Светлой памяти матери моей. Посвящаю

Мать приснилась под утро: вошла в дом старенькая, в валенках и накинутой на плечи пуховой шали. Посмотрела нежным ласковым взглядом, улыбнулась просто и бесхитростно. Присела на табурет у печи и замерла, задумалась о чем-то своем, потаенном, неведомом. - Не заболела ли ты, мам? - встревожено спросил Николай.
- Нет, сынок, - улыбнулась устало, - не заболела я.  Стянула с головы на плечи шаль, прихорашиваясь, провела руками по белым седым волосам и посмотрела вдаль, долгим грустным взглядом.
  «Сорок шесть лет, - подумал Николай, глядя на седые волосы матери, -а уже седая». Протянул руку, захотелось погладить эти седые, коротко стриженые волосы, приласкать мать, чтобы хоть как-то возместить ту недоданную ей сыновью любовь и ласку, но застеснялся. «Маленький, что ли, нежности-то разводить?» - подумал он и смущенно убрал руку. Она поняла все, печально взглянула в его сторону и едва заметная улыбка коснулась ее губ. Поднялась и также, не говоря ни слова,  вышла за дверь. Он кинулся догонять ее, как в детстве,  испугавшись, того, что вот она уйдет и оставит его одного.
- Мама! - зазвенел в сгущающейся темноте отчаянный детский голос. – Мама!
   И Николай, вздрогнув,  с ужасом заметил, что это из его груди рвется этот отчаянный детский крик - крик ребенка, а не взрослого тридцативосьмилетнего мужчины, семьянина.
   «Давненько она мне не снилась, - подумал он угасающим сознанием – давненько». Встали поздно, да и куда было торопится, - воскресенье. Все утро Николая не покидало чувство вины перед матерью: «Даже во сне сумел ее обидеть», - с горечью в душе думал он, отчего-то вспомнилось, что и раньше не очень-то был щедр на ласку к матери. Молодую жену покрывал страстными поцелуями, источал потоки нежных слов. А ей, той, что родила его, вскормила и выносила под сердцем, даже не мог и слова ласкового сказать. Не то, что сказать, приласкаться как следует не мог. Да она и не просила многого, довольствовалась тем, что хоть во времена своих редких приездов в родительский дом  позволяет незаметно повзрослевший сын обнять его, обнять да нежно прижаться щекой к щеке.  «Мужчина, - нежно думала она в такие моменты, - стесняется материнской ласки. А давно ли мальчонкой то был, кудрявый, смешливый. Ох, быстро, быстро время летит, незаметно. Как будто бы и не жила вовсе».   
   «Да и жила ли она?» – подумал Николай, вспоминая скупые материны рассказы. Жизнь только в студенческие годы, когда она ушла из-под суровой отцовой руки, расцвела для нее золотистым цветком папоротника. Расцвела, поиграла радужным блеском да серым пеплом рассыпалась и легла на голову серебристой проседью волос. Седеть стала рано, первые седые волосы появились вскоре после замужества, после брачного венца потускнела и сошла с ее лица девичья красота, муж любимый попивать начал, бить не бил, но постоянно выматывал постоянными придирками и лютее врага лютого обернулись допреж ласковые и приветливые свекры. Неугодною оказалась им пришедшая в дом невестка, помимо нее и другая была у любимого сыночка на примете. Остановившись у входа в комнату, Николай задумчиво посмотрел на сидящую за компьютером дочь Марию. Дочери от рождения пятнадцатый год минул, проступали в ее по-детски наивном личике черты его Николаевой матери.
   «В бабушку лицом удалась», - с отцовской нежностью подумал он и с грустью заметил, что дочь невеста почти, незаметно выросла, незаметно вытянулась и не за горами тот день и час, когда и она встанет «на крыло» и покинет родительский дом. Добро если «под боком» гнездо совьет, а так подвернется добрый молодец да увезет ее в чужедальние края? Жди тогда, дожидайся встречи, молодые они не очень- то часто стариков вспоминают, у них своя жизнь. Вспомнил и себя, как в середине «лихих девяностых» пришла пора отдать долг Родине. В Армию пошел своей охотой. Не один вечер после получения повестки из военкомата мать украдкой точила слезы, с тревогой всматривалась в лицо сына. Страшное было время. Кровавым пламенем, сжигая тысячи молодых жизней, полыхала в Чеченской республике война. Разваливался, распадался на куски некогда Великий Советский Союз и, пожиная кровавую жатву, царил в стране беспредел «лихих девяностых». Мир сошел с ума, рушились старые устои, попирался Закон и взирал на всю эту бушевавшую в стране вакханалию задурманенным взором Борис Николаевич. Люди не жили в те страшные поры, выживали. В деревнях и селах было намного полегче, жили за счет подсобного хозяйства, а какого было тем матерям, живущим в городах? Голодному ребенку не объяснишь, что нет в доме хлеба. Это теперь в магазинах полки ломятся от изобилия, работай только, не ленись, и все у тебя будет. А в те годы, чтобы получить на руки килограмм сахарных конфет, именуемых в народе «помадкой», приходилось порой выстоять многочасовую очередь. Да что там «помадки», за всем были очереди:  за сахаром, за крупами, вменены были в связи с критической обстановкой сложившейся в стране карточные талоны.  Сына мать дождалась, вернулся домой повзрослевший, возмужавший. Зиму прожил под родительским кровом и весной, как только сошел снег,  уехал в город, и вновь потянулись для матери серые, наполненные ожиданием и тоской,  дни. У молодых своя жизнь, где уж им о матерях думать. Появлялся набегами, исхудавший, осунувшийся, горели на лице одни глаза (чем только и жив?). И уезжал снова. Позвонит, сообщит что жив и здоров, а больше то ничего и не надо материнскому сердцу.
