Иса Байзаков. Куралай сулу Поэма

               
 Перевод с казахского
               
                I

Во глубь веков уходит песня,
Пытаясь тайну разгадать
Тех, кто смиренно канул в бездну,
Чтоб жизни тягот избежать.

Ни стар, ни млад не разбирая,
Во сети лжи злой рок кидал.
В потребе алчной не скрывая,
Неумолимый свой оскал.

Кого-то силы вдруг лишая,
Надежду в сердце погасил.
Кому-то душу разъедая,
Их кровью жажду утолил.

Надежды злобною рукою
В тщету и пепел превратил.
И с головой кровавой тьмою
Без сожаления накрыл.

Вас много, пленники печали.
Всех вспоминая, я скорблю.
И сердце жгучими слезами
Сквозь боль души не утолю.

               

           II


То было время Есим хана*.
Врагом теснимая кругом,
Земля казахов пребывала
В лишеньях, бедствии глухом.

В те годы предки кочевали
В долине тучной Шу* реки.
Здесь тесноты они не знали
Южней притока Камсакты.

У жуза* среднего в почете
Кыпшак ойбас* был, бий* Монтай.
К Монтаю не имел упрека
Ни бедный люд, ни знатный бай*.

Был он народом уважаем
И истину лишь утверждал.
На правду бия полагаясь,
Жил в том краю и стар, и мал.

Решение твердо изрекая,
Умел он тяжбу погасить.
И жалости к врагам не зная,
Мог вкус победы ощутить.

Кыпшакам* лучшая награда,
Не знает равных мудрый бий.
Бездетен он, на сердце рана,
С ним вместе весь народ скорбит.

Монтаю семьдесят четыре,
Не дернет сын отцу подол.
И байбише* в тоске-кручине
С судьбою не продолжит спор.

Надежды боле нет на счастье,
Но у токал* в один из дней
Родился мальчик вдруг горластый,
Бесценный свет отца очей.

Каиргельды назвал он сына,
Пал сглаза жертвою малыш.
Бий для себя прося кончины,
Взывал к Творцу: «За что казнишь?»

В безмолвной скорби пребывает,
Народом окружен своим.
Кто сыновей терял, тот знает,
Не может горе быть чужим.

Есть ли слова умерить муку?
Жестокий проклинает рок
И с сыном вечную разлуку.
Слова пусты, какой в них прок?

               
             III


Высокий, статный, молчаливый,
В великом горе би сидит.
Взгляд пристальный, красноречивый
О многом людям говорит.

- Не будем сетовать на бога,
Что жизнь в расцвете оборвал. -
Бий молвил, - станет ли опорой
Один батыр, как ни удал?

Мир и согласие народу
В миг тяжкий силы придадут.
Родятся сыновья, в свободу
И в счастье веру в нас вдохнут!

Послушайте седого старца.
Утешат, может быть, слова.
Чтоб жизнь не утекла бездарно,
Чтоб горькой не была молва.

Когда один в степи, без стада,
Кулана тяжкий ждет удел.
Не ведал кто отваги смлада,
Тот в битве вряд ли будет смел.

Коль бий потонет в личном горе,
Забыв о жребии своем,
Как истину в житейском море
Найдет, не потерявшись в нем?

Всех молодых я сыновьями
В сей трудный называю миг.
Так знайте ж, этими словами
Утешусь, хоть душа болит.

Не истечет ручьем напрасным
В служении вам моя стезя.
Народу быть единогласным!
Иначе мыслить мне нельзя.

Всем места в этом сердце хватит.
Не в том ли счастье для меня,
Что сыновей рождением платит
Взамен ушедшим нам земля?

Судьбой самой дано, похоже,
Себя народу посвятить.
Отдавшись скорби, с ним негоже
Прервать связующую нить.

Есть дума тяжкая на сердце.
Мне б знать, бывало ли когда,
Кому-то чтоб судьба на свете
Всего отмерила сполна?

Я много в этой жизни видел,
Такого счастья не встречал.
Нет человека в нашем мире,
Невзгод и бед чтоб избежал.

На чьем-нибудь челе беспечном
Блаженство рая б увидать,
И как народ под небом вечным
Познал земную благодать.
Душа б от радости запела,
Отринув горькую печаль.
Так едко сердце б не болело.
Мне жаль, что это лишь мечта…

Вздохнул, подавленный унынием,
Тяжелой думой удручен.
Внезапно кто-то руку вскинув:
«Сказать позвольте вот о чем:

Склоняю голову пред вами,
О бий, чьи помыслы чисты!
День этот скорбный разделяя,
Отчаянию предались мы.

