Выиграть войну!..

Беседа с войсковым священником Андреем Немыкиным

 «Самое главное для бойца — это умение вовремя преодолеть страх, не дать ему тебя схватить, зажать в тиски. Чтобы ты понял: да, это страшно, да, это, может быть, последний миг твоей жизни, но он должен быть таким мощным, таким ярким, таким красивым…»
Слова эти сказаны не опытным бойцом и не генералом, а священником, который знает, что такое война и команда «В атаку!» совсем не понаслышке. Протоиерей Андрей Немыкин — настоятель храма свв. равноапп. Константина и Елены г.Новочеркасска, руководитель отдела по взаимодействию с вооружёнными силами и правоохранительными учреждениями Ростовской-на-Дону епархии. Он первый священник в Ростовской области, кто отважился отправиться в «горячие точки», чтобы поддержать наших воинов на поле битвы.
— Отец Андрей, как вы впервые оказались в месте вооружённого конфликта?
— Меня «позвал» мой покойный друг Георгий Писарев — офицер пресс-службы Северокавказского округа внутренних войск. Когда началась вторая Чеченская кампания, были опять большие потери, он мне сказал: «Бойцы спрашивают: а почему наши батюшки не приезжают? Нам тут тяжело, хоть бы поддержали, помолились тут за нас, с нами…» Я подумал: а почему бы и нет, если раньше было духовенство полковое? И мы решились на такую авантюру. Ну, реально, конечно, в боевых действиях только я — ума хватило — принимал участие…
— Как именно?
— Ой, по-всякому. В том числе и с автоматом в руках. Владыка Пантелеимон, тогдашний наш епархиальный архиерей, когда услышал мой рассказ об обстановке, махнул рукой, сказал: «Смотри сам. Но учти: если сам кого-нибудь убьёшь, будешь запрещён в священнослужении».
По милости Божией никого не убил и уже более 20 лет несу свое служение Богу и людям.
— Итак, вы приехали в воюющую армию. Сложно было находить контакт с бойцами?
— Когда я там оказался, то увидел, что, в принципе, и делать-то ничего особо не надо. Надо просто быть с ребятами, жить с ними одной жизнью. И если они подвергаются риску — тоже подвергаться риску. Если они идут в атаку — с ними идти в атаку. Если они отступают — с ними отступать. То есть, как говорил апостол Павел, «с плачущими плачьте, со смеющимися смейтесь». Вот так и я старался поступать.
Конечно, в моменты, когда можно было поговорить, беседовали по душам. Сначала долго ребята привыкали, потому что им это было тоже в диковинку.
— Вы носили священнические одежды или военную форму?
— Рясу я снял буквально на второй день. Первый день я ещё в ней покрасовался, а потом ко мне подошел разведчик один и говорит: «Святой отец, мы, конечно, не против этих ваших всех нарядов, но знайте, что, во-первых, вы хорошая мишень: тут ребята сидят на пригорке, всё пасут, а мы на равнине —
в любой момент пуля прилетит. А во-вторых, мало того, ещё кого-нибудь рядом с вами ухлопают. Давайте вам чего-нибудь подберем из одёжки…». — «Ну давайте», — говорю.
А когда находился уже непосредственно в лагере, на территории, освобождённой от боевиков, там надевал подрясник.
— Известно, что среди наших бойцов, задействованных в Чеченской кампании, были не только русские, но и татары, башкиры, то есть мусульмане. Как складывались отношения с ними?
— Ребят-мусульман было много. Подходили тоже, разговаривали, но никаких споров у нас не возникало, не до того было, а говорили просто о жизни. Они такие же живые, такие же люди, так же переживают, так же любят, так же страдают.
Никогда не забуду, как однажды приехала мать погибшего лейтенанта Джафяса Яфарова, Героя России. А я в тот трагический день как раз был с ним в бою, он погиб метрах в 150 от нашей группы. Она подошла ко мне и говорит: «Я хоть и мусульманка, но очень благодарна за то, что вы храните память о наших детях-мусульманах. Огромное вам материнское спасибо от всех».
— Отец Андрей, скажите, не мучило ли чувство страха?
— Да мне и до сих пор бывает страшно. Но там забываешь. А вот ехать туда бывает страшно, честно говоря. Едешь — всегда думаешь: ну куда меня несёт? зачем мне это надо? Уже и возраст, и внучка уже родилась… А с другой стороны, пока жив, пока руки-ноги есть, пока можешь благовествовать — благовествуй.
