Перепутал города

          Я работал бригадиром монтажников. Бригадиром – освобожденным. Это значит, что, работая фактически прорабом, выполняя все его функции, я числился бригадиром. Мне было выгодно: платили больше и как монтажнику, и еще шесть процентов от суммы денег, заработанных всей бригадой. Получалось вполне прилично.
          Бригада у меня была особенная. При советском строе был закон, по которому граждане, отбывшие наказание за уголовные преступления, например, москвичи, после освобождения в Москву не впускались. Жить в Москве им было запрещено, разрешалось жить за сто первым километром от столицы. Город Можайск – древнейшее место Подмосковья – расположен в ста километрах от столицы. Было в обиходе такое выражение: «За Можай загнали». Это значит, что человек живет в Московской области в любом направлении от Москвы, но не ближе ста километров.
          Таких монтажников было много. Они сколотились в бригаду, а я был у них бригадиром. Народ суровый, уголовный, немногие остепенились, работать с ними прорабы не хотели, побаивались. А у меня получалось. Они никогда не сопротивлялись любой, даже самой дальней командировке, готовы были ехать в любой климатический регион СССР.
          Я, хоть и числился бригадиром, но все же был прорабом. А настоящим бригадиром – Бугром – был их авторитетный человек Серега Валуев – карманный вор из Москвы. Его команда – закон, все ее выполняют беспрекословно. Работать – значит, работать, гулять – значит, гулять. Бывало, он подходит и говорит: «Начальник, с получки отдохнуть бы надо дня два-три». «Отдыхайте». Запрещать бесполезно, все равно напьются, значит, надо «уважить», разрешить: потом все зачтется, и, если надо, работу авральную сделать – сделают, не подведут, забыв и про субботы, и про воскресенья.
          У Сереги было два брата, и все карманники, а вот отец у них – участковый милиционер. Как бывает! Средний брат попал под поезд, потерял ногу, но продолжал воровать на толчках (рынках), передвигаясь с помощью костылей. Говорил, что с костылями воровать легче.
Мы долго вместе работали, они меня уважали, слушались, а когда случались междусобойчики, разборки – звали меня для принятия справедливого решения.
Серега мне нравился. Он пытался с воровством завязать, в том числе и под моим воздействием. Но все-таки иногда срывался. Говорил, что воровство хуже наркотиков. Вот какая зависимость. После последней отсидки вернулся к своей девахе, та уже ему дочь родила. Утром позвонил мне, позвал свидетелем в ЗАГС, решил зарегистрировать брак. Говорит жене: «Если посадят, будешь хоть алименты получать».
          Однажды мы работали в Чеховском районе Московской области. Жили в помещении пожарного депо при станции Лопасня. На стене висел старенький радиоприемник. Как-то мы услышали, что убрали, отправили на пенсию Хрущева – вот как давно все это было. Стояла мерзкая осенняя погода, холодно. Сбросились, выпили, поужинали, выпить бы еще, да больше денег нет. Серега потихонечку собрался и вышел «до ветру». Вернулся через полтора часа с водкой, пивом, закуской и другой снедью. Все обрадовались, кричат: «Серега, где ты взял?» Он отвечает: «Да прогулялся на станцию, встретил знакомого, одолжил у него денег, вот и купил». Стол мгновенно был накрыт, уже ломился от всякой еды, водки и т.д.
Я-то понял, каким образом Серега «одолжил» у знакомого деньги, лишь взглянув на него. И он тоже понял: меня не проведешь. Украл он эти деньги, на другой день сам в этом признался. И в который раз твердо сказал: «Больше не буду». В командировках отдельные воровские выходки еще нет-нет да случались, но, в общем-то, в тюрьме он больше не сидел.
          Однажды начальник вызвал меня к себе и сказал, что отправлял две бригады в Березники Пермской области. Там стояли такие лютые морозы, что они сразу же сбежали. И подытожил: «Министерство задолбало, с работы снимут, поезжай ты со своими уркаганами».
