там был кошелек. Причем туго набитый. Это и было то, что искал Кутузов.
Он поставил недопитый стакан с вином на столик, медленно отделился от него и влился в толпу вслед за женщиной. Подойдя почти вплотную к ней со стороны сумочки, Кутузов выждал немного, пока они не дойдут до места, где людской поток разделяется на две части, затем ускорился, и, обгоняя женщину, толкнул ее, одновременно ловко вытаскивая кошелек из сумочки. Женщина сердито обернулась, но Кутузов, пробормотав «извините», повернул в другую сторону. Украденный кошелек он засунул за пояс под рубашку, чтобы в случае опасности можно было втянуть живот, и кошелек упал бы в широкую штанину, откуда его было легко выбросить движением ноги. А потом доказывай, чей это там кошелек валяется…
Это была первая удача за три дня. Настроение Кутузова скачком поднялось. Он был доволен теперь и рынком, всего пять минут назад дразнившим его голодный желудок ароматами недоступной пищи, и собой. Даже рыночный гул стал теперь приятной музыкой, в которой он начал выделять отдельные партии. Вот сырный ряд, где продают брынзу и сулугуни, вот арбузы и дыни, вот рыба, там мясо… Все это теперь было ему доступно. Даже не глядя в кошелек, Кутузов знал, что там не меньше 10-15 тысяч. Он был опытным карманником и на взгляд мог определить, сколько у каждого человека денег. Скорее всего, его «благодетельница» получила сегодня зарплату и решила побаловать сынишку, да и себя заодно. Ну кто же на рынок берет все деньги, да еще хранит их столь небрежно? Нельзя так, гражданочка, нельзя… Кутузов мысленно ласково выговаривал своей жертве за беспечность и учил ее жизни. Это было одним из любимых его занятий. Он был в душе моралистом и немного философом.
Но нужно было с этого рынка скорее уходить. Ведь это не его территория. Здесь свои законы, за соблюдением которых строго следят. Хозяин рынка не может позволить, чтобы ему портили коммерцию разные залетные «гастролеры». Здесь могли «работать» только свои. Они же и вычисляли фраеров-одиночек вроде Кутузова. А он слишком уж приметный.
После трех ходок на зону он знал почти всех своих постоянных коллег по профессии в этом регионе. Знали, конечно, и его. Внешность Кутузова была весьма примечательна: маленького роста, чернявый, худощавый и очень подвижный, он внешностью пошел в деда, который был татарином. И был он одноглаз. Еще в детстве потерял левый глаз, изготавливая самодельный взрывпакет из смеси марганца и магния. Все думали, что Кутузовым его назвали именно по этой причине, что это прозвище, и мало кто знал, что Кутузов – настоящая фамилия. Ирония судьбы. Повязку на лице он не носил принципиально, это было бы уже слишком, поэтому затянутая рубцеватой кожей левая глазница выглядела немного жутко, но от этого еще больше привлекала внимание. Кто хоть раз увидел его лицо, уже никогда не забудет, что очень сильно мешало Кутузову в его ремесле.
Но, даже не зная лично, его могли вычислить интуитивно. Он, например, всегда чувствовал, зачем человек пришел на рынок: воровать или покупать. Спроси, как это происходит, и не сможет ответить. Просто чувствовал родство душ, ловил незаметные движения глаз, рук, ног, тела, повороты головы. В какой-то момент все это сплеталось в точное знание намерений человека. И было ясно: вот этот вор, а этот мент.
На каждом большом рынке теперь были люди, специально пригретые хозяином, бывшие или настоящие преступники высокой квалификации, которые находили залетных чужаков и сдавали их. Они были гораздо опасней ментов. А про этот рынок Кутузов знал точно, еще по второй отсидке ему рассказывали, что ссучившиеся крадуны здесь чувствуют свободу и ведут себя очень нагло.
Вот уже виден выход из рынка, скоро Кутузов подойдет к воротам и выйдет в город. За поясом он животом чувствовал упругость кошелька. Здесь его билет на поезд - на нём он уедет из этого города. Не нравилось ему здесь, ох, не нравилось. И солнце не в радость, и море не в кайф. Что-то непонятное мутило душу, вселяя тоску. Валить отсюда, и поскорее. Предчувствиям своим Кутузов привык верить.
Вот он проходит мимо маленького зоомагазина, на прилавке которого грудой кожаных полос и цепей висят собачьи поводки, намордники и ошейники. На вывеске оскалилась наглая кошачья морда. Кутузову на секунду показалось, что она смеется над ним. Он даже немного замедлил ход, всматриваясь в нее.
