Мартенсит

 

                Первое  действие.

 Усеянное  неровностями  предгорье  преодолевается  неуступчивым  Геннадием  Жуковым  и  отстающими  от  него  лаосцами  Тхакхоком  и  Паксалом.
  Все  трое  в  камуфляже  и  с  вещмешками.

Жуков. Вы  чего , умаялись?
Тхакхок. График  движения , он  изматывающий. Местность  больно  пересеченная.
Жуков. Дорогу  по  карте  вы  прокладывали  сами.
Паксал. От  черчения  линии  рука  не  устанет , какая  бы  она  не  изломанная. Проведена  она  правильно , а  темп  можно  бы  и  снизить.
Жуков. По  первому  требованию  я  планы  не  меняю. Там , куда  мы  идем , мы  должны  быть  в  восемь  ноль-ноль , и  какие  бы  смертные  муки  на  ваших  лицах  не  проявлялись , я  в  авральном  порядке  что-то  переигрывать  и  переносить  время  прибытия не  буду - не  успеем , значит , не  успеем , но  мы  поторопимся! На  зубах , без  помпы , уперто! Вас  что , в  лагерях  подготовки  мало  гоняли?
Паксал. Не  как  вас.
Тхакхок. У  нас  в  Лаосе  вашей  русской  закалки  не  дают – не  вообще , а  той , что  у  тебя. Ты-то  наверняка  учился  в  высшей  школе  госбезопасности  или  в  чем-то  подобном , ну  а  мы  у  вас  в  Москве  проходили  обучение  в  обыкновенном  институте, где  русский  язык  мы  отшлифовали , но  регулярно  заниматься  физическими  упражнениями  у  нас  не  складывалось.
Паксал. Для  улучшения  языка  мы  вростали  в  вашу  среду  и  вдыхали  дым. Втягивали  его.
Жуков. Что  курили?
Тхакхок. И  курили , и  пили… настолько  здоровье  подпортили , что  никакие  препараты  и  тренировки  к  восстановлению  не  приведут. У  художника  Пиросмани  есть  картина «Кутеж  трех  князей». В  годовщину  смерти  Хумная  Бломанга  мы  о  ней  вспоминаем… мы  же  жили  у  вас  так. Кутили… у  нас  с  Паксалом  корни , по  вашему  русскому  изречению , от  сохи , а  у  Бломанга  происхождение  не  простонародное , вот  он  и  надорвался.
Жуков. Допился?
Паксал. Печень. Правительство  отправило  в  Москву  троих  и  одного  не  досчиталось… дома  Бломангом  гордились. Хвалились  перед  соседями , что  он  получает  образование  за  границей.
Тхакхок. Отец  у  него  денежный. Его  бы  не  обременило  послать  Бломанга  на  учебу  в  Америку  или  в  Англию , но  приехавший  эмиссар  тайного  министерства  сказал  отцу , что  Бломанга  они  решили  задействовать  в  русской  программе.
Паксал. Господа  оттуда  говорят  веско. Умеют  подобрать  ключик.
Тхакхок. Они  кладут  пять  из  пяти. Не  из  пистолета  в  «десятку» , а  из  автомата – тех , кто  с  ними  не  согласен. Пять  несогласных – положим  пять , двадцать – и  двадцать  растреляем.
Жуков. Вы  говорите  о  них , словно  бы  вы  не  из  их  рядов. В  глубине  души  вы  оппозиционеры?
Тхакхок. Задание  мы  тебе  не  сорвем. Ты  же  из  Москвы! В  ней  нам  бывало  здорово…
Паксал. С  девушками.
Тхакхок. С  цыпочками… 
Жуков. Разговоры  о  ваших  похождениях  с  нашими  девушками  меня  разозлят.
Тхакхок. Тогда , чтобы  тебя  не  раздражать , я  поведаю  тебе  о  моей  незадачливости. В  Москве  холодно , и  я  часто  простужался , и  случилось , что  я  чихнул. На  девушку  с  длинными  ногами. Чихнул  я  с  влагой , со  слюной , я  всю  ее  забрызгал , но  она  не  вспылила. Сказала , будьте  здоровы. Ну  вы  и  славная! – воскликнул  я. – Познакомимся? С  идиотами  не  знакомлюсь , сказала  она. И  я  застыл…
Жуков. В  экстремальной  ситуации  ты  себя  не  проявил.
Тхакхок. Напади  на  нас  сейчас  вооруженные  мужчины , я  покажу , кто  я  есть. Очередь  из автомата, а  выжившему  бросок  через  спину. Если  автомат  вытащить  из  мешка  не  успею , обойдемся  борьбой. Мы – лаосцы , и  нам  по  духу  роднее  тайских  бокс , но  я  предпочитаю  борьбу  самбо. Я  говорю  это  не  потому, что  ты  русский.
Жуков. Самбо  тебя  обучили  у  нас?
Тхакхок. Мне  преподавал  его  вьетнамец  Бо  Ши  Сук. Сам  облезлый , в  мышлении  хаос… сведений  о  Бо  Ши  Суке  не  обнаружишь  даже  в  ханойском  спецархиве.
Паксал. Бо  Ши  Сук  растворился  в  природе. Не  невидидимым  и  не  бестелесным – ему  был  зов. Уходи , сказали  ему , подрывной  работы  с  тебя  довольно , я  предлагаю  тебе  простор… зайди  в  джунгли  и  расслабься…
Жуков. Такими  предложениями  не  разбрасываются. В  наш  век  они  являются  чем-то  незаурядным – чем-то  с  чем… чем-то  с  чем  один  врач  не  справится – нужно  созывать  консилиум. В  разговорах  с  вами  данный  Бо  Ши  Сук  напирал  на  аллегории?
Паксал. Применяемые  для  пыток  мази  он  называл  косметологическими  кремами.
Жуков. Показательно. А  что  за  мази?
Паксал. На  основе  страшно  жгучих  выжимок  из  скорпиона.
Жуков. Хмм… мы  до  этого  не  додумались.
Тхакхок. При  допросе  необходимо  продвижение  вперед , и  пока  оно  имеется , подход  к  допрашиваемому  уважительный , но  когда  оно  приоставливается , упирающийся  человек  оказывается  в  отчаянном  положении.
Жуков. Тут  важно  не  переборщить. Нерасчетливое  воздействие  на  тело  разрушает  его  с  быстротой  лесного  пожара. А  если  подследственный  упокоится , то  и  дознавателю  головы  не  сносить.
Тхакхок. По  международным  соглашениям  пытки  запрещены.
Жуков. Да , но…  ты  расколи , а  потом  пусть  помирает. Но  не  раньше. Иначе  тебя  покарает  не  международный  суд , а  твой  собственный  начальник. Гражданин  владел  информацией! Ты  его  замучил  и  ее  из  него  не  извлек – невразумительно  ты  поступил! Разум  в  тебе  не  возобладал!

Тхакхок. Взгляд  у  тебя  задурманенный. Скажет  тебя  твой  директор.
Жуков. Он  у  меня  питон. Из  семейства  удавов.
Паксал. Тебя  он  за  промашку  не  удушит?
Жуков. Я  на  его  доске…
Тхакхок. Почета?
Жуков. Шахматы , ребятки. Пешки  он  жертвует  без  вопросов , но  не  фигуры. Гантели… он  ими  разминается. Гантель  от  немецкого  hantel – два  чугунных  шара , соединенных  короткой  рукояткой. Левый  в  Сянтане , а  правый  в  Сянфане.
Тхакхок. Это  китайские  города. 
Жуков. Мы  трудились  и  в  них , и  плоды  наши  трудов  уже  поспели.
Паксал. Вы  посодейстовали  устранению  кого-то  от  власти? Жуков.
В  Сянтане  наш  КПД  низковат. В  Сянфане  мы  кого  полагается  вразумили… с  беззаветной  отвагой! Валясь  без  сил! Деталями  и  наработками  я  с  вами  не  поделюсь.

Паксал. Ваше  сообщение  принято , но  не  понято.
Жуков. Подайте  официальную  жалобу. Строчите , набивайте  себе  цену , я  готов  к  критике. Если  ваше  руководство  вступит  в  контакт  с  моим  и  наговорит  ему  обо  мне  столько  всего  уничижительного , что  оно  возьмется  меня  распекать , я  под  обстоятельства  не  прогнусь. Соединю  два  провода  и  сниму  их  возбуждение  нашим  общим  подрывом.
Тхакхок. Взорвешь  своих  боссов?
Жуков. Вместе  с  собой. Под  звуки  заигравшего  в  коридоре  дудука... Он-то  мне  сигнал  к  суициду  и  подаст.
Паксал. А  кто  будет  на  нем  дудеть? И  что  еще  за  провода? Совершать  взрыв  сподручнее  кнопкой. Монастырский  комплекс  в… некотором  населенном  пункте  был  изничтожен  нажатием  на  нее.
Тхакхок. Не  мною. Жать  на  подобные  кнопки  мне  приходилось , но  тот  взрыв  в…
Жуков. В  Шри-Ланке?
Тхакхок. Ты… разве  осведомлен?
Жуков. Я  из  очень  информированной  конторы. Чтобы  вас  повеселить , я  скажу , что  в  ней  я  числюсь  офицером  подразделения , отвечающего  за  связь.
Паксал. С  Лаосом , с  Вьетнамом , с  Кампучией… за  эту  связь?
Жуков. За  связь  связывающую.
Паксал. А  связывает  что , не  всякая  связь?
Жуков. Наверное , и  здесь , как  везде , без  исключений  не  обходится. Смотрю , у  вас  наметились  перегрузки  и  поэтому  от  размытой  глобальности  перехожу  к  конкретике – на  мне  в  нашей  системе , ну  разумеется  фиктивно , телефонная  связь , радио , спутниковая: не  с  Лаосом  и  Кампучией , а  поближе. С  Архангельском  и  Торжком. С  Царицынским  рынком  и  Третьяковской  галереей. С  соседним  кабинетом  и  зазывающим  при  выходе  на  улицу  грузинским  рестораном , где  подают  замечательное  лобио…
Тхакхок. Это  фасоль?
Паксал. Да  что  фасоль! Меня  сбивает  не  она , а  то , что  вы  и  внутри  вашей  конторы  темните. Не  только  посторонних  пытаетесь  провести , но  и  между  собой  все  в  конспирации. Передовые  вы… нам  до  вас  расти  и  расти. У  нас-то  что – мы  с  Тхакхоком  по  документам  водопроводчики , однако  в  наших  закрытых  файлах  о  нас  написана  правда , а  у  тебя  и  там  не  она…  и  кому  дозволено  знать  о  тебе  истину?
Жуков. Никому.
Паксал. Но  ты  же  в  Лаосе  не  сам  по  себе!
Жуков. Возможно , и  сам. Вас  что-то  смущает?

Тхакхок. Не  дергай  его , Паксал. Он  перед  нами  карты  не  раскроет. И  нам  бы  ему  тоже  лишнее  не  выбалтывать… зачем  ты  заговорил  о  монастырском  комплексе?
Паксал. Он  слышал  о  нем  и  до  моих  слов.
Тхакхок. Он  наслышал  поверхностно! Для  кого  мы  закладывали  взрывчатку  ему  не  прознать!
Жуков. Все-таки  вы?
Тхакхок. Мы – это  не  обязательно  мы  с  Паксалом… наша  группа.
Жуков. Весьма  хард-роковая.
Тхакхок. Металлистов  мы  не  признаем. Спокойная , мелодичная  поп-музыка  вливается  в  нас  через  наушники  и  в  боевой  обстановке , и  она  отдыхе , она  нечто  вполне  помогающее. Она  делает  нас  полными  надежд.
Паксал. И  мы  не  оставляем  камня  на  камне  от  монастырского  комплекса.
Тхакхок. Ты  чего  о  нем  заладил? Хочешь  похвастаться , какой  ты  взрывник? Но  тебя  там  не  было! С  умоляющей  гримасой  там  не  на  тебя!
Паксал. Безусловно.
Жуков. Гуритай  Блаточ  глядел  из  окна?
Тхакхок. Не  Блаточ… никакой  не  он , ты  что , ты  и  не  думай , ты… 
Жуков. Блаточ  финансировал  заговор  против  вашего  правительства , и  вы  его  достали. Это  известно  почти  любому  из  бойцов  невидимого  фронта , ну  а  так  же  ограниченному  числу  обывателей. В  холле  вашей  лаосской  гостиницы  об  этом  говорили  без  умолку. Тхакхок. Кто?
Жуков. Назови  я  вам  приметы , вы  их  запомните  и  по  прибытию  с  задания  начнете  всех  хватать – не  кого-нибудь , а  всех. Ведь  я  говоривших  в  гостинице  опишу  не  подробно. Рост – средний , одежда – повседневная , черты  лица – азиатские. Вот  я  вам  все  и  рассказал… мастерски  вы  меня  раскололи. Когда  вы  так  смотрите , от  вас  ничего  не  скроешь.

Паксал. А  на  каком  языке  они  общались? Ну  те , в  гостинице.
Жуков. На  вашем.
Паксал. Ты  понимаешь  наш  язык? 
Жуков. Я-то  слабо , но  вы  феноменальны – вы  столь  преуспели  в  русском , что  ваши  кивки  на  жизнь  в  Москве  и  учебу  в  институте  мне  видятся  чем-то  половинным  или  того  меньше. До  такого  владения  чужим  языком  обыкновенной  болтовней  с  сокурстниками  не  поднимешься. Что  за  технологии  за  этим  стоят? Зомбирование?
Тхакхок. Оно.
Жуков. А  как  оно  проводилось?
Тхакхок. Нас  подключали  к  аппаратуре. Одиннадцать  сеансов  по  пять  часов.
Паксал. Нечеловеческое  вбивание. Мне  казалось , что  я  это  не  перенесу.
Тхакхок. Я  потом  сутками  беспорядочно  ходил  по  комнате  и  смотрел  сверху  на  свои  стертые  ноги. Ни  о  чем  не  размышляя.
Паксал. Ты  стер  подошвы.
Тхакхок. Я  смотрел…
Паксал. Подошвы , если  не  задирать , не  увидишь. Тхакхок. Размышляя , я  бы  это  уяснил , но  я  не  размышлял.