          Около Свердловска (ныне Екатеринбург) в часе езды есть город Березовский, а в самой столице Среднего Урала жили две мои сестры, друзья, недалеко – родители. Это же здорово – поехать туда в командировку!
Нам вручили билеты на поезд, и мы двинулись в путь. Ехали весело, очень весело. Прибыли, выскочили на перрон – мороз жуткий! На станционном здании написано «Березники». Оказалось, что мы приехали правильно, туда, куда надо было, но не в Березовский Свердловской области, а в Березники Пермской. Перепутали города.
          Нас встретили, отвезли в общежитие, выдали теплую зимнюю одежду. И теперь надо рассказать об общежитии. В Пермской области в середине 20-го века построили огромное водохранилище. Для того чтобы построить это искусственное море, надо было проделать огромную работу, так как на его дно должны были уйти целые деревни, поселки, леса и многое другое. Все это надо было убрать, населенные пункты снести, леса вырубить. Сделали это советские заключенные, которые там же поблизости и жили. Десятки тысяч сталинских рабов трудились на этой стройке коммунизма. Они работали и гибли, а кто выжил, выполняя норму выработки, после окончания этой гигантской стройки были досрочно освобождены от отбывания срока заключения.
          А жили эти зэки в бараках, оцепленных заборами с колючей проволокой. Бараки были и женские, и мужские. Когда родилось Камское водохранилище, многие заключенные были амнистированы и разъехались в свои родные места. Но очень многим ехать было некуда, и они остались в своих зэковских жилищах.
          Вот в таком черном, жутком с виду бараке нам организовали общежитие. Комнаты сделали небольшие, было тепло, печи постоянно топили, постельное белье чистое, можно жить и работать.
  Вот когда мне помог Серега.
По всему барачному поселку пронеслось – москвичи приехали! Вообще, к москвичам повсюду относились плохо. И не¬важно, что в нашей бригаде, кроме москвичей, были калужские, рязанские, тульские, ярославские, многие другие, вообще не видевшие Москву. Но организация называлась ММНУ (Московское монтажно-наладочное управление), значит, все приехавшие – москвичи. Мои «орелики», сами бывшие уголовники, вечером после работы тепло общались со своими бывшими соратниками и соратницами, теперь уже вольно живущими после освобождения. Обстановка была криминогенная. Держать бригаду в трудоспособном состоянии было нелегко. Утром нас автобусом отвозили на действующий элеватор, где мы занимались реконструкцией, вечером все возвращались в свой барак. Десять–пятнадцать дней надо было держать этих непутевых, несдержанных, полукриминальных личностей, заставлять работать. Точнее, не заставлять, а, наверное, побуждать работать. Заставить невозможно, так как это стихия, способная в любой момент разбушеваться.
          Конечно, главную роль играл Серега. Он – старший, он – «бугор», ему в бригаде подчинены все, его слово – закон. Свой авторитет он поддерживал и словами, а бывало, и кулаками. Сопротивление не оказывалось, срабатывало зэковское стадное чувство подчиненности вожаку.
          Потом – расслабуха после получки, присланной из Москвы по почте. В эти дни барак гудит в прямом и переносном смысле. В поселке – балдеж, песни, пляски, драки, случалась поножовщина, воровство. Милиция туда не заглядывала.
Во время такого веселья я из городской гостиницы в центре Березников переселялся на два-три дня в свою отдельную барачную комнату. Ко мне приходили с жалобами, я долен был разбираться и улаживать. Однажды пришла старушка со слезами, говорит, что вечером муж заколол поросенка, а ночью все мясо из чулана уперли. Пришлось моему Сереге найти это мясо и вернуть старушке хотя бы то, что съесть за ночь не успели.
          Было хуже, когда пьяные играли в карты, проигрывали все, оставаясь нагишом. На дворе мороз, надо выходить на работу – не в чем.