И тут его взяли. Взяли ловко, умело, без лишнего шума, суеты, без выламывания рук, без криков и ругани. Просто три человека зажали его так, что он не мог двинуться. Один из них рукой держал через пояс брюк украденный кошелек, чтобы Кутузов не мог его сбросить.
- Спокойно! Руки назад.
Щелкнули наручники на запястьях – проклятый треск тюрьмы. Как он его ненавидел! Ну что же это такое? Как он мог так опростоволоситься? Месяца еще не прошло, как откинулся, а уже взяли с поличным, как дешевого фраера. Профессиональная гордость Кутузова была сильно задета, что еще больше угнетало его. Полный швах…
***
- Фамилия.
- Кутузов.
Следователь оторвался от бумаг, которые листал без всякой определенной цели, и медленно поднял голову на одноглазого маленького татарина, сидевшего напротив с идиотской полуулыбкой на губах. Кутузов осознавал всю иронию ситуации, но ничего не мог поделать, ведь его фамилия действительно была Кутузов. Документов у него не было, справку об освобождении выбросил сразу, как вышел за порог зоны. Лучше вообще никаких бумаг, чем «волчий билет».
- Оценил. А теперь - фамилия.
Следователь был старый, опытный, неторопливый. На подследственных никогда не кричал, не применял физическую силу. Но раскалывались у него все, потому что в случае крайней необходимости силу применяли специально предназначенные для этого люди.
- Кутузов. Нет, я правду говорю, командир, это моя фамилия и есть, от мамы с папой досталась.
У Кутузова была привычка за полуулыбкой скрывать все чувства. Однако именно сейчас улыбаться не стоило. Но привычка – великая сила.
Следователь побагровел и тяжело задышал через ноздри. Он очень не любил, когда над ним смеются, потому что в глубине души был очень ранимым и неуверенным в себе человеком, несмотря на внешне гранитную неприступность. Точнее будет сказать, что попытка скрыть неуверенность в себе и делала его твердым и жестким. Только жена да мать знали, каков он на самом деле. Для всех остальных он был следователем районного отделения милиции Пушкаревым Александром Викторовичем, бескомпромиссным, спокойным, целеустремленным и немногословным. Сейчас ему казалось, что этот наглый недомерок (он был выше Кутузова чуть ли не на две головы и раза в два тяжелей), преступник, подлец, укравший деньги у матери-одиночки, издевается над ним. Причем так дерзко и оскорбительно, как никто до этого.
Едва сдерживаясь от гнева, Пушкарев достал сигарету, закурил и дым выпустил в лицо Кутузова.
- Последний раз - фамилия.
Кутузов чувствовал, что не стоит испытывать терпение этого человека. Но лукавый словно толкал его под руку. Он театрально опустил голову, будто чувствуя вину, и произнес извиняющимся тоном:
- Кутузов.
Ему стало смешно, и он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, хотя понимал, что начинает переигрывать.
Очень медленно, спокойно и потому страшно следователь затушил сигарету, снял трубку телефона и набрал какой-то номер. Все это время он не отрывал от Кутузова глаз, в которых за прищуром полыхал гневный огонь.
Вот тут Кутузов действительно испугался.
- Эй, командир, постой, ты лучше по компьютеру меня проверь, все ясно станет…
Но Пушкарев уже не слышал этого наглого гада, который посмел издеваться над ним. Жаль, что самому нельзя расплющить эту ухмыляющуюся одноглазую физиономию о стену. Но ничего, сейчас он все устроит.
- Коля, зайди ко мне, это Пушкарев. Да, срочно.
Больше не обращая внимания на беспокойно заерзавшего Кутузова, которому зековские опыт и чутье подсказывали, что он круто попал, Пушкарев снова принялся аккуратно перебирать и раскладывать документы.
В дверь постучали, и в кабинет вошел, пригибаясь, Коля.
Не так уж часто рождаются такие крупные люди, именно крупные, а не просто большие или накачанные. Все в Коле, все части тела имели какие-то иные, большие пропорции, чем у обычного человека. Рост его был два пятнадцать, но, не смотря на это, он оставлял впечатление очень грузного, хотя и совсем не толстого, человека. Это не казалось уродливым, тело его было вполне пропорциональным. Сразу, с первого взгляда, в Коле чувствовалась недоступная для обычных людей физическая сила, причем вовсе не в ущерб интеллекту. Лицо умное и волевое. Коля был молод, светловолос. Увидев его первый раз, невозможно было оторвать от него взгляд. Маловероятно, чтобы в жизни еще раз встретился человек подобного рода.