   Николай стоял в раздумье в зале у окна. По-прежнему за окном валит снег, разошлась непогода, мелькают за оконным стеклом снежинки, взвихриваются под порывами ветра снежные вихри и, глядя, как за окном кружатся снежинки, Николай вспомнил о дне своей свадьбы. Мать ждала этого дня, и когда представил ей сын свою избранницу, заулыбалась и по- матерински прижала к сердцу Наталью, помнила о своей безвозвратно загубленной молодости, помнила горькие упреки свекрови, и уже тогда, обнимая хрупкие плечи будущей невестки, дала она себе в сердце зарок, что ни словом, ни полусловом не укорит пришедшую в дом невестку, не «заест» молодой жизни. Дождалась  светлого дня, когда замелькала белым черемуховым цветом свадебная круговерть, прозвенели и запенились наполненные шампанским хрустальные бокалы, которые тут же у входа в родительский дом на счастье разбили молодые. Понеслась лихой тройкой жизнь, уносились дни, и на смену приходили новые:  с каждым разом заметней и заметней становился живот у Натальи, молодые ждали первенца. Ждала и она, и каждый раз, когда пришла пора молодой родить, услышав звонок, с замиранием сердца бросалась к телефону. И наконец, услышала то, чего так долго ждала - стала бабушкой. Спустя день, добравшись на попутной машине до города, стояла она под окнами роддома и глядя, как цепляясь за изголовье кровати, за тумбочку с трудом пробирается к окну невестка, плакала. Плакала, чувствуя всем своим материнским сердцем, вместе с измученной трудными родами невесткой ее боль, ее страдание, ее радость. Плакала, утирая ладонью слезы, когда показывала ей врачиха новорождённую внучку, плакала и смеялась одновременно. Дожила, дождалась, выстрадала она всей своей бабьей долей это маленькое счастье - рождение внучки. Всю жизнь мечтала о дочери, а дал Бог родить трех сыновей. И вот теперь на старости лет услышал Бог ее молитвы, появились, наконец в доме девичьи платьица, зазвенел веселый детский смех и слово «бабушка», произнесённое внучкой, ласкали и радовали ее слух. Всю накопленную за долгие годы любовь, всю стариковскую ласку она выплеснула на свою маленькую радость с добрым и светлым именем Мария. С каким нетерпением она ждала приезда «городских» и от автобусной остановки, приняв из рук сына внучку, несла ее до самого дома, при этом выговаривала ей по дороге нежные слова. Светилось радостью ее старческое лицо, молодели глаза и тетешкала она внучку, нянчила. Николай вздохнул и отвернулся от окна -  вспомнил, как ждала звонка из города мать, ждала его с семьей приезда и один раз от тоски, соскучившись по ним, внушила себе, что должны приехать вечерним рейсом молодые. А внушив, ближе к вечеру управилась с делами, отправилась встречать. Напрасно она вглядывалась в лица сходящих с автобуса сельчан, ждала, что вот, вот появятся из салона и ее «городские гости», - не дождалась. Закрылись двери, и автобус уехал. Она одиноко стояла на автобусной остановке и не стесняясь, плакала, вытирая ладонью слезы, плакала от обиды на сына: трудно было догадаться и приехать, навестить родителей, плакала оттого, что подвело ее в этот раз родительское сердце, плакала, понимая, что не будет ей вечером радости от веселой возни с внучкой.
   Николай вздохнул и, подойдя к стенке, открыл стеклянную дверцу. Взял осторожно стоящий на полочке среди хрустальных бокалов черно-белый портрет матери. Всмотрелся в эти родные и близкие сердцу черты лица. На фотографии мать была запечатлена молодой, от силы ей было тогда лет девятнадцать - двадцать. Запечатлённая фотографом, она строго смотрела куда-то вдаль, прижимала рукой к груди платок. Ах, если б можно было бы встретится с матерью хоть на мгновение,  кинулся бы к ней и целовал, целовал бы ее натруженные руки, ее добрые и ласковые глаза, целовал ее седые волосы и рассказывал бы, рассказывал ей обо всем, что случилось с ними за все эти годы, как живут они теперь, как растут дети. Николай вздохнул и, поправив черную закрепленную на уголке портрета ленточку, прижал портрет к вздрагивающим губам, в глазах стеклянно заблестели слезы. Его мать умерла тринадцать лет назад, когда дочери было всего три года.