Распорядок дня

     Чтобы мы везде и всегда успевали, в училище очень строго выполнялся распорядок дня. Это воспитывало в нас собранность и дисциплинированность. Строгое выполнение распорядка дня позволяло командирам всех степеней осуществлять постоянный контроль над личным составом, то есть за нами. Каждому проводимому мероприятию предшествовало построение, на котором контролировалось наличие личного состава. Это исключало или уменьшало  всякие самовольные отлучки (самоволки), повышало нашу мобильность.

     Курсантский день начинался с подъёма в 7-00. Правда, сержантский состав поднимали на 10-15 минут раньше. При подъёме за считанные секунды мы должны были одеться и встать в строй. На подъём периодически приходили офицеры роты. Они, старшина и сержантский состав роты контролировали, чтобы все поднялись и вовремя встали в строй. За малейшее опоздание можно было схлопотать наказание: замечание, выговор или наряд вне очереди. (Что такое наряд вне очереди, расскажу позже). При построении объявлялась форма одежды на зарядку, Она устанавливалась дежурным по училищу, в зависимости от погоды. Рота распускалась, чтобы оправиться (сходить при необходимости в туалет), одеться в установленную форму одежды. В 7-10 рота повзводно строилась на улице и под командованием помкомвзвода следовала к месту выполнения физзарядки, установленного для каждого взвода училища. Это следование осуществлялось попеременно быстрым шагом, переходящим в бег, на расстояние около 0,5 км. Затем взвод строился по шеренгам и под руководством помкомвзвода делались гимнастические упражнения. Не все любили это мероприятие и, при всякой возможности, старались от него уклониться (сачкануть, производное от него - сачок; человек, увиливающий от работы). В любой момент на месте зарядки мог появиться офицер роты. Помкомвзвода должен быть готовым отчитаться за всех отсутствующих.

     В роте оставался суточный дежурный наряд (дежурный по роте и три дневальных), а так же уборщики спальных помещений, а вернее - отсеков, в которых мы спали, называемых почему-то кубриками. Некоторые курсанты отправлялись на уборку территории училища. Последняя была поделена между классными отделениями. На зарядку так же не шло строевое отделение, ответственное за заготовку пищи.

     Уборщики, вооружившись тазами и тряпками, осуществляли влажную уборку своих кубриков. Суточный наряд следил за качеством уборки, так как недоделки уборщиков должны будут устранять они, когда рота уйдёт на занятия. Уборщики территории, вооружившись вениками, граблями, лопатами и прочим, в зависимости от времени года, отправляются на уборку закреплённой территории. В летнее время, это уборка всякого мусора, включая окурки, а зимой чистка снега. Если качество уборки будет плохое, командир взвода сделает выговор командиру классного отделения и заставит устранить недостатки в личное время.

     В 7-30 курсанты возвращаются с физзарядки, а уборщики к этому времени должны закончить свою работу. Начинается настоящая кутерьма. За предстоящие 20 минут нужно тщательно заправить свою постель. Это железная койка с пружинной сеткой, ватным матрасом, двумя простынями, одним (зимой двумя) шерстяным или байковым одеялом, ватная подушка с наволочкой. Поверхность постели должна быть идеально гладкой, Края её общипывались, подчёркивая строгость линий. Ряд кроватей должен быть идеально ровным, а полосы на одеялах должны смотреться в одну линию, что проверялось специальным шпагатом. Все подушки заправлялись однообразно и тоже должны были быть на одной линии. Полотенца единообразно вешались на спинку кровати. Однообразный порядок должен был быть и в тумбочках. В них можно было держать строго определённый набор вещей: туалетные принадлежности, уставы и учебники, аккуратно единообразно расположенные. Табуреты курсантов, аккуратно в одну линию выстраивались в ногах каждой кровати. За это однообразие отвечали командиры строевых и классных отделений. Всё личное хранилось в чемоданах, которые помещались в каптёрке, закрываемой на день на замок. В неё можно было попасть в личное время, упросив каптёрщика, из курсантов, открыть её. Сложности всегда возникали со спортивной одеждой. Хранить её нужно в чемодане, что неудобно. Так как не всегда можно найти и упросить каптёрщика открыть свою каптёрку в неурочное время. Некоторые хранили её под матрасом, что выявлялось опытными ротными офицерами, осуществляющими очередной шмон в казарме в наше отсутствие. За это можно было получить взыскание. Периодически в училище проводились смотры на лучшую казарму. Затем младшие командиры водились туда за передовым опытом.