Совсем недавно он окончил институт и поступил на службу младшим оперуполномоченным и обычно использовался коллегами для устрашения и физического воздействия на особо упорствующих подследственных. Он знал, какое впечатление может производить на людей, и с удовольствием этим пользовался. Как правило, пускать в ход силу приходилось редко. Обычно дело ограничивалось тем, что Коля левой рукой поднимал упорного зека и легонько кидал его в стену. Если бы он ударил серьезно, то увечья, а то и гибель человека были бы неизбежны. В большинстве же случаев достаточно было одного его вида и демонстрации кулака размером с голову.
- Коленька, вот это Кутузов.
Пушкарев жестом показал на Кутузова.
- Мне нужно кой-куда сходить, а ты пока объясни ему, как нужно разговаривать со следователем.
Коля не удержался и прыснул в кулак. Пушкарев вышел из кабинета. Несчастный Кутузов, втянув в плечи голову, исподлобья следил за тем, как Коля не спеша, закатывает рукава…
Когда Пушкарев вернулся в кабинет, он увидел бледного Кутузова – беднягу сильно перекосило на левую сторону, он дышал с трудом, рывками, а Коля с равнодушным видом глядел в окно.
- Ну что, поговорили?
- Да, Александр Викторович, все в порядке. Я могу идти?
Кивком проводив Колю, Пушкарев спокойно сел за свой стол и вновь принялся перекладывать бумаги с места на место. Кутузов как-то обреченно-отрешенно разглядывал узоры на потертом линолеуме.
- Хорошо. А теперь начнем допрос. Фамилия.
Кутузов издал невнятный звук, нечто среднее между мычанием и айканьем.
- Говорите внятно, подследственный.
- Ку… Кутузов…
Пушкарев очень долго и внимательно рассматривал Кутузова, а тот все кособочился и ерзал на стуле, пытаясь найти положение, в котором было бы легче дышать (Коля немного не рассчитал и ушиб ему ребра).
- На сегодня допрос окончен. Сейчас вас увезут в изолятор, а через два дня предъявят обвинение по статье 157 УК РФ. Еще я почему-то уверен, что это время пойдет вам на пользу и научит, как следует разговаривать со следственными органами.
Кутузов снова издал неопределенный звук, но промолчал.
***
Прошло два дня, в течение которых Кутузова несколько раз «обработали» в следственном изоляторе. Пушкарев не спешил. Он знал, что, взятый с поличным, никуда уже этот Кутузов не денется. А то, что он фамилию скрывает, ничего не изменит. Рано или поздно расколется. Он был настолько уверен, что Кутузов – не настоящая фамилия, что даже не попытался проверить это по компьютерной базе данных.
Сегодня нужно было предъявлять обвинение и санкцию на арест. Пушкарев был уверен, что после двух дней в спецкамере изолятора Кутузов станет смирным и более препятствовать следствию не будет.
Пушкарев сидел за рабочим столом, по привычке перекладывая и поправляя идеально ровные стопки документов. Он обожал порядок и симметрию во всем. В дверь постучали, и конвой ввел Кутузова.
Небритый, грязный, осунувшийся, помятый и отвратительно пахнущий камерой, он угрюмо сел на стул. Пушкарев велел сержанту снять наручники и подождать в коридоре. Он не мог отказать себе в удовольствии маленькой мести этому гаду, мрази и твари, поддонку и сволочи. Всей душой он ненавидел подобных людишек. Потому демонстративно медленно перекладывал бумаги, не спеша задать первый вопрос. Ожидание должно было вымотать Кутузова. Они оба знали, каким будет этот вопрос. Наконец, должная пауза была выдержана, и Пушкарев спокойно спросил:
- Фамилия.
Кутузов заговорил скороговоркой, спеша и захлебываясь, боясь, что ему снова не поверят и будут бить.
- Командир, послушай. Гадом буду, не вру. Ну, ей-богу, не вру. Ну ты проверь по компьютеру, я ведь там есть. Ну проверь, ну будь человеком. Кутузов ведь я, Рауль Рашидович, ну что же мне врать-то теперь? Проверь, командир, ну не виноват я, что одноглазый…
Пушкарев не ожидал такого поведения. Либо этот тип не вполне нормален, либо здесь что-то не так. Сомнение закралось в его душу. А ведь правда, похоже, не врет. Очень уж испуган, да и били его три дня. Не тот случай это, чтобы так упорно врать.
- Так, стоп, молчи. Я сейчас, действительно, проверю. И если врешь, то эти три дня тебе покажутся увеселительной прогулкой. Понял?
- Да, командир, понял, как не понять!
Велев сержанту охранять Кутузова, Пушкарев вышел из кабинета.