Жуков. (гипнотическим  тоном) Монастырский  комплекс  в  Шри-Ланке.
Тхакхок. Мы  разрушили  памятник.
Жуков. Он  был  задействован  и  для  молитвы.
Тхакхок. Тем  весомее  наш  грех.
Жуков. Когда  вы  приготовились  привести  в  действие  взрывное  устройство , Гуритай  Блаточ  взглянул  на  вас  из  окна? 
Тхакхок. Мы  рассмотрели  его  через  бинокль.
Жуков. И  он  что , почувствовал , что  его  сейчас  ждет?
Тхакхок. Судя  по  его  глазам , да.
Жуков. Отлично. Лаконично. Ваши  головы  забиты  сношающимися  и  размножающимися  скорпионами , но  печальные  мысли  вы  оставьте. Кто-то  попадает  под  дождь , а  кто-то  под  трамвай , а  у  нас  здесь  сушь , да  и  рельсов  я  не  вижу. Я  бы  всмотрелся  попристальнее , но  это  отнимет  у  меня  слишком  много  сил , и  я  себя  нуллифицирую. Данное  русское  слово  в  вас  не  ввели?
Тхакхок. Нулли… чего?
Жуков. Нуллифицировать. То  бишь  лишать  силы. Начиняя  вас  такими  словами , ваши  программисты  переступили  бы  грань  разумного  риска. У  вас  в  мозгах  случился  бы  перекос  и  вас , из-за  необратимых  повреждений  ставших  овощами , швырнули  бы  в  кузов  грузовика  и  увезли  на  полигон , где  вы  бы  послужили  рабочим  пособием  для  никогда  еще  не  давившего  людей  танкиста , которому , чтобы  быть  в  нем  уверенным , большой  танковый  генерал  прикажет  вкатать  вас  в  асфальт. Разве  нет?
Паксал. У  нас  строгость  нравов.
Тхакхок. Нас  муштруют , а  когда  мы  сдаем , нас… чик-чик.
Жуков. Чак-чак.
Тхакхок. По-моему , я  сказал  без  ошибки… чак-чак? Жуков. Это  татарская  сладость. Меня  подкормили  ею  в  Набережный  Челнах , куда  я  ездил  улаживать  сексуальный  скандал , возникший  по  недомыслию  вашего  кампучийского  коллеги.
Паксал. Он  соблазнил  тамошнюю  женщину?
Жуков. После  танцев  отлюбил  ее  в  подъезде , а  как  только  ее  родня , вскоре  сумевшая  его  вычислить , заговорила  с  ним  о  женитьбе , он  привезенную  к  нему  барышню  не  признал , ссылаясь  на  плохую  зрительную  память.
Тхакхок. Для  профессионала  это  не  отговорка.
Жуков. Они  не  знали , что  он  агент.
Тхакхок. А-ааа…
Жуков. Набив  ему  физиономию , они  закрыли  его  в  квартире  и  сказали , что , или  ты  женишься , или  умираешь  голодной  смертью.
Тхакхок. Водопровод  они  не  перекрыли?
Жуков. Ну , они  не  изверги.
Паксал. Может , они  ему  и  едой  полный  холодильник  завалили?
Жуков. Ты  думаешь , ты  пошутил? Голодная  смерть  и  полный  холодильник , какие  забавные  нестыковочки… но  как  холодильник  ни  наполни , он  все  равно  опустеет , а  отпускать  они  его  не  собирались. Пять-шесть  дней  кушай  с  свое  удовольствие , а  потом , как  ни  крути , придется  поголодать.

Тхакхок. А  жениться  ему  ну  никак  не  моглось?
Жуков. Его  принципы  вступать  в  брак  без  любви  не  дозволяли.
Паксал. А  если  пообещать  и  уклониться? Его  бы  повели… куда  там  ведут? В  мечеть? Его  бы  повели , а  он  дал  бы  деру , и  ищи  его , свищи.
Жуков. Предусмотрено , братец , предусмотрено… при  получении  его  согласия  обряд  бракосочетания  был  бы  проведен  прямо  в  квартире.
Тхакхок. Какой-то  тупик… и  как  же  он  высвободился?
Жуков. Стучал  в  пол.
Тхакхок. Разозленный  сосед  снизу  поднялся  выяснить, кто  это  тут  безобразничает , и  его  заточение  кончилось? Здраво  он  поступил! Подготовленный  человек , заметно!
Жуков. Поскольку  за  дверью  постоянно  находился  неприятель , громко  он  не  стучал.
Паксал. И  сосед  снизу  его  стуки  не  расслышал?
Жуков. Под  ним  жил  моряк. Он  откуда-то  знал  азбуку  Морзе , а  ему  сверху  выстукивали  именно  ею – приняв  паническое  сообщение , моряк  отправился  по  указанному  ему  тем  же  способом  адресу , и  колеса  системы  закрутились. Из  Набережных  Челнов  позвонили  в  Москву , из  Москвы  тут  же  вылетел  я ; когда  я  вышел  из  лифта , кто-то  из  родственников  девушки  встал  у  меня  на  пути , но  я  провел  с  ним  содержательную  беседу , и  узник  был  выпущен. На  вопрос , полетит  ли  он  со  мной  или  поищет  в  Набережных  Челнах  новую  подружку , он  взмолился  его  не  оставлять , потом  причитал  и  скулил , что  он  попал  в  руки  опасной  шайки , они , заявлял  он , работают  на  Лаос.
Тхакхок. На  нас?!
Жуков. Извращая  факты , он  пытался  себя  обелить  и  внушить  мне , что  он  исстрадался  из-за  выполняемой  им  миссии , а  не  из-за  чего-то  иного… распирающего  его  брюки.
Паксал. У  него  стояло  и  на  тебя?
Жуков. Его  лживость  я  стерпел , но  это… я  взбеленился  и  врезал  ему  в  живот.
Тхакхок. Мог  бы  и  пониже.
Жуков. Да  я  бы  и  в  живот  не  лупил… обошелся  бы  словами , не  потеряй  я  дар  речи. А  так  получилось , что… Семен  Соломонович  Самодур  и  Самуил  Абрамович  Самосуд.
Тхакхок. А  они…
Жуков. Настоящие  люди  исскуства. Кукольник  и  дирижер. Что , добавил  я  нерва?
Паксал. Твоя  пустыня  изобильна.
Жуков. В  ней  я  пеку  пирожки  с  творогом. Напеку  и  хожу , торгую. Ковыляю , загораю… и  вот  я  Санкт-Петербурге. В  Восточно-Европейском  Институте  Психоанализа. Куда  уже  выехала  группа  быстрого  реагирования. Без  всякой  на  то  необходимости. Я  же  не  бушевал.
Паксал. Молча  сидел  в  приемной?
Жуков. В  приемной… где  пыли  по  пояс. И  в  пыли  мои  колени  щупают  слоники… долгоносики… жуки  с  хоботками. Выслушавшая  меня  женщина-профессор  повернулась  ко  мне  спиной. Намекнула , что  хочет  сзади. Хуже  проститутки… в  Абердине  проститутка  ко  мне  подходила. Я  сказал  ей , что  сегодня  я  не  настроении , и  поэтому  ты  называй  реальную  цену. Пятьдесят  фунтов? За  тебя? Пока  откладывается…

Тхакхок. Ты  бы  и  в  храме  на  свечку  пожалел?
Жуков. Не  смешивай. Как  мне  говорил  один  чех: «не  путай  Прокопа  Великого  с  Прокопом  Малым».
Паксал. Хмм…
Жуков. Его  зовут  Вацлавом. В  пражском  соборе  Святого  Витта  этого  чеха  Вацлава  пуля  едва  зацепила. Тхакхок. Повезло. Жуков. Но  стреляли  вообще  не  в  него! Какое  же  везение… с  Вацлавом  случилась  истерика – повалившись , он  завопил , что  кто-то  тупо  палит  и  сокращает  поголовье  верующих , а  мне , атеисту , ранение. Мне , который  здесь  не  с  эгоистичными  целями , как  все  вокруг , просящие  у  Бога  для  себя. Поэтому  Он  и  допустил , чтобы  вас  убили. А  мне  он  отвел  лишь  легкую  рану… присланную  мне  открытку  с  рычащим  на  ней  львом  я , куда  мне  сказано , положу  и  своим  ходом  отправлюсь  в  больницу.
Паксал. Открытка  из  Москвы?
Жуков. Рычащий  лев – это  подтверждение. Знак  того , что  операция  состоится. Если  бы  пришедший  за  открыткой  человек  увидел  на  ней  льва  улыбающегося , он  бы  понял , что  наверху  утвержден  перенос. И  вы  бы  поняли. Зная , какой  лев  чему  соответствует. Тхакхок. Было  бы  что  понимать… стрельба  в  соборе  к  вашей  операции  не  относилась?
Жуков. Ты  что , сдурел? Там  орудовали  недисциплинированные  психи… не без бунтарских наклонностей – атака  же  не  на  что-то , а  на  государственную  религию… но  в  большей  степени  они  психи. Невменяемые  преступники. То-то  их  потянуло  в  собор  Святого  Витта… у  служащих  в  нем  священников  отнюдь  не  безопасные  условия  труда. Для  последующего  отпора  тем  буйнопомешанным , что  оснащены  исключительно  собственным  безумием , им  следует  где-нибудь  за  алтарем  между  собой  боксировать  и  поднимать  железо , но  с  вооруженными-то  что  поделаешь… не  сидеть  же  безвылазно  на  больничном.
Тхакхок. Потребовали  бы  раздать  им  автоматы. У  старшего  над  ними  кардинала.
Жуков. И  вести  службу  с  автоматами? И  исповедь  с  автоматом  принимать?
Тхакхок. В  закуточке , где  исповедуются , священник  наиболее  уязвим. А  перейди  он  в  отсек  для  исповедующегося  и  наведи  на  него  дуло , я  думаю , исповедь  бы  пошла  повеселее… и  почестнее.
Жуков. Вечность  перед  собой  исповедующийся  бы  узрел. Заглянув  в  дуло , ее  вперед  всего  высмотришь… вот  сейчас  я  и  умру , помыслишь. А  жил  я… не  возвышенно. Начисто  забыв , как  минимум , девять  заповедей. Ну , я  и  грязь…

Паксал. Дуло  подействовало.
Жуков. Отрезвляющим  образом… ходящему  со  мной  на  охоту  православному  иерарху  я  перескажу  мои  нынешние  ощущения  и  посоветую  ему  взять  их  на  заметку. Ружье , что  забавно , у  него  уже  есть.
Паксал. Он  церковник-охотник?
Жуков. Дичь  он  кладет  прицельно. Мне  интереснее  просто  пошататься  по  лесу , а  он  спустя  рукава  по  нему  не  бродит , и  к  концу  дня  сума  у  него  битком. Восхищаясь  его  сноровкой , добрых  слов  я  для  него  не  жалею.
Тхакхок. Ты  говоришь  с  поддевкой. Ему  говоришь  или  нам?
Жуков. Глядя  на  неумеренность  отца  Климентия , я  испытываю  чувства , далекие  от  восторга. У  меня  от  этого  мороз  по  коже , однако  я  ему  расчетливо  улыбаюсь , ведь  если  наш  миропорядок  таков , то  что  же… с  нами  на  охоту  на  выбирался  и  господин  Люкс  Розмарин. Схоронившийся  после  парижского  предательства  у  вас  в  Лаосе  и  едва  ли  догадывающийся , что  от  нас  до  него  осталось  всего  километра  полтора.
Тхакхок. Его  истинная  фамилия  Рябинин?
Жуков. Салугмяе. Отец  у  него  народный  художник  Эстонии  и  наш  бывший  агент  в  скандинавском  регионе , где  он  часто  выставлялся  и  играл  нам  на  руку  своей  прочной  репутации  эстонского  патриота , ненавидящего  все  русское. Прекрасные  мы  с  ним  операции  проворачивали… общевропейского  значения! А  зачатый  им  в  Пскове  сын  лежал  в  пеленках , гремел  погремушками  и , повзрослев , принес  присягу, которую  он  затем  вероломно  нарушил. Не  из-за  идеологических  разногласий , что  можно  было  бы  не  извинить , но…
Тхакхок. Убить.
Жуков. Убить! Но  без  презрения!
Тхакхок. Ну  это  ему , знаете  ли… не  определяюще. Жуков. Он  баран! Продав  нас  французам , он  решил , что  будет  жить  в  Париже! Прогуливаться  по  набережной  Сены  с  заходами  в  Лувр  и  кондитерскую "Дядюшки  Луи"… баран! В  Париже  мы  сплоховали , и  он  от  нас  ускользнул – на  корабле  в  Египет , на  самолете  в  Парагвай , за  Южной  Америкой  последовала  Канада , Новая  Зеландия  и  Лаос , где  он  представился  вашей  спецслужбе  ценнейшим  кадром  и  получил. Вы  идете  вместе  со  мной  его  уничтожать.
Паксал. Мы  знали , что  вы  его  разыскиваете.
Жуков. Поэтому  вы  даже  не  задумывались? Вы  сообщили  о  нем  с  задержкой.
Тхакхок. Мы  взвешивали. Из  бесед  с  ним  мы  уяснили , что  он  нам  не  нужен  и  в  ту  же  минуту  оповестили  вас.
Жуков. Так  поступать… ваше  право. А  почему  вы  его  не  повязали?
Паксал. Чтобы  вы  прилетели  и  убили  его  прямо  в  наших  стенах?
Жуков. Ну , выпустили  бы  его  погулять , и  я  бы  его… отпустили  и  отпустили! Жизнь  ему  это  особенно  не  продлит.
Паксал. Его  нора  охраняется.
Жуков. Нанятые  им  громилы  от  расплаты  его  не  уберегут. Перед  пулей  в  висок  мне  надо  не  забыть  распросить  его  о  Куприянове. С  ним  ли  он… впервые  ли  слышит… в  Москве  на  Чистых  Прудах  ко  мне  подошел  мужчина. Не  встречая  преград , он  напустил  тумана. О  взаимовыручке , запахе  страха , выселении  и  взыскании  алиментов… Куприянов. Товарищам  придется  попотеть.               


               




                Второе  действие.

  По  березовой  роще  с  фотокамерой  в  руках  бродит  тусклый  Куприянов.
  Изгибаясь  и  поднося  камеру  к  лицу , он  примеривается , но  снимков  не  делает.
  К  Куприянову  подходит  занятая  собой  пара, состоящая  из  накаченной  Синяевой  и  имеющего  на  голове  безразмерную  копну  кудрявых  волос  Щербинина.

Щербинин. От  желания  к  любимой  женщине  я  избавился.
Синяева. Голову  на  отсечение  даешь?
Щербинин. Ее  даю. Она  лишняя.
Синяева. И  ей  до  всего  есть  дело. До  коррупции , до  эволюции , до  засады  на  парламентера.
Щербинин. Философ  Трубецкой  сказал , что  началом  и  концом  эволюции  является  Бог. Вы , товарищ , это  заключение  разделяете?
Куприянов. Когда  я  слышу  по  громкоговорителю  иностранную  речь , мне  кажется , что  по  нему  говорят  о  начале  войны.
Щербинин. Но  я  говорю  с  вами  по-русски.
Куприянов. Если  вам  надо  с  кем-то  поговорить , говорите  с  вашей  дамочкой. Не  предоставляйте  ей  отдыха  хотя  бы  в  разговорах.

Синяева. Твои  слова  об  избавлении  от  желания  он  понял  касательно  меня. Будто  бы  это  я  твоя  любимая , которую  ты  больше  не  хочешь.
Щербинин. С  чего  бы , интересно…. у  вас , товарищ  Куприянов , какая  стратегия? Отличная  от  моей?

Куприянов. Вы  знаете , что  я  Куприянов?
Щербинин. Сергей  Куприянов , живущий  в  квартире  Геннадия  Жукова , уехавшего  служить  наемником  в  Экваториальную  Гвинею  и  оставившего  вам  ключи. Фотоаппарат-то  ваш?
Куприянов. Я  позаимствовал  его  у  Жукова. Пользоваться  им  он  мне  не  запрещал.
Синяева. А  что  вы  здесь  фотографируете?
Куприянов. Деревья.
Синяева. Именно  на  шестьдесят  пятом  километре  шоссе?
Куприянов. Здесь  очень  красивая  роща. Я  собираюсь  сделать  фотообои  и  оклеить  ту  комнату , где  обои  вообще  содраны.
Щербинин. Думаете , случайно?
Куприянов. Я  об  этом… не  размышлял.
Щербинин. С  фотоаппаратом  будьте  повнимательней. От  может  оказаться  шпионской  фотокамеро , а  она  и  стреляет  и  смертоносные  газы  выпрыскивает – вы  еще  не  заразились? Улыбка  у  вас  несколько  восковая.
Куприянов. Я  улыбаюсь  от  удивления.
Синяева. Наши  усилия  не  пропали  даром. Чтобы  снизить  в  товарище  Куприянове , концентрацию  шока , поговорим  об  этой  роще. В  ней  имеется  какая-нибудь  живность  или  преступность?
Куприянов. Зверей  я  не  видел. А  шатаются  ли  тут  бандиты… тем , что  они  тут  не  водятся , я  себя  не  обольщаю.
Щербинин. С  вашим  оружием  уничтожения  вам  не  страшен  никакой  бандит.
Куприянов. Вы  о  фотокамере?
Щербинин. А  Жуков  ничем  иным  вас  не  экипировал?
Куприянов. Уезжая , он  раскидал  на  полу  орехи.
Щербинин. И  что  за  сорта?
Куприянов. Арахис , миндаль… плюс  такие  синеватые  и  скользкие. Названия  не  знаю.