          Но вот деньги пропиты, пора начинать трудиться, все дружно рвутся на работу зарабатывать деньги. А на действующих элеваторах – тучи голубей, жирных, сытых, здоровых.
          Голуби – это беда элеваторного начальства, ведь каждый прожорливый голубь за день съедает до двух килограммов зерна. За убитого голубя директор платил пятак. Монтажник приносит ему головы убитых голубей – тот выдает ему деньги. Сколько голов –  столько пятаков. Специальными устройствами из сколоченных досок и покрытых металлической сеткой отлавливались сотни голубей, а это – высококачественное деликатесное мясо, за их отлов получали деньги, которых хватало на хлеб, сахар, другие продукты. Вот так и жили, неплохо питались, хорошо трудились, поджидали очередную пересылку зарплаты, чтобы вновь после здоровых трудовых будней по-дикарски (или по-русски?!) расслабиться.
          Стояла морозная зима, на рабочей башне элеватора высотой до семидесяти пяти метров всегда был ветер, усиливающий мороз. Со стороны азотного завода ветер приносил удушливый газ, а неподалеку – титано-магниевый комбинат, он тоже разносил по городу смертоносные выбросы. Сейчас говорят об экологической катастрофе этого района и принимаются какие-то меры по улучшению ситуации. А тогда об этом не было никаких разговоров. Самого слова «экология» в лексиконе простых людей не было. Ни об экологии, ни о примитивности жизни, ни о жилищных условиях наш рабочий класс, как и большинство советских людей, не думал. Никому в голову не приходило об этом думать. Работа беспросветная и жизнь беспросветная.
Как-то по радио сообщили о том, что где-то рядом с нами, недалеко, в тайге, приземлились космонавты Леонов и Беляев. Впервые землянин, наш космонавт Леонов вышел в открытый космос. Конечно, мы были горды, вся страна ликовала. А на всех предприятиях города проводились собрания и всем рассказали, что космический корабль прошел мимо казахстанской точки приземления, поэтому они оказались здесь, в тайге, и все, кто может оказать помощь в поиске, – пусть помогут. Сотни добровольцев на лыжах ушли в тайгу искать космонавтов. В конце концов, поисковая группа профессионалов их нашла. Распустили слух, что героев космоса привезут в Березники, но этого не произошло, космонавтов увезли на вертолете в Пермь, а затем самолетом в Москву. Многие годы народ, кроме березниковцев, не знал о таком нештатном приземлении, когда наши ребята были близки к гибели в ночных морозных лесных дебрях.
          Жизнь продолжалась, значительную часть времени я жил в гостинице, близко от драмтеатра. Сходил на какой-то спектакль. Противно было там находиться и смотреть какую-то чепуху в исполнении чепуховых артистов. С некоторыми я случайно познакомился. Один артист был родом из Московской области. Знакомясь, он важно представился: «Апполон». На самом деле он был Апполинарий, хороший малый, но плохой актер. Он приходил нередко со своими коллегами по труппе, тоже хорошими парнями, но тоже плохими артистами. У меня всегда можно было покормиться и выпить. Все были крепко пьющие ребята, за столом они были более артисты, чем на сцене, рассказывали анекдоты, хохмили, чудили, красиво и слаженно пели песни, аккомпанируя на гитаре. Апполон каждый раз затягивал «Ванинский порт».
          В 1965 году 31 декабря мне стало так тошно на душе, что я решил срочно, в течение дня попасть в Свердловск, чтобы встретить Новый год в кругу родных и близких. Добрался на машине до Соликамска, это километров тридцать от Березников. Приехал на местный аэродром. Маленькое поле, небольшой рубленый домик, рядом двукрылый самолет, возможно, это был ПО-2. У летчика поинтересовался, как мне добраться до Свердловска. Он сказал, что может меня подбросить в Пермь – тогда это еще был город Молотов, а Пермью он стал в 1967 году. От Молотова до Свердловска можно добраться на поезде «Ленинград–Свердловск», это всего шесть часов езды.