Сумею радость вам доставить,
Возможно, я на этот раз.
Есть Келден бай, что родом правит,
Кого от бед Всевышний спас.

Живет под счастья он звездою.
Ему обильная судьба
Своею щедрою рукою
Всего отмерила сполна.

Вдоль Шу реки бай, как и вы,
Кочует мирно, без забот.
Его владения широки,
Судьбы любимцем он слывет...

Народу верная опора,
Есть восемнадцать сыновей.
Не ведал бед, печалей сроду,
Хоть снега борода белей.

Взглянув, не веря, на джигита,
Воспрял от этих слов Монтай.
- Ужели так? - дивится свита.
Народ воскликнул:
                - Что за бай?

Монтай вскочил нетерпеливо:
- Коня немедленно, и в путь!
Надеюсь, речь сия правдива.
Я должен сам на все взглянуть.


             IV


С волнами Шу реки неспешной
Сливается поток живой.
Притока воды безмятежны,
Извилистый Кок Мурын Той*.

В зеркальной глади луч играет,
Веселый ветерок шалит.
Аул Келдена обитает
Здесь и покой кругом царит.

У берегов стеною шумной
Камыш не ведает преград.
Так льются косы девы юной,
Как шелковистый водопад.

Трава, сминаясь, поглощает
Звук многочисленных копыт.
И чайки над волной летают,
Луч солнца по воде бежит.

На небе чибисы играют,
Да гогот слышится гусей.
Восторгом тихим наполняет
Дух клич надменных лебедей.

Посмотрит путник, замирая –
Мираж, мечта! Душа поет!
И в сердце благодать земная
Покоем мирным снизойдет.

В цветущей, девственной долине
Увидит тучные стада.
Уловит блеяние в низине
Он тонким слухом без труда.

Табун копытами ил месит,
На берег выплыв из воды.
Вдаль гонят их, табунщик  весел,
Под клич «ки-ку!»* свистят кнуты.

Траву щипая то и дело,
Кобылы ласково глядят,
Подрагивая тучным телом,
На игры малых жеребят.

Раскинулся вдали привольно
Аул большой, где жизнь кипит.
Там дети носятся довольны,
Ягнята блеют, шум стоит.

Бурлят котлы над очагами,
Алеет на небе закат.
Блеснув последними лучами,
Светила жгучий гаснет взгляд.

Округу сумрак укрывает,
Заботам нет конца земным.
И гомон пестрый вырастает
В могучей жизни вольный гимн!

               ***

Укрыт мир звонкой тишиною,
И птичий щебет слух пленит.
Да юрта белая покоем
С дороги путника манит.

А туырлык* белее снега.
Узором красным плетена,
Келдена бая юрта это,
Гостями шумными полна.

Четыре резвых иноходца,
Касаясь гривами, стоят.
И оттого, что слепень вьется,
Хвостами дружно машут в ряд.

Дерет, ярясь, колодку беркут,
Глаза закрыты клобуком.
Он головой тревожно вертит,
Не видя, двигает крылом.
В неволе птице мнится жертва,
В нее вонзает хищный клюв.
В когтях та бьется в страхе смертном,
В последний раз в глаза взглянув.

В Келдена юрте раздается
Веселый гомон, смех гостей.
И звук домбры вдруг донесется
И шум восторженных речей.

Там горы блюд на дастарханах.
Вокруг все говорят о том,
Что сына младшего Байжана
Войдет невеста в отчий дом.

Стоит, на палку опираясь,
Прислушиваясь к голосам,
На старость, немощь невзирая,
Келден седобородый сам.

Под грузом стынущего тела
Восьми с лишком десятков лет,
В раздумья погружен всецело.
Годам ушедшим смотрит вслед.

Из глаз слезящихся невольно
Струя скупая вниз течет.
Взор старца тихой боли полон,
Несбыточного словно ждет.

Под летним небом замерзает,
И полы шубы меховой
До самых ног его свисают,
Траву сминая под собой.

Сияло солнце и сверкало,
Лучами все озолотив.
Теперь набросить покрывало
Ночная мгла опять спешит.

