4. На границе с 17-й республикой

Память со дна детства

     Тракторист из  последнего, шестого трактора в прощальном привете поднял руку.  Колонна,  медленно двигавшаяся по раздрызганной дороге, свернула  к речке и неожиданно быстро исчезла  с глаз. Еще несколько минут слышался натужный шум двигателей, и вдруг упала на нас тишина. Ушли тракторы, и вокруг на многие километры не осталось более ни одного человека. Только леса, поля, зарастающие ольхой и осиной, молчаливые мертвые деревни, в отчаянии вскинувшие с с призывом о помощи серебристые  от старости колодезные журавли и остовы  завалившихся домов.

     Сюда, в Подчай-городок эта тишина  пришла в  1967 году, когда последняя оставшаяся семья Ефремовых погрузила свое имущество на телеги и отправилась  к новой жизни в деревню Киево, Лидия Сергеевна и Алексей Дмитриевич в последний раз проверили щеколды на окнах, с порога поклонились дому. Старая бабка, обернувшись к церкви, зарыдала. Впрочем, церковь уже давно лишь молча наблюдала, как погибает деревня. Ещё до войны  однажды ночью приехали суровые  молчаливые люди, увезли священника  Михаила Розова в Пречистое или Ярославль, и следы  его затерялись навсегда.  Даже  о «вине» его прихожанам не рассказали. Ходили слухи: не нравилось, что очень пекся отец Михаил о памяти народной, об истории края. Велика, видно, была эта вина.

     Потом Ефремовы навещали деревню часто; видели, как все выше вырастала трава  под окнами, как дичали  без хозяйского догляда яблони.  Потом какой-то лиходей поджег сухой, как порох,  столетний сруб,  и не стало  Подчай-городка. Крапива набросилась на пепелище. И мы сейчас стояли на месте его, а сухая уже трава с любопытством касалась наших плеч. А за нашими спинами, тесно и дружно сплетаясь, стояли тополя, ольхи и  ели, будто оберегая то, что  еще осталось от ненужного взгляда.

     Мы раздвинули заросли, между ними что-то мелькнуло. Еще несколько шагов – и уже  можно коснуться  рукой шершавой теплой каменной клади. В гуще деревьев стоял храм Николы-святого, наиболее почитаемого  в русских православных семьях  с давних, очень давних пор хранителя  путника,  домашнего очага. Деревья заглядывали  сквозь порушенные  стены и и окна  храма,  плющ цеплялся  за ржавые  решетки чудом сохранившихся  дверей, тоненькие березки зеленели на выступах у  маковки. С другой стороны  храма  густые старые  дуплистые деревья образовали густой и темный лес. Мы с трудом углубились в него и тут же  стали натыкаться на маленькие холмики,  покосившиеся кресты и поваленные ограды – эдесь было старое кладбище. И вдруг у дороги сделали неожиданное открытие – кладбище жило. Часть могил была явно ухожена, а на одной  еще не успели  завянуть васильки и ромашки и лежала горсточка крупы и яблоко.

     И в старом храме, и на кладбище  вместе с тишиной  пришел к нам необыкновенный покой. И не хотелось  уходить отсюда. Но надо было спешить, чтобы  до вечера вернуться  в Киево.  Мы взяли по небольшому кирпичному осколки на память, и закрыли ажурные, печально заскрипевшие двери.

     Что привело сюда? Когда-то отец одной из нас работал в этом районе и часто ездил в командировки в здешние края. Впрочем, слово «командировка» тогда, возможно, не существовало , и сами молодые  председатели РИКов  ездили по колхозам в легком тарантасе (тоже забытое слово), а то и верхом. Детская память сохранила странное название  «Подчай-городок». Что-то было  в нем притягательное и зовущее. Хотелось увидеть этот городок, его деревья, людей. Но  потеряно время,  не спросишь у отца, зачем он ездил сюда, что видел. Но не побывать здесь уже было нельзя.

     И глава администрации района, и глава Козского сельсовета убеждали нас, что добираться сюда слишком трудно, да и смотреть нечего. Многие люди уже и не помнят этого названия. А другие не могут точно сказать, как оно звучало: Подчай-городок,  Почай-городок, Никола… Ни тот, ни другой  не были причастны к исчезновению деревни,  и все же за их словами крылось чувство вины. Не то ли чувство  вело и нас в эти края?

     На счастье подвернулись  трактористы, отправлявшиеся  на заготовку сена за Подчай-городок и, удивленные, согласились подвезти нас в своих «Беларусях».  Только предупреждали, чтобы  обратно шли  мы точно по проложенной колее, в лес не заходили, заблудиться пара пустяков. К тому же недавно вот тут засекли логово волков. На этом поле часто  появляется кабан, а  медведи сейчас любят полакомиться овсом. Правда, в  августе да днем звери на людей не зарятся.  Но все же уйти отсюда надо засветло.