Синяева. Синеватые…
Щербинин. Выскальзывающие  из  пальцев , как  маленькие  кусочки  мыла. Вы  их  не  сожрали?!
Куприянов. Все  орехи  я  собрал  в  жестяную  коробку  и  убрал  ее  в  ящик  стола.
Синяева. Коробку  вам  вручил  Жуков?
Куприянов. Я  ее  купил. В  ней  было  немецкое  печенье… съел  я  его  не  Жуковым!
Щербинин. С  девушкой?
Синяева. Жуков  позволил  вам  водить  в  квартиру  девушек? А  сам  развлекался  в  ней  всего  с  одной… да  и  то  с  мертвой.
Куприянов. Не  при  мне.
Щербинин. Вы  сказанное  ею  анализируйте , но  дословно  за  правду  не  принимайте. И  у  нас  пышным  цветом  разцветет  взаимовыгодный  альянс. Волки  сыты , овцы  целы… лишь  пастух  куда-то  пропал.

Куприянов. Яснее  мне  не  становится.
Щербинин. Всеми  доступными  мне  способами  я  создавать  для  вас  ясность  не  предрасположен. Конвертировать  недоумение  в  понимание  вам  полагается  за  счет  собственного  сознания. Оно  у  вас  насколько  общественное?
Куприянов. В  раздумиях  о  благе  народа  я  не  искушен. Во  всю  мощь  я  о  нем  не  задумываюсь.
Синяева. Желаете  наконец-то  попытаться? Мы  вам  поможем – вы  только  попросите. Люди  нам  не  безразличны , и  вам  самим  вашим  местом  в  их  жизнях  следует  тянуться  к  тому  же. Вы  же  работаете  в  поликлиннике.
Куприянов. Я  не  доктор. Щербинин. Вы  медицинский  статистик… фактически  не  сталкивающийся  с  человеческой  болью.
Куприянов. Зато  я  и  поборов  с  пациентов  не  взимаю. О  моей  профессии  вы  узнали  от  Жукова?
Щербинин. От  проводящего  спектральное  исследование  звезд  Матвея  Гавриловича  Бубрина , чья  плавучая  лаборатория  дала  течь  при  входе  в  Обскую  губу  Карского  моря. Научная  экспедиция  пошла  не  по  его  сценарию. Матвей  Гаврилович  рисковал  потерять  оборудование , но  сохранял  хорошие  шансы  быть  спасенным  находящимися  на  подлете  и  судорожно  взмахивающими  скрипящими  крыльями. Его  лаборатория  не  затонула. Трещину  заделал  ассистент.
Синяева. Бапультинов.
Щербинин. За  час  до  этого  Матвей  Гаврилович  распекал  Бапультинова  за  то , что  тот  ему  наврал. Сказав , что  он  узбек. А  он  киргиз.

Куприянов. А  приближающиеся  к  лаборатории  чудовища… они  улетели?
Щербинин. Спеша  прийти  на  выручку , они  засветились , и  сейчас  их  поиски  продолжаются. Когда  выследят , уничтожат. Вы  по  ним  не  зарыдаете?
Куприянов. Я  не  рохля.
Синяева. Железный  кардинал  Ришелье  зачастую  плакал  по  пятнадцать  раз  в  день. Если  столь  видная  личность  достойна  вашего  на  нее  равнения , приступайте. Вам  есть , что  доказывать!
Куприянов. Чего-то  добиться , кого-то  одолеть – это  конечно… но  не  лить  же  слезы. Я  такую  цель  перед  собой  не  ставлю. Я  обычный  парень.
Щербинин. К  которому  подступает  близорукость. Зрение  у вас  ухудшается , однако  очки  вы  не  носите. Не  заботитесь  о  себе.
Куприянов. Кто  не  видит  надобности  в  очках , тот  видит  достаточно.
Щербинин. Идти  и  свалиться  в  овраг  было  бы  для  вас  горестно. Мне  просто  удивительно , как  вы  здесь  в  роще  до  сих  пор  не  споткнулись.
Синяева. У  него  фотоаппарат.
Щербинин. Упав , он  бы  и  его  повредил.
Синяева. Не  понимаю , что  же  он  там  снимает , когда  перед  ним  все  размыто.
Щербинин. Он  точно  разведчик. Болтает  нам  о  каких-то  фотообоях , а  сам  тут  на  задании. По  неким , вроде  бы  неприметным  признакам , я  заключаю , что  стажировку  он  проходил  у  шпиона  Егорова.
Синяева. Пожалуй.
Щербинин. Ты  слышал? Женщина  она  знающая…

Куприянов. Вам  захотелось  ко  мне  привязаться  из-за  того , что  где-то  в  окрестностях  секретный  объект? Синяева. Военный  или  промышленный?
Куприянов. Я… я  и  не  разбираюсь.
Щербинин. Ну  а  я , говоря  словами  поэта  Баратынского «не  предан  промышленным  заботам». И  моя  душа , цитируя  его  же , «не  окажется  с  душой  твоей  в  сношенье». Ты  работаешь  на  чью-то  разведку? Пожалуйста! Я  от  этих  дел  отошел  и  потенциальной  угрозы  для  тебя  не  представляю. Топор  мне  не  понадобится.
Синяева. Ты  думаешь  прикончить  его  ножом?
Щербинин. Он  не  причем. Топором  рубят  деревья , а  я  их  рубить  не  намереваюсь – при  наличии  выгодного  предложения  на  вырубку  леса  моя  позиция  останется  неизменной. Я  завел  себе  привычку  принципами  из-за  денег  не  разбрасываться. А  ты , Куприянов , предоставь  тебе  в  конверте  или  на  счет , о  принципах  и  не  вспомнишь. В  текущем  моменте  ты  ориентируешься… по  твоей  штанине  ползет  ядовитая  гусеница.
Куприянов. Я  ее  прихлопну.
Щербинин. Рукой  нельзя – прикоснешься , и  батюшка  тебя  отпоет. С  подлинно  актерским  мастерством! На  том  отрезке  твоего  пути , когда  ты  еще  не  получил  от  жизни  того , чего  хотел. Двести  тысяч  долларов  твою  алчность  бы  удовлетворили?
Куприянов. А  кто  мне  столько  даст?
Щербинин. В  футбольном  клубе  за  сезон  заколачивают  побольше , но  в  футболе  конкуренция  страшная , и  поэтому  для  тебя  вернее  всего  регби. Подбери  команду , сходи  в  нее , покажись , и  вот  контракт  у  тебя  уже  в  кармане. Загляни  в  него  и  поразись…
Куприянов. Мне  по  нему  полагается  так  много?
Щербинин. Не  слишком. Цифра  с  двумя  нулями.
Синяева. Максимум  девятьсот.
Куприянов. Долларов?
Щербинин. В  контракте  фигурирует  фактически  не  известная  здесь  валюта , используемая  в  расчетах  между  племенами  Экваториальной  Гвинее. Где  нынче  обитается  наш  общий  знакомый  Жуков.

Синяева. От  неожиданностей  Жуков  не  застрахован.
Щербинин. В  бой  он  не  рвался , однако  ему  нужно  выплачивать  квартплату. Может , ее  вносишь  ты?
Куприянов. Приходящие  мне  квитанции  я  оплачиваю.
Щербинин. Конечно! Портить  отношения  с  государством  из-за  копеек  ты  не  станешь… такую  промашку  не  допустишь. В указанных  тебе  хозяевами  пределах  ты  законопослушен  до  чрезвычайности! 

Куприянов. Младенец  кричал.
Синяева. Чей  младенец?
Куприянов. В  квартире  через  стену. Устроил  он  нам  концерт… с  мощной  акустикой , с  перекрикивающими  его  вопли  родителями  - уговаривая  его  замолчать , они  орали , как  чокнутые.
Щербинин. Возможно , они  говорили  тихо-тихо. Куприянов. Они?
Щербинин. Тихие  звуки  иногда  бывают  слышнее  громких. Мы  тут  беседуем  в  полный  голос, а  к  нам  кто-то  подбирается , едва  шурша… вы  не  улавливаете?
Куприянов. Гусеница  по  мне  не  ползет.
Щербинин. Тебя  готова  ликвидировать  не  только  она. И  нас  заодно… перехлестывания   в  моем  высказывании  я  не  вижу.
Синеева. Его  нет.

Щербинин. В  твои  прекрасные  испуганные  глаза  я  бы  смотрел  бесконечно. В  этом  я  идентичен  с  Гербертом  и  Джаредом  Майлсами. Синяева. Майлсы  в  Осинниках.
Куприянов. Здесь  я  осин  не  наблюдаю.
Синяева. Осинники – город  в  Кемеровской  области. Достойный  набор  материальных  благ  там  имеет  не  каждый  второй.
Щербинин. И  не  каждый  четвертый.
Синяева. Герберт  Майлс , поскольку  он  по  легенде  механик , не  вылезает  из  гаража , а  Джаред  шифруется  под  угольного  трудягу. В  кухонном  мордобое  с  женой  или  кем-то  подобным  он  всегда  фаворит.
Щербинин. Женился  Джаред  по  любви.
Синяева. Невесту  он  подобрал  из  местных. Его  положение  продолжает  ухудшаться.
Щербинин. Ему  приходится  тяжко , но  свои  профессиональные  разведывательные  обязанности  он  выполняет. У  их  с  Гербертом  начальства  нарекания  как  раз  к  Герберту.
Куприянов. А  что  с  ним?
Щербинин. В  гараже  он  приобрел  склонность  к  занюхиванию  бензина , что  для  мозга , с  какой  стороны  ни  подходи , разрушительно. Герберт  тупеет , на  связь  со  старшим , отвечающим  за  всю  область , резидентом  выходит  не  регулярно, всем  необходимым  Герберт  Майлс  снабжается , но  внезапно  он  почему-то  заговорил  о  самообеспечении , сказал , что  начнет  с  меда… притащил  в  гараж  улей  и  пересадил  в  него  купленный  у  завербованного  им  пасечника  пчелиный  рой. А  где  этим  пчелам  собирать  в  гараже  пыльцу? Как  создается  мед  ты  знаешь? Куприянов. Вас  я  не  проконсультирую. Вы  же  меня  за  это  не  застрелите?

Щербинин. Специалистов  наподобие  тебя  можно  убить , только  когда  они  без  сознания. Пока  ты  в  нем , ты  неуязвим.
Куприянов. Допустим , что  атаки  тех , кто  в  моей  видимости  я  отобью. Ну  а  что  мне  делать  со  снайпером , целящимся  в  меня  оттуда , куда  мой  взгляд  не  достанет?
Синяева. Ощущать  волнение  тебе  незачем. Куприянов. (озираясь) Совсем  незачем?
Синяева. Едва  он  спустит  курок , как  у  тебя  на  подсознательном  уровне  сработает  оповещающий  об  опасности  механизм , и ты  пригнешься , либо  повернешь  корпус , не  мне  тебе  объяснять.

Куприянов. С  вами  любопытно  общаться. Если  нам  суждено  пообщаться  лишь  однажды, я  буду  об  этом  жалеть.
Щербинин. О  том , что  мы  общались?
Синяева. О  том , что  мы  общались  мало. Я  восприняла  так.
Щербинин. Получается , у  нас  с  тобой  расхождение. Чтобы  его  аннулировать , я  бы  обратился  к  самому  Куприянову , но  я догадываюсь , что  он  нам  ответит. Менталитет  у  него  не  либеральный.
Синяева. Это  отрицательный  фактор.
Щербинин. Жесткость  в  нашей  деятельности  нужна. Естественно , без  злодейской  придури. Без  выпученных  глаз , бывших  у  Сатурна , пожиравшего  собственных  детей. Картина  Гойи. Куприянов. Вы  мне  ее  не  воспроизведете? Щербинин. Я – Сатурн , а  она  мой  ребенок? Мне  данную  женщину  что , кончать?
Синяева. Варварская  затея.
Щербинин. Я  соглашусь. Представление  с  мнимым  лишением  жизни  мы  бы  перед  тобой  разыграли , но  тебе , Куприянов , хочется  настоящих  трупов , что , на  твое  несчастье , мы  тебе  не  подарим. Я  останусь  непреклонным! Сумеешь  ее  порешить , я… с  тобой  пообедаю.
Синяева. Мною?
Щербинин. Живьем  же  нам  тебя  не  съесть. После  наших  с  ним  укусов  ты  завопишь , и  лично  я  отпряну… приведенным  в  смятение. «Он  чувствует , как  страх  уже  касается  опасливых  коленей». Поль  Валери. «О  смертная  сестра , я – не  быль , до  свиданья!». Что  еще  я  из  него  помню… «блаженны  слитые  тела  течений  плавных , а  я  один , один!». Сюда  по  месту  добавится  это – «и  все  же  он  познал  нежнейшее  из  гнезд». Ну , и  довершим  цитирование  этим -  «из  наболевших  рук  не  выпускаю  весел…». И  с  какой  же  предпосылкой  он  гребет? Сбытом  чего  занимается? Доставляет  морским  путем  героин?
Куприянов. На  весельной  лодке?
Щербинин. Сонгвай  Барвай  бы  повез.
Синяева. Он  бы , спасаясь  от  полиции , в  водоем  бы  не  выпрыгнул. Ты  о  Согнвае , что  герой  гражданской  войны  в  Буркина-Фасо? Щербинин. Он  подключился  в  нее  в  преклонных  годах  и  показал  себя  в  самом  лучшем  свете. Секрет  своей  непобедимости  в  тех  не  крупномасштабных , но  жутчайших  рубках  он  унес  с  собой. Прощание  с  ним  прошло  при  аншлаге.
Куприянов. На  стадионе?
Щербинин. В  зале  для  боулинга , где  к  нему  и  применили  крайние  меры. Без  воздействия  извне  не  обошлось.
Синяева. Самоубийством  это  не  было.
Щербинин. Запустивший  в  него  гранату  намеренно  щурил  глаза. Не  прицеливаясь , а  выдавая  себя  за  корейца  или  японца. Кожа  не  черная , поэтому  не  африканец… но  для  японца-то  она  слишком  белая. Мы  подозреваем  Норвегию.
Синяева. Их  уже  раскрытого  ликвидатора  Олафссона , проживавшего  до  вылета  на  задание  в  китайском  Чамдо. На  реке  Меконг.
Щербинин. С  Сикан-Тибетского  шоссе  ее  видно.

Куприянов. Да  ну  вас.
Щербинин. А  чего  ты  отмахиваешься? Подойди  к  тебе  Гуннар  Олафссон , сверяющий  твою  физиономию  с  имеющейся  у  него  фотографией , ты  бы… бормоча , что  ты – это  не  ты  , ты  стал  бы  заикаться  и  перестал  бы  жить. Именно! Гуннар  Олафссон  карал  за  малейшую  неосмотрительность! С  нескрываемой  враждебностью  к  всем , кто  ему  попадается.
Синяева. Он  спецработник  нового  типа. Норвежской  тайной  службе  он  осточертел , и  они  сами  его  сдали.
Щербинин. Объявили  еретиком.
Синяева. Заявили  о  несогласии  с  его  методами  с  трибуны  ООН.