Ожидание тянулось мучительно медленно. Кутузов беспокойно дергался на стуле, несколько раз пытался закурить, но всякий раз сержант запрещал ему. Так прошло около получаса.
Когда Пушкарев вернулся, вид у него был несколько растерянный и даже виноватый.
- А ты почему мне сразу не сказал, что ты и вправду Кутузов?
Фраза прозвучала очень глупо, но Пушкарев это даже не сразу заметил. Ему было не по себе от своего собственного недавнего поведения. Злость на Кутузова испарилась, когда Пушкарев удостоверился, что он говорит правду. Стало неловко из-за того, что по его указанию несчастного Кутузова три дня били. Впрочем, заслужил.
Пытаясь загладить вину, он протянул Кутузову пачку сигарет:
- Закуривай. Пачку оставь себе.
Жадно затягиваясь, Кутузов с удовольствием вдыхал крепкий дым «Блэк кэптэн», от которого кружилась голова.
- Спасибо, командир. Давай, что там мне подписывать нужно…
***
Прошла неделя, в течение которой Кутузова содержали в следственном изоляторе. Следствие проходило очень быстро, дело было совершенно явным, Кутузов полностью признал вину, да и глупо что-либо отрицать, если взяли с поличным. Грозило ему не более пяти лет, с чем он уже смирился. И в тюрьме жить можно, не привыкать.
Не думал не гадал он, как повернется судьба. Вечно хмурая, вдруг состроила она жуткую гримасу волчьего оскала.
На одном из допросов вместо Пушкарева был какой-то неизвестный Кутузову опер. Первый же его вопрос поверг его в оторопь и бросил в холодный пот.
- Можете ли вы рассказать, где вы были и что делали 19 августа 2001 года?
- Да разве вспомнишь сразу? Ведь восемь лет прошло…
Но на самом деле Кутузов очень хорошо помнил тот день, никогда не забудет он его. Снова все встало перед глазами, как будто и не было этих лет. Сбылись его постоянные страхи.
В то жаркое лето он освободился после второй отсидки и поехал к корешу в Армавир. Благо, что сидел рядом, в Хадыженске, на зоне строгого режима. Кореша этого звали Андрей, но за глаза называли не иначе, как Демон. И было за что.
Познакомились они в зоне, когда Кутузов сидел второй срок. И подружились. Странная это была дружба. Андрей, высокий, жилистый русский мужчина под сорок и тщедушный одноглазый татарин двадцати с небольшим лет. Но тюрьма иногда соединяет и переплетает судьбы людей самым удивительным образом. Они были «хлебники», то есть что имели, делили пополам, всегда ходили вместе, койки их в бараке стояли рядом. Друг за друга стояли горой в случае нужды. Андрей был охотником, причем потомственным. Очень сильный физически и совершенно лишенный чувства страха. Да и немудрено: Андрею приходилось в лесу сталкиваться с медведями и волками, так что людей он не боялся. Простодушный и прямой, всегда говорил, что думает о человеке, кто бы тот ни был, но весь род людской, за редкими исключениями, ненавидел лютой ненавистью. Связываться с ним боялись. Однажды его, желая, наверное, посмеяться, спросили, как быть, если в лесу встретишь медведя, а в руках один только нож. Но Андрей ответил совершенно серьезно и просто, как о чем-то обыденном и привычном:
- В местах, где медведи, без ружья нельзя ходить. Но если уж так пришлось, что только нож в руках, то дай медведю подойти поближе. Он, когда на человека нападает, сначала на задние лапы встает, чтобы передними поломать, а пасть разевает. Вот в этот момент нужно подскочить к нему, под лапы, левую руку поглубже в глотку засунуть, чтобы не укусил, а ножом бить в сердце. Только быстро, если промедлил, задерет медведь.
Так и не поняли, шутил он, бравировал или правду говорил. Но сказано это было так, что больше с подобными вопросами к нему не подходили. А прозвище Демон к Андрею приклеилось из-за особенностей его дела.
Однажды с приятелями он пил, и пил хорошо. Свалить с ног его алкоголь так и не смог, но разум помутил. Когда ему показалось, что кто-то неуважительно отозвался о его жене, он просто взял табуретку за ножку и начал бить всех вокруг. Из семерых человек трое оказались в больнице с тяжелыми травмами, а остальные отделались серьезными ушибами. Дали ему за это восемь лет. На седьмом году отсидки познакомился он с Кутузовым.
Когда Андрей освобождался, то, конечно, пригласил Кутузова к себе в гости. Был у Андрея свой дом и небольшое хозяйство, жена его ждала. Кутузову же оставалось сидеть всего полтора года. И после освобождения сразу поехал он к Андрею, потому что ехать больше было некуда.
