Исток

1
Ярким солнечным днем Еропка укладывал доски в настил моста, переброшенного через небольшую речушку, неторопливо протекавшую по Тамбовской губернии. Солнце припекало, сияя на небе, где проплывали редкие облака, приближался полдень. Устало разогнув натруженную спину, Еропка, крепостной плотник, вытер рукавом рубахи пот со лба и решил, что настало время перекусить, чем Бог послал и, спрятавшись от немилосердно палящего солнца в тень моста возле воды, немного отдохнуть. Так он и сделал.
Лежа после обеда возле лениво текущего потока равнинной реки и глядя на неторопливые тучи на небе, Еропка предавался вялым мечтаниям, отдавшись послеобеденной полудреме. Был он крепким мужчиной лет 40-45, но уже нянчил внуков. Темно-русая борода его и коротко, под горшок стриженые волосы были густы и седины в них почти не просматривалось. Он представлял собой тип крестьян, на которых держалась спокон веков Россия. Основательный, кряжистый, надежный и хозяйственный. Была в нем и расчетливая мужицкая хитринка, выработанная поколениями предков в крепостной неволе. Всякому ведь хочется работать поменьше, а есть посытнее. Сделать это не так-то легко, если принадлежишь не себе самому, а барину, вот и приходится выворачиваться, как получиться. Характер же Еропкин был не сахар. На самом деле имя его было Тимофей, а Еропкой прозвали за бесшабашность и задиристость. (Кличка эта означает «забияка», «задира», «горлопан»). Но не был он мелким трусливым выпивохой, гоняющим в пьяном виде вилами жену по деревне. Еропка был способен на решительные и отважные действия. И, если принимал решение, то шел до конца, ни о чем не жалея. Обижать его боялись, знали, что немалую свою силу может Еропка применить к обидчику, что и делал не раз после выпивки в трактире. Плотником был он хорошим, человеком трудолюбивым, потому у барина был на хорошем счету. Большая семья жила для крепостных крестьян неплохо. Родных своих, жену, детей и внуков, Еропка любил до самозабвения, и умереть ради них был готов, и убить.
От ленивых полусонных мечтаний Еропку отвлек лай собак. По дороге через мост проезжал экипаж, запряженный парой лошадей, позади которого бежала свора борзых. Хорошие борзые, дорогие и породистые, отметил про себя Еропка. Любил очень барин охоту и охотничьих собак. Готов был платить большие деньги, да только вот, говорят, в последнее время в карты проиграл много барин, денег у него в наличии маловато. Даже, слышно, у брата своего, что в Санкт-Петербурге живет, занимал. Да только не дал ему денег брат. Странные слухи доходят о нем, о брате этом. Говорят, будто в немецкую веру перешел он, штундой стал. Батюшка рассказывал в церкви про эту самую немецкую штунду, что иконы они не почитают, святым мощам не поклоняются, и нательный крест даже, говорят, не носят. Самое же непонятное для Еропки, а потому самое опасное, было в том, что немецкие эти нехристи водку и вино не пили. Ну ладно бы природный немец, а вот когда свой, русский человек в чужую веру переходит, этого Еропка не понимал. Видать от большой учености у барина мозги набекрень повернулись, предали они веру отцов в столицах своих.
Собачий лай затих в отдалении, нужно было приниматься за работу. Еропка встал, взял в руки топор и принялся обтесывать очередную доску. За этим занятием время шло быстро, и Еропка не заметил, как солнце начало клониться к закату. Пора было возвращаться домой. Закончив работу и собрав инструменты, Еропка зашагал в деревню.
Уже на подходе к селению нехорошее предчувствие ледяной рукой сжало его сердце. Проходя вершиной холма, с которой видна была почти вся деревня, заметил он какую-то суету, движение, которого обычно в это время не бывает. И от этого томительное предчувствие беды охватывало душу. Редко когда для крепостного судьба преподносила радостные сюрпризы. Еропка привык ждать от жизни удары чаще, чем подарки. Но он и представить себе не мог, что его ожидает на этот раз.
Чем ближе подходил Еропка к дому, тем тревожнее ему становилось. Суета сосредоточилась, похоже, возле его хаты. Вся деревня собралась там, по дороге даже спросить не у кого, в чем дело.
Почти подбежав к дому, Еропка увидел, как на телеги грузят нехитрый скарб, принадлежащий его семье, вокруг полно дворовых людей барина, крепких и сытых мужиков. Некоторые с оружием. Еропка бросился к жене, рыдающей в голос, но его отволокли в сторону два дюжих холопа. Его семью куда-то увозили.
