Тёмные ниши памяти

                I

Мне было 48 лет, когда вокруг всё стало плохо. Депрессия, стрессы, раздражительность, а из-за чего? Я мучительно искал причины и не находил. Моя биография была стандартна, без единого темного пятна или происшествия, за которое мне было бы мучительно больно. Окончил десятилетнюю школу, мединститут, 24летний стаж, сейчас главврач, жена, дети. У меня две совершенно очаровательные девочки: одной вчера исполнилось 25, другой – 15 – тоже вчера. С женой мы прожили 27 лет.

О! Моя жена! Это особый разговор. Красивая, мудрая женщина. С большими синими глазами, ямочками на щеках и забавными бровями «домиком». Такое впечатление, что она удивляется и восторгается всему вокруг. Когда мы познакомились, мне казалось, что мы уже давно знакомы. Она говорила тихим, низким голосом, иногда с хрипотцой, как я люблю этот убаюкивающий, ласковый голос.

Но сейчас... Сейчас все изменилось… На меня давят стены и люди, мне чего-то не хватает, чего-то единственно главного. Кажется, что я чего-то искал всю жизнь и не нашел. Какая-то незаконченность, неудовлетворенность. И только, глядя на жену и своих дочурок, я убеждаюсь, что кому-то нужен и что живу не зря. Мою старшую зовут Настенькой, когда она родилась, я хотел ей дать имя Анна, но жена решила назвать ее в честь бабушки. Но за то вторую зовут Анечкой. Уж не знаю почему, но это имя очень прикипело мне к сердцу.

Мы никогда не ссорились с дочками. Ко мне это относится только до последнего времени. У меня впечатление будто земля уходит из-под ног.

Вчера ко мне зашел Коля – мой старый друг, еще со школьной скамьи:
- Да, брат! – покачал он головой – Совсем с тобой дела плохи. Знаешь что, обратиська  ты к своему приятелю, он тебе наверняка поможет.

Да, это верно, Леха классный специалист, да он того же Колиного сына из депрессии вытащил: несчастная любовь, знаете ли. Завтра утром надо позвонить.

                II

На следующий день в 15-00 я был у Алексея Николаевича Захта, в его кабинете уставленном цветами, удобными креслами и кипой бумаг на столе, в общем, в полностью располагающем, расслабляющем и обезоруживающем, но более всего этого, таковыми являлись его черные глаза с ласковым, но настойчивым взглядом проникающим не только в самую душу, но и желудок, печень и мозг человека. Иногда я не выносил физически этот взгляд, а иногда нуждался в нем, как в последнем глотке воздуха. Я уже основался в его кабинете, когда он зашел, как всегда, выглаженный, с «иголочки», но без тени официальности. Я всегда поражался его способности ломать барьеры между людьми.

- Прекрасный сегодня день, не правда ли? Столько солнца, так и хочется зачерпнуть его в охапку и раздать всем, кто его не замечает. – Сказал он.

Вдруг резко остановился и лицо его и без того доброе и искреннее, расцвело.

-- Да у меня сегодня праздник!!! Расцвел мой любимый цветок! Уже 8 лет, как не единого бутона! Смешно, но я даже не знаю, как он называется. Мне подарила его моя старая прабабка. – Продолжал он ласково – Она сказала, что он цветет каждый раз, когда что-то случается очень важное. Первый раз он цвел, когда я женился, второй – когда родился сын и последний раз, когда мама нашла мою старшую сестру. Помнишь, я тебе рассказывал, которую во время войны в детдом отправили.  – Я утвердительно закивал в ответ. – Ну вот, наверное, теперь я нашел тебя!

Мы разразились хохотом. Мне стало хорошо и уютно, давно я так не хохотал искренне, от всей души.

Мы очень долго говорили обо всем подряд. Не знаю, наверное, все психологи спрашивают о детстве и главных его впечатлениях.

- У каждого человека – говорил он – наверняка есть в детстве одна или несколько встреч, которые определяют его будущее.