     В эти же 20 минут нужно было помыться, почистить зубы, побриться, почистить обувь, при необходимости, посетить туалет. Нужно было шевелиться и как-то спланировать эти мероприятия так, чтобы везде успеть, так как в туалете ограниченное количество кранов и прочих приспособлений. Сержанты, кроме того, должны были следить за действиями своих подчинённых. Тем не мене мы всё успевали, в том числе выскочить зимой на улицу, чтобы обтереться снегом.

    В 7-30 заготовщики во главе с дежурным по роте отравлялись на заготовку пищи. В их задачу входило: подать на кухню так называемый расход, в котором указывалось, сколько человек стоит на довольствии, кто дежурит, кто в карауле в санчасти, отпуске и пр. На основании этого гражданские работники кухни (повора) выдавали на роту бачки (на 10 человек) со вторым блюдом, в обед и с первым блюдом, миски с мясом или рыбой, масло, сахар, хлеб, чай, миски, столовые ложки. Вилки, чайные ложки и ножи курсантом не полагались. Полученное относилось в столовую роты, расположенную на втором этаже, и расставлялось по столам, рассчитанным на 10 человек. Так как такую же задачу имели заготовщики и других рот, то приходилось шевелиться. Курсантская пища не отличалась изысканностью. Это были различные каши: перловая, овсяная, пшеничная, пшённая, редко манная и рисовая, макароны, в том числе по-флотски, редко картофельное пюре, а вернее толчёный картофель, разведённый водой. Каши сдабривались различными мясными (говядина, свинина)  и рыбными продуктами или селёдкой. Мясо отваривалось и нарезалось порциями, в него добавлялась мучная подлива, приготовленная на комбинированных жирах. Рыба жарилась, но в целом имела какой-то вареный вид. Редко, но обязательно по праздникам, жарились котлеты.

     В казарме в 7-50 объявлялось построение роты на строевой смотр. Рота строилась в две шеренги. Командиры классных и строевых отделений ходили между шеренгами и проверяли стрижку, чистоту подворотничков, опрятность одежды и её заправку, чистоту обуви, наличие иголок и запаса ниток на них, носового платка, расчёски, личных документов, готовность к занятиям и пр. Здесь же делались замечания, выговоры и даже наказания, в виде наряда вне очереди, за неоднократные нарушения.

      В 8-00 роте давалась команда на выход из казармы. На улице рота строилась повзводно в колонну по четыре. Каждое строевое отделение строилось в одну колону. Строй был по ранжиру. Высокие впереди. Каждый курсант имел строго определённое место в строю. Впереди строевых отделений выстраивались их командиры. Помкомвзводы возглавляли свои взвода.

      До столовой около 300-х метров. Утром это расстояние преодолевалось, как правило, походным шагом. Естественно, все шагали в ногу. Это обеспечивалось тренировкой, а так же чёткой подачей команды старшиной роты. По команде «Шагом МАРШ!» все одновременно начинали движение с левой ноги. Если во время движения рота сбивалась с ноги, то старшина синхронизировал это отсчётом под левую ногу направляющего: «РАЗ!» «РАЗ!». Если на пути следования роты оказывался командир роты и выше, то подавалась команда «СМИРНО! РАВНЕНИЕ НА ПРАВО! (ЛЕВО!). В этом случае  нога ставилась не свободно, а шаг буквально печатался. Если это печатание шага было с ленцой, то это сразу замечалось командиром, и он делал соответствующий вывод, что роте в выходной день нужно заняться строевой подготовкой.

     При следовании на обед, на пути следовании рот часто выстраивался оркестр, играющий строевые марши. Такт шага определялся в этом случае барабаном оркестра. Около оркестра, как правило, стоял заместитель начальника училища по строевой части полковник Спицын. Старшина роты становился во главе ротной колонны и не ближе 10 шагов до подхода к полковнику Спицыну подавал команду: «СМИРНО! РАВНЕНИЕ НА ПРАВО!». Рота переходила на строевой шаг и старалась во всю мощь, так как с ним шутки были плохи. Наше старание иногда поощрялось: «БЛАГОДАРЮ ЗА СЛУЖБУ». Мы, во всю мощь, в так левой ноги, в один голос отвечали: «СЛУЖИМ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ!»