Щербинин. А  ты  к  нему  благоволила.
Синяева. Не  самый  отрадный  эпизод  моей  биографии. Когда  в  давнишние  времена  мы  переклись  с  Олафссоном  в  Москве , он  вдохновил  меня  на  возбуждение… уговорил  предаться  с  ним  страсти  в  мытыщинском  санатории , по  его  данным  не  оборудованном  прослушкой. Я  поехала… домашних  я  оповестила , сказала  я  Олафссону. О  чем  оповестила? – спросил  он. – О  том , что  дня  на  два  меня  хватит? Тебя , Гуннар , на  один  раз  бы  хватило , насмешливо  промолвила  я. Один  я  гарантирую! – крикнул  он. – Слово  чести!
Куприянов. Он  его  не  нарушил?
Синяева. Нет. После  нашего… того… я  сказала  ему , что  даже  жалко , что  сейчас  я  засну.
Куприянов. Ну , и  не  спала  бы.
Синяева. Хорошо  бы , но  меня  потянуло  непреодолимо. Что  нетипично. Потому  что , если  я  захотела , то  захотела! Если  меня  раззадорили , я  настроена  делать  это  и  делать! Из  этого  рабства  мне  себя  не  выкупить.
Куприянов. Существует  лечебное  питание.
Синяева. Хлеб? Черствый  хлеб , картофель  без  масла , стебелек  лука… и  никакого  сексуального  желания. Щербинин. Твоему  ничто  не  помеха.
Синяева. Вероятно…
Куприянов. Попытайся  сесть  на  детские  смеси. От  активной  половой  деятельности  они  могут  тебя  отстранить.
Синяева. Я  и  без  них  в  нее  вовлекаюсь… но  желание-то  никуда  не  девается.

Щербинин. Православный  государственник  возжелал  подарить  кришнаиту  таскаемую  им  с  собой  иконку. Брать  ее  кришнаит  отказался. Пришлось  всучить  насильно. Под  рукоплескания  простых  горожан.
Куприянов. Тут  у  нас  прозелитизм. Стремление  обратить  других  в  свою  веру.
Синяева. Прозе… проза… прозак – это  успокоительное. Тому  щедрому  гражданину , ему  бы  не  религиозные  символы  распространять , а  успокоительное  глотать! К  кришнаиту  прислал… от  него  по  роже  не  получишь , да  и  града  ругательств  не  услышишь – законный  повод  обругать  и  подраться  у  него  появился , но  он  кроткий. Он  избит! И  вид  перед  его  глазами  рассыпается. Люди , дома , все  в  изломанной  смутности , воздух , кажется , чист , так  почему  у  меня  помутнение , будто  бы  я  на  лакокрасочном  производстве… в  душе  поселилась  тревога.
Щербинин. С  лаком  и  краской  ты  работала. На  тот  заводик  мы  ввели  тебя , чтобы  ты  поглядела  за  нанятым  туда  Евгением  Губчаковым.
Синяева. Угу… момент , вызывающий  сожаления. Щербинин. Но  не  прискорбный.
Синяева. За  восемь  часов  я  столько  там  вдыхала… Губчаков  регулярно  прогуливал , а  я , ка  штык , приходила  и  принималась  вкалывать  и  дышать. На  восстановление  жизненных  функций  у  меня  потом  уходил  весь  вечер.
Куприянов. Тебя  клали  в  барокамеру?
Синяева. Передвижной  пункт  медицинской  поддержки  меня  у  проходной  не  поджидал. Я  бы  им  и  не  воспользовалась – заступай  я  на  работу  румяной  и  посвежевшей , Губчаков  бы  увидел , что  я  разительно  отличаюсь  от  остальных  и  заподозрил  меня  в  чем-то  предосудительном.
Щербинин. Тогда  бы  он  тебя  убрал.
Синяева. Обязательно.

Куприянов. А  Губчаков , он  кто?
Щербинин. Тройник.
Куприянов. Тройной  агент?
Щербинин. Голландский , наш  и  снова  голландский. Высококлассный  профи , однако  за  месяц  до  подачи  документов  в  отдел  кадров  лакокрасочного  завода  ему  уже  стукнуло  пятьдесят  семь. Возраст  не  обманешь.
Синяева. Его  контакты  я  отследила , и  Губчаков  пошел  под  уклон. Покатился  к  нам  в  руки.
Куприянов. Не  разбился?
Щербинин. Мы  его  поймали. Не  скажу , что  над  обрывом , но  он  был  арестован. В  обмен  на  признание  и  выдачу  сообщников  он  словно  выживший  из  ума  требовал  полной  неприкосновенности.
Синяева. Еще  чего  захотел.
Щербинин. Он  нас  недооценивал. В  его  камеру  в  Лефортово  мы  для  компании  подсадили   удмурдского  душегуба  Фирсова , и  на  следующее  утро  Евгений  Губчаков  заговорил  без  всяких  условий. В  ту  трагическую  ночь  он  немало  пережил.

Куприянов. Сейчас  он  жив?
Щербинин. Скончался  на  зоне. И  поныне  небось  в  гробу  переворачивается , о  Фирсове  вспоминая.
Куприянов. Информации  вы  от  него  добились , но  моральная  ценность  вашего  достижения  невелика. Щербинин. Мы  поступили  здраво.
Куприянов. А  я  не  такой  умный. На  открытом  чемпионате  России  по  решению  головоломок  я  провалился.
Щербинин. Эти…
Куприянов. Чемпионаты.
Щербинин. Они  где  проводятся? Куприянов. Вы  не  знаете?
Щербинин. Мне… какая  же  противная  музыка. Говорила  мне  моя  подруга , слушая  Шенберга. Своего  покровительства  я  за  это  ее  не  лишил. Я  знакомил  тебя  с  моей  непослушной  любовницей  Лизой?
Синяева. Более  того – я  наблюдала , как  ты  с  ней… Эразм  Роттердамский  в  его  «Наставлении  христианскому  воину» называл  наслаждения «подлинным  безумием , сладостным  ядом , соблазнительной  пагубой». Ты  прижимал  Лизу  к  кухонному  столу , а  я  стояла  за  застекленной  дверью.
Щербинин. Я  видел  чей-то  силуэт.
Синяева. Догадавшись , что  это  я , ты  бы  разнервничался?
Щербинин. Присутствие  духа  я  бы  сохранил. Ты  и  ты… и  что , что  ты? Я  не  расклеился , предполагая  куда  худшее – человека , похлеще  тебя. С  острова  Пахтусова… что  у  восточного  берега  Новой  Земли. Продолжая  засаживать  моей  Лизе , я  думал , что  за  дверью  он.
Синяева. Контакты  с  ним  ты  не  оборвал?
Щербинин. Приехав  оттуда , сну  я  сопротивлялся… поскольку  мне  снился  он. Истекающий  кровью! Ее  он  пускал  себе  сам.
Куприянов. В  твоем  сне?
Щербинин. До  него. Он  терзал  свою  плоть  ритуальным  нанесением  шрамов  и  раны  не  промывал – из  народа  он  почти  вымершего… поющего  непристойные  песни , становившиеся  достоянием  нашего  центра  через  прикрепленный  у  меня  под  тулупом  микрофон. Чтобы  раскрепостить  население  и  наладить  с  ним  мосты , я  раздаривал  им  ампулы  с  сильным  наркотиком. Мужчину , который  нахватал  их  особенно  много , в  центре  знали  под  псевдонимом «Реагент». Моей  инспекции  подземного  хранилища  кое-чего  он  не  препятствовал. Будучи  секретарем  партийной  организации , вступить  мне  в  партию  не  предложил.
Куприянов. В  какую?
Щербинин. В  свободную  демократическую  партию  острова  Пахтусова. Здесь  членство  в  ней  дивидентов  не  принесет , а  на  самом  острове  он  значимо. Как  там  говорят , оно  оберегает  от  попадания  астральных  разрывных  пуль.

Синяева. Они  разят  наповал.
Куприянов. Они  тебе  страшны?
Синяева. А  ты  думаешь , почему  я  не  снимаю  с  груди  засушенные  оленьи  яйца?
Куприянов. У  тебя… ты…
Щербинин. Взгляните  на  Куприянова! Частота  сердечных  сокращений  у  него  возрасла! Ты  сдаешься? Куприянов. Я  восстанавливаюсь. На  ваших  глазах  голову  я  не  потеряю. Для  обуздания  эмоций  я  направлю  мысль  на  обратные  тригонометрические  функции. Функции  арксинуса , арккосинуса , арктангенса… Синяева. Арк?
Куприянов. Арк…
Синяева. Арктические?
Куприянов. У  нас  конструктивный  диалог. Нам  бы  сюда  четвертым  Вальдемара  Четвертого , но  он  умер  веке  в  четырнадцатом.
Щербинин. Был  королем?
Куприянов. Датским. Его  королева , когда  он  вошел  к  ней  в  спальню , спросила  его: «чего  ты  пришел  такой  недовольный?». Пришел-то  я  как  раз  довольный , ответил  он. Понятно , промолвила  она.
Синяева. Его  королева  лежала  не  одна? Щербинин. Или  возле  ее  кровати  горели  свечи , и  король  разглядел , что  она  постарела.
Синяева. А  днем  они  что , не  пересекались?
Щербинин. Предположим , что  на  лице  она  носила  накидку.
Синяева. В  Дании? Это  же  не  мусульманская  страна. Щербинин. А  кто  говорит? Королева  скрывала  лицо  из-за  оспы. Всех  стеснялась , а  мужу  по  ночам  показывала , и  поэтому  он  к  ней  редко  ходил , и  вот  зашел , и… к  оспе  добавилась  старость.
Куприянов. Но  в  постели  его  королева , наверное , неплоха.
Щербинин. Опыт  есть  опыт. Мне  доводилось  сотрудничать  с  ветхой  женщиной  из  тренерского  состава  команды  Казахстана  по  спортивной  гимнастике. Ее  девочки  вотворяли  черт  знает  что  на  снарядах , а  она  не  слабее  их  изгибалась  на  синем  диванчике… Синяева. С  тобой?
Щербинин. Черту  я  не  переходил. Видел  на  пленках. До  ее  исчезновения  в  алма-атинских  застенках  мы , наблюдая  за  ней , наснимали  достаточно  грязи. Ее  схватили  из-за  ПШ.
Синяева. Подозрений  в  шпионаже.
Щербинин. Куприянову  ты  можешь  не  расшифровывать. Исключительного  положения  среди  нас  он  не  занимает – он  в  том  же  бизнесе , что  и  мы , и , что  бы  у  него  в  закоулках  сознания  ни  гудело , Куприянов  готов… постоянно  готов  к  чрезвычайной  ситуации. Его  прадед  из  Вологды.
Куприянов. Какой  из  них?
Щербинин. Тимофей  Сергеевич   Мотков. Пионер  вологодской  авиации.
Куприянов. Пара  моих  прадедов  мне  известна , но  о  Тимофее  Сергеевиче  я  не  слышал. Он  разбился? Щербинин. Столкнувшись  в  небе  с  тремя  воробьями  и  одним  снегирем. Когда  его  имя  стало  легендой , скелетные  остатки  Тимофея  Сергеевича  выкопали  и  торжественно  перезахоронили  там  же , но  под  салют. Официальные  лица  разрешения  на  проведение  данного  мероприятия  не  дали , и  оно  проводилось  украдкой. Клубом  дельтапланеристов , давно  вызывающим  интерес  у  компетентных  органов.
Куприянов. Они  салютовали  ему  из  автоматов?
Щербинин. Нет , они  не  прокололись. Им  хватило  сообразительности  обойтись  петардами. Едва  Вологду  накрыли  сумерки , они  подняли  такой  шум , что  оглохнешь!
Куприянов. Неосмотрительно.
Щербинин. Они  беспрекословно  подчиняются  их  лидеру , а  он  глухонемой. О  чем  осведомлены  мы , но  не  милиция. Расходиться  они  не  спешили , и  лидер  поплатился  за  это  арестом – свалился  на  голову  оперуполномоченному , он  которого  он  утаивал  свой  недуг , продолжая  хранить  молчание. Девять  допросов  подряд. Гордо  взирая  на  беснующегося  старлея. Глядящего  на  дельтапланериста  и , по-видимому , представляющего  себя  баскетболистом , атакующим  кольцо , атакующим , атакующим… а  счет  не  меняется.
Синяева. Идут  промахи.
Щербинин. Мимо  отделения  проезжает  автобус  с  надписью «Транс-рейс». Транс.  Рейс. Рейс , как  транс. Затяжной… угнетающий…

Куприянов. Старший  лейтенант  срывался , а  в  трансе  люди  спокойны.
Синяева. Притворство.
Куприянов. В  трансе  не  до  него. Ты  не  бывала  в  трансе  и  не  понимаешь , о  чем  говоришь.

Щербинин. Проехай-ка  ты , Куприянов , с  нами. У  нас  машина!
Куприянов. А  вы  сесть  за  руль  мне  позволите?
Щербинин. А  ты  отвезешь  нас  туда , где  мы  возобновим  нашу  беседу , предварительно  подвесив  тебя  за  ноги?
Куприянов. Зажигательный  юмор. Ничего  неприятного  произойти  со  мной  не  должно.
Синяева. От  чумы  в  наши  дни  не  умрешь.
Куприянов. Заразы  я  побаиваюсь. Заключения  в  стерильный  блок  тем  паче. Так , докуда  вы  меня  добросите?
Синяева. До  сада.
Куприянов. Увлекательно…   


         

                Третье  действие.

  Под  зацветающими  кронами  яблоневого  сада  с  Куприяновым , Щетининым  и  Синяевой  стоит  потертый  и  горбящийся  «Аполлон»  Истомин.
  Куприянов  без  фотокамеры.

Истомин. Ты  зубы-то  чистишь?
Куприянов. А  кто  не  чистит?
Истомин. У  нас  полстраны  не  чистит. Я-то  по  России  поездил  и  на  людей  поглядел. Живут  они  с  удалью , но  из-за  них  жизнь  я  увидел , как… Данте  любовь. «Любовь  предстала  предо  мной  такой , что  страшно  вспомнить  мне  об  этом». Не  дипломатично  он  выразился  о  той , что  для  кого-то  безоблачна. Мы  бы  ему  за  это  выговорили… Данте. Данте!
Куприянов. Что?
Истомин. Данте! Данте-Данте! Данте-Данте-Данте! Данте.
Куприянов. Я…
Истомин. Данте! Данте!
Куприянов. Ага… вы  намерено  долбите  в  одну  точку. У  вас  возникла  потребность  поддавить  мне  на  психику?
Истомин. А  что  мне , камнями  в  тебя  бросать? Упомянув  о  камне , я  опять  пойду  на  уловки и  разовью , милостиво  согласившись  тебя  спросить , станешь  ли  уклоняться  от  камня , если  позади  тебя  стоит  ребенок?
Куприянов. Камень , летящий  на  уровне моей  головы , в  ребенка  не  попадет. И  я  увернусь. При  швырянии  камня  мне  в  грудь  я  приму  его  на  себя.

Синяева. Редкие  попадания  камней  бывают  безболезненными. Сбить  бросающему  прицел  ты  бы  не  захотел?
Щербинин. Пальнув  в  него  из  пистолета. Не  пугая , а  в  район  жизненноважных  органов. Подходя  к  ситуации  ответственно. Чтобы  урод  получил  по  полной  программе  и  обрел  необыкновенное  сходство  с  погибшим  от  шальной  пули  приятелем  Аполлона.
Куприянов. В  Древней  Греции  пользовались огнестрельным  оружием?
Истомин. Аполлоном  он  нарек  меня. Не  за  притягательность  внешнего  облика.
Куприянов. Она  в  вас  не  выпирает. Не  самая  заметная  она  в  вас  черта.
Истомин. Я  не  ослепительно  прекрасен… по  всем  параметрам. А  он  все  равно  называет  меня  Аполлоном. Потому  что  первоначально  Аполлон  считался  богом  яблоневых  садов.
Куприянов. А  у  вас  тут  яблоки… вы  ими  заведуете. Истомин. Удостаиваюсь  похвальных  отзывов! В  декадентские  союзы  не  вхожу. С  учетом  всего  сказанного  тебе  ни  пристало  думать , что  Виктора  Саморядова  я  порешил  предумышленно. В  Виктора  вонзилась  пуля , выпущенная  мною  в  мангал… когда  мне  почудилось , что  он  как-то  накренился , я  выстрелил  в  его  стенку  для  придания  ему  ровности  расположения. За  последующий  отскок  пули  я  не  отвечаю. Ось  мира  пистолетной  пулей  не  перебьешь.

