Цунами северные рассказы

                Капитан однажды — капитан на всю жизнь.
                (Английская пословица)

                ЦУНАМИ
                Случай в Охотском море

    Кто смотрел и помнит картину 70-х годов «Романс о влюбленных», так в ней основной видовой стержневой эпизод взят из прошедшего около Курильских островов стихийного бедствия: подводного извержения. Образовавшиеся в результате водяные валы, называемые цунами, обрушиваются на берег, смывают, крушат и уносят в море все, встречающееся на своем пути.

    Курильские острова оказались в эпицентре, и три огромных вала смыли несколько поселков, погибло много гражданского населения и часть людей из военных гарнизонов.

    При спасательных работах исчезает молодой солдат, у которого в Москве остается любимая девушка. Ей, ее матери и родственникам сообщают о его гибели. Через несколько месяцев он возвращается из госпиталя, но объект его любви уже поделен с другим. Парадокс состоял в том, что дальнейшие развивающиеся жизненные события показали ненужность его спасения. Оставшись живым, он стал помехой всем. Даже родная мать сказала однажды в сердцах: «Зачем ты остался живым?». Взятый эпизод стихийного бедствия произошел в действительности в 50—60-х годах, и я, находясь от эпицентра происшедшего за много миль в Охотском море, недалеко от г. Охотска, оказался участником и жертвой этого цунами.

    В то время я работал старшим помощником капитана на малотоннажном морском буксире, который шел своим последним рейсом в поселок Ульбея, имея на буксире металлический плашкоут, груженый продовольствием: яблоки, спирт в бочках, сливочное масло, банки со сгущенным молоком. Была сложная, я бы сказал, смертельная для таких судов, как наше, навигационная обстановка. Наступала зима, дул сильный нордовый отжимной ветер с берега, который гнал сплошную ледяную шугу. Все это создавало реальнейшую опасность быть угнанными далеко в открытое море, где отжимной ветер усиливался в несколько раз, также нарастало давление несущейся навстречу стены льда. Суда небольших размеров, имеющие слабые двигатели и низкие борта, быстро получали обледенение, превращаясь в кусок льда. И не дай Бог, если двигатель заглох или его постоянно приходилось выключать из-за без конца отказывающего забортного охлаждения двигателя, по причине забивки ледяной крошкой заборника морской воды. Надежда на удержание судна якорем тоже сводилась к нулю. Во-первых, были большие глубины, а во-вторых, удержать судно под таким напором ветра и льда было невозможно, да еще имея на буксире несамоходный плашкоут. Розыск таких пропавших малотоннажных катеров, буксиров, сейнеров даже с самолетов редко приводил к находке, ибо сверху они выглядели как льдины. В таких навигационных условиях надо было идти вплотную вдоль берегового припая.
 Обойдя с трудом скалистый мыс Мерикан, подводные скалы которого выходили на две мили в открытое море, мы пробились к берегу, взяли плашкоут под борт — рядом с собой, и встали на якорь. Обколов лед, решили отдохнуть и потом двинуться к пункту нашего назначения. Замечу, что у нас на борту было еще 25 человек пассажиров. Дело шло к вечеру, стало быстро темнеть. Вдруг давление начало резко падать, потеплело, ветер развернулся, подул от норд-оста и стал прижимать нас к берегу. Ветер по-местному назывался Шелкап и почти всегда был штормовым. Прозвучала команда «Все наверх, шторм идет!». В считанные минуты был запущен двигатель, выбран якорь и снова, взяв плашкоут на буксир, пошли курсом в открытое море. Прошло всего 15 минут, а шторм уже разыгрался во всю свою силу. Охотское море считается самым коварным и неожиданным по времени перехода, исчисляемого в несколько минут, от спокойного к жестокому ураганному ветру и особенно сильной волне.

    В рубке нас оказалось трое: капитан, вцепившийся в штурвал, механик и я. Начался не просто шторм, а кромешный водяной и ледяной ад. Мы шли навстречу огромным и по-зимнему тяжелым морским волнам, гребни которых светились фосфоресцирующим светом и кусками белого льда. И все это рушилось на наше, ставшее еще меньшим, судно, ломая и круша все, что ломается и смывается. Грохот и ветер, сцепившись вместе, заполнили все пространство, мы как будто находились под артиллерийским обстрелом, и пушки стреляли по нам в упор, обдавая одновременно огнем, снарядами и грохотом. Нас не просто качало, а кидало и бросало во все стороны, крен доходил выше критического, и если бы мы не имели хода и потеряли управление, нас сразу бы перевернуло.