Андрей, действительно, ждал его и очень обрадовался. Разумеется, встречу и освобождение Кутузова они отметили, как полагается. Длился этот праздник три дня подряд, под конец которых от выпитого у обоих помутилось сознание. Андрей дошел до состояния, когда его застарелая обида на жизнь и людей искала выхода, а разум, парализованный спиртом, был уже не в состоянии контролировать поступки. Среди попойки вдруг грохнул Андрей жилистым кулаком по столу, так что подпрыгнула посуда, и проревел:
- А ну, Кутузов, пошли - сейчас я этим хачикам, что тут наглеют, устрою сладкую жизнь!
У Андрея, бывало, случались такие внезапные припадки злости, для постороннего наблюдателя совершенно неожиданные и немотивированные. Но на самом деле Андрей просто не показывал своих чувств, нося всю злость внутри. А когда она выплескивалась, то находиться рядом было просто опасно - он терял над собой контроль.
Кутузов, не желая отставать от друга, тоже кричал что-то воинственно-оскорбительное в адрес людей, которых он не знал совершенно. Заряд злобы и ненависти клокотал в Андрее и невольно передался и ему.
Они вышли из дома, в руках Андрея оказался обрезок водопроводной трубы, а Кутузов схватил нож со стола. «Хачики», а точнее, бригада армян, которые ремонтировали участок дороги, жили неподалеку в рабочем домике. Было их шесть человек. Что они сделали Андрею, в чем провинились, так и осталось для Кутузова тайной.
Подойдя к домику, Андрей ударом ноги распахнул дверь и, ворвавшись, начал бить сидевших за столом людей трубой. Нападение произошло так неожиданно, что никто ничего не успел понять. Удары были настолько сильны, что среди криков ужаса слышался хруст костей. Андрей крушил железной трубой оторопевших людей. От ударов они падали, закрываясь руками, но это не спасало. Профессиональный охотник, не раз ходивший на медведя, бил быстро, точно и безжалостно. Кутузова обуял какой-то дикий азарт, жажда крови. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного, будучи в общем незлым и не очень смелым человеком. Но теперь как будто демон вселился в него. Он стоял возле входа, размахивая ножом, и что-то кричал. Он никого не задел этим ножом, но это было не важно. Сердцем он участвовал в кровавом побоище.
А когда все закончилось, когда Андрей, тяжело дыша, остановился, потому что бить было больше некого, пришло отрезвление. Весь вагончик забрызган кровью, стекла выбиты. На полу лежали люди, некоторые без движения, некоторые стонали и шевелились. И кровь, всюду кровь…
Кутузов протрезвел мгновенно, скачком. Ужас и страх парализовали его. Он понял, что они натворили. И неважно, что он лично никого не тронул, - он был соучастником. За такое меньше двадцати лет не дадут. Кутузов молча повернулся и побежал по дороге в сторону гор, которые виднелись неподалеку. Нож он так и не выпустил из рук, за что потом благодарил Бога, а так же за то, что ни до чего в проклятом домике не дотронулся.
Он уехал тогда в другой конец России, в Сибирь. И долго его преследовал страх. Но время шло, а его все не ловили. Потом посадили за мелкую карманную кражу, он отсидел свое и уже совсем успокоился, думая, что Андрей не выдал его. Ведь ему невыгодно иметь сообщника, больше дадут. Впрочем, Кутузов ни в чем не был уверен, потому что ничего не знал ни об Андрее, ни об этом деле. А наводить справки остерегался. И вот вопрос, которого он так боялся, который не раз снился ему в ночных кошмарах, был задан:
- Можете ли вы рассказать, где вы были и что делали 19 августа 2001 года?
***
Петрович, сокрушенно вздыхая, опрокинул в рот вторую сотку и скупо закусил черным хлебом.
- Эх, ведь надо ж так облажаться.
Расстроенный, он закупорил початую бутылку водки куском свернутой газеты, поставил ее стоймя в сумку с инструментами, прикрыл какой-то ветошью и, продолжая кряхтеть и сокрушаться, пошел доделывать работу. Нужно было закрепить запор на откидном борте КамАЗа, а то он совсем разболтался.
Вчера с Петровичем случилась большая неприятность. Вместе с супругой Зинаидой Андреевной собирались они ехать на дачу. Как всегда, вышли из дома вместе, а к гаражу Петрович пошел один. Зинаида Андреевна осталась ждать его возле дороги. И надо ж было такому случиться, что стала она прямо возле большой и грязной лужи, а Петрович слишком разогнался. В общем, обрызгал он дражайшую супругу с ног до головы грязью. О том, что произошло потом, вспоминать совсем неохота. Настроение было испорчено как минимум на неделю. Вероятно, придется в знак умилостивления купить супруге шубу, а это почти вся его заначка.