Куприянов. Виктор  Саморядов , он…
Щербинин. Чернорабочий  агент. С  неисчерпаемыми  запасами  вселенской  печали. Она , по-твоему , богоугодна?
Куприянов. Не  знаю.

Щербинин. Что  до  Бога , то  тебя  до  Него  ближе , чем  до  себя?
Куприянов. Не  знаю.
Щербинин. Два «не  знаю» подряд – это  неплохо. Мое  тебе  уважение… льва  узнают  по  когтям! Ты  из  чистокровных. Признаемся  Аполлону , у  кого  ты  поселился?
Куприянов. У  Жукова.
Истомин. У  которого  маримба? Щербинин. И  который  нынче  в  Гвинее… закупает  шумовые  инструменты  для  исполнения  приходящих  к  нему  кантат  метафизического  происхождения. Они  предназначены  для  переосмысления  отношения.
Куприянов. К  чему?
Щербинин. К  государственной  власти.
Куприянов. Даст  ли  оно  мне  преимущество… данное  переосмысление  зовется  маримбой?
Щербинин. Маримба  что… маримба – африканский  ксилофон. По  ней  постукивают  палочками , и  она  звучит. Креативно  и  деморализующе , чудаковато , подстрекающе…
Куприянов. В  квартире  Жукова  она  мне  попадается. Я  около  нее  ем. Со  стола под  стол  я  ее  не  сбросил , и  если  быть  до  конца  честным , в  этом  не  раскаиваюсь. Ложкой  с  чем-нибудь  я  по  ней , чтобы  не  запачкать , не  прикладываюсь , а  облизанной , случается, стукну  и  в  дрожащей  вскрике  маримбы  расслышу  сетования  всех  голодающих  в  Африке… но  Жуков  не  в  Африке. Верно , Аполлон?
Истомин. Кадриль-лансье  с  размером  шесть-восьмых  я  в  Африке  не  танцевал. Выделывает  ли  ее  на  том  континенте  Жуков , мне  невдомек. Из  телевизионных  наблюдений  я  вынес , что  африканки  пляшут  изумительно.
Синяева. Женщины  они  первобытные. В  липкую  ленту  бесчувственности  они  не  заворачиваются. Мы  здесь  у  нас  попрохладнее.
Куприянов. Судя  по  глазам , ты  посещала  бизнес-курсы. И  на  них  в  тебя  вкачали  консервирующие  вещества , что  приостанавливают  распад  от  разброда и   шатаний , однако  они  тебе  и  ментальный  рост  обрубают. Мой  образ  для  тебя  поэтичен?
Синяева. Бледноват.
Куприянов. Ну… я  же  с  вами. На  свободе! Самые  живописные  картины  прихожят , когда  ты  сидишь  в  закрытой  одноцветной  комнате. Обитой  войлоком. Истомин. Особенности  заключения  в  это  помещение  дозволяют  тебе  считать  себя  политическим  ссыльным. Я  не  преувеличиваю.
Куприянов. В  вас  кипит  металл  расплавленных  колоколов. Что  же , марку  вы  держите… ракшасы  в  вашем  саду  не  хозяйничают?
Истомин. Демоны-то? Они  сменили  гнев  на  милость  и  свое  эго  мне  излишне  не  демонстрируют. Устраивают  здесь  проделки  лишь  слабого  накала. Притронутся  вот  к  спине , но  без  толчков , не  грубо , пошумят  вокруг  морским  прибоем  и  разбредаются. Если  есть  кому  расходится. Если  он  не  в  единственном  числе.
Щербинин. Человек-невидимка?
Истомин. Загнанный и  чуть  живой. Что  бы  ты  делал , будучи  невидимым?
Куприянов. Дома  бы  сидел.
Истомин. Грамотный  ответ. Ты , Куприянов , не  отсталый… способный  к  инакомыслию. Мне  поведали , что  ты  не  из  фирмы – работаешь  по  индивидуальным  договорам. Губа  у  тебя  не  дура!
Куприянов. Я  статистик  в  поликлиннике.
Синяева. И  фотограф  в  березовой  роще. Еще  какие  у  тебя  таланты? Прыгнув  на  стену , ты  отскочишь  от  нее , как  резиновый?
Куприянов. На  первых  порах  я  врезался  в  стену  без  отскока. Прорыв  произошел  после  совместной  тренировки  с  Жуковым , чья  вызывающая  смелость  и  бесподобные  сольные  номера  ни  к  чему  вроде  бы  не  приводили , но  я , глядя  на  это , ошарашенно  сжимался , а  сжатие  тела  не  исключает  возникновения  в  нем  упругости , что  я  и  ощутил. В  условном  наклонении. Не  очень  случайно.

Щербинин. Тацит.
Куприянов. Диагноз? Щербинин. Тацит – историк. Он  говорил , что  болезнь  действует  быстрее  лекарства. О  патронах  со  сгорающими  гильзами  ты  осведомлен? Куприянов. У  меня  они  не  на  вооружении. Но  я  не  безропотная  мишень – при  нужде  я  использую  столь  громадные  патроны , что  вылетающие  гильзы  отбивают  мне  ноги. Наблюдаю , что  мысли  в  ваших  головах  забегали… как  мыши  в  пустом  холодильнике. Истомин. В  вакуумной  трубке! Для  приема  и  проведения  межпланетных  сообщений. Чтобы  мы  не  вздумали  ничего  пропустить , расположившийся  у  вокзала  инвалид  дублирует  нам  их  проигрышем  на  баяне. На  Киевский  вокзал  приходят  данные  из  галактики  Ориона , на  Белорусский  из  Центавры… жизнь  бьет  ключом!
Куприянов. Гаечным.
Истомин. Нас  могут  и  пришибить… что , нам  из-за  этого  крокодиловы  слезы  проливать? Разве  кто-нибудь  из  нас  относится  к  тем , кто  скулит , как  дышит? Сейчас-то  чего  тревожиться… мы  разгуливаем , мы  процветаем.
Щербинин. С  полной  ладонью  вбитых  в  нее  гвоздей. Синяева. Являя  собой  объем  без  наполнения.
Истомин. Женщин  шарит… по  пакету! С  непонятным  любопытством. Оно  станет  понятным , когда  я скажу , что  пакет  не  ее , а  ворованный.
Синяева. Ты  подразумеваешь , что  женщине  мудрость  принадлежит  не  по  праву , а  будучи  ею  незаконно  присвоенной? Но  это  же  не  научно… в  тебе , Аполлон , я  выявила  кого-то , относящегося  к  нам , женщинам , свысока! Твоя  позиция  в  доработке  не  нуждается?
Истомин. «Сгниют  под  каменным  крестом  тела  красотки  и  монаха…
Синяева. И?
Истомин. И  рыцарей , не  знавших  страха».
Щербинин. Франсуа  Вийон. Книжка  с  его  стихами  у  Аполлона  от  меня. В  какой-то  из  былых  приездов  я  заметил , что  на  здешней  халупе  Аполлона  нет  антенны  и  сообразил , что  почитать  ему  есть  когда. Без  телевидения-то  чтение – стержневой  элемент  проведения  свободного  времени. Не  постоянно  же  тебе  спать.
Истомин. В  моем  домишке , обставленном  скромно , утилитарно , меня , да , бросает  с  порога  в  беспробудный  сон , из-за  чего  я  горьких  сожалений  не  испытываю. Не  расстраиваться  же  мне… вспышки  еще  будут! С  зажатым  в  зубах  фонариком  я  сейчас  в  сад  по  ночам  выбираюсь.
Куприянов. А  руки  чем  у  вас  заняты?
Истомин. Руками  я  отмахиваюсь  от  комарья. Одной  их  не  отгонишь – необходима  двойная , темповито  раскручиваемая  перед  собой  и  над головой мельница , и  фонарь  в  руку  не  возьмешь: световой  луч  при  размахивании  непременно  станет  перемещаться , и  кто-то  помыслит , что  подаю  кому-то  сигналы.
Куприянов. В  Лаос. Они  поступают  туда  через  стутник. Той  же  модели , что  и  тот , через  который  вас  засекли.
Истомин. А  кому  мне  в  Лаос… что-либо  передавать? Куприянов. Жукову. Он  ведь  в  Лаосе.
Щербинин. В  Гвинее.
Куприянов. По-вашему , в  Гвинее , а  по  существу  в  Лаосе. А  чайная  посуда  в  его  квартире  из  Древнего  Китая. Он  мне  клялся , что  набор  чашек  и  фарфоровый  чайничек – современная  китайская  подделка , но  я  чутко , и  что  весомее , знающе  уловил , что  его  откровения  с  гнильцой. Сказал  бы , что  досталось  в  наследство  от  уссурийской  бабушки , к  пекинскому  уничтожению  отца  и  сына  Марютиных   или , если  вам  угодно , Гао  Сюней , отношения  не  имеет… я  бы  и  замолк.
Истомин. А  так  ты  Жукова  выспрашивал?
Щербинин. А  зачем  ему  выспрашивать  Жукова , раз  он  и  так  все  знает?
Истомин. Знать  все – иллюзия… что  и  за  что  китайцы  подарили  Жукову , нас  интересовать  не  должно. Коли  мы  коснулись  Китая , свернем-ка  к  Дао. К  заторможенному , но  неуклонному  восхождению  к  нему. Ты , Куприянов , взбираешься?
Куприянов. К  электронным  весам  гиря  не  прилагается.
Истомин. Ты  хочешь  указать  на  то , что  ты  дитя  нового  времени  и  твоя  тяга  к  его  соблазнам  никакой  духовностью  не  пригибается  и  не  уравновешивается? Куприянов. Я  не  дам  себя  обмануть.
Истомин. Обращенные  к  тебе  слова  введению  тебя  в  обман  не  служат. Я  пытаюсь  расстелить  перед  тобой  ковер , чьи  узоры  и  ворс  воплощают  понятия  соединенных  воззрений  при  переменной  несомненности  их  применительности  к  нам , наблюдаемых  друг  другом  в  смоделированном  не  нами  процессе  приближения  к  смерти. Ты  уяснил , какова  природа  моего  ковра? Куприянов. В  такой  ковер  закатывают , как  в  цемент. Истомин. На  нем  не  возбраняется  перекинуться  в  картишки. В  Краснодаре , когда  я  проводил  там  суровый  отбор  в  особые  подразделения , у  меня  образовалась  устойчивая  компания  для  игры  в  макрокосмическую  буру. Виктор  Ляханов , Андрейка  Чуйдин , Зинэтула  Габайсулов – все  алкоголики , но  играли  потрясающе! Под  ла  мюзик  де  джаз… джазовую  музыку , если  по-французски.
Куприянов. Макрокосмическая  бура  от  всем  привычной  отличается  кардинально?
Истомин. Они  разнятся  подобно  розам. Розы  где  растут? В  земле?
Куприянов. Или  в  оранжереях.
Истомин. Но  в  оранжереях-то  в  земле.
Куприянов. Ну  да , не  на  стенах.
Истомин. Насыть  и  утрамбуй  землю  вертикально , они  будут  расти  и  на  стенах , но  на  земляных. Опять  же  в  земле.
Куприянов. В  земле  и  в  земле… если , кроме  нее , негде.
Истомин. Так  уж , и  негде. Сейчас , Куприянов , тебе  следует  вникнуть. никоим  образом  не  выключаться  из  разговора , который  в  долгосрочной  перспективе  окрасит  твое  существование  в  розовые  тона. Я  бы  сказал , в  светлые , но  мы  толкуем  о  розах. Розы , розовый , слова  однотипные , подмывающие  свить  из  них  не  бессысленную  вязь… подустав , зайдешь  в  бар , а  это  суши-бар. И  образуется  то , что  я  сижу  и  сушу  весла  в  суши-баре.

Щербинин. А  что  с  розами?
Истомин. Розы  растут. Наряду  с  землей  и  на  кактусах! Мое  сообщение  о  кактусовых  розах  вас  не  подавляет?
Куприянов. Оно  дискредитирует  вас. Поведав  мне  об  этом , вы  уверили  меня  в  том , что  вам  не  достает  скрытности. Что  следующее  вы  мне  раскроете?
Истомин. Ничего. Хотя , как  говорила  Герцогиня  у  Льюиса  Кэрролла: «это  все  чепуха  по  сравнению  с  тем , что  я  могла  бы  сказать , если  бы  захотела».

Щербинин. Настоящему  профессионалу  полнейшая  утрата  бдительности  не  грозит.
Истомин. Безусловно. Но  я… 
Щербинин. Молчи , Аполлон.
Истомин. Я-то  помолчу… а  кому  тогда  высказываться?
Синяева. Мне. В  позавчерашний  четверг  я , прохаживаясь  по  Судостроительной  улице , совершенно  не  испытывала  голода , но  неожиданно  взяла  и  купила  банан. И  съела.
Куприянов. В  поисках  утешения?
Истомин. Не  предавая  ее  словам  мистической  интерпретации , я  бы  подумал , что  она  сказала  о  сексе. И  рассмотрел  бы  ее   ситуацию  вне  ответных  полунамеков  о  троллейбусе , чьи  усы  стоят  торчком. Я  вас  попрошу! Выходим  из  троллейбуса! Не  сбавляя  ход , идем , идем  и  с  букетом  цветов  падаем  в  лужу. Что , Куприянов , в  этом  больше  повинно – спешка  или  влюбленность?
Куприянов. Первая  вытекает  из  второй. Когда  нет  второй , то  и  первой  нечего… если  с  цветами. Спешить  кого-то  убить  дозволительно  всегда. Как  и  на  аэродром  при  телефонном  звонке , оповещающем , что  летчик  заходит  уже  на  двенадцатый  круг , но  шасси  все  не  раскрывается , а  в  самолете  твоя...
Синяева. Любовь?
Куприянов. Она  была  в  отпуске  по  болезни. Прилетела  из  Анталии  четыре  дня  назад.
Щербинин. Без  крушения?
Куприянов. Его  я  придумал.
Щербинин. Ты , Куприянов , придумываешь  отвратительные  вещи. Правду  из  тебя  приходится  вытягивать  клещами , а  нечто  вымышленное  ты  вон  выдаешь  и  не  стесняешься. Я-то  мыслил , что  самолет , помучившись , все  же  сел , но  он  у  тебя  разбился! И  вместе  с  ним  твоя  любовь!
Куприянов. Жена.
Истомин. Да , Куприянов… дело  ты  знаешь.
Синяева. Жену  он  не  любит.
Куприянов. Люблю. Но  я  не  боюсь  представить  ее  расплющенной  и  горящей. Для  того , чтобы  сильнее  ценить  то , что  она  пока  не  такова.