     При следовании на ужин старшина мог подать команду: «ЗАПЕВАЛА, ПЕСНЮ» Ротный запевала по своему усмотрению или по подсказке старшины роты начинал запевать песню. Припев подхватывала вся рота. Песня исполнялась тоже под такт левой ноги. Командир батальона полковник Марохин или тот же Спицын мог отметить качество исполнения песни.

     Наконец, мы дошагивали до столовой. Это огромное, двухэтажное помещение, способное одновременно питать до 10 рот (1500 курсантов) и обслуживающих солдатских подразделений. Это комендатура. Будь она неладна. Солдаты её подло и нагло задерживали курсантов, следовавших по неразрешённым маршрутам. Пожарники-самовольщики. Они неоднократно уезжали в самоволку на пожарной машине. Водители автобатальона и пр.

      В двух кубриках столовой для роты стояло около 15 десятиместных столов. У каждого курсанта было своё место. За каждым столом был старший, как правило, из сержантов. Все проходили в столовую, предварительно сняв верхнюю одежду. Каждый курсант становился на своё место за столом. Старшина роты, проверял порядок и подавал команду: «РОТА, САДИСЬ! ПРИСТУПИТЬ К ПРИЁМУ ПИЩИ!». За каждым столом выделенные курсанты начинали раскладывать из бачков по алюминиевым мискам ту же кашу, мясо, хлеб, сахар масло и пр. Нечестные раскладчики сержанту и себе выделяли лучшее, убогим, скромным доставалось худшее. Если в столовой начинались громкие разговоры, то старшина делал замечания. При приёме пищи могли присутствовать и ротные офицеры. Некоторым предложенной пищи не хватало, они быстро съедали своё и бежали вниз на раздачу просить у сердобольных поваров добавку. Как всегда старшина роты управлялся с пищей первым и в 8-30 подавал команду: «РОТА! ЗАКОНЧИТЬ ПРИЁМ ПИЩИ, ВЫХОДИ СТРОИТЬСЯ!». Дежурные по столам собирали грязную посуду и относили её в посудомойку.

     Из столовой подразделения роты следовали к месту занятий, которые начинались в 9-00. До занятий курсанты успевали перекурить, сходить в туалет. Учебное время, 5,5 часов, разбивалось на три пары, по два учебных часа по 45 минут. Между учебными часами делался 5 минутный перерыв для перекура, туалета, проветривания помещения, и пр. В 15 минутный перерыв между парами нужно было успевать переходить в другой корпус, на аэродром, в спортзал и пр.

     В 14-30 занятия заканчивались, и все классные отделения стекались в казарму. Заготовщики прямо с занятий отправлялись в столовую, где их уже ожидал дежурный по роте для заготовки пищи. До 15-00 курсанты перекуривали, чистили обувь, готовили учебники на самоподготовку. Сержантский состав успевал получить замечания от командования роты за обнаруженные ими нарушения: плохая уборка территории, казармы, плохая заправка коек и пр. пр.

     В 15-00 старшина строил роту для следования на обед. Возможный порядок следования в столовую и поведение в столовой уже описано выше. В 15-30 обед заканчивался, и рота отправлялась к корпусу, где проходила самоподготовка. Каждое классное отделение имело свою классную комнату, которая запиралась на ключ. Так как помещения были не приспособленными, то некоторые комнаты были проходными. В классной комнате хранились необходимые учебники и конспекты. Самоподготовка проходила в течение трёх учебных часов, с двумя 10-минутными перерывами. Каждый занимался подготовкой предметов, которые он считал нужными. Некоторые в это время спали или дремали. Некоторые начинали обсуждать вещи или проблемы, не относящиеся к занятиям. Дисциплина на самоподготовке зависела от командира классного отделения. Некоторые, которые серьёзно относились к занятиям, призывали его навести порядок в классе. Нерадивому командиру и лодырям эти замечания не нравились. Когда я стал командиром классного отделения, то во время самоподготовки поддерживалась исключительная тишина. Все тихо занимались или делали вид, что занимаются. Никто несмел заводить бесконечные, пустые дискуссии, либо на это отводилось определённое время.