Страшная догадка мелькнула в голове. Два события связались в одну цепочку. Свора породистых борзых, которую привезли барину и семья, которую увозили. За собак хозяин продал близких Еропки. А его оставил, наверно, потому, что работником он был хорошим. Окружающий мир воспринимался как в тумане. Крепостной мужик понимал бессмысленность сопротивления и невозможность что-либо изменить. Вся жизнь его была сосредоточена на семье, он жил для них и ради них. Теперь, когда родных и любимых увозили туда, где он больше их никогда не увидит, когда барин поменял его семью на собак, потеряла смысл. Что-то оборвалось внутри, леденящая пустота заполнила душу. В тот момент Еропка принял страшное решение: барин должен умереть. Это была не мгновенная вспышка ненависти, горячей и безумной, толкающей на непродуманные поступки, но быстро теряющей в яростном огне силу и оставляющей человека в черной тоске. Нет, внешне Еропка остался спокоен и сосредоточенно уверен в действиях, но темная сила затопила его душу, лишив возможности рассуждать здраво. В один час превратился живой человек, раздавленный горем, в существо, живущее ненавистью и жаждой мести.
Семью увезли, дом остался пуст. Еропка ждал. Он не возмущался, не топил горе в вине. Ему нужно было быть уверенным в том, что его план сработает. Некоторое время за ним наблюдал староста деревни, как бы ни натворил чего, но, видя спокойное поведение Еропки, вскоре перестал. Односельчане посочувствовали, но жизнь быстро вошла в прежнюю колею. Произошедшее не было чем-то из ряда вон выходящим. Крепостные крестьяне и не к такому привыкли.
Так прошло некоторое время. Смысл существования Еропки теперь сосредоточился на черной ненависти к барину, которого убивал в мыслях сотней разнообразных способов. Себя Еропка жильцом на белом свете уже не считал. Он прекрасно понимал, что, лишив барина жизни, он, скорее всего, умрет. Его либо забьют кнутами, либо сгноят на каторге. Маловероятно, что удастся бежать. Да и куда? Только разве что за Урал, где, по слухам, мужики живут свободно, хотя опасно и трудно, где заканчивается Российская империя. Или в разбойники податься. Но такая жизнь не для него, да и не хотел жить Еропка, лишившись семьи. Главным для него стало устроить все так, чтобы прошло наверняка, второго ведь шанса не будет. И вскоре план созрел, осталось только все тщательно продумать и осуществить.
2
Уже который час Еропка лежал в кустах возле моста через реку, который чинил в тот страшный день, когда лишился семьи. По его расчетам, барин должен сегодня проехать по нему. Еропка подпилил несколько досок, так, чтобы колесо барского экипажа проломило их и застряло. Барин выглянет, и в этот момент Еропка сделает свое дело. Опасность заключалась в том, что если кто-либо раньше проедет по мосту, то ловушка обнаружится до времени. Подпил увидят, а барин не дурак, он сопоставит все факты и поймет, чьих рук это дело. И следующей возможности Еропке не представится, скорее всего, никогда.
Время шло, а барин не появлялся. Но и по дороге никто не проезжал, а потому Еропка продолжал терпеливо ждать. Но вот в отдалении на дороге запылили лошади. Сердце Еропки прыгнуло толчком в горло и глухо, часто застучало, рот наполнился соленой вязкой слюной. Время как будто замедлило ход, экипаж приближался мучительно медленно. В голове вихрем проносились мысли о том, что колесо может с разбегу проскочить приготовленные доски, и нужно было подпилить еще несколько штук для уверенности. Что кусты, в которых спрятался Еропка, слишком далеко, и он не успеет подбежать неожиданно. Что забыл узнать Еропка, кто едет с барином (а вдруг помеха). Но опасения эти были запоздалыми, и он отогнал их как назойливых мух. Стиснув зубы, Еропка сжался как пружина и замер в ожидании момента, когда нужно будет сделать один только рывок и нанести точный удар.
