Колхозные каникулы

               
     Едва оправившись от одной революции - смешения мужских и женских школ, мы, перешедшие в девятый класс, оказались в другом, непохожем мире, где ходят гуси по селу, кричат поутру петухи, мычат коровы. Из всей живности, если не считать ту, что на рынке, предназначенную для быстрого съедения, привычными были только кони, которые в те времена вовсю использовались в городах России, наряду с грузовиками полуторками, как тягловая сила. В ту  доджинсовую эпоху, 1955 год, наши девчонки ещё не носили брюк, не стриглись коротко, им нечем было раздражать селян хотя бы во внешнем своём облике. Мальчишки не были "упакованы": магнитофоны были редкостью, да и кто станет такую драгоценность таскать за собой в колхоз. Враз поменялась матрица отношений. Это в школе отличник мог подсказывать, помогать, а тут, в поле на прополке мог  вмиг перейти в отстающие, и уже ему приходилось помогать заканчивать полосу. Всё это было весело, внове, интересно, необычно и, главное, никакой трагедии или хотя бы драмы в смене приоритетов, ролей, ведь всё не надолго, ведь это ещё не настоящая взрослая жизнь, до которой оставалось целых три года.
    Даже хилое соприкосновение с иной реальностью наводило на размышления. Однажды нам со Славиком поручили копать ямку под столб в пересохшем от летней жары грунте. Ни отбойного молотка, ни кирки не было. Копали штыковой лопатой, упрямством и подростковым стыдом оказаться слабаком. Проваландавшись почти весь день, всё же выкопали. Я при этом повредил колено и больше десяти лет после этого хромал при  физических нагрузках - после переноски тяжестей на стройках и субботниках коммунизма левое колено не гнулось. Спросил у колхозника, сколько бы мы заработали за эту ямку, если бы наш труд оплачивался. Ответ поверг меня, верившего в газетный трёп про "догоним и перегоним", в состояние шока. Оказалось, что за день мучений мы вдвоём со Славиком заработали 20 копеек: пол-литра самой дешёвой водки стоили тогда 22 рубля.  Положим, взрослый опытный землекоп с киркой один выкопал бы за день десяток таких ям, но всё равно на полную стопку водки не заработал бы.
    Спали мы в сарае на соломе по соседству с курицей, сидевшей на яйцах. А в первую ночь большинство ребят как-то устроились на полу в большом сарае под названием клуб. Там было пыльно, душно, и я с пятью другими "умниками" легли на солому под открытым небом. Соломы было достаточно, чтобы подстелить, но мало, чтобы укрыться. Чистое небо в звёздных россыпях завораживало взгляд и со страшной силой поглощало тепло неглубоко прогретой за день земли. У нас,не укрытых ни небесным одеялом облаков, ни простым земным поверх одежды зуб на зуб не попадал.
    Основной нашей работой была прополка вручную, т.е., ползание по полю раком там и з повротэм, как говорят поляки. Гнуснее занятия я на селе не встретил за все последовавшие "спасения урожаев" на протяжении тридцати пяти лет до эмиграции. Но нет правил без исключения. Строивший новую хату мужик, договорившись с начальством, попросил более рослых и с виду крепких наших ребят помочь ему. Они охотно согласились, не заикнувшись об оплате труда: воспитание сталинской эпохи, когда погоня за длинным и даже за коротким рублём считалась позором, ещё только начало выветриваться. Мы все работали за так, не считая еды, мягко выражаясь, не изысканной. И когда один крестьянин сказал: "Хлопцы ж дурно роблять, тилькы за харч", - я удивился, почему дурно (даром), - за харч всё-таки! Тогда я в первый и последний раз в жизни ел гусиные яйца - ничего хорошего, зато с тех пор ещё больше ценю вкус куриных. На этот раз хлопцы робылы не совсем дурно: хозяин накрыл стол от души.
    Когда мы, не отобранные в помощники, вернулись с поля, то увидели счастливчиков с мутными глазками, колеблемых даже слабым ветерком. Исключение составлял один Славик. Он и поведал мне, что произошло за столом и явилось причиной послеобеденного состояния. Кроме жирного мясного борща, домашних пирогов и прочих яств, на столе стоял жбан прозрачной, как слеза, жидкости. "Хто нэ пыв, то нэхай нэ пие", - предупредил хлебосольный хозяин. Но какой же подросток признается, что он ещё не совсем взрослый мужчина, а всего лишь недопёсок, -  никакой! Кроме ... Славика! Единственного не стадного человека в нашем стаде. "Не пил и пить не буду", - сказал Славик и остался трезвым, как стёклышко. Коварство того качественного пойла я познал на себе десять лет спустя: пьётся, как компот, а после, выходя, дай бог в открытую дверь ногой попасть. Захмелевшие не заматеревшие головы пригрело заходящее солнышко и согрел раскалённый им воздух. Что у всех нас было всегда на уме, то у впервые в жизни крепко выпивших слетало с языка лёгким пухом на ветру. Каждый из нас любил или просто испытывал притяжение со стороны если не всех, то хотя бы половины из наших одноклассниц, но до признаний дело доходило редко. А тут каждый из выпивших легко и свободно объяснялся в любви то одной. то другой, то третьей. Не успеет девчонка порадоваться успеху, как подружка поведает, что ей тоже и, о ужас! те же самые!   
    Последнее яркое воспоминание о первом мероприятии "колхоз" связано с гонкой на телегах. Для поездки на поле и с поля хватило двух лошадей, запряженных в две телеги, увы, не совсем умело. Как-то на пути с поля вечерком поехали быстро, как на перегонки, и кони вдруг перестали быть управляемыми. "Понесли!", - испугались все, кроме меня, никогда не слышавшего о таком явлении. "Костя! Хватит гнать!", - кричу, - "Мы их уже обогнали!". Потом услыхал, как ближе всех сидевшая девочка, стуча со страху зубами, повторяла: "Надо прыгать, надо прыгать". Мы летели по направлению к крутому краю оврага. Кони так же внезапно, как и понесли, остановились на самом обрыве.