     Когда начались секретные дисциплины, от классных отделений назначались два секретчика. До занятий, в секретной части они по специальным жетонам получали чемоданы с секретными тетрадями, а на самоподготовку необходимую секретную литературу. В конце занятий они же собирали тетради, учебники и докладывали, что всё в наличии. Были случаи предпосылки потери секретного документа. Один из курсантов на время перерыва положил под резиновый коврик, лежащий на столе, совершенно секретную схему авиационной ракеты. Об этом он забыл. Всё отделение было поставлено на уши. Инцендент получил огласку.

     Кстати, о чемоданах секретчиков. Вот где уж действительно "Голь на выдумку хитра"! Эти чемоданы, кроме их использования по прямому назначению, послужили средством доставки закупаемых секретчиками на собранные нами деньги продуктов питания. Обычно, это были сгущенка и батоны ("халы", как мы их называли). Они с удовольствием и аппетитом нами поглощались во время самоподготовки. Молодые организмы, да в условиях больших физических нагрузок, нуждались в дополнительных калориях. Конечно, наши секретчики при этом здорово рисковали, но всё, к счастью, обходилось благополучно. Главным было, не попасться во время покупки продуктов.

     К 19-00 все подразделения возвращались в казарму. Заготовщики следовали в столовую для заготовки ужина. Курсанты имели получасовой перерыв. Каждый использовал это время по своему усмотрению. В 19-30 старшина строил роту на ужин. При всяком построении командиры по команде докладывали о наличии личного состава: сколько человек в строю, кто отсутствует и по какой причине. В случае беспричинного отсутствия курсанта принимались немедленные меры по его розыску. При этом отвечал за его отсутствие не только нарушитель, но и его непосредственный начальник. Такое явление называлось – самоволка (самовольная отлучка). В зависимости от срока самоволки, имели место различные наказания: выговор, наряд вне очереди, арест. Арест мог объявляться командиром взвода и выше. Имели место и групповые наказания, когда в увольнение не отпускались все курсанты отделения, в котором произошло грубое нарушение дисциплины.

     Как уже говорилось выше, рота следовала на ужин походным шагом, иногда с песнями. А иногда старшина роты беспричинно, на наш коллективный взгляд, чтобы выпендриться, командовал перейти на строевой шаг. Иногда рота, не сговариваясь, игнорировала это «дурное» решение старшины или начинала идти вразнобой. Например, печатала шаг только одной ногой. Так как это групповое неповиновение, чего нельзя допускать в армии, то старшина останавливал роту. Пробовал делать нам внушение. Если это повторялось, то из строя вызывался посыльной, это был Олег Никонов, для вызова командира роты, который вскорости приходил. Здесь все шутки кончались. Командир роты, майор Геннадий Васильевич Кичигин, с внешностью маршала Жукова и ростом Наполеона, нас не увещевал и не воспитывал. Он подавал соответствующие команды и вёл на ужин. Рота повиновалась ему беспрекословно. После ужина проводились соответствующие строевые занятия, и мы уже жалели, что допустили сумасбродство.

     После 20-15 и до вечерней проверки в 22-45 у нас было так называемое личное время. Каждый занимался своим делом. Кто-то бежал в спортзал или на спортплощадку, некоторые шли в буфет. Оставшиеся в казарме занимались гантелями, играли в настольный теннис, шахматы, шашки. Некоторые продолжали готовиться к завтрашним занятиям, писали письма домой, любимым девушкам и друзьям, читали книги, гладили и ремонтировали нехитрое курсантское обмундирование, подшивали подворотнички к гимнастёрке или мундиру, брились, просто беседовали в курилке или на природе. Любвеобильные умудрялись встречаться с девушками, которые жили на территории крепости или, каким-то образом, проникали на неё.

     Лично, я много времени тратил на физические занятия. Занимался гимнастикой, бегал, таскал штангу. Помню, придя в спортзал первый раз, я не мог делать, так называемую склёпку, но после нескольких тренировок со своими товарищами-гимнастами я стал её уверенно делать. В результате этих тренировок все снаряды (перекладина, брусья, козёл, конь) мне были по плечу. Все упражнения на них я запросто выполнял на пятёрку. Сказывалась прошлая подготовка по прыжкам в воду.