Экипаж приближался, стук его колес и цокот копыт лошадей, казалось, заполнили весь мир, не оставив других звуков. Но вот звук этот изменил тон, стал громче и глуше: барин въехал на мост. Внезапно (все равно внезапно, хотя Еропка не раз представлял, как это будет) послышался треск ломающихся досок, лязг экипажа, ржание лошадей, резко, рывком остановленных и вставших на дыбы и матерная брань кучера, слетевшего с козел и упавшего на мост. Колесо прочно застряло в проломе настила, экипаж был неподвижен. Прошло несколько мучительно долгих мгновений, пока открылась дверь, и барин вылез наружу. Он что-то кричал кучеру, но Еропка не понимал, что. Он хотел уже рвануться вперед, но предчувствие остановила его: момент еще не настал. Барин продолжал что-то говорить и стал поворачиваться спиной к затаившемуся в засаде Еропке. Когда он закончил движение и начал рассматривать застрявшее колесо, тогда Еропка понял, что время пришло. Он рванулся из своего убежища, на ходу занося топор над головой для удара. Ему нужно было сделать не более десяти шагов, и он отчетливо воспринимал каждый из них. На пятом шаге Еропка закричал страшным голосом, которого, сам услышав ночью, испугался бы не на шутку. Барин начал оборачиваться на звук. Еропка, подбежав уже вплотную, увидел широко раскрытые в испуге глаза и перекошенное лицо. В него он и ударил изо всех сил топором. Лезвие погрузилось почти по обух с жутким треском ломающейся кости, хлынула кровь…
Барин умер сразу, наверное, даже не успев понять, что произошло. Еропка отпустил топор и стоял опустошенный и ослабевший. В голове, где-то на границе сознания билась мысль: что я наделал, что я наделал… Он не пробовал бежать, не было ни страха, ни желания жить. Было опустошение, черная ненависть покинула его душу, оставив чувство непоправимости совершенного. И еще какое-то, трудно выразимое словами, но очень отчетливое ощущение. Одно дело в мыслях убивать человека, и совсем другое – сделать это своими руками. Есть в человеке от рождения невидимая грань, не позволяющая убивать себе подобных. Но ее можно перешагнуть, заставить себя совершить умышленное убийство, и тогда ты переходишь в какое-то иное качество жизни, все теперь видится по-другому. И это непоправимо. Точнее всего назвать это ощущением потери чистоты, примерно как если испачкаешь в грязи праздничную одежду, только это навсегда и испачкана душа. И остается память о потере. Наверное, это испытывают все, кто первый раз умышленно убивал человека. Многие потом глушат это чувство, перестают его замечать, и убивать становится легко. А некоторые так и живут с грузом вины до конца жизни.
Еропка сел рядом с убитым им человеком, почти в лужу крови, вытекшую из тела, опустил голову между колен и замер. Странно, но удовлетворения он не испытывал. В мечтах все было иначе. Казалось, что совершив справедливое воздаяние, он успокоится, и горечь потери семьи утихнет. Но получилось только хуже. Семью ведь все равно не вернешь, а на душе теперь черным камнем лежал смертный грех. Месть оказалась вовсе не так сладка, как об этом мечталось. Смерть – отвратительная штука, и ощущать себя инструментом ее работы, топором палача, было омерзительно.
3
Еропка лежал связанным в подвале уже пятые сутки, ожидая своей участи. И он знал, что его ожидает. Поскольку был он крепостным, имуществом, то и решать его судьбу должен был новый хозяин, наследник убитого, тот самый брат, перешедший в немецкую веру. Его приезда все ожидали. Прошло формальное следствие, приезжали жандармы и полицмейстер. Следствие закончилось очень быстро, поскольку Еропка был взят с поличным на месте преступления и вину свою признал полностью. Его нещадно били, но впрочем, так, чтобы не покалечить, храня на последнюю расправу.
Избитое тело ныло, хотелось пить. Больше всего мучили жестоко перетянутые сырыми пеньковыми веревками руки (сырые веревки невозможно развязать, только разрезать). Они онемели и распухли, казались чем-то чужим, болезненным и сильно мешающим. Еропка знал, что его, по приезде нового хозяина будут наказывать кнутами. На самом деле это было не просто наказание, это была лютая казнь. Тело постепенно, удар за ударом, разрывалось кнутами. На Руси этот вид наказания был особенно популярен с глубокой древности. И искусство бичевания достигло небывалых высот. Существовали даже школы палачей-кнутобойцев. Такой «специалист» мог по заказу убить с первого удара, переломив хребет, а мог растянуть казнь на долгое время, нанося удары так, что жертва оставалась в сознании до последнего момента, испытывая страшные мучения. Еропку ждало именно это, поскольку казнить его будут в назидание всем, чтобы неповадно было на бар руку поднимать.