- Ох, лихо…
Петрович работал слесарем в грузовом АТП. Расстроенные чувства и выпитая для успокоения нервов водка, рабочему настрою никак не способствовали. Потому решил Петрович быстренько закончить с этим замком и отпроситься у начальника смены, сославшись на необходимость посещения поликлиники, чтобы продолжить утешать горе в более пристойном, чем грузовое предприятие, месте.
Осмотрев задвижку, Петрович стукнул пару раз по ней молотком для успокоения совести и, считая свой рабочий долг выполненным, пошел переодеваться. Удары эти вогнали болты в расшатанные гнезда, но только ухудшили положение, создав видимость исправного механизма.
***
Кутузов сидел на заднем сиденье старенькой шестерки, скованный наручниками. Два опера везли его на очную ставку в спецотделение психиатрической клиники особого типа, где Демон находился на принудительном лечении. Кутузов так и не узнал, откуда через столько лет вдруг стало известно о его участии в том кошмаре. Но не очень удивлялся - знал, что иногда достаточно случайно оброненной фразы. У стен в тюрьме воистину есть уши.
Как оказалось, Андрей в тот день забил насмерть трех человек, а еще трое получили тяжелые травмы. Его признали невменяемым и отправили на принудительное лечение. Кому-то может показаться, что он легко отделался, но Кутузов знал, что это не так. Из заведений подобного рода выхода на волю вообще нет. Людей там закалывают препаратами, от которых они превращаются в полуживотных, ползающих на четвереньках и ходящих под себя. Однажды он видел такого на ростовской пересылке. Этот бедолага «закосил» на свою голову и два года его лечили галоперидолом и мажептилом. Он слабо реагировал на окружающее и все жаловался на непрерывный звон колоколов в голове. Иногда он начинал бить головой о стену, чтобы боль хоть на мгновение заглушила этот звук.
Кутузов, разумеется, не признавал свою вину, все отрицал. Он знал, что ему грозит огромный срок, и что срок давности за такие преступления не предусмотрен. На своей жизни можно ставить большой крест. Однако он лелеял еще смутную надежду, что никто из оставшихся в живых потерпевших не узнает его, а Демон сейчас, наверное, превратился в идиота, пускающего слюни, какая ему вера? Только на это и надежда. Сам он никогда, нигде и никому даже полусловом не обмолвился о том дне. Главное - выдержать, не расколоться, не проговориться случайно. И ничего они не докажут.
Кутузова на очную ставку сопровождали два опера: один за рулем, второй сидел на переднем сиденье. Видя, что их подопечный вполне смирный, достаточно умный и опытный зек, чтобы пытаться причинять им неприятности, ограничились тем, что надели на него наручники, оставив руки впереди.
Клиника находилась часах в трех езды за городом. Решив попутно сделать какие-то свои дела, опера свернули на дорогу, ведущею в один из отдаленных районов города. Дорога была очень узкой, шла круто на подъем, и движение по ней было редким. Впереди, дымя как паровоз, солярочным чадом, натужно ревел КамАЗ, груженый железной арматурой. Он еле полз, но обогнать его не было никакой возможности. Сидевший за рулем опер ругался, однако ничего сделать не мог. Вдруг на особо крутом подъеме возле резкого поворота КамАЗ, дернувшись пару раз, остановился.
- Да чтоб тебя, в бога душу мать…
- Вылезай, Коля, посмотрим, что там за придурок ездить не умеет.
Злые опера выскочили из машины, оставив ключ зажигания в замке и даже не заглушив двигатель. Они проходили как раз мимо заднего борта, когда водитель КамАЗа резко дернул машину. Сдав сначала немного назад на крутом подъеме, грузовик рванулся вперед. И тут не выдержал борт. Несколько тонн длинных железных прутьев грохочущей лавиной накрыли оперов.
Арматура, звеня и подпрыгивая, все сыпалась на дорогу из движущегося КамАЗа. Наконец, заметив неладное, водитель остановился и выскочил из кабины. Из-под груды арматуры виднелись тела. Два человека погибли почти мгновенно. Когда водитель понял это, в ужасе присел на корточки, держась за голову и даже не делал попыток разобрать металлический завал. На пустынной дороге стояло только две машины.
