Зачем звонит колокол. Рассказ

Эту странную женщину иногда зову Мадам Энзим. А странная потому, что не хочет… или не умеет жить спокойно, да и тех, кто рядом будоражит своим чувствованием жизни. И я как-то сказала ей об этом, назвав катализатором, на что она, усмехнувшись, ответила:
- Тогда уж лучше зови меня не этим громоздким и длинным словом, а из терминологии моей профессии - энзим.
Удивлённым взглядом я дала понять, что слышу этот слово впервые, и тогда она пояснила:
- Энзимы - ферменты, ускоряющие химические реакции в живых системах.
- Ну что ж, тогда, для пущей изящности буду звать тебя Мадам Энзим.
На том и порешили.

А познакомилась я с ней при турпоездке в Минск, и теперь она иногда приезжает ко мне в гости с мужем художником. Бродим в соседнем сквере или ездим в более дальнюю, еще не столь «причёсанную» рощу, где можно побродить по еще не закатанным асфальтом тропинкам, прислониться к березке, посидеть на моём любимом валуне, оглядывая дали, раскинувшиеся за рекой. И почти каждый раз Дина выкладывает мне нечто, будоражащее и моё воображение, после чего думаю, думаю… А, может, странная и я, раз цепляюсь за её «темы»? Но зачастую есть, есть в них нечто, ведь иначе не потянуло бы выткать из её «витальных историй», как она их называет, вот этот небольшой рассказ. Конечно, кое-что в нём не так, как у неё, - что-то опустила, что-то додумала, сплетая из её коротких реплик нить потолще, - но так ведь... Как без этого, если собираешься что-то поведать?

Она сварила утреннюю кашу, стала выкладывать на тарелочку и ложка зазвенела о стенки кастрюльки. «Словно трезвоню, – подумала. – И Фима слышит этот трезвон, а завтракать не идет».
- Чего завтракать не идешь? – почти крикнула, чтобы долетело в его комнату.
- Ты же не приглашала, - услышала.
- А ты не слышишь что ль… по ком звонит колокол? – вдруг вспыхнуло название романа Хемингуэя*.
И пришел:
- Но он же не по мне звонит?.. надеюсь.
- Может, и не по тебе… а по нас.
-  А зачем? – усмехнулся.
- А ты как думаешь? Может, подскажешь? А то я не…
- А не хочу я думать, - прерывает: - И буду просто есть кашу.
Присели. Едят.
- Ну ладно, - говорит она в стол: - Не думай зачем звонит колокол, я сама… А что скажешь насчет того, что дети собираются зимой на лыжах кататься в Польшу, а я не советую.
- Почему?
- Они же недавно там были, пускай съездят еще куда-нибудь.
- Но в Польшу дешевле.
- Пусть подсобирают денег и махнут в Испанию или во Францию.
- Пусть и во Францию.
- А тебе уже все равно, куда им махать, - усмехнулась: - Был бы только телевизор.
- В общем-то, да.
- А вот мне еще не всё… всё равно.
- Ну и поезжай куда хочешь.
- Поехала б… Но денег нет, - тренькнула ложкой по тарелке. – Да и не приглашают.
И он понимает намек, но молчит какое-то время, а потом:
- Ну и нашла бы в свое время себе богатого, чтоб приглашал, а то вышла за художника с неясной перспективой.
- Но ты же был талантлив, писал отличные картины, - сорвалась на упрек: – Я же не знала, что погасишь свой талант так скоро и что потом…
Нет, не скажет она ему о «потом», тем более, что он, ничего не ответив, доест кашу, поставит тарелку в раковину и выйдет.