Но страшнее всякого наказания было ожидание. Это выматывало и мучило, не отпуская ни на секунду. Вскоре наступление развязки стало даже желанным, хотелось, чтобы поскорее все кончилось. Обостренные страхом чувства по признакам, которые не улавливаются сознанием, подсказывали Еропке, что сегодня последний день, сегодня за ним придут. И предчувствие не обмануло его. Загрохотали засовы, дверь отворилась, и его поволокли наверх.
Яркое солнце ослепило глаза, отвыкшие в полумраке подвала от света. Еропка потому даже не сразу понял, что его ведут вовсе не на конюшню, где по традиции совершались наказания, а в барские покои. Пройдя анфиладой прохладных, не смотря на жару, комнат, Еропка и охрана остановились перед дверью кабинета, которую, тут же, впрочем, распахнул слуга, и они вошли внутрь.
Новый барин сидел за столом, усыпанном кучей бумаг. Выглядел он не так, как выглядели местные помещики, сразу видно, что из столицы. Еропку подвели к столу и поставили на колени. Он ожидал взрыва ненависти, ударов, ругани, всего, чего угодно, но только не того, что произошло. Барин пристально смотрел на него, а потом приказал поднять с колен и развязать руки. Холопы сначала в замешательстве подумали, что ослышались, но барин снова спокойным голосом повторил приказание. Неловкие от замешательства, они разрезали веревки, и Еропка с наслаждением стал растирать затекшие руки. А затем произошло еще более поразительное. Барин сказал Еропке: «Бери стул и садись». Еропка оторопело мигал глазами и не верил своим ушам, но тут ему подсунули стул и пришлось сесть. Первый раз в жизни Еропка сидел на таком роскошном стуле. А барин стал задавать вопросы: о семье, о работе, о том, почему пошел на убийство. И постепенно Еропка стал отвечать все охотнее и охотнее. Почему-то хотелось излить душу человеку, брата которого он убил, что-то было в нем такое, что вызывало доверие. Внимательно выслушав Еропку, барин ненадолго замолчал, а потом сделал то, что перевернуло все сердце Еропки, что изменило навсегда его жизнь. Он сказал:
«Я прощаю тебя. Мой брат поступил очень жестоко, поменяв твою семью на собак, и получил праведное воздаяние. Я понимаю, что двигало тобой, вижу, что ты раскаиваешься в душе и сожалеешь о том, что сделал. Вина твоя от этого меньше не становится, но зло можно победить только добром. Если я сегодня прикажу бить тебя кнутами, то поступлю по справедливости, но горя от этого меньше на земле не станет. Я же поступаю так, как учит меня Иисус Христос: я прощаю тебя. И верну твою семью».
Еропка не понимал, что с ним происходит. Он упал на колени и слезы катились из его глаз. Это была не просто радость избавления от смерти, Еропка всем своим существом переживал непосредственное присутствие Бога, его прощение. Он чувствовал Его любовь, святость и ощущал свою нечистоту и недостоинство, остро переживал, что натворил в жизни столько грехов, и каялся и просил прощения. И с души срывались темные покровы, уносилась вся грязь прожитых лет. Только теперь Еропка понял смысл выражения: «камень упал с души». С его души и сердца свалился огромный камень, это чувствовалось даже физически. И из самой глубины сердца рвалась к Богу первая искренняя молитва благодарности. А потом вдруг оказалось, что барин, а теперь брат во Христе, обнимает его и тоже плачет, и они вместе молятся.
4
Тимофей по кличке Еропка, а вслед за ним и семья, возвращенная ему, уверовали в Иисуса Христа и стали одними из первых евангельских христиан в России. Барин подарил Тимофею подводу, пару волов, еще некоторое имущество и отправил за Урал, где он обрел свободу. А потом наступила отмена крепостного права и крестьянам стали давать фамилии. Тимофей взял себе фамилию Еропкин, став основателем династии евангельских христиан. С тех пор прошло около 150 лет и сменилось 6 поколений. Род Еропкиных дал евангельскому движению России множество служителей и пасторов. Но всякая большая река имеет маленький исток, и таким истоком стал поступок барина-христианина, имя которого стерло время, простившего убийцу своего брата во имя Иисуса Христа.
P.S. Этот рассказ написан по воспоминаниям, передаваемым в семье Еропкиных. Все подробности есть плод творческого вымысла автора.