Моисей

Деревянные колеса, обитые медными ободами, скрипели по песку, поднимая клубящуюся в жарком ветре пыль. Колесницу, запряженную двумя лошадьми, немилосердно трясло, но всадник, казалось, не замечал ни тряски, ни палящего солнца. Его внимание было приковано к группе черных от загара рабов, одетых лишь в набедренные повязки. Это были рабы-евреи, принадлежащие фараону Рамсесу IV, который вел свой род от верховных божеств Египта, и сам был почти божеством…
Моисей, однако, не верил в официальные религиозные мифы. Он был приближен ко двору, фактически являлся членом правящей династии, поэтому прекрасно знал, как мало соответствует реальный фараон тому официальному образу, который навязывался народу и армии. Слабо верил он и жрецам, постоянно конфликтующим друг с другом и рвущимся к власти. Конечно, знания, накопленные ими, были весьма обширны, и сам Моисей долгое время постигал тысячелетнюю премудрость великой страны. Но не было в душе его места множеству египетских богов. Потому что он был евреем и с детства впитал в себя рассказы матери о Боге Авраама, Исаака и Иакова, предков и родоначальников его народа. Он был евреем по рождению и в душе считал себя евреем. Он остро ощущал себя частью своего народа, внешне оставаясь молодым лощеным египетским вельможей, усыновленным дочерью самого фараона.
Вот и теперь это чувство общности с братьями по крови заставило Моисея свернуть с дороги. Те жалкие, оборванные, голодные, изнуренные непосильной работой, избитые рабы были его кровью и плотью, были его народом. В редкие моменты, когда Моисей находился вне столицы Египта Мемфиса, он всегда старался подойти к рабам-евреям, наблюдая за их жизнью и трудом. Он не старался заговорить с ними, потому что прекрасно понимал, как выглядит в их глазах. Ведь он был для них ненавистным хозяином, рабовладельцем, представителем правящей верхушки. Наивно было бы надеяться на открытость и искренность. Да и кто поверил бы ему, признайся он в том, что является евреем? Моисей обычно просто стоял в отдалении и смотрел. И вспоминал рассказы матери о том, как его великий предок Иосиф стал правой рукой фараона, фактическим правителем Египта. Что евреи в то благословенное время были богатым, свободным и уважаемым народом и жили в самой плодородной земле Египта. Вспоминал и рассказы о том, как погибла старая династия фараонов и к власти пришла новая, считавшая евреев врагами, сделавшая их рабами и пытавшаяся уничтожить физически. Он сам чудесным образом был спасен от смерти и не менее чудесным образом стал приемным сыном дочери фараона Рамсеса IV. Он воспитан среди элиты египетского общества, получил обширные знания в военном деле, астрономии, строительстве, математике, литературе. Он молод, красив, умен, полон сил. Но только когда видел Моисей страдания своего народа, все это казалось ему пустым и ненужным. Одно единственное желание владело им в такие моменты. Он хотел, чтобы евреи снова стали свободными.
Моисей остановил колесницу и слез с нее. Рабы занимались обычным делом: они рубили тростник, смешивали его с глиной и делали из этой смеси кирпичи. Фараон вел большое строительство по всему Египту. За работой наблюдал надсмотрщик, вооруженный плетью из гиппопотамовой кожи. Рабы двигались вяло, потому что приближался полдень, самое жаркое время, когда нужно прятаться в тень и пережидать палящее солнце. Но по приказу фараона, еврейские рабы вынуждены работать без перерывов. Значит, и надсмотрщику приходилось находиться под солнцем вместе с ними. Это, видно, сильно раздражало его, и злость он срывал на рабах.
Вот один старик споткнулся, неся охапку тростника, и опрокинул большой сосуд с водой, который разбился вдребезги. Надсмотрщик озверел. Он подбежал к несчастному и стал с руганью избивать его плетью. Старик пронзительно кричал от боли и страха, пытался закрыться руками, но надсмотрщик, казалось, приходил от этого в еще большую ярость. Он осыпал раба беспорядочными ударами, выливая всю злость, накопившуюся за день. На коричневом, истощенном старостью, голодом и солнцем теле вздувались багровые полосы. Некоторые лопались, и кровь смешивалась с пылью и грязью.