Вот уже с полчаса дворник налево, направо смахивает дождинки, заставляя их сбиваться в ручеек и стекать на капот, за вспотевшим стеклом изредка мелькают отяжелевшие лапы елей, а потом опять, не прерываясь, серовато-коричневой полосой тянутся полегшие жухлые травы, измокшие кусты, иногда рассекаемые яркой белизной отмытых стволов берез.
Сегодня, изменив городскому скверу и роще, пригласила я мадам Энзим и Фиму съездить на участок поля, недавно купленный моим сыном и на обратном пути навестить моего знакомого, который живёт один в старой хате и пишет роман.
Моросит. Пасмурно, словно опускаются сумерки... Да, не лучшую погоду выбрал сын для знакомства со своим приобретением, но в выходные дни погоды не выбирают. Да и надеялись, что через какое-то время тучи развеются, а они лишь осели и плотненько занавесили небо.
Мои приглашенные посматривают в окно, расспрашивая сына, - зачем, мол, купил, что собирается делать с этим полем, - и беспокойная подруга всё предлагает варианты, а её муж каждый раз подсовывает сомнения: да нет, ничего из этого не получится… да нет, для этого надо многое добывать… да еще и неудачным затея окажется. И Дина всё пытается разбить эти сомнения, настаивая, что если даже и возникнут неудачи, то всегда при желании и упорстве можно найти «лекарство», чтобы провести «реакцию нейтрализации», но муж по-прежнему бубнит своё и, наконец, она вспыхивает, отворачивается к окну и закрывает глаза, - всё, мол, устала!

Но вот сын свернул на обочину, остановил машину:
- Всё. Приехали. – И махнул рукой: - Справа мое поле.
А когда все вышли, улыбнулся:
- Во-он там, возле березняка, можно и дом строить, жить.
Сырой, холодный ветерок сразу пополз под капюшон, начал холодить спину, но Дина с мужем захотели пройти к недалёкому березняку в конце участка, и сын повёл их туда. А я не решилась, - ветерок наглел, пробирался уже и под легкую куртку, - и начала трусцой бегать вокруг машины, чтобы согреться и хотя бы «взором окинуть» приобретение сына. Полевая дорога тянулась вдоль сжатого поля, на котором дождик высветлил примятое колесами машин жнивье, а справа и слева темнел березняк. Отличное место! Люблю вот такое: поля, поля, а на взгорьях стайками – берёзки. Наверное, как же красиво здесь летом! Но сейчас, под моросью и настырным ветром хотелось побыстрее нырнуть в машину и уехать, а сын всё вёл моих знакомых туда, к березняку, изредка останавливаясь и взмахивая руками.

Возвратились они минут через пятнадцать, но захотели подъехать еще и к лесочку справа. «Зачем?» - подумалось, но села в машину. И проехали сколько-то, вышли. Возле стайки берез потоптались по ежику сжатой ржи и, наконец, вернулись к машине, сели в неё, поехали… Но она вдруг забуксовала. Стали толкать. Нет, ни-икак!
- Может, сходить поискать трактор в соседнем поселке, чтоб вытащил? – посоветовал Ефим, вытирая грязные туфли о жнивьё: - А то и надорваться можем.
Дина коротко взглянула на него, усмехнулась, но ничего не ответив, снова подошла к машине, руками упёрлась в задок. Подошли и мы, толкнули раз, еще, еще!.. Ну, слава Богу, по-оехала! Значит, через час будем дома. Но прежде хотя бы на полчаса заскочим к Алексею.
И снова рябоватой полосой замелькали размытые контуры перелесков, поля с редкими стожками и, наконец, отсыревшие, но ставшие яркими домики пригородной деревни.
 