Истомин. В  квартире  Жукова  и  она  с  тобой  проживает?
Куприянов. У  нее  двухкомнатная  на  «Каширской». На  данном  отрезке  нашего  семейного  продвижения  мы  сочли  возможным  жить  по  раздельности. Она  на  «Каширской» , я  на  «Щелковской» - моя  линия  обороны  пролегает  по  кромке  коврика  для  ног. По  той , что  прилегает  к  жуковской  квартире.
Истомин. Потомством  вы  с  супругой  не  обзавелись? Куприянов. Нет.
Истомин. Замечательно  получилось… ты  один , она  одна.
Куприянов. И  чего?
Истомин. Тебе  хорошо , ей  плохо. А  в  ночном  небе  двигаются  звезды.
Куприянов. Эти  светящиеся  точки – огни  самолетов. Истомин. Ну  чего  ты  о  них  повторяешься… не  может  быть  столько  самолетов. Хотя  когда  напьешься , тогда  конечно.
Синяева. Пьяному  что  звезды , что  самолеты – все  мелькает , застывает , по  прошествию  трех  секунд  опять  разлетается… Елисейские  поля. В  чем-то  райские. Но  во  Франции  есть  и  Каталаунские  поля. На  которых  разбили  Аттилу – порождение  ада. Чем  надираться , я  бы  скорее  развалилась  в  кресле  и  зачиталась  исторической  литературой.
Куприянов. Рабочий  люд  безалкогольным  отходом  от  реальности  не  заинтересовать. До  меня  моя  супруга  была  подругой  жизни  грузчика  Игнатенко. Человека  строгих  правил.
Щербинин. Тебя  он  до  сих  пор  собой  затмевает? Куприянов. Я  пробуждаю  в  ней  нежные  чувства , а  он  вызывал  в  ней  поклонение… проводил  огранение  ее  алмаза  безжалостным  резцом.
Синяева. Но  он  ее  не  удержал.
Куприянов. Вы  считаете , это  она  его  бросила? Не  она… этого  Виктора  она  звала  Вирионом. А  что  такое  вирион? Сформировавшаяся  вирусная  частица… он  в  нее  проник  и  он  бы  ее  допек , если  бы  он  от  нее  не  ушел. После  конкретной  беседы  со  мной.
Истомин. Ты  пощекотал  ему  грудь  пистолетным  стволом?
Куприянов. Для  Вириона  все  поменялось  в  мгновение  ока. Прироста  самомнения  я  не  почувствовал. Щербинин. Ты  водрузил  штырь  твоего  флага  куда  надо. «Благое  вижу , хвалю , но  к  дурному  влекусь…». Овидий. «Неблагодарный  умрет!». Жена  тебе  благодарна?
Куприянов. Она , по  ее  собственному  выражению , не  вылезает  из  болезней  из-за  хандры , которую  впрыскиваю  в  нее  я.
Синяева. Своей  пассивностью?
Куприянов. Так  мы  дойдем  и  до  обсуждения  нашего… сексуального  синтеза. На  ведение  подобных  разговоров  я  налагаю  вето. При  вашем  интересе  к  синтезу  мы  поговорим  о  синтезе  из  гегелевской  триады. Из  той , где  тезис , антитезис  и  синтез. Будем  говорить? 
Щербинин. Мы  затрудняемся. Дискуссия  о  полихромности  гегелевской  философии  стала  бы  украшением  нашего  общения , однако  публика  мы  с  товарищами  не  настолько  избранная… я  располагаю  информацией  об  Иване  Грозном. Он , оказывается , умер  семнадцатого  марта. А  я  семнадцатого  марта  родился.
Синяева. О  Грозном  я  не  знала , о  тебе  не  помнила – теперь  и  знаю , и  помню… классно.

Истомин. Куприянов  вещал  о  женщине. Затем  выплыл  Грозный. Я  скажу  и  о  том , и  о  том. Когда  я  находился  в  грозном  умоисступлении , Маргарита  Завьялова  боялась  меня  отвергать. Опасаясь  моей  резкой  реакции. До  того , как  она  заполучила  ключ  от  моей  ширинки , мы  с  ней  бродили  по  кинотеатрам , по  сумрачным  паркам… и  тут  она  предложила  мне  переспать.
Щербинин. Милиция  вас  не  потревожила?
Истомин. Двое  в  форме  мимо  нас  прошли.
Синяева. За  плечо  тебя  не  схватили?
Истомин. Я  к  ним  обернулся. И  они  поняли , что  я  слишком  подозрительный , чтобы  со  мной  связываться.
Куприянов. Душой  вы  и  сейчас  не  постарели.
Истомин. Нынче  я  вовлечен  в  политику… дикий  крик  Тарзана  от  меня  уже  не  услышишь.

Куприянов. Раньше  вам  дышалось  легче?
Истомин. Подводить  к  тому , что  у  меня  нынче  все  неважно , ты , Куприянов , не  пробуй. При  приравнивании  моего  бытия  к  трагедии , я  потребую  от  тебя  полной  тишины.
Куприянов. В  переводе  с  греческого  слово «трагедия» означает «козлиная  песнь».
Истомин. Ну , и  не  пой  мне  ее… этот  гомон  будет  явно  не  цикла «Мировое  джазовое  ревю». Занимаясь  с  Маргаритой  Завьяловой… любовью , джаз  я  не  включал , хотя  Билли  Холлидей  или  Декстер  Гордон  для  меня  что-то  вроде  охватывающих  мое  сознание  радиоструктур  дружественных  ко  мне  галактик. Маргаритой  я  завладевал  без  джаза. С  улыбкой  могильщика.
Синяева. Свалившееся  на  нее  счастье  она  осознавала?
Истомин. Она  мечтала  превратиться  в  утку  и  снести  от  меня  яйцо.
Куприянов. А  потом  разбить  его  клювом?
Истомин. Я  отвечу  тебе  ровным  голосом. На  яйце  слегка  посидишь , и  когда  из  него  кто-нибудь  вылупится , он  вскоре  выпорхнет  из  гнезда  и  заживет  самостоятельно , а  ребенка  расти , тяни , беспокойся  о  нем , изводись - будь  у  нее  опора , Маргарита  бы , возможно , и  отважилась , но  со  мной  она  поневоле  обходилась  фантасмагорическими  утками  и  яйцами. Упоминаниями  о  них. То  она  утка  серая , то  пегая… выбывание  из  детородного  возраста  утку  в  ней  пристрелит.

Синяева. Детей  нет , значит  нет…
Щербинин. Можно  не  переживать?
Синяева. Терзания  отступят , а  досада , не  знаю… я  пока  в  блаженном  неведении. Иметь  мужа , детей – это  захолустные  идеалы , но  они  нависают  и  над  женщинами  продвинутыми.
Куприянов. Служащими  в  ФСБ?
Истомин. Заложив  финт , она  бы  поведала  тебе , что  ей  приходится  трудится  фасовщицей  в  продуктовом  магазине  на  Лубянской  площади. Заказать  по  телефону  деликатесные  продукты  у  вас  возможно?
Синяева. Хоть  авокадо , хоть  манго. Все  привезем. И  на  той  же  машине  увезем  с  собой  того , с  кем  у  нас  произойдет  недопонимание.
Куприянов. Сильно  выраженное?
Синяева. В  какое  бы  запустение  ты  себя  ни  ввел , у  нас  тебя  приведут  в  порядок. Просветят  насквозь  и  выявят , где  у  тебя  проблемы. Будешь  роптать – накормим  тебя  жестким  успокоительным. Оно  помогает!
Куприянов. Тихо  издохнуть?
Синяева. Моей  приятельнице  Софье  оно  помогло  в  период  ее  последородовой  депрессии. Естественно , не  взбодрило , но  силы  на  совершение  самоубийства  отняло. И  тем  самым  спасло  ей  жизнь. Затормозив  в  ней  всю  жизнедеятельность  чуть  ли  не  до  клинической  смерти.
Куприянов. Клиническая  смерть  преимущественно  сменяется  обычной.
Синяева. Но  не  у  Софьи. Она  и  сейчас  не  в могиле! Приподнято  водит  в  ясли  своего  сыночка  Алешку. Она – женщина  с  большой  буквы! Ее  мужик  ей  говорил: да  зачем  тебе  рожать , да  что  у  тебя  родится , делай  аборт… а  она  и  здорового  мальчишку  родила , и  гашиш  курить  перестала! Ее  бы  еще  того  мужика  прогнать… видела  я  его. Закатанные  до  колен  брюки  открыли  мне  тощие  синие  ноги!
Щербинин. Со  следами  от  уколов?
Синяева. Он  не  наркоманит. Он  старший  бригадир… в  нашем  супермаркете. Дмитрий  Лучинский.
Истомин. Подполковник  Лучинский? А  Софья - это  что , та  Софья  из  ближневосточного  отдела?
Синяева. В  Иерусалиме  она  на  дрянь  и  подсела. Потом , вернувшись , спрашивала  меня , бывает  ли  горная  тайга  и  горная  тундра…
Куприянов. На  склонах  гор  бывает.
Синяева. Да? А  я  посчитала , что  она  порет  бессмыслицу… тогда  я  ей  и  за  девочку  зря  выговаривала. Куприянов. За  чью?
Синяева. За  чью-то  там… а  я  на  Софью  наорала!
Истомин. За  что?
Синяева. Софья  мне  рассказала , что  она  слышала , как  девочка  в  белой  шапочке  и  желтой  курточке  воскликнула: «Ой , зима  пришла! Пора  варежки  надевать!». Наш  разговор  состоялся  в  июле , и  я  подумала , что  Софья  сдвинулась… а  она  могла  просто  вспомнить. Не  месту , но  событие , бывшее  в  действительности. Не  фантом! Производный  от  гашиша , из-за  курения  которого  она , по  моему  разумению , о  зиме  в  июле  и  заговорила. В  воде  я  не  растворима , сказала  она  ранее… тоже  факт! 
Истомин. Человек  почти  полностью – вода , но  он  в  ней  не… верно.
Щербинин. Не  в  самом  же  себе  ему  растворяться. Она  говорила  о  воде , что  в  реке?
Синяева. Уточнить  я  не  сообразила. Но  какая  бы  вода  Софьей  ни  подразумевалась , против  истины  она  не  погрешила  и  сумасшествия  не  проявила. Если  вы  растолкуете  мне  еще  одно  ее  высказывание , я  и  от  последних  сомнений  в  ее  нормальности  избавлюсь. Я  его  произнесу , а  вы  мне  скажете , что  оно  может  значить. О;кэй?
Истомин. Произноси.
Синяева. Тапиокаизманиока.
Истомин. Ох  ты…
Синяева. Что?
Истомин. Непреднамеренность  эмоциональной  реакции.
Синяева. А  что  по  делу?
Истомин. Ничего… что  это  за  лингвистическое  явление , я  так  сходу  не  скажу.
Куприянов. Повтори-ка  помедленней.
Щербинин. Ты  чего-то  ухватил?
Куприянов. Во  мне  что-то  шевельнулось… повтори. Синяева. Тапи-ока-из-мани-ока.
Куприянов. Ха… «Все  сложное  подлежит  разложению». Надпись  на  надгробии  философа  Френсиса  Бэкона. Его  сложно  устроенный  мозг  занимался  наисложнейшими  трудами , но  и  он  вкупе  с  остальным  телом  разложился… что  до  тебя , то  ты , разложив  высказанное  Софьей  по  слогам , дала  мне  уразуметь , что  все  совершенно  просто  и  логично.
Синяева. Для  кого?
Куприянов. Для  меня , но  я  с  вами  поделюсь. Тапиока – это  крупа , а  маниок , маниока – это  клубень , из  которого  она  делается. Тапиока  из  маниока. Крупа  из  клубня. Твоя  Софья  и  здесь  свою  чокнутость  ничем  не  доказала.
Синяева. И  слава  Богу.

Щербинин. На  даче  Василия  Антонова  данные  клубни  не  прорастают?
Куприянов. Вы  и  о  нем  в  теме? А  он-то  вам  что… он  вам  не  Жуков – в  ваших  и , если  хотите , наших  интригах  он  личность  посторонняя , и  если  вы  решите  его  чему-нибудь  подвергать , без  плачевных  последствий  для  вас  это  не  обойдется. Я  собственноручно  вас  покараю!
Истомин. Да  что  у  тебя , Куприянов , выйдет-то… видишь  на  моем  лбу  вмятину?
Куприянов. Ну.
Истомин. Она  от  пули.
Куприянов. В  вас  попали  и  не  пробили?
Истомин. Сорок  пятый  калибр. Перестрелка  с  цэрэушниками  в   Кенигсберге.
Куприянов. Веселые  россказни – это  уморительно , но  к  моим  предостережениям  относительно  Антонова  отнеситесь  серьезно. Поскольку  если  вы  на  него  попрете , я  изъяны  вашей  внешности  настолько  усугублю , что  даже  самый  бывалый  патологоанатом  спокойно  на  ваш  труп  не  взглянет.
Истомин. Способностью  складывать  изысканные  фразы  ты , Куприянов , не  обойден. Мы  народ  не  утонченный , тебе  следовало  бы  иметь  к  нам  снисхождение… говоря , что  Антонов – не  Жуков , ты  говорил , зная  его  достаточно , чтобы  так  говорить?
Куприянов. Антонов – фотограф.
Истомин. Ну , а  Жуков  в  Экваториальной  Гвинее.
Куприянов. Он  в  Лаосе.
Истомин. А  Антонов  не  фотограф , а  аргентинский  шпион. Мое  заявление , скажешь  ты , голословно , но  и  твое  ведь  ничем  не  подтверждено. Фотограф  он… а  кто  из  нас  не  фотографирует? Я , умирая  от  любопытства , спрашиваю  тебя  об  Антонове , как  о  человеке  с  сопутствующими  человеку  психофизическими  особеностями , а  ты  мне  что? Фотограф… фотограф… от  частого  повторения  этого  слова  у  меня  развивается  паранойя.
Куприянов. Вас  подмывает  в  кого-нибидь  выстрелить?
Истомин. Из  чего?
Куприянов. Вы… вы  безоружным-то  не  прикидидывайтесь. Если  вас  мучает  какое-то  слово , вытащите  ствол  и  это  слово  из  вашей  головы  вышибите! Пальните  в  себя. Советую  вам  из  лучших  побуждений.
Истомин. Квалификация  у  тебя  знатная… поработать  с  тобой  в  одной  команде  было  бы  интересно.

Синяева. Ту  фотокамеру , что  ты  носил  в  роще , а  потом  оставил  в  машине , ты  взял  у  Антонова?
Куприянов. У  него.
Щербинин. А  говорил , что  у  Жукова.
Куприянов. Что  бы  я  вам  ни  говорил , это  касается  меня  и  вас. Ну  и  дополнительно  людей  тех  же  занятий , навроде  Жукова. Василий  Антонов  другой! Появление  его  в  вашем  прицеле  для  меня  нож  острый…
Синяева. А  зачем  он  предоставил  тебе  свою  дачу? Куприянов. Пожить. Он  на  шесть  недель  уехал  кататься  по  Европе , а  мне , вручая  ключи , сказал , чтобы  я  жил  и  приглядывал.
Истомин. Как  и  Жуков. Жуков  тебе  квартиру , Антонов  дачу… в  данный  период  времени  этот  так  называемый  фотограф  где  пребывает?
Куприянов. Да  где  угодно.
Истомин. Ну , здравствуйте…
Куприянов. Конкретнее  мне  не  ответить! Я  могу  лишь  сказать , на  каком  он  континенте. Антонов  приглашен  популярным  венгерским  певцом , чтобы  снимать  его  европейской  турне , и  где  сегодня  концерт , в  Бухаресте  ли , в  Копенгагене , я  себе  не  представляю. Антонов  мне  расписания  не  показывал.