Перед закатом замирает
Природа, меркнет все вокруг.
День час последний доживает,
И мир накроет мглою вдруг.

Вдали, у кромки горизонта
Два всадника вздымают пыль,
Где тает луч последний солнца,
Под ветром гнется где ковыль.

Из-под руки бай смотрит, щурясь,
В аул те двое держат путь.
Чубарый мчит, другой каурый,
Спешат с дороги отдохнуть.

С седла сошли, отдав поводья,
Немалый ими пройден путь.
Поклоном бая удостоив,
Ему с волнением руку жмут.

- Черты мне ваши незнакомы.
Кем будешь гость мой дорогой? -
Спросил Келден у пожилого
Со старческою сипотцой.

- В местах мы ваших не бывали,
Кыпшаки мы, а я - Монтай.
О вас немало мы слыхали.
Вы есть, наверно, Келден бай?

Приехал к вам я издалёка,
Доселе видеть вас мечтал.
Почтенье к вам мое глубо;ко,
День этот с нетерпением ждал!

- Я о тебе давно наслышан,
Монтая хвалит стар и мал.
Дана мне наша встреча свыше!-
Вдруг старца голос задрожал.

- Обнимемся, мой гость бесценный!
Ужель ты праведный Монтай?
Как видишь, я – старик согбенный,
Всплеснул руками Келден бай.

Рукой дрожащей трость сжимая,
Промолвил: - Нас свела судьба!
И ты, и я об этом знаем,
Как видно, к нам она добра.

На тор* Монтая приглашает.
Поправив белый кимешек*,
Перины в юрте расстилает
С улыбкой теплой байбише*.

Кошма лежит белее снега,
Перины из сайгачьих шкур.
Подушки, чтоб текла беседа,
Прилечь и отдохнуть зовут.

Летит за разговором время,
Неспешно гости речь ведут.
Дневных сует откинув бремя,
Вершины гор вдали уснут.

Покоя степь полна, дремоты,
И звуки все вокруг замрут.
На утро отложив заботы,
Аул готовится ко сну…


             V


Спросил среди беседы мирной,
Улучив миг, Келдена бий:
- Нет счастья в этом мире, видно.
Но вы-то баловень судьбы?

К вам расточительна без меры,
Как говорят, была судьба.
Богатству, слышал, нет предела,
Детей отмерила сполна.

Между седых бровей Келдена
Грусть тенью серой пролегла.
И свет в глазах угас мгновенно, как молвил:
   - Это лишь слова….

Счастливым каждый быть желает,
Нет человека без мечты.
Судьба вот только подсылает
Нам боль на жизненном пути.

- Как странно слышать ваши речи,
Бог благ для вас не пожалел.
Все говорят, что вы беспечны,
Имеет бай все, что хотел.

Когда услышал я об этом,
Был, если честно, поражен,
Что есть счастливчик в этом свете.
Путь к вам был тут же предрешен.

Гнетет печаль вас, но какая,
Ведь счастье окружает вас?
В глазах сомнений боль живая.
Пусть разъяснит их ваш рассказ.

- Никто не ведает об этом,
Я с вами скорбью поделюсь.
Случилось это дивным летом,
Уж много лет с бедой мирюсь.

Ни бог, ни человек не смогут
Ту боль на сердце заглушить.
Пришел к печальному итогу,
Потери страшной не забыть.

Стук сердца юного прервался,
И был я в этом виноват.
Подолгу горевал, терзался.
К несчастью, нет пути назад.

Себя проклятьем осыпая,
В объятьях горести живу.
Нет для меня на свете рая,
Давно, давно я смерть зову…

Создатель, видно, не желает
Мольбу услышать, смерти нет.
С лихвой меня вознаграждая,
Отнял ту, кто нужнее всех.

Ах, знал бы кто, как сожалею…
Вот так, Монтай мой дорогой.
Горюю, сердцем леденею...
Своей тоской делюсь с тобой.

В раздумье бороду погладил,
Седой качая головой.
С собой, вздохнув печально, сладил,
Заговорив о том впервой.

- Погас огонь в груди священный,
Отжила век, видать, душа.
Дни юности моей блаженной,
Не суждено вас удержать...

Мы счастливы в начале жизни,
Не знает молодость преград.
Знак верный, когда сердце стиснет,
Что жизни близится закат.

Народ бесстрашным слыл и смелым,
Никто не мог нас покорить,
И братья старшие умели
Врага лихого усмирить.