Он много говорил об этом, но я ничего особенного вспомнить не мог. Жил до 7 лет в детдоме, потом к себе взяла тетка, у которой я воспитывался 10 лет. Когда закончил школу с отличием, жил в общежитии мединститута о котором напоминает красный диплом. Если бы в 10 лет мне сказали, что у меня будет такая «красная» биография, я бы плюнул в лицо этому обманщику. Я был из тех детей, которых называют трудными. Тётка всё время грозилась выгнать, если не исправлюсь и толи угрозы подействовали, толи тяга к знаниям проснулась, но 4й класс окончил на пятерки, да еще исправил какие-то прошлые отметки.

Здесь Алексей меня перебил:

- Вспомни какие-нибудь лица даже не значительные, какую-нибудь мелочь. Ну давай шагать с окончания 3го класса. Лето.

- 3й класс, 3й класс… В третьем классе я прогулял все последние занятия. Я обожал вокзал и все время убегал туда. Так много новых людей, впечатлений. Правда уборщица меня все время гоняла, говорила, что я лазил по карманам. Но однажды за меня заступилась женщина…женщина…

Я замолчал, закрыл глаза: вот она. Как сейчас её вижу: красивая, с заплаканными глазами.

- Женщина? Ты помнишь её?
- Как будто было вчера.
- Расскажи.
- После этой встречи на вокзале я помнил её еще несколько лет настолько четко, что если быя умел, я бы смог нарисовать её. Потом её образ начал стираться из памяти, а потом забылась вовсе. Даже не знаю с чего я её так долго помнил. Мы разговаривали не больше получаса. А вот закрою глаза и её лицо вижу.

- О чем говорили?
- Я больше молчал, чем говорил. Когда мы сели, она спросила меня хочу ли я есть, я быстро закивал, но что удивительно, я помню, как взял четверть черного хлеба, а как ел совершенно не помню, хотя, я был тогда вечно голодный. У неё были два небольших узелка за спиной, но ходила она, как будто несла тонну, опустив голову и сутулясь. На вид ей было лет30-35, глаза же делали её старше лет на 40, настолько они были уставшие и опустошенные. Брови «домиком» делали выражение лица страдальческим, а из-за ямочек, щеки казались слишком впалые.

                III

- Есть хочешь? – спросила белокура женщина 10летнего мальчишку, глядя в его голодные, открытые глаза.

 Тот живо закивал в ответ, но хлеб взял с опаской:

- Тетка говорила у чужих не брать.
- Я уже никому не чужая.
- Кто ты?
- Уже никто.

Женщина посмотрела вопросительно на мальчика, будто удивлялась, как это можно не понять? Этот взгляд смутил мальчишку, он перестал жевать.

- Тебя как зовут?
-Сережа. А тебя?
- Никто..но…но раньше звали Аней.
- У нас в детдоме тоже была Аня, ее все звали Анечка-панечка, она полька, а меня звали Сережа – толстая рожа.
И мальчик звонко, заразительно засмеялся, давясь чёрствым хлебом. Женщина отвернулась от него и у нее дрогнула щека, как будто она хотела, но никак не могла изобразить хотя бы подобие улыбки.

- Ты, наверное, тоже хочешь есть, а все мне отдала – сказал Сережа, протягивая оставшийся хлеб.

- Едят только люди, мне уже не понадобится еда, а воды у меня будет столько много, что … что не придется покупать – продолжила она, провожая взглядом человека в лохмотьях, продающего воду людям в зале ожидания – все-таки как интересно: рыбы живут в воде, а люди над водой и никому в голову не приходило, что надо поменяться: тогда не придется мокнуть у своего подъезда под дождем, когда ты не можешь войти в дом; не придется читать секунды до смерти, когда во рту нет воды какой день; и не надо будет изо всех сил прятать слезы, потому что их не будет видно…вокруг вода, вода… Там нет раненых, которые каждую ночь стонут: «Пить, пить»; на них не будет крови: вода смоет ее. – Она скрестила руки на груди и все время ёжилась, как будто ей было холодно, хотя вокзал прогрелся весенним солнцем и дыханием сотней людей; она тихонько раскачивалась так, будто убаюкивала ребенка.

Взгляд ее утонул в пространстве безумия и горя и лишь изредка падал на сидящего рядом мальчика.