Моисей остолбенел. Гнев ударил в голову и затуманил зрение. Весь мир сузился до пределов злого лица и руки с плетью, поднимающейся и опускающейся со свистом рассекаемого воздуха. Все остальное исчезло. Происходящее он воспринимал не как египетский вельможа-рабовладелец, а как еврей, чьего отца-старика какой-то негодяй избивает плетью. Только вот в отличие от остальных евреев, Моисей не был рожден и воспитан как раб. Он был свободен. И реакция его была реакцией свободного и гордого человека.
Однако даже в этом состоянии Моисею не изменила его врожденная предусмотрительность. Оглядевшись вокруг и удостоверившись в том, что поблизости нет других египтян, он подбежал к надсмотрщику, который в изумлении смотрел на высокопоставленного вельможу, внезапно появившегося перед ним, как из-под земли. Выхватить плеть для Моисея, владевшего воинскими искусствами, не составляло труда, тем более что надсмотрщик и не сопротивлялся. Моисей ногой ударил его в солнечное сплетение, а когда тот ничком упал на землю, взмахнул тяжелой плетью. Сильный удар пришелся по шее и сломал позвонок. Смерть наступила практически мгновенно.
Мир снова приобрел для Моисея свои привычные очертания, приступ гнева прошел. На песке перед ним лежал мертвый египтянин-надсмотрщик, из уголка рта которого медленно вытекала тонкая струйка крови. Моисей только теперь обратил внимание на то, что дышит как загнанная лошадь и постарался успокоить дыхание. Он начал осмысливать то, что случилось, но гнев, продолжающий бурлить в крови, не давал мыслить здраво.
Избитый старик, постанывая, пытался отползти подальше, загребая ногами песок; рабы стояли, остолбенев от неожиданности и страха. Они с немым изумлением смотрели на Моисея, не зная, как реагировать. Убийство надсмотрщика каралось жестокой смертью.
Моисей не испытывал страха. Он понял, что перешел какую-то черту, за которой вся его жизнь примет другое направление. Он уже не сможет жить так, как жил до сих пор. В груди его зрела уверенность в том, что он, именно он, должен освободить свой народ. И он был готов посвятить этому всего себя. И все свои знания, весь опыт сорокалетней жизни, да и саму жизнь отдать, если это потребуется. Выход он видел только один – восстание! Иначе невозможно сбросить ненавистное иго!
Моисей обратился к сбившимся в кучу рабам: «Никому ни слова о том, что вы видели сейчас. Завтра в это же время я приду снова и хочу говорить с вашими старейшинами, скажите им. Это очень важно».
Моисей взял у одного раба мотыгу и вырыл яму в песке, в которую бросил мертвого надсмотрщика. Засыпав тело, Моисей вскочил на колесницу и, хлестнув лошадей, понесся в Мемфис, во дворец, в котором жил. Ему нужно было сделать очень много, а времени было мало. Мозг пылал в огне, впервые Моисей так далеко перешел грань дозволенного и понимал, что обратной дороги не будет. Но сейчас это казалось ему правильным. Все, что он предпримет ради освобождения своего народа, будет оправдано этой целью. Возбужденные чувства говорили, что он поступает верно.
***
За окном забрезжил рассвет. Тени на стене, отбрасываемые масляным светильником, поблекли. Моисей с нетерпением поглядывал на восток, мысленно подталкивая такое неторопливое этим утром солнце. Скоро ночная прохлада сменится дневным зноем, но во дворце будет по-прежнему свежо. Однако сегодня наслаждаться этой роскошью Моисею не придется.
Этой ночью он не спал, размышляя, как поступить. Вчерашнее убийство жестокого надсмотрщика подтолкнуло к решительным действиям, на которые иначе он бы никогда не решился. Моисей решился освободить евреев от египетского рабства, хотел возглавить восстание и уйти из Египта всем народом. Но для этого необходимо одновременное выступление всех рабов, а это около миллиона человек. Нужно было как-то координировать их действия. Для этого Моисей хотел поговорить со старейшинами евреев и уговорить их поддержать его дерзкий план. Почему-то ему и в голову не приходило, что они могут отказаться и выдать его фараону. Ему казалось, что он обладает достаточным авторитетом, силой, знаниями и опытом, чтобы евреи ему поверили и пошли за ним.