Нас было четверо: три брата,
Еще и старшая сестра.
Отец, к несчастью, без возврата
Ушел от нас на Небеса.

В ту пору было мне тринадцать.
Я младший самый, знать пора
С беспечной юностью расстаться.
Распорядилась так судьба.

Народ готовился к зимовью
Там, где подножье Каратау*.
Туман стелился по низовью,
Трава скудела на джайлау*.

Последние дни были лета,
Об этом помню, как сейчас.
Все в ожидании набега
Собрались с духом в тот же час.

И стар и млад коней седлают,
Опасности заслышав глас.
Стада подальше отгоняют
От рыщущих джунгарских глаз.

Остались старики и дети.
Пытаясь страхи одолеть,
Дозором обошли при свете,
Как только стало вечереть.

Была полна очарования
Ночь, тишина царит кругом.
И нет беды предзнаменованья,
Аткаминеры* все верхом.

В мужских походных одеяниях
И женщины давать отпор
Врагу готовы, замечают:
В степи все звуки, чуток взор.

Ночи безмолвье нарушая,
Польется песня среди гор.
Столь беспечальная, живая,
В ней пылкой юности задор.

У кромки гор рассвет забрезжил,
Проснулась птица среди скал.
Посеребрив ковыль безбрежный,
Луч первый робко пробежал.

В лазури жаворонок звучный
Купаясь, новый день встречал.
По утренней заре соскучась,
Рассвету нежно подпевал.

Откинув ночи покрывало,
Объятия солнцу мир раскрыл,
Все запылало, заплескало.
Час утра раннего пробил.

В дрожащем воздухе вершины,
Луч заглянул в пещеры свод.
Как взбитый пух на небо хлынут
Курчавясь, облака вразброд.

От суеты дневной укрылся
В своем убежище олень.
И воздух ласковый струился,
Взошел над миром новый день.

Вот и опасность миновала,
Пора настала отдохнуть.
Тревог ночь стоила немалых,
Все разошлись, чтобы вздремнуть.

Лишь старики, сев на верблюдов,
Вдаль отгоняют табуны
К подножию гор, каким-то чудом
Не нарушая тишины.

В густой листве щебечут птицы,
Траву колышет ветерок.
Средь нас, как видно, нет провидцев,
Тревожный крик сердца обжёг.

Усталые, все сном объяты,
Волнения вроде позади.
Кому-то сны давно уж снятся.
Но разве рок кого щадит?

Раздался топот издалеча,
Беда вот-вот и в дом войдет.
Как от смертельного увечья,
Раздался вопль: «Враг идет!»

И был он будто глас небесный,
Мир раскололся пополам.
Коснулось эхо скал отвесных,
Звук, словно гром, прогрохотал.

Люд босиком, полураздетый,
В безумном страхе побежал.
Детей в охапку, в свалке этой,
Кто палку, кто костыль сжимал.

Споткнувшись, падают на землю
И просят помощи, зовут.
Другие, крикам их не внемля,
На нарах* и быках бегут.

Скача неловко, с боку на бок,
Им даже пеших не догнать.
На беглецах сапог нет, шапок,
Им от врага не убежать.

Бежал и я, босые ноги
Роса под утро холодит.
Подростком был я быстроногим,
Всех обогнав, коней настиг.

Успел вмиг серую кобылу
Схватить, стремительна была.
И в битвах верно нам служила,
Не одному мне жизнь спасла.

Глазами бешено вращая,
Свирепый враг вдогонку мчит.
Кобыла бег свой ускоряет,
Слепая ярость грудь теснит.

След путая в траве, петляя,
Вернулся тайно я в аул.
Кобылу второпях седлая,
В родную юрту заглянул.

«Догнать врага и непременно!» -
От тяжкой горечи вздохнул.
И так вскипела ярость пеной,
Что саблей воздух рубанул.

Тут мама с бабушкой взмолились:
«Не уходи от нас, сынок!..»
За стремена вдвоем схватились:
«Не знаешь ты, как враг жесток!..».

В глаза стараясь не глядеть им:
«Следы приметить лишь хочу». -
Процедил, но ведь честь задета,
Вослед я бросился врагу.

Трещотку к поясу приделал,
Копье под мышками зажал.
У братьев что сумел разведать,
Лук, айбалту* и стрелы взял.