     Летом любил бегать. Бегали мы по вершине вала. Бежишь и созерцаешь окружающий мир, куда тебя не пускают. Открывается вид на реку Даугава, дорогу на Ригу. Тренировался я и на полосе препятствий. В результате тренировок, 3-километровые и даже 10-километровые кроссы мне были не в тягость. Я их тоже бегал на пятёрку.

     В училище я стал много и осознанно читать. Этому нас заразил Володя Агафонов. Мы даже классным отделением, вскладчину, по его инициативе, выписывали и читали толстые журналы: «Новый мир», «Москва», «Нева», «Иностранная литература». Впервые, из книг и журналов я узнал Эрнеста Хемингуэя, Марти Ларни, Рафаэлло Джованьоли, Эрих Мария Ремарка, Джека Лондона, Джеральда Гордона, Герберта Уэллса, Джеймса Олдриджа, Карела Чапека, Джона Брэйна, Эмиля Золя. В библиотеке училища так же брал и читал наших русских и советских авторов: Любовь Кабо, Фёдора Парфёнова, Н.Г. Помяловского, И.С. Тургенева, В.Я. Шишкова, Михаила Шолохова, Илью Ильфа и Евгения Петрова, Галину Николаеву, В. Яна, Василия Аксёнова, В. Гранина, Анатолия Кузнецова.

    При поступлении в училище, на гуманитарных занятиях, я почувствовал своё косноязычие. Стараясь его преодолевать, я читал книги с карандашом в руках, выделяя и запоминая в прочитанной книге  незнакомые слова, пословицы, поговорки, черты характера героев, которые я бы хотел иметь сам, описания природы, внешности людей и пр. Всё это, а так же общее впечатление о прочитанном, записывал в специальную тетрадь. Привычка эта сохранилась до сих пор (2012 год), как память о юности, о желании работать над собой, стать лучше.

     В эти годы (1958 – 1961) в казарме не было такой «заразы», как телевизор. Который, по моему мнению, не даёт такого развития, как книга. К которой можно обратиться вновь и вновь.

     Наше личное время часто использовалось для проведения политических информаций, строевых и комсомольских собраний, душещипательных бесед. В это время мы так же чистили оружие, особенно после проведения стрельб. У каждого из курсантов был личный СКС (самозарядный карабин Симонова). У сержантов были знаменитые АК (автомат Калашникова). Самым страшным при этом было обнаружение в патроннике твоего оружия своеобразной язвы. Она обнаруживалась ротными командирами при регулярной проверке оружия с помощью специального зеркальца, опускаемого в канал патронника. Ответственные за это оружие поднимались утром, на час раньше, и драили патронник до посинения. Проверить свои усилия не было никакой возможности до прихода командира взвода или роты. Они делали резюме. Устранять язву в патроннике приходилось и мне.

     В свободное время ни в коем случае нельзя было садиться на кровать, а тем более ложиться на неё. Хотя порой это желание очень сильно возникало. Могло за это со стороны старшины или офицеров роты последовать суровое наказание.

     В 22-45 старшина строил роту на вечернюю проверку. Он осуществлял пофамильную перекличку всех 150 курсантов роты. Когда называлась твоя фамилия, то ты громко отвечал: «Я». Если же курсант отсутствовал, то его непосредственный начальник отвечал причину отсутствия: в наряде, в санчасти, в госпитале, в отпуске, на гауптвахте и пр. На основании этого составлялась строевая записка, которая представлялась дежурному по училищу. При этой проверке обнаруживались самовольщики. Таких за три года у нас не было.