Кутузов остолбенел. Ему потребовалось, наверное, не меньше минуты, чтобы осознать происшедшее, так неожиданно все случилось. Но потом до него дошло, что он остался один в заведенной машине и никто его не охраняет. Случись подобное в другой ситуации, Кутузов предпочел бы дождаться приезда милиции, чем уходить в бега, потому что тогда скрываться пришлось бы всю жизнь, но сейчас ему грозил огромный срок. На карту была поставлена вся его судьба. И он решился.
Сначала необходимо было снять наручники. Они были старого образца, черненые и с очень простым замком, открыть который можно даже спичкой, не в пример новым, никелированным, те можно только перепилить. А у этих достаточно нащупать в замочной скважине защелку и нажать на нее. Кутузов знал это по рассказам старых зеков, но сам ни разу не пробовал.
Он вылез из машины, пересел за руль. Открыл бардачок, судорожно вытряхнул оттуда кучу каких-то бумаг. Нервно перебирая их, нашел, наконец, канцелярскую скрепку. Распрямил ее и начал проворачивать в замке наручников. Нащупал пружинящий выступ, нажал. С щелканьем наручник на левой руке раскрылся. На то, чтобы открыть правый, ушло не более минуты. Теперь руки были свободны.
Кутузов захлопнул дверцы машины, положил руки на руль и глубоко вздохнул, его била нервная дрожь. Он давно уже не водил автомобиль, но навыки еще не растерял. Кое-как развернувшись на узкой дороге, притормаживая, поехал вниз. Судьба оперов и водителя КамАЗа его совершенно не волновала.
***
Во двор школы медленно въехал междугородный Икарус, остановился, открыл дверь, и гомонящая толпа детишек рванулась в салон. Беспорядок, крики, визг. Вожатые, перекрикивая этот шум, пытались навести порядок, но куда там! В миг автобус превратился в подобие сумасшедшего дома. Дети носились по проходу, лезли через кресла, создавали невообразимую сутолоку.
Порядок навел директор школы. Дети его боялись, уважали и слушались беспрекословно. Войдя в автобус, он зычным командирским басом прокричал, перекрывая шум:
- А ну, все тихо! Быстро успокоились!
Шум утих.
- Все расселись по местам, вещи положили на полки, чтобы в проходе ничего не стояло.
Дети смирно и быстро уселись в кресла.
- Сейчас вы поедете на море, и ехать вам более трех часов. В дороге чтобы никто не вставал, не дрался, не баловался. Кому нужно в туалет, идите сейчас. Надеюсь, мне не будет за вас стыдно. Все понятно?
Дети дружно ответили:
- Да-а-а-а…
- Тогда счастливого пути.
Директор школы вышел из автобуса, Икарус тронулся.
Дорога предстояла не очень дальняя. Только один участок на въезде в Туапсе был сложен и опасен. Серпантин дороги вился между гор крутыми подъемами и затяжными спусками, водители прозвали его «тещин язык». Особенно неприятен был один спуск с поворотом под 90 градусов в конце. Почти полкилометра под уклоном в 35 градусов, с одной стороны скала, с другой пропасть метров в 50 глубиной. Начинался он сразу за длинным и пологим поворотом, на котором нужно было сбросить скорость до минимума. Если, конечно, знать, что ждет тебя за этим поворотом. Водитель Икаруса ехал в Туапсе впервые и дороги не знал.
Старенький Икарус поскрипывал, постукивал, издавал другие неприятные звуки, но в целом вел себя прилично. Водитель вел машину ровно и осторожно, помня, что везет примерно сорок детей. Если первые час-полтора ребятня выплескивала энергию в криках и баловстве, то потом они устали, утихомирились и некоторые спали, свесив головы на плечи соседу или прислонившись к окну.
Вот уже дорога близилась к концу, начинался «тещин язык» на въезде в Туапсе. Автобус шёл уверенно и спокойно, плавно проходя повороты, спуски и подъемы. Вот особенно длинный поворот, который он проходил на приличной скорости километров в 50, вдруг резко перешел в затяжной и крутой спуск. Это был самый опасный участок дороги. Водитель нажал на тормоз и с ужасом почувствовал, как педаль провалилась до самого пола. Тормоза отказали.