Ввысь клубы пыли поднимаем,
Аул остался позади.
Кобыла ветер обгоняет,
И гулко ухает в груди.

Восходит солнце. Нерушимы,
Недвижно нам вослед глядят
Родного Каратау вершины,
Лежат из снега шапки в ряд.

Несусь стрелой, в седло вжимаясь,
Кровь в жилах, кажется, кипит.
Из-под копыт коня, пугаясь,
Вдруг птица с шорохом взлетит.

Кобылы бег быстрее ветра.
Пот вытираю рукавом.
В лучах тревожного рассвета
Во весь опор летим на холм.

В пыли по пояс утопая,
Несется тысячный отряд.
Чужих коней вдаль угоняют
Джунгары, не боясь засад.

На многотысячное ржание
В ответ и мой скакун заржал.
Узнал своих без колебания,
Когда табун родной догнал.

Покрепче ухватив трещотку,
Вперед пустился, что есть сил.
Решил, что не заметят с лёту.
С задумкой к делу приступил.

Под клич «ки-ку» и звук трещотки
Решился я коней догнать.
Отмерил взглядом путь короткий,
Обратно табуны погнать.

Плетьми джунгары тщетно машут,
Потоку вперерез летят.
Вернуть коней пытаясь наших,
Цепочкой  выстроились в ряд.

Я оказался в конской гуще,
Где пыль взлетает до небес.
Кругом враги, их лица злющи.
Ужели близок мой конец?

Лавиной ринулись джунгары,
Решили окружить, поймать.
Среди сумятицы в угаре
С собою в плен хотят забрать.

Хочу напомнить, кобылица
Летит лихая подо мной.
Ко мне непросто подступиться,
Навстречу валит враг гурьбой.

Средь пыли тысячное ржание,
Смешались грохот, дробь копыт.
Вдруг ощутил колен дрожание,
Меня смущают страх и стыд.

Запуталось все в дикой свалке.
В горячке спешной мнится мне,
Со мной играют в догонялки
Враги в безумной беготне.

Гоним, как мелкая рыбешка
Зубастой, злобной стаей щук,
Нельзя мне допустить оплошку,
Злорадствуя, теснят вокруг.

Сумел я недругов немало
В той битве жаркой уложить.
И не приметил, жаль, в запале,
Кольцом успел враг окружить.

Зазор в цепи их обнаружив,
Стрелой оттуда мчался прочь.
Должна, должна кобыла сдюжить,
Должна ретивая помочь.

Я ускакал как можно дальше,
Немного дух перевести.
Примчался б хоть немного раньше,
Врага б к себе не подпустил.

Вдруг черного, как смоль, увидел
Зловещего вдали джунгара.
Меня уже он ненавидел
Средь чада этого, кошмара.

На вороном коне несется,
Глаза горят, как два огня.
Стрелу направил и смеется,
С прищуром целится в меня.

Как будто ноги подкосило,
Внезапная бьет сердце дрожь.
Лук натянуть в руках нет силы,
Дышу ли, нет ли, не поймешь.

Надежды юности все мигом
Погасли в моем сердце вдруг.
Я маму с бабушкой со всхлипом
В мгновенье ока вспомнил тут.

Как плакали они прощаясь,
Вдвоем надрывно мне вослед.
Вдруг вспыхнул, мысли проясняя,
Мучительной надежды свет.

Огнем решимость полыхнула,
Рванулся с места... Не успел...
Кобыла навзничь кувыркнулась,
Вонзились в гриву тучи стрел.

Вслед за конем летя на землю,
В тот горький миг подумал я:
«Еще немного хоть промедлю,
Случится, видно, смерть моя».

Вскочил на ноги, огляделся,
Поспешно в лук стрелу вложил.
От них немало натерпелся,
Про страх и вовсе позабыл.

Упал джунгар, другой и третий,
Еще, еще, еще вослед.
Пленить идут, как я заметил,
Их много, всех не углядеть.

Служили верно лук и стрелы,
Теперь сумеют вряд помочь
Мне, будь я даже самым смелым.
Как боль и ужас превозмочь?

Связали, словно тюк, арканом,
Броском приладили к седлу.
Меня держали за смутьяна,
Но слез пред ними не пролью.

Нет смысла верить, ждать подмоги.
Глаз не смыкая, провели
Одиннадцать ночей в дороге.
И вот мы в стан врага вошли.