     В 23-00 объявлялся «Отбой!». Все быстро бежали к своим постелям, раздевались, аккуратно складывали свою одежду на примыкавший к кровати табурет. Здесь же ставились сапоги, на голенища которых наворачивались портянки для просушки. После этого все быстро прыгали в кровать. На всё это отвадилось не более минуты. На первом курсе у нас были двухъярусные кровати. При раздевании, а также при одевании мы мешали друг другу. Без привычки бились головами о верхнюю кровать. Поэтому не укладывались в отведённый норматив. Офицеры роты устраивали нам тренировки: «Отбой!», «Подъём!». Носились мы как сумасшедшие. Зачёт шёл по последнему, на которого все начинали коситься. Сразу после отбоя нельзя было вставать. Это можно было делать спустя 15 минут, чтобы сходить по нужде, курильщикам – докурить. Старшина роты за этим строго следил. Если кого-то не обнаруживал в постели, то здесь же организовывал его поиск. В этих нарушителях иногда бывал и я. С целью почитать книгу после отбоя, я шёл в Ленинскую комнату, прятался за портьеру, и при свете уличного фонаря читал «Коллеги» Василия Аксёнова и пр. За такое нарушение можно было схлопотать наряд вне очереди. Разговаривать после отбоя, тоже запрещалось. Всё тот же бдительный старшина Голяков мог устроить тренировку «Подъём!», Отбой!» для всего отделения или взвода. Нарушал один, а ответственность была групповая. Это невольно настраивало всех на нарушителя. А последний, при наличии совести, чувствовал свою вину. Такой подход в армии.

     На сон отводилось 8 часов. Как будто бы достаточно времени. Но мы не высыпались. Это было от большой дневной усталости, скученности, недостатка кислорода в казарме. В кубрике, на площади около 40 квадратных метров проживало 16 курсантов, а при двухъярусном размещении в 2 раза больше. Иногда, приходилось ночью, со свежего воздуха, заходить в казарму. Смрад стоял страшный, не продохнуть. Это сумма запахов от асфальтового полового покрытия, от потных портянок, от намазанных дёгтем или дешёвым гуталином сапог, от потных человеческих тел и естественных ночных газовых атак.

     Кроме того, зимой в казарме температура порой опускалась до 13 градусов. Отопление было печное. Круглые печи, возможно ещё довоенные, обшиты снаружи жестью. Внутри, похоже, всё уже сгорело и осыпалось. Кроме жести нечему нагреваться. Дрова заранее, летом не заготавливались, поэтому были сырыми. Растопить ими уголь было сложно. Назначаемый истопник, порой без всякого опыта, не мог за день натопить около 10 ротных печей, в том числе сушилку, в которой, при необходимости, сушилась обувь и портянки. За температурой в казарме следил и постоянно отмечал на соответствующем графике Володя Вакатов. Проходящий мимо взводный капитан Просвиркин, делал ему замечание и исправлял температуру с 13 градусов, на 17, говоря: «Температура в казарме согласно Уставу должна быть не ниже 17 градусов». В свою очередь возмущался Володя: «Но на градуснике же – 13». «Топить нужно лучше!» – парировал его невозмутимый капитан.

     Летом нас «доставали» комары. На ночь окна в казарме не закрывались, и это кровососущее воинство яростно набрасывалось на наши молодые, уставшие за день, тела. Главное, было заснуть. Для этой цели использовалась приобретаемая нами мазь «Тайга», которой кое-кто из нас усиленно натирал лицо, руки, грудь и спину перед отходом ко сну. Это средство от комаров действовало в течение 2-3 часов. Утром мы с удивлением рассматривали наши окровавленные и припухшие физиономии, а также подушки со следами крови от «ночной битвы» с непрошеными гостями.

     Не смотря на это, мы не болели простудными болезнями. Раз коснулось болезней, то вспомнился случай. Как положено в армии, нам ежегодно делали какие-то прививки. Мы их называли лошадиными уколами. Были и такие среди нас, которым во время проведения прививок, становилось плохо. Их тут же приводили в чувство, дав понюхать нашатырный спирт. Утром мы вставали разбитыми, ломота во всём теле. С утра у нас урок по физкультуре. Все настроены на то, чтобы нам от этого занятия освободиться. Об этом я  доложил нашему преподавателю капитану Реут, его сын учился в 5-ой роте. Был он марафонцем, мастером спорта. Он выслушал и посочувствовал нам: «Больно?» «Да», – заблеяли мы. Здесь он выругался на нас и скомандовал: «Отделение! За мной! Бегом! МАРШ!» Когда бежали за ним, то нам становилось всё легче и легче. Возвратясь в крепость, после 10-ти километрового забега, мы стали совершенно здоровыми.