Мешок муки 4

Так вот, идёт, значит, Марья деревней - домов мало, да идти долго. А тут вдруг скрип петельный. Да такой, что Марью аж передёрнуло. Марья даже рассмеялась: в позатом году опять приезжала Егоркина бывшая зазноба в домишко старика Михалыча, прикупленный под дачу еще в ту пору. И вот петли у ней также скрипели, что аж душа наружу… Не, не у докторицы скрипели, у двери входной, но всё равно каждый раз, когда дверь ту отворяли, казалось, что человека убивают…

 Марья она не злопамятная, но каждый раз, когда мучилась эта дверь, ложилась чёрной тенью на Марьину душу надежда, что ну вот теперь-то уж точно, так и есть - докторица с миром прощается… Тридцать лет ведь прошло, а вот поди ж ты... Но рассмеялась сейчас Марья не от тех воспоминаний, а от того, как развратница эта петли по уму своему маслом растительным помазала. И как на будущий год, когда она вновь сверх плана мужиков совращать заявилась, ни она, ни Толик-алкаш за обещанный пузырь дверь открыть не смогли. Да что Толик, когда петли насилу трактором вывернули. Правда, вместе с косяком. Так их масло приело. Ох, как вертелась докторица, чтобы Егор всё на место поставил, да другие петли наколотил… И ведь ничего тогда Марья мужу не сказала – отрезанный ломоть снова уже не прирастёт. Живое затянется, но не мёртвое. И точно – не ездит больше с того лета вертихвостка в деревню. Видно, последнюю надежду похоронила вместе с петлями. А дом теперь памятником надежде этой остался. И Егору…

- Марья, ты куда это, словно гусыня, в красных туфлях намылилась? – Серапиониха стояла на своём крыльце, опираясь на клюку, прямо перед дверью, наславшей на Марью эти воспоминания.

- До аптечки, да в магАзин, – отвечала та, для убедительности махнув холщовой самодельной сумкой, к которой Егор приторочил ручки от заводского пакета.
- В село что ль? – удивилась Серапиониха.
 
- А что, ближе есть? – Марья аж остановила свои баские сапоги посреди лужи из натопленного мартовским солнцем снега.

- Машь… - в голосе Серапионихи явственно угадывалась будущая мольба. – Машенька! Хлебушка буханочку купи, сделай милость. К лавке в субботу не дойти было – недужилось…
- А урчали? – спросила Марья вроде бы невпопад, но Серапиониха прекрасно её поняла и ответила, завыв при этом, да ещё и с прихлёбом. – Нет, окаянные… С пятницы тишина…

Марья вздрогнула. Тащить восемь километров лишний килограмм ей было совсем не с руки – она сама хотела закупиться поносом  на обе руки, но ведь и Серапионихе не откажешь…

 Когда-то в шестидесятые, несмотря на молодость или благодаря ей – бабы разное судачили, - была та бригадиршей в деревне. Раньше ведь как у нас было: как сельсовет, так колхоз. Как деревня, так бригада. Так вот, заправляла Серапиониха, да какая она тогда была Серапиониха, так, Танька – оторви да брось - деревенской бригадой. И бригадиршей стала (как поговаривали) за свои большие глаза и прочие немалые прелести, что председателю глянулись. Вот и тащила всю бригаду на себе, процент из упыря всеколхозного выжимая до тех пор, пока другого не назначили. А потом… потом… что потом? Потом так без мужа (хоть свечку ей с председателем никто не держал) и осталась, тяжела слава деревенская,– не отмоешься. Зато вытянула всю деревню в ту голодную пору, когда шесть шкур с крестьян драли. Сколь с тех пор вокруг деревень пустыми осталось? Митино, Шишкино, Ефремий, да тот же Погорелец. Не смотри, что колхозная усадьба была. Дворов богато было - под сотню. Школа и больничка. А вытянули там жилы из мужика, выжили в райцентр на ставку вместо трудодня. Где теперь те деревни? Где Погорелец - усадьба в сто дворов? А их деревня на двадцать изб осталась…

Но кто бы что ни говорил, как Таньку ни звал, а нутром чуял, что это она деревню их спасла, всех и каждого на добре своём большом из беды вынесла. Как тут ей, теперь уж хромой, откажешь в малости, когда старый долг, пусть трижды оплаченный, дороже двух новых, ведь всю свою жизнь она без мужика сдюжила. Вот только детей прижить не смогла.

Это я пока ещё только пояснил, почему Марья не могла отказать Серапионихе: деревенские дела, они иной раз не годами тянутся. Поколениями.
Всё это местные помнят. И будут помнить сколько бы их не осталось. А вот что значит Марьино «А урчали?"… О… это рассказ особый…

Продолжение: http://proza.ru/2015/12/07/409