Смысл жизни

Жил-был гусь. Самый обыкновенный серый гусь. Нет, серым он казался издали, потому что запылился, но на самом деле был белым. Хотя, конечно, не совсем. Вокруг глаза было большое черное пятно. Вокруг левого глаза, поэтому, когда на него смотрели в профиль с правой стороны, то пятна видно не было. Но, в общем и целом, был наш гусь серым. Неважно, где он жил и как его на самом деле звали. Просто он был Гусь, так и мы будем называть его – Гусь.
Как всякий порядочный гусь, наш Гусь, конечно, читал в детстве сказку о гадком утенке, хит домашних пернатых. И было в герое этой сказки что-то до боли родное, до щемления в груди и першения в длинном горле. Казалось нашему Гусю, а тогда Гусенку, что и он не просто гусь, а прекрасный белый лебедь или, на худой конец, аист. Только пока в потенции, скрытый за невзрачной оболочкой гуся серого лапчатого. И мечтал он, что в один прекрасный момент сбросит старые перья и превратится в прекрасную гордую птицу, величественно парящую в бездонной синеве неба. В такие моменты Гусь расправлял крылья, вытягивался к дощатому потолку гусятника и гоготал. Хотя казалось ему, что поет он прекрасную лебединую песню. Быстро, однако, возвращался он на землю, сброшенный с заоблачных вершин хюканьем и чавканьем свиньи, жрущей из своего корыта неподалеку, во дворе. Грустно тогда становилось Гусю от прозы жизни. Но ненадолго. Ведь жизнь, в сущности, была хороша: тепло, сытно. Кошка, опять же, побаивалась его после того, как ухватил он ее сильным клювом за хвост. Нечего подкрадываться к честной птице. Это, конечно, добавляло самоуважения.
Став постарше, Гусь узнал, что есть и более серьезная литература, чем сказочки Андерсена. Например, «12 стульев». Некоторые персонажи бессмертного произведения наводили на глубокие размышления о смысле жизни, о добре и зле. Думал наш Гусь о том, сколь тяжкая и незаслуженно обидная доля досталась ему. Понял он также, что зло бескорыстно и алчно. Что оно имеет имя, от которого веет жаром плиты, булькает кипящей водой кастрюли: Гусекрад. Впрочем, не верил Гусь, что Гусекрад есть реальный индивид. Скорее, считал он, это персонификация вселенского зла. Мыслимо ли, делать смыслом жизни воровство и убиение ни в чем не повинных птиц! Ладно, свиньи, им на роду написано. Но гусь птица тонкая, чувствительная, интеллигентная. Из их перьев, в конце концов, делали письменные принадлежности великие философы древности, от держания в руках их перьев передавалась им мудрость. А «Гусекрад» – обобщенный образ мирового зла и рока, неизбежности. В общем, «12 стульев» сделали из Гуся философа.
Однажды Гусь прогуливался по берегу близлежащего пруда. Настроение у него было меланхолически-лирически-философское. Бил он перепончатой лапкой о воду и наблюдал за распространением кругов. Бросал в воду и камешки, и веточки, и вновь наблюдал за кругами. Было нечто странное в них. Почему круги остаются кругами, несмотря на то, что падает в воду? Было был гораздо правильней, если бы от лапки шли волны в форме лапки, от веточки – веточки, от камешка – камешка. Так нет же, все равно круги.
Так стоял он, задумавшись, на берегу, иногда только бросая в воду какой-нибудь предмет. Как вдруг был выведен из задумчивости хриплым наглым голосом дикой Вороны:
– Дур-р-рак. Ха-ха. Гусь дурр-р-рак. Кем бы ты ни был, хоть гусем, хоть уткой, хоть свиньей или коровой, всех ждет одна участь – сожрут вас. Ха-ха!
Наглая Ворона сидела высоко на ветке и потому могла безнаказанно глумиться над домашними животными, что было ее любимым развлечением. Все это знали, потому просто не обращали внимания на злодейку. Все равно не поймаешь. Из домашних никто летать не умел.
На этот раз, однако, Гусь задумался, ведь, действительно, есть в словах Вороны доля правды, несмотря на ее наглость и злобность. Все правильно: круги от разных предметов одинаковые, и участь домашних животных одна и та же. Грустно как-то стало от этого Гусю.
– Скажи, Ворона, а неужели нет выхода из этого замкнутого круга? Неужели все так плохо?
– Дур-р-рак, ха-ха, Гусь дурр-р-рак! Если ты съедобный, то тебя обязательно сожрут! А я вот несъедобная, меня никто есть не будет! Я вольная птица!
– А как насчет французов в Москве зимой 1812 года? Ты съедобная, просто очень противная, потому никому не нужная. Летай себе на воле.
На этот аргумент Ворона не нашлась, что ответить, потому с раздраженным карканьем улетела.
И вот тут впервые всерьез Гусь задумался над смыслом жизни. Неужели его же его, такого тонкого, чувствительного, умного, ожидает такая же участь, что и грязную вонючую алчную свинью? Неужели такова неизбежность рока, и ее нельзя избежать? Что-то взыграло в Гусе. Что-то всколыхнуло его изнутри. Не может такого быть, как говорит Ворона! Не в том его предназначение, чтобы всю жизнь прожить, нагуливая жирок и быть съеденным в конце! Есть, есть высший смысл жизни гусиной! Расправил он крылья, приподнялся на лапках, вытянул шею к небу и громко загоготал. Даже немного подлетел над землей, невысоко, правда, сантиметров на 10. Но ведь взлетел!
Вот тут и пришел конец нашей сказочки. Потому что именно в момент осознания какого-то высшего предназначения, Гусю свернули шею, ощипали, выпотрошили, набили яблоками и засунули в духовку. Лежал он там, подрумяниваясь, истекая янтарным жиром, исходя ароматом, от которого текли слюнки, и сводило челюсти.
А через несколько часов можно было его видеть на столе, покрытом белой скатертью, как главное блюдо. А вокруг салаты, закуски, вина, свечи. И люди вокруг стола радостные, веселые. Рождество. А Гусь серый лапчатый стал Рождественским гусем. И дарил веселье, радость. Хотя его, конечно, съели, и с большим аппетитом. Но, может, в этом и было его высшее предназначение – подарить радость? Пусть даже в зажаренном виде.
А Ворона пусть себе летает и каркает злобно. Никому она радость не подарит. Хотя вот французы в голодной Москве радовались… Но кому нужна такая радость?