Остановились у потемневшего от дождя серовато-бурого домика с подслеповатым взглядом окон, стыдливо укрытых кроной разросшейся рябины, из которой, обмытые дождём, весело и удивлённо выглядывали красные гроздья ягод. Через приоткрытую и сбитую из обрезков досок и палок калитку протиснулись во двор, остановились возле трех покосившихся ступенек, и я постучалась в дощатую дверь. Нет, не отзывается хозяин. Постучалась громче, еще громче и услышала: идет, открывает щеколду. И уже стоит, опершись на палку:
- А-а, это ты! –обрадованно улыбнулся и взглянул на гостей: - Ба, да ты не одна!
По тропинке коридора, заставленного разным скарбом, пробрались к двери в хату.
- Подождите, сейчас свет вам включу...
Алексей открыл дверь и опять же, по тропинке, окаймлённой бордюром из разной старой утвари, мы потянулись за ним в соседнюю комнату. Слева, возле давно немытого окна приткнулся стол с небрежно раскинутыми на нём книгами, стопкой чистой бумаги, листами копирки и банкой супа, возле него – низкое кресло с распростёртой старой шубой, перед ним – пишущая машинка с абзацем отпечатанного текста, а справа – кровать со сбитым одеялом и овчинным тулупом, на котором серым комочком свернулась кошка.
- Да вот, прибилась, - заметил мой взгляд Алексей: - Есть и еще одна с двумя котятами, приходится кормить…
Я пройду, закрою ящик, в котором хозяин хранит свои пищевые запасы, накину на него подвернувшийся клочок какого-то меха, присяду, позову Дину:
- Проходи, садись на кровать, пока мы тут с Алексеем…
И она, взглянув на словно застывшую кошку, присядет, поправив одеяло, соскальзывающее на пол, а сын с её мужем так и останутся стоять в проёме двери, оглядывая «интерьер» хаты и иногда похихикивая, - и для чего, мол, ему всё это барахло?.. а паутина-то… ха-ха!.. и на потолке висит, и по углам! -  на что Алексей, коротко взглянув на них, усмехнётся:
- Да так… с барахлом и паутиной теплей.
И услышит от Ефима:
- Вы бы лучше со стороны улицы дыру над окном заколотили, чтоб не дуло.
- Да надо б... - тихо ответит Алексей: - Но всё как-то некогда, роман время отнимает… каждый день до четырех часов утра над ним сижу.
- Ну и зря, - опять прозвучит категоричный совет: -  Писать надо днём, а ночью спать.
Но на это ответа не последует, а Дина взглянет на меня, и в этом её взгляде уловлю: ну, зачем, мол, Ефим… со своими советами? «Да, зачем?» - подумаю и я, ведь понять Алексея ему, живущему в уютной квартире под неустанной заботой жены невозможно. И, чтобы заштриховать вдруг повисшую неудобную паузу, фальшиво оживлюсь:
- Ой, я же не представила тебе моих друзей…
И, назвав их, выну из пакета суконные ботинки и комбинезон, купленные по телефонной просьбе Алексея:
- А вот и заказ твой, писатель, принимай.
И он засветится радостью:
- Ну спасибо! Ну, угодила! – сразу станет примерять обувь. – А то те, что на мне, слегка поизносились, и приходится дырки клочками затыкать, - засмеется.
- Сходили б да купили новые, - опять не сдержится Ефим.
И Алексей, взглянув на меня, - да ладно, мол, не огорчайся из-за него, - ответит:
- А пойти купить новые уже не могу… возраст… да и ноги плохо подчиняются.
И опять с улыбкой начнёт разглядывать комбинезон.
- Алекс, - назову его сокращенным именем, - если комбез покажется не очень теплым, то позвони… приеду, заберу, утеплю синтепоном и зимой, в твоей продуваемой всеми ветрами хате, мороз тебе будет нипочём.

Минут через десять сын и Ефим, поторопив нас с отъездом, ушли в машину, а я, спеша договорить то, что хотелось, взглянула на Дину:
- Если хочешь, иди и ты… я еще пару минут тут, с Алексеем…
Но она останется и, взглянув на кошку, всё тем же комочком сереющую в уголке, протянет руку, чтобы погладить её, но почему-то отдернет, а потом молча будет вглядываться в Алексея, бродить взглядом по столу с листами отпечатанного текста, по полке с книгами, по непонятному скарбу в углу, но каждый раз снова и снова возвращаться к иконе Спасителя, висящей в углу и чуть заметному огоньку лампады.
Вскоре сядем в машину и мы. Сын постоит рядом с Алексеем, приобнимет его, шепнёт что-то на ухо, а когда сядет за руль, и машина развернётся, то через забрызганное окно увижу: Алексей будет стоять, опираясь на костыль и крестить нас вослед.