Добычи щедрой половину
Сейхуну хану поднесли.
Трофей как лучший господину,
Меня к престолу сволокли.



           VI


С неволей выпало смириться,
Все их издевки пережить.
Кто б знал, пришлось как мне томиться?
Никак с другими не сравнить.

Да, тяжко было. Как заходит
Вдруг о казахах разговор,
Заметил, глаз с меня не сводят
И тут же леденеет взор.

Как пленника одели спешно
В кургузый, узенький тулуп.
И, хлеб бросая в ноги пресный,
Недобро улыбаясь, пнут.

«Батыр, казах...» - твердят, куражась,
Тянулись, словно в клетке дни.
С издевкою обмажут сажей.
Им лучше бы меня казнить.

Я клял, как мог, судьбу слепую,
Просил о смерти, смерти нет.
А бог не слышал… Все впустую.
Провел в плену пять долгих лет.

Тарбагатай землей джунгаров
Был в смутные те времена.
Тянь-Шань и Аркалык недаром
Кочевьем стали им тогда.

Одолевая перевалы,
Туда, где озеро Зайсан,
К местам зимовья прибывали
За  караваном караван.

Где поросли деревьев хвойных,
В подножии Манырак горы,
Стада овец паслись привольно
И разжигались очаги.

Там в чащах диких, непролазных
Ни птиц не видно, ни зверья.
Средь троп нехоженых, опасных
Гуляют вольные ветра.

Белеют горы в сизой дымке,
Горды величием своим.
Со сводом голубым в обнимку,
И неба край неразличим.

О, беспредельные просторы,
Свидетели великих битв!
Кровавых вековых раздоров
И слезных шепота молитв.

Батыры здесь являлись миру,
Властителей державный глас
Звучал в тревожную годину,
Акыны* воспевали вас.

Красавицы надменным взором
Смущали юношей не раз.
И не один народ в просторах
Стада бесчисленные пас.

В алмазных переливах света
Звучали трели соловья,
Да жаворонков на рассвете
Струились песни по полям.

И глядя на долины, реки,
Давно обжитые врагом,
Не знал, увижу ли вовеки
Я край родной и отчий дом.


                VII


Сейхун правителем джунгаров
Был в те глухие времена.
Богатым, сильным был и ярым,
Его несметны племена.

Одних нукеров* десять тысяч,
Покой что зорко стерегли.
Мощь грозную врагов превысив,
До неба хана вознесли.

Хан сроду жалости не ведал,
Был своенравен и жесток.
Когда он совершал набеги,
Никто не смел встать поперек.

Зайсаны* во главе туменов
Заносчивый являют нрав.
Тот, кто силен – высокомерен.
За кем есть сила, тот и прав.

Столь же спесивы и надменны
И Сейхун хана сыновья.
Богатства, власти, несомненно,
Они отведали сполна.

Была луны и солнца краше
Единственная хана дочь.
Нежна, легка, как пух лебяжий,
При ней бледнели день и ночь.

Мечтали юноши о встрече,
Все думы их о Куралай.
Лишались даже дара речи,
Столкнувшись с нею невзначай.

Красу невиданную прежде
Создатель сам благословил.
Во взоре доброта и нежность,
Народ за это и любил.

В увенчанной султаном* шапке,
А губы – поцелуй зари.
Во взоре вдумчивом загадка,
И косы вьются до земли.

Был лоб ее высок и светел,
Казалось мне, не знал забот.
И улыбалась так приветно!
В ней тайны скрытой был налёт.

Глядит она, как верблюжонок,
А брови - звонких две стрелы.
Стан хрупок был ее и тонок,
Чтоб описать, слов не найти,

Глаза бездонные сияют,
Как звезды на небе в ночи.
Другим неведомое знают,
И что-то сердце ей тягчит.

Не вспоминать,  что было в прошлом,
Признаюсь честно, был бы рад.
Судьбы должник я, денно, нощно
Гнетущей памятью распят.

Глаза … их, как сейчас я помню…
Глядят мне в душу до сих пор.
И боль осталась неуемной,
И тягостный себе укор…

Тот дивный образ, как видение,
До самой смерти не забыть.
Пред нею трепет, преклонение
В душе я буду век хранить!..

Случился праздник у Сейхуна,
Решил нам волю подарить.
Народ созвал он накануне,
Указ велел свой объявить.