Щербинин. Свет  мы  на  это  прольем.
Синяева. Прорыв  нашего  отечественного  фотографа  на  международную  арену , по-моему , не  утопичен. В  культурной  сфере  нынешний  мир  без  границ , и  чего  же  тут  неожиданного , если  кто-то , заметив  работы  Антонова , позвал  его  что-то  сделать  для  него.
Щербинин. Допущение  того , что  Антонов  умеет  блистательно  фотографирует , протеста  во  мне  не  вызывает. Но  европейское  турне  какого-то  венгра… мы-то , плетя  тему  Жукова , старательно  пытались  не  перебарщивать – он  в  Экваториальной  Гвинее , подвязался  туда  наемником , подобное  вполне  обыденно  и  шаблонно. Можно  усомниться , но  не  особенно… воскресший  Лазарь  стал  епископом  на  Кипре. Кому-то  вздумается  поверить , кому-то  нет , однако  про  меня , об  этом  упомянувшего , едва  ли  кто  скажет , что  я  заврался. Ну , а  расскажи  я  о  венгерской  звезде , устраивающей  такие  турне , меня  бы… не  знает  товарищ  удержу , обо  мне  бы  подумали.
Синяева. А  Лазарь  епископом  стал?
Щербинин. Стал. Как-то  связать  Лазаря  с  поющим  венгром  я  не  смогу. А  Куприянов , небось , в  элементе – столько  нам  навешает , что  мы  заслушаемся. Еще  и  рецензии  на  выступления  этого  венгра  нам  по  памяти  зачитает. О  том , что  он  безумный , воздушный , недосягаемый…
Истомин. Масс-медиа  любого  раскрутят. Понадобится  венгр – вознесут  и  венгра.
Щербинин. Ты  полагаешь , что  Куприянов  нам  не  врет?
Истомин. Я  в  современных  поп-титанах  разбираюсь  не  первоклассно. Как  и  в  их  отношениях  с  фотографами… чем  они  с  ними  занимаются , что  у  них  на  приватных  сеансах  происходит – нам  нужно  ехать  на  дачу. На  обстановку  поглядеть… компрометирующие  фотографии  поразыскивать…


       

                Четвертое  действие.

  Обитая  вагонкой  комната. По  обе  стороны  от  выходящего  на  лужайку  окна  висят  мрачные , не  уступающие  ему  в  размерах  фотографии  индустриальных  пейзажей.
  На  изнемогающих  в  комнате  от  безделья  Засееве  и  Бурченкове  надеты  черные  костюмы. 

Засеев. Муторное  у  нас  задание.
Бурченков. Вялотекущее.
Засеев. У  меня  имелся  знакомый  из  городской  прокуратуры. Видевший  во  сне  сплошь  убийства  и  изнасилования.
Бурченков. Божью  милость  он  не  снискал.
Засеев. В  его  снах  все  эти  преступления  совершал  он  сам. В  тех  же  местах , где  они  происходили  в  действительности.
Бурченков. А  если  он  их  и  убивал?
Засеев. Мне  он  сказал , что  это  не  он. А  мне  бы  не  бояться  и  пересказать  наши  разговоры  кому  следует… вместо  того , чтобы  просто  с  ним  не  общаться. Зачем  он  мне  об  этом  говорил…
Бурченков. Был  бы  риск  разоблачения – не  сказал  бы. Засеев. И  не  держал  бы  меня  в  страхе… если  он  настолько  больной , что  бродит  и  убивает , он  мог  и  сказать. Не  задумываясь  о  последствиях. А  потом  одумался  и  начал  вспоминать , кому  же  он  себя  выдал.
Бурченков. Тебе.
Засеев. С  тем  и  живу…
Бурченков. Для  тебя , конечно , нервы , но  для  людей  хорошо. То , что  он  одумался. Одумавшись , он  ведь  неадекватный  криминал  творить  прекратит.
Засеев. Угу… и  займется  мной.
Бурченков. Будет  всего  одно  новое  преступление. Он  одумался , перед  ним  маняще  замаячили  светлые  горизонты , и  вдруг  в  его  воспоминаниях  блестнул  бы , откровенность  которого  светит  ему  пожизненным. Заткнуть  тебе  рот  он  безусловно  попытается.

Засеев. Юрий  Белковский.
Бурченков. Называть  его  фамилию  я  тебя  не  просил. Засеев. А  я  назвал  ее  для  того , чтобы  и  ты  о  нем  знал. Товарищ  ты  мой… такой  психически  крепкий , ровно  мыслящий , без  промаха  стреляющий  из  любого  оружия  кадр. Когда  Белковский  придет  меня  убивать , я  о  тебе  не  смолчу.
Бурченков. Ну , а  чем  же  я…
Засеев. Передо  мной  провинился?
Бурченков. Чем  я  наврежу  Белковскому? У  меня  же  нет  доказательств.
Засеев. А  у  меня  что , есть? Однако  я  или  ты , мы  можем  Белковским  кого-то  заинтересовать , и  розыскные  сотрудники  примутся  его  тщательно  обнюхивать  и  ощупывать. Признанием  он  их  не  осчастливит, но  личная  коллекция  его  изобличит… ты  же  слышал , что  граждане  подобного  типа  оставляют  себе  что-нибудь  принадлежавшее  жертве. Часики , волосы , носки… ты  бы  что  оставил?
Бурченков. Я  известен  своей  страстью  к  брелкам.
Засеев. Ключи  ты  бы  вышвырнул , а  брелок  под  паркет?
Бурченков. Я  бы  под  ним  тайник  не  устраивал. Чересчур  легко  обнаружить. Я  бы  выдолбил  его  в  стене  и  задвинул  мебельной  стенкой.
Засеев. Но  ее  же  отодвинут.
Бурченков. Да  поленятся! Я  о  характере  народа  из  МВД  осведомлен… если  только  понятых  заставят  потрудиться.

Засеев. С  капитаном  Арининым  из  следственного  комитета  мы  когда-то  шли  мимо  площадки , где  дети  играли  в  футбол. И  к  нам  покатился  мяч.
Бурченков. Капитан  его  детишкам  не  откинул?
Засеев. Нет.
Бурченков. Я  же  говорил!
Засеев. Мяч  до  нас  не  докатился. Так  что , капитан  Аринин  сволочью  себя  не  проявил.
Бурченков. Но  свою  лень  показал. Сделал  бы  шаг , да  и  пнул – в  чем  тут  громадный  труд?
Засеев. Может , он  не  хотел  ломать  мальчишкам  удовольствие. Продолжать  играть  отпасованным  Арининым  мячом  они  могли  и  побрезговать.
Бурченков. Он  что , был  в  форме?
Засеев. В  ней.
Бурченков. Людей , осознающих  собственную  чуть  ли  не  прокаженность – раз , два  и  обчелся. Капитан  Аринин… ты…
Засеев. Меня  не  трожь.
Бурченков. Твоего  дружка  Аринина  топчи , а  тебя  не  задень? Гнусновато… вот  и  дружи  с  тобой  после  этого.
Засеев. Определить  наши  с  Арининым  взаимоотношения , как  дружбу , язык  у  меня  не  повернется. Правильней  будет  сказать , что  я  его  банально  использовал.
Бурченков. В  деловом  плане?
Засеев. А  в  каком  еще? Аринин , возможно , и  гомосек , но  я-то  ни  на  грамм!
Бурченко. Да… или  не  да. Ничем  не  докажешь.
Засеев. А  если  я  при  тебе  пересплю  с  девушкой? Бурченков. Ты  же  знаешь , откуда  мы. Как  нас  формируют , какие  в  нас  закладывают  волевые  способности… ты  бы , полностью  себя  мобилизовав , и  с  трупом  бы  переспал , но  это  же  не  продемонстрирует , что  ты  по  своей  натуре  некрофил. Вспомни  Жукова.
Засеев. Вспоминаю… с  женским  трупом  он  совокупился.
Бурченков. Всего  лишь  на  спор! Тело , разумеется , женское , совсем  теплое , но , поставь  мы  на  кон  долларов  триста , он  бы  и  мужской , с  месяц  провалявшийся  в  морге , продрал.
Засеев. Сверх  всякого  ожидания  бы  раздухарился… и  презерватив  бы  не  надел. Без  него , говаривал  мне  Жуков , его  мощь  удваивается.

Бурченков. А  что  тебе  внушал  Аринин?
Засеев. Он  интересовался  тем , что  творится  у  нас , я  тем , что  у  них – в  общем , мы  пытались  превзойти  друг  друга  в  лживости  и  уклончивости.
Бурченков. Обыкновенная  практика  между  различными  силовыми  ведомствами.
Засеев. Мы  и  внутри  не  откровенны.
Бурченков. Ты  о  Куприянове?
Засеев. Размышляя  о  нем , добычу  я  не  чую. Мы  же  его  здесь  не  пришьем?
Бурченков. В  революционной  Франции  палачи  звались  «мастерами  трогательных  обрядов».
Засеев. Я  бы  тоже  и  книжки  читал , и  на  выставки  выбирался , но  у  меня , помимо  работы , сыновья. Чьи  мамы  из  разных  народов  мира.
Бурченков. С  твоей  тувимкой  я  общался. А  Витю  тебе  кто  родил?
Засеев. Адыгейка. К  ее  нации  я  не  в  претензии – подругой  она  мне  была  нормальной. Затем  расшиблась… неопытная  парашютистка… а  вот  женщина  из  Тувы  поступила  со  мной  непорядочно.
Бурченков. Если  он  бы  она  уехала , забрав  с  собой  Митю , ты  думал  бы  о  ней  лучше?
Засеев. Сейчас-то  я  к  нему  прикипел , но  в  те  дни… когда  ему  и  года  не  исполнилось… увезла  бы – не  заплакал. Рос  бы  с  матерью , жил  бы  в  Дюссельдорфе – она  же  свалила  от  меня  не  на  свою  историческую  родину. К  идеальной  налаженности  бытовых  условий  покатила.
Бурченков. С  немцем?
Засеев. С  таким  немцем , который  турок. У  него  там  по  родителям  половина  на  половину , однако  с  виду  от  немца  у  него  ничего.
Бурченков. И  язык  их  не  знает?
Засеев. На  немецком  он  шпарит , как  Ганс. Сбивайся  он  через  слово , его  бы  к  нам  корреспондентом  немецкого  телеканала  не  послали. Мужик  он  статный , кудрявый , томный – перед  камерой  он , наверное , смотрелся… кого  камера  любит , кого  нет – его  бы  и  глубоководная  полюбила , зарежь  я  его  и  на  дно  отправь.

Бурченков. Антонов  бы  его  не  изуродовал. Снимая. Засеев. Что  за  Антонов?
Бурченков. М-да…  а  ты  мнишь  себя  специалистом. Засеев. До  этого  мои  амбиции  простираются. Скажешь , что  нескромно? Ну  а  я  тебе  скажу , что  куда  уж  скромнее! К  власти  я  не  рвусь , в  генералы  не  мечу , но  я  специалист! У  меня  и  образование , и  характеристики , и  отзывы… так  что  за  Антонов?
Бурченков. Фотограф  Антонов. Собственные  переживания  заслонили  для  тебя  то , на  чьей  мы  с  тобой  находимся  даче. Сколько  бы  ты  ни  галдел , к  заданию  ты  подошел  не  во  всеоружии. Как  если  бы  какой-нибудь  иной , не  наш  комитет , поручил  бы  тебе  агитировать  рабочих  и  ты  бы  пришел  на  встречу  с  ними  с  сумкой  набитой  не  прокламациями , а  выпивкой.
Засеев. Ну , и  пришел. Напоил  бы  и  агитировал! Зачем  мне  прокламации , если  я  и  сам  могу  до  них  донести , что  стачки  и  бойкоты  необходимы  им  же  самим? Угнетаемым! В  царское  время… ты  же  заслал  меня  туда?
Бурченков. И  никуда  больше. Пересуды  мне , знаешь  ли , не  нужны – к  сопротивлению  против  кого-то  или  чего-то  нынешнего  я  тебя  не  подталкиваю.
Засеев. Ты  что , побаиваешься  того , что  я  на  тебя  настучу  и  наши  упрячут  тебя  в  кутузку , где  ты  станешь  узником  совести? Формально  осужденным  по  обвинению  в  государственной  измене. За  то , что  ты  сдал  все , что  знал… промоутеру  боксерских  боев  из  Туркменистана. Работая  на  туркменскую  разведку , вероятно , испытываешь  фантастическое  чувство… их  предложение  ты  отшил?
Бурченков. Боксерского  менеджера , чья  темная  кепка  элегантно  констрастировала  с  седыми  волосами , я  приметил  в  окружении  офицеров  ГРУ. Они  провожали  его  в  плавание  по  Волге.
Засеев. Уплывающие  машут  остающимся , остающиеся  уплывающим… на  теплоходе  организовывались  и  проводились  боксерские  поединки?
Бурченков. Паршивенькие  спортсмены  рубились  ради  крошечных  призовых , но  ставки  на  эти  бои  были  крутейшие.
Засеев. И  ГРУ  ставило?
Бурченков. И  они , и  мы… мафия , чиновники , спецура , нефтяники , банкиры – на  ржавом  теплоходе  «Урал» , на  еле  ползущей  консервной  банке  производится  такой  оборот  наличных , что  никакому  казино  в  Лас-Вегасе  не  привидится.

Засеев. Урал… река! Почему  теплоход «Урал»  ходит  по  Волге? Кто  тут  для  кого  конспирируется? Название  у  него  на  борту  написано?
Бурченков. Я  не  видел.
Засеев. Оно  чем-то  замазано? Если  первые  две  буквы  на  виду , а  последние  две  скрыты , выйдет  «Ур»… Ур  Халдейский. Когда-то  знаменитая  страна. Исчезнувшая , конечно.
Бурченков. И  мы , по-твоему , пропадем?
Засеев. Данный  вопрос  в  небесных  сферах  еще  дебатируется. Архангелы  с  апостолами  уже  выступили. Теперь  слово  имеет  дьявол.
Бурченков. Ну , он-то  за  нас?
Засеев. Его  точку  зрения  я  не  знаю , но  она  там  учитывается. Выскажись  он  за  наше  сохранение , мы , как  страна , в  ничто  не  изойдем… как  бы  прочие  ни  роптали. Пропитанный  химикалиями  снег  солнце  не  растопит.
Бурченков. Комбинаты , возле  которых  снег  лежит  круглогодично , у  нас  встречаются. Распада  и  таянья  нет… то  же  самое  и  с  нашей  страной? Чем  больше  будет  в  нас  скверны , тем  дольше  мы  продержимся? Дай-ка  мне  обдумать… и  помучиться , страдание – это  интеллектуальный  процесс. От  напряжения  мысли  у  меня  и  костный  мозг  сводит… ты  расслышал?
Засеев. К  нам  шагают.
Бурченков. Они  к  нам  через  свою  дверь , мы  от  них  через  свою.

    Засеев  и  Бурченков  выходят  из  комнаты.
    Через  другую  дверь  в  нее  входят  Истомин , Щербинин , Куприянов  и  Синяева.