          Я вручил летчику две бутылки коньяку, на меня надели тулуп, привязали ремнями, и мы полетели в Молотов. Вот когда я понял, что такое небо и почему мне с детства хотелось стать летчиком. Мой друг Лев Бритиков прошел медкомиссию и поступил в Иркутское авиационное училище. А меня не пропустили из-за обнаружившейся близорукости. Военкоматовский умник-придурок блеснул знанием литературы, сказав: «Рожденный ползать – летать не может». Я готов был убить этого великого педагога, не убил, но расстался с мечтой. Стал бы или асом, или давно разбился бы на каких-нибудь испытаниях. Но сейчас я парил в морозном небе и был счастлив. Мы быстро долетели до Молотова, там я сел на проходящий поезд «Ленинград–Свердловск» и Новый, 1966 год встретил в кругу друзей. А через три дня – снова Березники.

          Мы продолжали заниматься реконструкцией элеватора, работа шла хорошо, так как монтажники действительно работали хорошо, даже, можно сказать, азартно, от получки до получки. Потом два-три дня питейного отдыха. Они приспосабливались к жизни по ходу жизни. Знали, где и что купить, какой хозяйке продать украденное на элеваторе зерно для ее личного подсобного хозяйства, кто-то находил себе подружку и жил у нее – одиноких женщин всегда везде много. «Холостяки» питались вкусным голубиным мясом, иногда употребляли собачатину. Серега частенько обещал угостить меня собачкой, я это принимал в шутку.
          Наступило лето, работы через месяц-два должны закончиться.
Приехал к нам в командировку из Москвы мой приятель Игорь Смирнов. Он привез хорошую водочку, столичную колбаску. По городу протекала небольшая речка. Один берег – зеленый, травянистый, здесь же пивной киоск – такая небольшая примитивная зона отдыха. Мы и расположились на берегу, на травке, около пива и не спеша трапезничали, а я слушал последние московские новости.
          Не успели мы наговориться, как появился Серега с двумя такими же гренадерами: «Можно к вашему шалашу?» «Можно к нашему шалашу». Они выложили на скатерть-самобранку водку, закуску, горячий чугунок с тушеным мясом и печенкой и все остальное, что было в большой сумке. Теперь застолье на поляне продолжалось в расширенном составе. Хорошее настроение, хороший аппетит, все едят горячее мясо, я тоже потянулся за кусочком, ел его, расхваливая, облизываясь, было очень вкусно. В это время за моей спиной раздался голос Сере¬ги: «Гав, гав!». Я все понял. Понял, что я ем собачатину. Меня вывернуло наизнанку, спазмы душили, а желудок готов был выскочить наружу. Все перепугались, а Серега бросился к пивнушке, разбросал очередь, влил в меня кружку-другую пива, и я стал потихоньку оживать. Умылся в речке, отдышался и сказал: «Мясо было вкусное». Оно действительно было вкусное. Если бы кто-то «прогавкал» хотя бы через полчаса, я думаю, что такой реакции могло не быть.
Но я точно знаю, что собачатину есть не буду, хотя уже попробовал, и это – вкусно.
          В командировке в Березниках я был около десяти месяцев. Столько же не брился. Приехал домой с черной кудлатой бородой.
Впереди было много еще работы в самых неожиданных уголках нашей огромной страны. Занимал разные должности и всегда был увлечен своим делом.

          В разное время по-разному я относился к нашей высшей государственной власти, которая была и преступной, и неуклюжей, и маразматической, и тоталитарной, и перестроечной… 
          Но строительство – это та отрасль народного хозяйства, коллектив которой трудится не на власть, а на все общество, потому что все построенное на века, в конце концов, остается людям.