Моисей хлопнул в ладоши, подзывая раба, и приказал готовить колесницу. Даже не позавтракав, наспех оделся, выбежал во двор, вскочил на колесницу и сильно хлестнул коней вожжами. Экипаж с грохотом понесся по мощеным улицам Мемфиса. Моисей был уверен, что его будут ждать старейшины, которым рассказали о его мужественном поступке, ничего иного он и предположить не мог.
Однако на выезде из города ему пришлось остановиться. Дорогу преградила перевернувшаяся повозка, везшая мешки с пшеницей, которая теперь рассыпалась по всей дороге. Внимание Моисея привлекла сцена, разыгравшаяся между двумя рабами-евреями, которые сопровождали повозку и по чьей вине, вероятно, она перевернулась. Они кричали друг на друга, размахивали руками и, вероятнее всего, дело должно было закончиться дракой. Моисей соскочил с колесницы и подошел к ним.
«Прекратите, что вы делаете! Разве так можно? Или мало вам египтян, что и друг друга вы убить готовы»?
Реакция была неожиданна. Один из рабов, рослый мужчина средних лет, зло ответил:
«А ты кто такой? Тебя кто над нами судьей поставил? Ты мне не хозяин. Может, и меня, как того египтянина, убить хочешь»?
Моисей от этих слов внутренне похолодел. Исчезла горячность решимости, реальность потоком холодной воды отрезвила пылающий мозг. Моисей молча повернулся, пошел к своей колеснице и медленно поехал обратно, неосознанно выбрав другую дорогу. Ему стало ясно, что случившееся вчера стало широко известно. Еще он понял, что никто его не поддержит и все мечты о восстании и освобождении рабов не более чем юношеская фантазия. Реальность же такова, что фараон, несомненно, в скором времени узнает о случившемся. Если уже не узнал.
Моисей, всего лишь час назад готовый поднять восстание, теперь надеялся, что его положение приемного сына дочери фараона спасет от наказания. В конце концов, он далеко не последнее лицо при дворе. Да и приемная мать замолвит словечко в случае чего…
***
Дочь фараона уже ждала его в покоях. Она пришла сама, без рабынь, что было необычно. Моисей, только войдя в прохладную комнату, сразу понял по выражению ее глаз, что она уже все знает и что дело плохо. Но все оказалось гораздо хуже, чем он предполагал.
«Моисей, что ты наделал»?
«Прости, но поступить иначе я не мог. К чему слова? Что сделано, то сделано».
«Мальчик мой, я сильно рискую, придя сейчас к тебе. Но я тоже не могу поступить иначе. Рамсес в гневе. Он и раньше опасался, что ты можешь посягнуть на его власть. А теперь удостоверился, что ты хотел возмутить против него рабов. Самых ненавистных – евреев. Зачем тебе нужно было говорить с их старейшинами? Теперь он тебя убьет, и я ничего не могу сделать. Беги прямо сейчас, немедленно. У тебя совсем нет времени, стража уже была послана за тобой, когда ты утром выехал. Скоро они вернутся».
Моисей знал, что это правда. Фараон безжалостен к тем, кто угрожает его власти. Спасти Моисея могло только немедленное бегство. К счастью, он с детства знал все потайные ходы во дворце…
***
Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась пустыня. Пески, барханы и ветер, горячий, обжигающий, закручивающий маленькие смерчи из песка. Над головой безжалостное солнце. Пустыня вокруг и пустыня внутри. Моисей чувствовал себя опустошенным, чувства онемели и замолкли. Это и к лучшему, не так больно. Что ему теперь делать, куда идти? Пока он шел в Мадиам, там колодец, значит вода, значит, жизнь. Но где же Бог, тот Бог, который открылся его отцам Аврааму, Исааку и Иакову? Неужели Он не слышит стон угнетенного народа Своего? Неужели не видит, как ему тяжело?
Удивительно, но когда Моисей думал об этом, на сердце почему-то становилось теплее, как будто кто-то ласковой рукой гладил его по голове, как мама в детстве, и боль уходила. Будущее не казалось уже таким мрачным, рождалась надежда. Все еще впереди.