Подходят мальчишки, которых ты даже не знаешь, а они видели фотографии, например, слышали рассказы, и спрашивают: «Батюшка, а вы с нами поедете? Мы в командировку в первый раз…» — «Ну поеду, конечно», — говорю. Еду, а они ко мне подходят в эшелоне, в поезде, задают вопросы. Стараюсь их приободрить, внушить ту веру, которая помогает, как говорится, и горы переставлять.
— Когда из первой командировки вернулись домой, чувствовали какую-то перемену в себе?
— Нет, в первый раз — нет. Эйфория была: всё так прошло гладко, спокойно. А вот вторая командировка… Там реально потрепало: бои в Комсомольском, на исходе моей командировки контузия была, другие неприятности… Хотя как «неприятности» — слава Богу, живой, чего бубнить! Вот тогда в какой-то момент мне стало уже всё равно: убьют меня, не убьют. Была только одна мысль: в плен не попасть. Было ощущение такое: не вернусь. Подумал-подумал: ну, хороший, наверное, день для смерти. А может, и не очень хороший… Самая, наверное, тяжёлая мысль, которая сверлила: чтобы не постыдно умереть. Мы же молимся во время богослужения о «кончине мирной, непостыдной и добром ответе на Страшнем Cудилище Христове». И вот я думаю: Господи, а что ж я скажу-то? Кого-то я привел к Богу, а кого-то вдруг соблазнил или отвратил? Вот это было страшно — что ты можешь погибнуть, а своего предназначения до конца не выполнил.
А страх — это естественное человеческое чувство. Никуда от него не денешься. Страшно было летать на вертолётах, и до сих пор страшно. Страшно на броне ездить — потому что в любой момент подрыв или обстрел, а ты сидишь, как воробей на ветке, всем пулям открытый. Страшна даже не смерть — это мгновение, — а вот покалечат руку, или ногу, или обе руки, обе ноги… Сколько я в госпитале ребят с оторванными руками, ногами крестил, исповедовал и причащал… Вот это самое было тяжкое, когда я понял, что нервы у меня никуда уже. После этого я стал понимать людей, которые слетали с катушек после таких командировок. Уходили в запой или ещё более экстремальные выходы искали… Я понял, что мой долг — и им помогать в какой-то мере.
— Сколько у вас было командировок?
— Больше двадцати.
— И ещё будете ездить?
— Ну, пока жив, пока здоровье позволяет, буду.
— А какие-нибудь яркие положительные впечатления у вас остались от этих поездок?
— Конечно! Крещение Господне в Урус-Мартане, когда устроил я купание и себе, и личному составу. Холодно было. Стояла группа офицеров управления дивизией, командир дивизии, генерал… Я воду освящаю, снимаю китель — и на себя ведро воды выливаю. Они: «Ох! Силен батя!». Я говорю, мол, сейчас вас тоже укреплю — и давай поливать… (Смеётся.) Ко мне потом ребята подходили, говорили: «Слушай, мы думали, заболеем после этого — никто не заболел». Я потом был в санчасти дивизионной, врач сказал, что не было ни одного обращения, хотя они специально прошлись, спрашивали о жалобах на здоровье. Наоборот, сказал, и те, кто болел, выздоровели.
— А есть моменты, за которые вы испытываете если не гордость, то радость?
— Радость я испытываю постоянно! Дело в том, что уже есть и ученики мои, которые учились когда-то в духовном училище, а сейчас достигли каких-то высот, и встречи у нас бывают. И радость от того, что человек помнит, как я крестил и венчал, какие слова говорил. Радость от того, что жизнь жительствует, от того, что каждый год мы, как говорится, «радостью друг друга обымем» и произносим самые замечательные слова: «Христос воскресе!». Радость от того, что Господь с нами. Бывают, конечно, и моменты, когда от безсилия просто опускаются руки. Когда ты видишь, что потерпел поражение на этом поле брани. И сам оказался не на высоте, и человека какого-то подвёл или не спас от беды. Но потом вспоминаешь: «сила Божия в немощи совершается». И опять благодать врачует, вразумляет и наставляет. Поэтому можно проиграть сражение, битву, но надо стремиться к тому, чтобы выиграть войну.
Беседовала Ульяна РОМАНЕНКО
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/82424.htm


Рецензии