Несколько секунд ушло на то, чтобы снова включить тормоз, но безрезультатно. А скорость тяжелой машины все увеличивалась и теперь достигла уже 60 километров в час. На такой скорости немыслимо было войти в следующий поворот, падение в пропасть было бы неизбежным. Икарус все стремительнее несся вниз. Вот водитель вспомнил про ручной тормоз, изо всех сил дернул рычаг и… что-то металлически лопнуло, автобус дернулся, но скорость не сбросил. Ручной тормоз почему-то поломался. Мертвой хваткой вцепившись в руль, как что побелели суставы пальцев, водитель переключился на первую передачу и стал тормозить двигателем. Но скорость уже достигла 90 километров в час и продолжала нарастать. Была пройдена уже половина пути до поворота. Даже на первой передаче Икарус не успевал сбросить скорость - слишком велика инерция. Можно было бы попробовать вывернуть руль вправо и удариться о скалу, но скорость слишком высокая, автобус перевернулся бы и все равно упал в обрыв. Отчаянно сигналя, Икарус с детьми несся навстречу гибели.
***
Кутузов, в душе трясясь от страха, проехал пост ГИБДД на выезде из Туапсе. Всякий раз, завидев гаишника, он бледнел от ужаса, боясь, что его остановят. Но пока проносило. Он рассчитывал только выехать за город, а там бросить машину и бежать без оглядки. Куда, он еще не решил, да это пока было неважно, сейчас самое главное - покинуть пределы города.
Нужно где-то найти место, чтобы можно было отсидеться месяца полтора-два, пока схлынет первая острота поисков, нужно где-то раздобыть новую одежду и денег. Но это все потом. А сейчас каждый милиционер на дороге заставлял душу уходить в пятки. Скорей, скорей за город.
Дорога перешла в «тещин язык». Кутузов включил первую скорость и миновал поворот, за которым начинался самый длинный и крутой подъем.
И здесь он увидел, что на дороге творится что-то неладное. Икарус со знаком на «Дети» на лобовом стекле вел себя как-то странно. Он непрерывно сигналил, несясь на подозрительно большой скорости. Несмотря на расстояние, было видно по напряженной и судорожно дергающейся фигуре водителя, что он не может справиться с управлением. Кутузов догадался - отказали тормоза.
И в этот момент с Кутузовым произошло то, что уже однажды случалось в далеком детстве. Он вновь испытал поразительное состояние остановки времени. Ему тогда было 12 лет. Он играл с друзьями и с разбегу прыгнул через куст. В воздухе время остановилось. Все вокруг замерло в невероятной тишине. Замер и сам он, повиснув на половине прыжка в верхней его точке. Но сознание работало, как и прежде, хотя тело не слушалось. Безмерное удивление охватило его. Трудно сказать, сколько длилось это состояние, потому что нет для этого никаких критериев. Однако мысли скакали, как зайцы. Затем все внезапно вернулось в норму. Мир пришел в движение, наполнился звуками, Кутузов приземлился и отбил ногу.
Теперь все повторилось. Мир остановился, но сознание работало даже четче, чем прежде. Кутузов почему-то уже не удивился этому. Он думал о потерявшем управление автобусе с детьми. Ему было совершенно ясно, что он неизбежно упадет в пропасть, что водитель не сможет остановить его. В эти растянутые мгновения Кутузов остался наедине со своей душой. Возможно, впервые в жизни он был честен перед собой, вся грязь прожитых лет, все слетело с него, как испачканная одежда. Осталась обнаженная суть. Он знал, что нужно делать, чтобы остановить автобус, это знание как будто составляло часть его, было безусловным и непреложным, нелогическим, интуитивным. Знал он и цену, которую придется заплатить за это. Впервые в жизни он стоял перед таким выбором. И всем существом осознавал, что нужно этот выбор сделать, что он неизбежен и бесповоротен, как сама смерть. Он заглянул в себя и принял решение. Тут же мир вернулся в нормальное состояние. Кутузов до пола выжал педель акселератора, «шестерка» дико рванулась вперед.
***
Водитель автобуса до крови закусил губу, но не замечал этого. Поворот стремительно приближался. Икарус ревел на первой передаче, но было уже поздно. Оставались считанные секунды. И вдруг со встречной полосы под передние колеса автобуса вылетела белая «шестерка». Раздался удар, хруст, страшный скрежет металла об асфальт. Икарус начало заносить, он сбил боком несколько легковушек, но скорость стремительно падала. Через мгновение он остановился в десяти метрах от поворота. «Шестерка» почти полностью вошла под днище Икаруса, превратившись в сплющенную груду железа. Живых там не могло остаться, но сорок детей остались живы.
***
Ему не поставят памятник, не наградят посмертно орденом. Он был преступником и прожил плохую жизнь, причиняя страдания окружающим и страдая сам. Никто даже не помнил его имени, называя по фамилии, потому что считали ее прозвищем. Только смерть обнажила душу от всего наносного и сделала способным на поступок. Но искупила ли смерть его жизнь? Да и можно ли говорить об искуплении в этом случае? Бог на Небе рассудит.