- Какой ты странный – сказала женщина, посмотрев сквозь него – как она…она тоже была красива, как ты, те же черные глаза, волосы. Боже! – закричала она, сдавив руками виски – я слышу ее крик, она зовет меня. Ей там плохо без меня. Они там вдвоем ждут меня и я скоро приду к ним….

- Смотри кузнечик, - вскрикнул Сережа, отведя непонимающий взгляд от странной женщины на пол – какой зеленый. В первый раз в этом году кузнечика вижу. Как он прыгает! – рассмеялся он – Стой! – вдруг закричал мальчик – ты сейчас раздавишь его – и он так дернул женщину за ногу, что она чуть не упала с гладкого сидения.

- Что? Что случилось? Тревога? Бомбят? Где моя девочка? – и она испугано начала озираться, как будто разыскивала кого-то.

- Да нет же! Ты чуть кузнечика не задавила!
- Я? Кого?
- Кузнечика?
- Кузнечика? А кто это? Фашист?

Сережа опять засмеялся.

- А-а…Кузнечика. Кузнечика? Она тоже любила смотреть, как они прыгают. И муравьи тоже. Они такие смешные. – И она улыбнулась, как-то неумело, но открыто. И тут как будто в первый раз увидела мальчика.

- Как тебя зовут?
- Се-ре-жа.
- Сережа? Как же помню, помню – она перестала покачиваться и левой рукой подперла подбородок – Он был совсем плох. Он заслонил меня собой. Когда перестали бомбить, я почувствовала запах крови. Я подумала, что умираю, но это была его кровь….его кровь. Осколки….вся спина в осколках….и нога… О, Боже! – она резко закрыла лицо руками, потом сжала их в кулаки и так стиснула зубы, что возле ушей вздулись шишки – Без воды! Много дней без воды. Сначала он был очень тяжёлым, потом я перестала чувствовать его вес, а потом и свой… - Она посмотрела на мальчика, но как будто не видела его – Вот и он смеялся, когда встал на ноги, что чуть не задавил меня , как кузнечика, когда прикрывал меня своим огромным телом. Он назвал меня сестренка….все – сестричка, а он – сестренка….

- Так это был твой брат – догадался Сережа.

- На войне все братья. Доктор называли только в больнице или врач, а солдаты все равно сестричка, сестра, сестренка.

- А я не хочу быть врачом, я буду танкистом.
Женщина сначала удивленно посмотрела на Сережу, потом как будто обижено.

- Не хочешь? А ты знаешь, что такое глаза умирающего танкиста, у которого и сил-то осталось, чтобы прошептать: «Уходи, сестричка, меня не спасти»! – С тихого, низкого шепота она начала переходить на гневный крик, широко раскрытые глаза судорожно блестели, глядя прямо в душу мальчишки, в кулаках она сжала ворот платья и дергала его в такт словам. – И тут решаешь: нет, свою жизнь отдашь, а он жить будет. И сколько таких и днем, и ночью и сколько живых, и сколько мертвых и каждый – будто ты сам. Не хочешь, говоришь? А видел ты когда-нибудь, как рыдает огромный человек в 2 метра, когда его сын живой идет к нему, пусть на одной ноге, но сам. – На ее крик стали оборачиваться люди. Сережа испуганно смотрел на нее. – А ты видел, как немец хватает крохотную девочку и когда ты убиваешь его, она едва дышит, и ты ставишь ее на ноги. Она тебя уже забыла, но ты знаешь, что она жива и бегает где-то. И что с ней сейчас? И что, ради этого не стоит быть врачом? Не стоит жить..? жить..? жить…? – Она схватилась за голову, сморщилась как будто от нестерпимой боли. – Жить, жить…Девочка…Моя девочка…жить – Потом как-то медленно скатилась на поли тело ее как-то обмягчело. К ней подскочили люди, а мальчик, с которым она разговаривала, широко открыл рот, еще шире, чем глаза и пронзительно закричал, выскочил из вокзала, так он бежал до самого дома. Потом бросился на кушетку и заплакал, но это плакал совсем другой Сережа, не тот, что был прежде. У этого нового мальчика уже была цель в жизни – стать врачом, но об этом он еще не подозревал.