Вначале ехали и молчали, а потом со своего первого сидень я услышала:
- Ну и живет же твой знакомый…
Обернулась, удивлённо взглянула:
- А что… что ты имеешь ввиду?
Фыркнул презрительно, усмехнулся:
- Не хата, а берлога какая-то. Разве можно так жить? Я бы и дня не выдержал.
- А зачем тебе выдерживать? У тебя чистенькая квартира… с заботливой женой, - попыталась смягчить его агрессивный настрой.
Но он не принял моей робкой шутки и стал возмущаться, что, мол, нельзя так… надо продать этот старый дом… надо как-то по-другому устроиться в жизни, а не писать роман, который никому не нужен... да и вообще надо было… На все выпады мужа Дина ничего не отвечала, отвернувшись к окну и глядя через исхлёстанное дождём стекло на метущиеся мокрые кусты, деревья, телеграфные столбы, но когда Ефим, успокоив себя выплеснутым недовольством, замолк, то всё так же глядя в окно тихо сказала:
- Алексея в такой обстановке только писание романа и спасает.
И я с благодарностью подумала: какая же молодец моя Мадам Энзим, что поняла Алексея… и меня.

Она сварила утреннюю кашу, стала выкладывать на тарелочки и ложка зазвенела о стенки кастрюли. «Словно трезвоню, – опять подумала. – И он слышит, а не идет».
Но пришел.
- Слышал, по ком звонил колокол? – опять пошутила, усмехнувшись.
- Звон-то слышал, а вот по ком…
- А по нас он… вернее, для нас.
- Зачем? – хмыкнул.
- А затем, чтобы барахтались, насколько хватит сил, искали свои «биогенные стимуляторы» и постоянно прислушивались к себе: а не смолк ли мой колокол, который…
- Который ты устраиваешь по утрам? – опять ухмыльнулся Ефим, дав понять, что не хочет дальше слушать.
И она замолчала. Но как часто с ней и бывает, додумала про себя: «А ведь и он мог бы не потерять себя, когда спонсоры предложили открыть салон для выставок. Но отказался, испугавшись хлопот, и тем самым...Так зачем же говорить ему об этом теперь?»

И снова я с Мадам Энзим на взгорье еще не совсем «причёсанной» рощи. Но сегодня над нами не серое клочковатое покрывало, сочащееся моросью, а вечерняя бирюза неба со слоистыми улыбающимися облаками, робко подсвеченными розоватым светом предзакатного солнца. Как же благостно сидеть на моём, разогретом за день осенним светлом валуне, и видеть перед собой охристые заречные луга, посёлок с шапками желтеющих деревьев и церквушкой среди них, темнеющую полосу дальнего леса. И не хочется думать, а просто смотреть бы и смотреть на этот удивительный дар жизни, чтобы, сберегая в душе, потом вновь и вновь всматриваться в эти чудные панорамы! Но вдруг слышу:
- Ты знаешь… - и по глазам Дины понимаю, что собирается сказать нечто, её взволновавшее: - Вчера по телевизору посмотрела фильм о французском ученом Паскале*... – Подумалось: Дина, не надо бы сейчас о Паскале… Но промолчала. – А утром за завтраком нечаянно вышли с Фимой на вопрос: по ком… а, вернее, зачем звонит колокол?
- И зачем же? - улыбнулась.
- Так вот, теперь знаю… Звон колокола напоминает, что если Бог создал нас по своему образу и подобию, то это значит… - Хотела встать, но снова присела: - То значит, всю жизнь должны мы хранить не только его образ, но и крохами дел своих стремиться к его подобию, постоянно прислушиваясь: а не смолк ли мой колокол? – Замолчала, поняв, наверное, что сказанное литературно, пафосно, но, не услышав моего ответа, продолжила: - Так зачем я - о Паскале… В сорок девять лет с ним случилась апоплексия и казалось, что жизнь кончилась. Но смог вытащить себя! И увидеть вершину, на которую должен был подняться, сделав множество спасительных для человечества открытий. И дожил до восьмидесяти. А когда умер, то на могиле люди оставили некролог: «Спасителю - от благодарного человечества».
Дина встала, сделала несколько шагов к крутому спуску взгорья, постояла там и, неспешно раскинув руки… словно пытаясь взлететь над заречными далями, сказала:
- Так и знакомый твой… Алексей. - Опустила руки, обернулась ко мне: - Он и теперь слышит звон колокола, покоряя свою вершину. - И тихо добавила почти для себя: - Наверное, таким, как он, думается: а иначе и жить-то зачем?

*Эрнест Хемингуэй (1899-1961) - американский писатель, журналист, лауреат Нобелевской премии по литературе 1954 года.
*Блез Паска;ль (1623-1662) - французский математик, механик, физик, литератор и философ.