Увидел радость и хмельную
Надежду в пленников глазах.
Настал черед мой, я волнуюсь,
Ведь я единственный казах.

«Нельзя, - изрёк Сейхун сурово,
- Его так просто отпустить.
Чтоб скинуть с рук и ног оковы,
Месть в сердце должен погасить».

Из уст моих чтоб слышать клятву,
Под руки к хану подвели.
«Дай слово, видеть в нас заклятых
Врагов не будешь, и иди…».

От гнева в жилах кровь вскипела,
Свободу мне хотят продать.
Пред ними лебезить - не дело,
Такой обет не мог я дать.

«О грозный хан, забыл ты, видно,
Перед тобой стоит казах!
Сам знаешь, я не безобиден,
Сызвеку мне неведом страх…

Нет, нет, с бесчестьем и позором
Колен своих не преклоню.
Чем жалкую иметь свободу,
Я смерть скорее предпочту.

Век не бывать родства с тобою,
Мне в ваших жилах кровь чужда.
Приду опять на вас с войною,
Как только выпустишь меня!

Любовь от самого рождения
К земле родной Келден питал.
И не понять вам, к сожалению,
За милость я не предавал».

Решили, что я пленник вздорный.
Простить, конечно, не могли.
Ярясь, куда-то в закут темный,
Скрутив мне руки, отвели.

В каморке было сыро, тесно,
Мне мысли, словно яд, глотать.
Судьба моя теперь безвестна,
Неволи срок не угадать.

От устали меня сморило,
Какой-то странный снится сон.
Как будто ветер легкокрылый
Едва задел мою ладонь.
Подола шелкового шорох,
Во тьме глаза мои слепы.
Сочится тусклый свет в зазоры
Щербатой, каменной стены.

Да, кто-то рук моих коснулся.
Ужель я вижу Куралай?
Я сплю еще или проснулся?
Шепнул себе: «Хвалу воздай
Творцу! Меня не замечала,
Как странно, что сама пришла».
Вдруг сердце гулко застучало:
«Что хочет мне сказать она?».
Я вижу, трудно ей решиться,
Стою в смятении, чуть дыша.
Глядим в упор друг другу в лица.
Схватила за руку, дрожа.

Перевела с трудом дыхание,
В испуге слезы льют ручьем:
«Дала себе я обещание
Увидеть вас любым путем.

Вы тот казах, я знать хотела б,
Что хану дерзкий дал ответ?
О боже, как вы были смелы,
Хоть навлекли немало бед.

Слова мне ваши слух ласкали,
Казалось, слышу их во сне.
Бесстрашно правду всю сказали,
И радость вспыхнула в душе.

Да, братья все мои джунгары,
Сейхуну лишь одну меня, -
Мне прошептала она с жаром,
- В плену казашка родила.

Пятнадцать отроду ей было,
Когда попала в плен к врагу.
Я только мамой дорожила,
Чью память чту и берегу.

Юна, божественна, прекрасна,
Отец не мог глаз отвести.
Все слезы пролила напрасно,
Живя в неволе, взаперти.

Дни потянулись чередою
В безвыходной, немой тоске.
Пришлось смириться ей с судьбою,
Подобно горькой сироте.

Была для мамы на чужбине,
Как лучик солнца в зыбком сне.
Мы тайны на двоих делили,
Пред смертью рассказала мне:

«Знай, доченька, мать против воли,
Связав арканом, привезли.
Мне не забыть, живу доколе,
Что родина моя вдали.

И если вдруг когда случится,
Тебе на милой быть земле,
Скажи, любила и гордиться
Не уставала вдалеке».

Я вам внимала со слезами,
Как осенило вдруг меня:
Ужель моей несчастной мамы
Вы есть та самая родня?

Я не желаю впредь Сейхуна,
Не то чтоб видеть, даже знать.
Хочу, батыр, я ночью лунной
К свободе путь вам указать.

Жива ль, не знаю, буду завтра,
Случиться может, что мертва.
Исполнить без сомнений, страха
Свой долг пред матерью должна».

Сказав мне это, разрыдалась,
Полились слезы, как вода.
Всем сердцем ощутил я жалость,
Злодейка не щадит судьба.

Печальна женская ты доля...
Мы плачем, слез не утаить.
Готов был путь ее тяжелый
С ней вместе пополам делить.

  - Мне прошлого не жаль нисколько,
На всякую ступлю стезю.
Я рад помочь, скажи мне только,
Тебя в край отчий увезу!