Истомин. Маленькие  люди – загадка для  больших. Он , состоя  в  штате  Николо-Архангелевского  крематория , самого  крупного  крематория  в  мире , этим  гордился , но  по  мне  исполняемая  им  роль  смехотворна. Сколько  бы  он  ни  оттачивал  свой  ум  Щопенгауэром  и  кокаином , цифры  его  доходов  позорны , и  на  повышение  Ставицкому  не  пойти , а  пожить  на  широкую  ногу  он  согласился  бы  разом. Его  рабочая  закваска  от  богемных  излишеств  Ставицкого  бы  не  оттянула. Щербинин. Он  вроде  бы… токарь?
Истомин. Совсем  токарь. В  его  роду  были  шлифовальщики , электромонтеры , шофера , а  он  токарь. Как  из  камня  вырезанный! Сев  на  отравленный  шип , он  бы  то  место , которым  садятся , не  проткнул. Его  и  грузовик-то  не  каждый  собьет. А  грудь  какая  волосатая… в  тех  волосах  у  него  не  только  мошка – крыса  запутается. На  пляж  в  Завидово  ты  с  нами  не  выезжал?
Щербинин. Она  ездила.
Истомин. Ее-то  я  не  спрашиваю , поскольку  о  ее  присутствии  там  я  помню , но  мы  и  тебя  туда  как-то  вытаскивали , если  в  воспоминаниях  у  меня  не  дефект… мини-конфликт  с  провинциальной  дурочкой  из  Иркутска  там  возник  не  у  тебя?
Синяева. Не  у  него. Ту  девушку  привез  Ставицкий  и  он  же  к  ней  и  приставал , а  когда  он  после  ее  толчка  упал  позвоночником  на  кем-то  оставленный  аккумулятор , она  сухо  промолвила , что  Молох  требует  жертв.
Истомин. Скорее  не  Молох , а  Купидон…
Синяева. На  эту  вольность  в  определении  Ставицкий  ее  внимание  не  обратил. Постанывая  и  ругаясь , он  верещал , что  он  бы  ее  столь  грубо  не  отпихнул – он  воспитан  в  иной  морали , лицо  порока  зовуще  привлекает  его  в  сексе , но  не  в  членовредительстве , шалава  проклятая! Ты  выглядишь  старше  твоих  двадцати  двух  лет! Понизив  голос , Ставицкий  сказал , что  как  бы  ни  сложились  обстоятельства , с  неоплачиваемой  работой  на  спецслужбы  он  заканчивает.
Истомин. Да  что  это  на  него  нашло… он  же  наш  основной  соблазнитель. Сейчас  он  привлекательность  для  женщин  очевидно  поутратил , но  если  нам  понадобится  к  кому-то  из  них  залезть  через  нутро  в  сознание , не  меня  же  на  такое  отряжать.
Щербинин. Мы  располагаем  Куприяновым.
Истомин. Властителем  над  женщиной  он  по  его  физиономии  и  фигуре  может  и  стать. С  нашей  спутницей  он  в  категории  обольщения  проявляет  себя  неубедительно , но  обольщать  ее  мы  ему  и  не  говорили , а  на  свой  страх  и  риск  он  не  подбирается  к  ней  осмотрительно. Тебя  и  ее , сидящих , обнявшись , я  не  представляю.
Куприянов. По-солдатски  нетактично  я  бы  ее  не  обхватил , а мягко  возложить  на  плечо  мне , я  полагаю , не  противопоказано. Женщинам  нравится , когда  их  трогают? 
Синяева. Мужской  арсенал  небогат. Сочувствуя  этому , допустимо  что-то  и  допустить – вознаградить  за  усилия. В  волнующей  атмосфере  наша  бдительность  не  усиливается. Однако  мужчина , будучи  с  женщиной , обязан  быть  готов  к  срыву. К  свертыванию  программы.
Щербинин. Я  после  пощечины  останавливаюсь  тут  же. Куда-то , помимо  щеки , женщины  меня  не  били , и  как  бы  я  поступил , получи  я  отпор  помощнее , я  вам  не  поведаю. Наверно , отнесся  бы  терпимо.
Истомин. Или  пролилась  бы  кровь.
Щербинин. Разъярившись , я  бы  выбежал  из  комнаты  и  подождал , пока  психика  придет  в  норму.
Истомин. Твое  решение , оно  производное  от  твоего  профессионализма. Обыкновенный , не  обученный  сдержанности  мужик , никуда  бы  не  побежал. Отхватив  по  башке  чем-нибудь , наподобие  настольной  лампы , он  бы  принялся  размахивать  руками  и  покусившуюся  на  цельность  его  головы  бабу  вскоре  бы  вырубил. По  воле  злой  судьбы! Она  же  их  столкнула… в  ресторане , в  метро , в  крематории – женщина  привезла  сжигать  мужа , ее  будущий  оппонент  заехал  пообщаться  с  работающим  там  приятелем , и  они  сошлись. На  базе  естественного  для  них  пристрастия  к  противопложному  полу.

Щербинин. Ты , Аполлон , не  о  себе  нам  рассказываешь?
Истомин. Да  чего  мне  о  себе , лошаке , распинаться… «но  о  любви  я  говорю  с  любовью  и  для  любви  всегда  найду  слова».
Щербинин. А  эти  слова , тобой  сказанные , они  чьи? Истомин. Ронсара. Его  юдоль – поэтизировать , наша – аналитически  раззмышлять… где  холод , где  тепло , где  истинность , где  мнимость – у  моей  собаки  нос  постоянно  был  теплым , а  прожила  она  шестнадцать  лет. Бодрая , свирепая… у  меня  на  предплечье  татуировка  впивающейся  в  руку  собаки – ее мне наносили , глядя  на  мою  Абстру.
Синяева. Ты  привел  ее  с  собой  в  тату-салон?
Истомин. Я  думал  обойтись  фотографией , но  привязанная  Абстра  завывала  у  входа , подобно  шакалу , и  я  ее  ввел. Мою  нехорошую  девочку  Абстру… сокращенное  от  Абстракции. Окрестить  громадную  доберманиху  Абстракцией , по-вашему , не  тонко?
Куприянов. Прогрессивного  значения  такие  несоответствия  не  имеют.
Истомин. А  мелкие  дожди? Под  которыми  незаметно  промокаешь  насквозь. Теряешь  возвышенно-осенний  настрой , возвращаешься  домой  и  избегаешь  напастей, что  накрыли  бы  тебя  каким-нибудь  вредным  знакомством , не  оборви  ты  прогулку – под  ливнем  ты  бы  не  гулял , а  когда  накрапывает , ты  сомлев  от  романтизма , решаешь  шагать  до  полноценного  насыщения  твоей  духовной  субстанции  многообразием  взглядов , запахов , дуновений… ты  наводишь  глаза  на  очаровательную  даму  и  замираешь  от  восторга. Сотрясая  воздух , не  без  учтивости  говоришь  ей  об  освободившемся  возле  тебя  месте. Любившая  меня  женщина  меня  же  и  разлюбила , для  восстановления  согласия  с  самим  собой  мне  надобно  вновь  почувствовать  чью-то  привязанность , первичное  впечатление  обо  мне  вы  отриньте: в  положении  лежа  я  смотрюсь  куда  гармоничнее , чем  во  весь  рост. Данное  указание  на  скрытые  во  мне  плюсы  женщину  ко  мне  и  привлекло… она  увлеклась  мною  бурно. Ее  эффектные  крупные  планы  я  разглядывал  почти  ежечасно.
Синяева. Она  довольствовалась  одним  твоим  наблюдением?
Истомин. Спать  с  ней , я  спал… комплиментов  за  это  не  удостаивался. А  за  то , как  я  на  нее  гляжу , она  меня  похваливала. У  меня  во  взоре  безысходная  тоска , но  она  подмечатала  исключительно  тот  факт , что  я  взираю  на  нее  немигающе.
Щербинин. Если  тебе  опостылело , отвернулся  бы  и  не  взирал.
Истомин. Она  заставляла  меня  ей  уступать. Твердила, что  для  каждого  мужчины  всматривание  в  ее  голое  тело  было  бы  высшим  счастьем , и  того , кто  так  не  считает , жизнь  определила  к  голубым  или  больным… чтобы  не  показаться  ей  тем  или  тем , я  перед  ней  капитулировал. Пристально  взирал , внимательно  глядел… как  говорил  Наполеон: «Праздник  проходит  хорошо , но  я  немного  устал».

Щербинин. Жизнь  сложна. Она  расставляет  капканы  и  вызывает  суицидальные  позывы. Измывавшейся  над  тобой  женщине  она  ничего  отрицательно  не  уготовила?
Истомин. Абстракцию.
Синяева. Твою  собаку?
Истомин. Абстра – женщина. Такая  женщина , которая  тянется  к  кобелям. А  без  перерыва  наблюдать  перед  собой  женскую  обнаженность , пусть  и  человеческого  рода , моей  собаке  не  приглянулось. В  создании  враждебного  отношения  к  той  леди  я  ей  не  способствовал , но  оно  у  нее  вызрело  и  воплотилось  в  атакующий  порыв.
Куприянов. Произошло  растерзание?
Истомин. Абстракцию  я  оттащил.
Синяев. Ты  проявил  благородное  великодушие.
Истомин. На  миг  у  меня  возникло  помышление  ее  не  усмирять…
Щербинин. А  если  бы  она  женщину  насмерть  не  загрызла?
Истомин. Я  насмерть  не  желал. Пообкусывала  бы , пожевала… что  устроило  бы  нас  обоих. Меня  и  мою  собачку. Платящую  за  меня  с  процентами.
Синяева. С  несоразмерными.
Истомин. Шрамы  на  теле  не  перевесят  нанесенных  мне  психических  увечий , но  проценты  были  бы  в  том , что  я , столько  на  нее  смотревший , наконец-то  смотрел  бы  на  нее  пылко… но  мои  аппетиты  не  возросли. Искусать  ее  до  чего-то  серьезного  я  бы  Абстракции  не  разрешил.

Щербинин. После  столкновения  с  твоей  собакой  она  тебя  покинула?
Истомин. Накинула  одежду  и  вприпрыжку. С  кем  она  развратничает  сейчас , я  не  выяснял.
Щербинин. Искалечь  твоя  Абстракция  ее  тело , она  бы  от  тебя  не  ушла. Кому  бы  она  стала  его  показывать , если  она  им  словно  бы  бронепоезд  останавливала? Не  вконец  же  она  извращенка!
Истомин. Какая  там  у  нее  степень , мне  вам  не  сказать… а  как  бы  она  с  Абстракцией  примирилась?
Щербинин. Прикормив  ее  мясными  подачками , она  бы , пожалуй , добилась  от  нее  и  обожествления. Всеобъемлющий  ответ?
Истомин. Я  бы  подискутировал… а  на  израненное  тело  я  бы  смотрел  не  с  ужасом , а  с  жалостью , и  женщина  бы  подобного  взгляда  не  перенесла. Когда  на  тебя  безустанно  глядят  с  жалостливой  миной , это  приводит  к  истощению. Чтобы  совсем  не  захиреть , она  бы  меня  оставила… подчиняясь  необходимости. Я  бы  этому  особо  не  радовался. Будучи  в  моем  состоянии.
Синяева. В  сожалеющем?
Истомин. В  состоянии , будто  бы  мне  в  утренний  кофе  подмешали  целую  упаковку  предназначенного  для  кошек  и  собак  анти-секса. Бурных  эмоций  такое  состояние  не  предполагает.
Щербинин. А  как  же  пожилые  люди? Половое  влечение  у  них  нулевое , а  они  и  плачут , и  смеются , и  крикливо  грызутся , как  чертовы  хорьки… эмоции!
Истомин. В  предверие  смерти. После  нее  наступает  вечное  блаженство.
Щербинин. Я  бы  так  не…
Истомин. Назовем  это  вечным  блаженством. Без  затей! Придерживая  деятельность  ума  и  не  допуская  сомнений , которые  здравомыслящего  человека , естественно , гложат.

  У  Истомина  зазвонил  мобильный  телефон.

Истомин. Я  откликнусь. Устрою  с  кем-то , кто  обо  мне  вспомнил , настоящее  общение. Алло , что  у  вас  за  вступление? У  меня  кода… и  что  у  тебя , Жуков? Все  вкривь  и  вкось? Ну , сделал  и  славно…. ты  уже  не  в  лесах? Ну , отдыхай  в  гостинице , отдыхай. Куприянов? Он здесь… конечно , наш. Из другого отдела – его  послали  прощупывать  тебя , нас  с  тем  же  самым  выдвинули  на  него… да , как  мы  и  думали. Ха-ха… ну , развлекайся , развлекайся. От  заразную  не  обожгись. Бай.

      Истомин  убирает  телефон.

Синяева. Из  Лаоса?
Истомин. Гражданин , предавший  нас  в  Париже , найден  и  убит. На  даче  твоего  Антонова  фужеры  для  шампанского  имеются?
Куприянов. Какие-нибудь  рюмки  мы  тут  отыщем , но  пить-то  из  них  что?
Истомин. Что  обнаружится  в  баре. В  загородном  жилище  моднейшего  фотографа  ведь  обязан  быть  бар? Если  нет , у  него  возникнут  имиджевые  потери...

Щербинин. А  Антонов  нынче  в  каких  землях?
Истомин. Он  в  европейском  турне  венгерского  певца. Тебе  же  говорили.
Щербинин. Куприянов  нам  говорил , но  я-то  считал , что  он… ты  что  знал , что  он  говорит  все , как  есть?
Истомин. Знал.
Щербинин. А  до  меня  почему  не  довел?
Истомин. Работники  мы  секретные , резонов  у  нас  уйма… настал  момент  душевно  посидеть , а  для  этого  нам  надо  прояснить , где  здесь  бар. Эй  вы , двое , коим  предписано  быть  поблизости , заходите  сюда! Куприянов. Вы  кого  зовете?
Истомин. Оперативно  укрощающую  связку. Не  по  твою  душу , не  боись.

    В  комнату  входят  Бурченков  и  Засеев.

Истомин. Здравствуйте , люди. Все  взоры  устремлены  на  вас! К  вам  просачивалось , о  чем  мы  тут  беседовали?
Засеев. Бар  мы  вам  покажем.
Истомин. Отлично , хорошо , нет-нет , отлично… он  вами  не  слишком  опустошен?
Бурченков. Алкоголь  мы  не  принимали.
Истомин. При  решении  государственных  вопросов  трезвость  не  помешает. А  ты , Куприянов , проходил  у  нас , как  нечто  не  меньшее… если  бы  мы  не  убедились , что  ты  наш , эти  поджидавшие  тебя  стрелки  положили  бы  тебя  определенно.
Куприянов. Мы  бы  отстреливались.
Щербинин. Мы?
Куприянов. Нам  можно  и  объявиться. Вы  поняли? Синяева. А  ты-то  сам  понял?
Куприянов. Я  понял. И  они  поняли. Они  нас  слышат  через  передающее  устройство  в  моей  одежде. Они  были  где-то  здесь  под  окнами , а  сейчас они  будут  абсолютно  здесь.
Истомин. Ты  о  твоем  прикрытии?
Куприянов. У  вас  против  меня  бультерьеры , а  у  меня  их  собратья… по  амплуа. У  ваших только  пистолеты?
Истомин. А  у  твоих  что?
Куприянов. Да  ничего  такого  огромного… с  гранатометами  на  плечах  они  к  нам  не  ввалятся.

   В  мешковатых  спортивных  костюмах  в  комнату  входят  Губанов  и  Вокарев.

Губанов. Полный  отбой?
Куприянов. Ха-ха… код  отменяется. Отбой  действительно  полный. Действительно!
Вокарев. Ну , теперь-то  мы  действительно  выдохнем. Значит , операция  завершена?
Куприянов. Обстановка  разрядилась. Для  разъяснения  я  скажу , что  у  нас  было  обговорено  следующее – капитан  Губанов  спрашивает  у  меня: «Полный  отбой?»  и  уже  действует  в  зависимости  от  того , что  я  ему  отвечу. Если  я  без  всяких  комментариев  отвечаю  утвердительно , он , а  затем  и  капитан  Вокарев  начинают  вас  убивать.
Щербинин. Умно.
Синяева. Практически  виртуозно.
Истомин. Умеем  работать , умеем… и  мы  умеем!
Куприянов. Само  собой. Мы  же  одна  система.
Истомин. И  нам  бы  сюда  фотографа  Антонова… мы  бы  встали  так  кучно , объединенно , а  он  бы  нас  заснял.
Куприянов. Ну , и  встанем.
Истомин. А  кто  нас  снимет?
Куприянов. Ой… неужели  вы  допускаете , будто  бы  я  не  знаю , что  вы  в  стену… что-то  снимающее  ненароком  вмонтировали. В  какую  сторону  смотреть?
Истомин. В  какую  хочешь. Нас  отовсюду  фиксируют… давайте  же , друзья. Сделаем  на  память!

   Мужчины  и  женщина  сходятся , приобнимают  друг  за  плечи , замирают  с  улыбкой.