     А день уходящего лета  на этот раз выдался выпал редкостный, безветренный и ясный.  Недвижно стояли  синеватые  овсы, клонилась под тяжестью  колосьев  чистая пшеница. Андрей Кривошеев и Алексей Геннадьевич Уткин , в чьих машинах мы ехали, между особо опасными рытвинами сетовали, что что неизвестно как  удастся  пригнать сюда  комбайны. Весной и сеялки не везде  успели протащить. И теперь тут и там поля  то ярко лиловели от зарослей осота, то серебрились  уже отцветшими сорняками, готовыми при первом ветре бросить на пустоши свои семена.

     Все трактористы оказались уроженцами или потомками тех мертвых деревень и показывали: там, где старые тополя, была наша Родниковская школа, там, в Дресвине, еще сохранился наш колодец, а от Петрилова осталась   только дощечка с названием.  Какая-то часть их душ все еще была связана с родными местами, и в Киеве, куда их  насильно перевезли, они, кажется, все еще чувствовали  себя неуютно и случайно.  Недаром, сказали нам,  это место печально известно всякими  сварами,  драками и убийствами. Может быть, от сердечного неприюта?  Мы долго шли по грязной колее,  мимо бывших деревень  и чувствовали себя тревожней, чем у могил возле Николы. А когда-то, потом рассказывали нам,  эти семь километров люди даже ночью пробегали весело – мигали  огоньки керосиновых ламп в домах – электричество так и не успело сюда дойти, мычали коровы, пели матери,  убаюкивавшие детей.

     Киевский дом Ефремовых стоит окнами на Подчай-городок. И Лидия  Сергеевна  - из последних старожилов, помнящая его живым. Её родня сейчас на  Никольском кладбище. Год назад похоронила там мужа – он завещал, чтобы вернули его в ту тишину. А вчера -  восьмидесяти шестилетнюю родственницу, тоже по ее желанию. Лидия Сергеевна частенько ходит туда и часами у могил.  Страха не испытывает,  а переживает удивительный покой. Рассказывает мужу, как живут дети,  из-за которых они уехали: учить было негде. Удивляется, как находила силы отсюда  каждый день на зерносушилку бегать, работать-то надо было. Поражается, как глухой ночью однажды после выписки из  Даниловской больницы, через  лес,  без дороги  сюда бежала   - домой. А теперь нет тех тридцати деревень, которые, возможно,  закладывались. Когда принадлежали места  еще матери декабриста Одоевского, а прозрачная Козинка слушала  звон бубенчиков его тройки. Да, сейчас многие возвращаются  сюда – на кладбище. Где бы ни жил человек, а помнят свою деревню,  и свой уже несуществующий дом , хочет быть к нему поближе. А те, кто жив, все еще приходят на старые пепелища,  мужчины тогда бывают необычно строги и суровы, женщины плачут, гладят  покривившиеся ступени прогнивших крылец, бревна стен  и стволы  одряхлевших ив. Председатель колхоза  «Пламя» Владимир Юрьевич  Михайлов  мальчишкой  побывал на развалинах дедовского дома, копал червяков на  на рыбалку. Неожиданно вырыл  золотую монету. В семье уже забыли, куда  использовали ее, а память о том случае живет.

     Но память, тогда память, когда сообщает об именах и делах  другим. Сорванные со своих мест, раскиданные по  новым адресам, люди прерывали память своих семей. И тот, кто старается эти связи восстановить, обречен на  тяжкий и не всегда благодарный труд. Глава Козской  администрации Борис Васильевич Градов, родившийся  в 1945 году, взял такую работу на себя. И мы увидели в сельсовете  много необычного. Прежде всего   книги,  где точно и четко сказано о каждой из пропавших деревень:  кто там жил до конца, какое хозяйство имел,  какую семью, куда выехал. Потом несколько толстых тетрадей, в которых собраны  сведения  из церковных книг,  различных архивов и документов, всего более 10 тысяч томов.      Здесь же - сведения   о пятистах  погибших земляках, их предках и потомках. Иногда за одной фамилией месяцы поисков и ожидания.  Градов показал  нам письмо, где говорится , когда погиб человек и в какой стороне  какого братского кладбища похоронен.

     Градов сообщил родственникам о полученных сведениях, те поблагодарили, но самим документом не заинтересовались. Некоторые  вообще к розыскам  его относятся неодобрительно. Зачем, мол, мертвых тревожить. А он не сдается. Там же в сельсовете увидели мы  ржавый утюг,  гревшийся углями, ткацкий станок и кое-что другое.

     А за окнами кабинета  главы отстраивается  небольшой особнячок для музея. Пока это головная боль Градова. Далеко не все одобряют эту затею - Коза прожила  бы и без музея. Хуже, когда  очередники упрекают – лучше не память сюда вселять, а какую-то определенную семью. Как трудно  ему слушать эти упреки, но держится и строит квартиры.

     А по всей России зарастают таволгой  и ольхой  деревни, леса  торопятся прикрыть  раны, нанесенные  земле злым роком, болота прячут дороги к ним. А в каждой – своя золотая монета, только как ее теперь найти?

     И. Коротаева (Копылова), И. Хрупалова.
     Первомайский район

Северный край,  3 сентября 1993 г.