                IV

Из кабинета Захта я вышел какой-то странный, спокойный, невозмутимый и в ожидании чего-то. Вспомнив всю эту историю, я как будто начал понимать что-то очень важное. Только сейчас вспоминая эту женщину и свою жену, я стал находить необыкновенное сходство между ними, даже в манере говорить. Боже, как много мне надо вспомнить и обдумать.

Так, размышляя, я шел непонятно куда, ноги несли меня по новому шумному и весеннему городу. А вот и фонтан: здесь мы гуляли с женой лунными ночами, она рассказывала мне о своих пациентах, я про своих. Это наша любимая тема. Мы оба беззаветно любим свою работу и друг друга. Так что же случилось? Что?

От мыслей меня отвлек какой-то неестественный голос сверху: «Поезд… прибывает на 3й путь. Повторяю….» А вот и тот самый вокзал. За 40 лет из деревянного домика он превратился в двухэтажного серого монстра. Пестрящий красками разноцветных весенних одежд пассажиров, встречающих и провожающих. Вон там справа от кассы я встретил тут женщину. Конечно, это совсем другой вокзал, но я точно помню, что это было справа от кассы, там, где сейчас сидит старушка в, до боли знакомом, сером платье, хотя сейчас много похожих одежд…

Я сел рядом с ней. Она как будто вздремнула. Длинные седые волосы уложены по моде 50х. Каким знакомым и родным кажется ее лицо…впрочем несомненно это связано с моим настроением. Просто удивительно, как этот волшебник Леха умеет менять людей. О! А вот и старушка проснулась. Какие молодые у нее глаза. Она как будто ищет кого-то. Интересно, чему она удивляется? Или у нее просто такие смешные брови «домиком».

Старушка стала было вставать, но тут ее взгляд упал на соседа.

- Здравствуй, Сережа. – тут она спохватилась – Ой, простите, опять видно обозналась.

- Вы кого-то ждете?

- Да, милок, уже 40 лет жду. В этот самый день, в этом самом месте. Только когда вокзал строился, приду, посижу на лавочке, что у путей стояла с утра пораньше, да вечерком опять домой до следующего раза. А как-то раз не пришла я сюда, в 63ем году: замуж выходила. Эх и счастливая была!

Да, да помню 1963 год, нас как раз на работы с институтом отправляли, 20 мая. Мы с гитарами и узлами толпились весь день на улице, а поезда почему-то не ходили, как раз в тот день я познакомился с Мариночкой – своей будущей женой.

- Только поздно вечером, когда гуляли пришли сюда, помню как раз только студенты отъехали, веселые такие, молодые, счастливые, песни все пели.

И от чего так сердце колотится? Как будто выскочить хочет. Да-а годы, годы. Раньше только при Марине так сердце болело. Бывало раскраснеюсь весь, смешаюсь…

- Какие у тебя глаза-то черные, - продолжала старушка – а седой-то, седой. – расхихикалась она, взъерошив морщинистой рукой жесткие волосы – А раньше-то чернявенький был?  - спросила она, поглядев не в глаза, а в душу.

Я утвердительно кивнул. Старушка облегченно вздохнула, перестала приглядываться ко мне и, зачем-то чуть не со слезами в глазах, сказала:

- Вот и я раньше распущу свои длинные, тяжелые, русые косы, все прям ахают. Да-а. Я ведь и с мужем своим вторым так познакомилась: уж больно ему мои косы понравились. Почти 30 лет душа в душу жили, пострелят народили. – она лукаво поглядела на меня – А первый на войне погиб, на моих глазах: взрыв и нету. – уже очень серьезно сказала старушка – И родители мои от голода в тылу умерли, и дочку мою во время бомбежки от меня оторвали. Вот так живешь, живешь, а потом бац!и не родных, и не тебя нету. Так бы и сгинула я, если бы не мальчонка… - старушка скрестила руки на груди, поежилась и голова ее под тяжестью памяти склонилась на грудь, ее забавные брови «домиком» уже не выражали удивление или вопрос, а лишь тяжелую, глубокую печаль, она тихонько раскачивалась так, как будто убаюкивала ребенка, глаза ее молодые и задорные в миг постарели и молодая, живая старушка превратилась в одинокое и несчастное существо, что так мне знакомо и дорого моей памяти.

23.12.1995г