    Механика, на миг отпустившего поручень, стало носить по маленькой тесной рубке до тех пор, пока он, ударившись головой, не потерял сознание. А мы ему не могли помочь. Лицо капитана было иссечено осколками в кровь от разбитого смотрового стекла, но он не мог даже оторвать одну руку от штурвала, чтобы обтереться, кровь смывалась брызгами соленой воды, залетавшей в рубку. Я, как дублер капитана был рядом, и отпустить руки было равносильно повторить эпизод с механиком. К тому же вся палубная команда вместе с пассажирами укачалась и была внизу, где был кубрик команды и каюты. Передвигаться можно было только ползком.
Самым страшным было то, что нас несло на гряду под¬водных камней, за которой находился скалистый берег. Полным ходом мы не могли идти, нас просто задавило бы волной, главным было держать нос навстречу волне. Резко упав, я подполз к механику и поволок его по внутреннему переходу в кубрик. Заглянув вниз, я увидел картину разрушения. Вся внутренняя обшивка вместе с деревянными переборками, койками и каютами была разрушена. Все это вперемежку с командой, пассажирами, кассиром с деньгами, высыпавшимися из мешков, перекатывалось по кубрику. А из сорвавшейся печи, топившейся углем, вылетевший уголь, зола со шлаком сделали некоторые лица черными. И тут, как иногда со мной бывает в критические минуты, глядя на эти лица, деньги, меня охватил не смех, а хохот. Конечно, потом мой смех обозвали смехом садиста. Картина происходившего мало была похожа на комедийную. С одной стороны, этот разгром и черные лица, валявшиеся деньги, с другой стороны, окровавленный механик. Сбросив в эту кашу механика и спрыгнув сам, я пробрался в разрушенную радиорубку, где приказал чуть живому от страха радисту пере¬вязать механика и еще раз попробовать передать «СОС». Но рация вышла из строя и он не смог это сделать, да и физически в таких условиях сделать это было невозможно. Да и кто бы к нам пошел на камни спасать! Единственно, можно было передать слова прощания и получить ответ: «Вас не забудем». Вернувшись в рубку, я снова занял свою позицию. Вдруг мы почувствовали, что наш плашкоут налетел на камни и стал тонуть, а мы оказались привязанным конем, натянувшим постромки и стоящим на месте.

    Наступила еще одна угроза быть утопленными своим же плашкоутом. Надо было срочно сбросить стальной тросе толщиной 150 мм с буксирного гака, и сделать это должен был я, видевший из рубки, что происходит на палубе и за бортом. Я понимал: если меня и не смоет волной, то убьет льдом, рушившимся беспрерывно на палубу. Я вывалился на палубу и пополз на корму судна. Был ли страх? Было все, но самым сильным было отчаяние. Да, отчаяние до бешенства, до потери сознания. Оказавшись один на один, мне показалось, что ветер дует с 4-х сторон, а с неба падают камни со льдом и водой. Рывком я выскочил на верх люка машинного отделения, где находился буксирный гак. Взглянул сверху первый раз на всю объемную картину, со мной и нами происходящую. Наступил миг смертельного незабываемого страха, оставшийся на всю жизнь. В это время мы находились уже в центре каменной гряды, вернее, почти сидящими на ней и каким-то чудом поддерживались на плаву. Какая-то сила бросала нас от скалы к скале, не давая нам пропороть себе корпус, постепенно неся к берегу. Все это было похоже на морскую чечетку со смертельным исходом. Плашкоут уже затонул. Не помню, как я сумел сбросить буксир и проползти в рубку.  Но игра со смертью продолжалась. Вдруг перед нашим взором встала, все закрывая, водяная стена, которую мы приняли за каменную стену. На миг все стихло, нас подняло и понесло. Потом опять провал, грохот, и опять водяная стена подняла нас, и вдруг страшный удар корпуса о камни — и нас положило на борт. Показалось, все — конец, мы на дне. Выглянув из рубки, мы увидели, что на нас движется опять водяная стена. Не дойдя до нас, она немного подняла судно и сдвинула ближе к берегу. Шторм продолжался, шел прилив и была опасность, что приливная волна может нас смыть в море. Видимости никакой не было, ветер свистел и валил с ног. Я должен был прыгать в темную ледяную кашу. Надо было взять огнетушитель, наполненный бензином, и, обвязавшись выброской (веревкой), достичь берега, облить бензином что-то и зажечь. А потом закрепить один конец выброски на берегу, дав тем самым возможность выбраться на берег всем. И вот- я, вылезший из ледяной каши, продуваемый штормовым ветром, должен был достать спички, находящиеся на груди в железной банке, под одеждой. Все делалось обмороженными, негнущимися пальцами, плача от боли. Шторм стал стихать, начинался отлив и вода стала уходить. Все мы вернулись на судно и, если бы его смыло, то мы просто бы все замерзли на берегу.

    Затопив печку и немного обсохнув, стали приходить в себя, каждый стал оценивать свои поступки и поведение. В начале шторма один пытался застрелиться и у него еле отняли карабин, все без исключения призывали в помощь Бога, поверя истине, что он есть. А одна из пассажирок заявила: «Спасла всех я, так как все это время произносила молитвы». С рассветом увидели, что находимся на единственном в этом месте, плоском каменном пятачке, окруженном со всех сторон скалами, острыми, как зубы акулы, и само место нашего выброса было похоже на акулью пасть. Нас искали трое суток на собаках и никто не верил, что мы спаслись. Потом узнали, что были смыты целые рыбзаводы и поселки, погибло много судов, находившихся в море. Ускорили открытие нашего местонахождения смытые в море и выброшенные на берег продукты, особенно бочки со спиртом — они как маяки, разбросанные по береговому припаю, вели к нам.

    Узнали, и откуда взялись три водяных вала, пронесших нас через каменные гряды, а потом положившие наше судно на единственную плоскую площадку. Это пришла отдача от подводного землетрясения — цунами за много сотен миль.


    P.S. За эти несколько часов у ,всех членов команды и пассажиров появились седые волосы (без воздействия Кашпировского). Но количество седых волос было разное и распределялось по объему увиденного каждым. Так, у меня седых волос было больше всех, потом у капитана, далее у механика, у пом. механика, стоявшего в машинном отделении на вахте и отрывочно видевшего в иллюминатор происходящее... Все это подтверждает тезис о существовании глазной психологии, которая может воздействовать на все органы человека и его психику... И утверждение, что «Красота спасет мир» — не лишено основания.