- В душе надежды свет отрадный,
Батыр, твои слова зажгли.
Ужели мамы ненаглядный
Увижу краешек земли?

Я слышу в сбивчивом порыве
Бег в жилах яростной крови.
И сердце в бешеном надрыве,
Беснуясь, рвется из груди.

Друг другу сжали крепко руки,
Стоим вдвоем, едва дыша.
А сердце мое вторит глухо:
«Как, Куралай, ты хороша»!


          VIII


Настала ночь, кругом стемнело.
Ждем, наконец, как все уснут.
Уйти пешком мы б не сумели,
Таил угрозу каждый звук.

Вот Жайшагыра, Торгайкока,
Двух лучших скакунов отца
Тайком ведет во тьме глубокой,
Бледна, как мел, сошла с лица.
Порог безрадостный покинув,
Мы тронулись в далекий путь.
Я голову вверх запрокинул,
Свободы воздух чтоб вдохнуть.

В степи предутренней затишье,
Да раздается стук копыт.
Лежит лишь камень неподвижно,
Путь проторенный сторожит.

Куда ни глянь, безлюдны дали,
Нет прятаться уже нужды.
Порывы ветра завывают
И заметают все следы.

Там, где пролег наш путь окольный,
Лишь свет сияющей луны.
Быстрей стрелы несутся кони.
Свободой мы опьянены!

Тревога смутная с надеждой
Нам души рвут напополам.
Простор раскинулся безбрежный.
Несемся по холмам, полям.

Так мчимся мы, что сердцу тесно
В груди и тяжело дышать.
Ждет впереди нас неизвестность…
О ней бы загодя узнать!

Забрезжит солнце на рассвете,
Ночную дрему разогнав.
В хмельном дыханьи вольной степи
Нам слышен шелест сонных трав .

Птиц щебет и ручьев журчание,
Весь мир вокруг, как волшебство!
Лучей живительных сияние,
Зари румяной озорство.

Земли распахнуты объятия,
А Небо, словно колыбель.
То был мой рай, судьбой отъятый...
Всю жизнь об этом я скорбел.

Как птица Жайшагыр несется,
А следом мчится Торгайкок.
От счастья сердце вдруг сожмется,
Блестит на солнце платья шелк.

Из-под ресниц, покрытых пылью,
Сияют весело глаза.
Сложила будто птица крылья,
Бессильно обняла коня.

Любимой усталь примечая,
Гоню из сил всех скакуна.
И вижу я, покой теряя,
Исчез румянец без следа.

Узрев движение за грядою,
Мне Куралай подала знак.
За нами двигалась погоня.
Прознал-таки следы наш враг.

Сто всадников разгоряченных
За нами мчат во весь опор.
У до зубов вооруженных
Лук, стрелы, меч, копье, топор.

А впереди, покрытый пылью,
Готов разрушить целый мир,
Суровой смерти равносильный
Мчит хана сын Дауыл батыр.

Беглянку, знать, он первым делом
Решил поймать и наказать.
В лице я вижу озверелом,
Пощады нам и не видать.

Под солнцем блещут сабли, пики,
Летит стрелой джунгаров рать.
Глаза свирепы черноликих.
Ужель мне с ними в бой вступать?

Да, Куралай придется спрятать.
Я должен быть настороже.
Нет, нет, они ее не схватят,
Их замысел понятен мне.

Средь скал велел ей затаиться,
Камчою скакуна хлестнул.
Что суждено, то и случится,
Навстречу гибели рванул.

Дауыл батыр, наследник хана,
Зубами яростно скрипит.
Безумным гневом одурманен,
Мечом нам беглецам грозит.

Усталость рук и дрожь заметив,
Он в сердце метился моё.
Я в полушаге лишь от смерти,
Сжал мертвой хваткою копьё.

Взмахнул и разрубил секирой
Оружие в моих руках.
Стою потерянный и сирый,
Сломалось древко в пух и в прах.
Не глядя, прочь я устремился,
Коня стегая что есть сил.
В поводья намертво вцепился,
Казалось, не скакал, парил.

Мне гибель дышит прямо в спину,
Сберечь я должен Куралай.
Увлечь решил врага в низину,
Чтоб не узрели невзначай.

Лишь на мгновение растерявшись,
Схватился тотчас же за лук.
С конем как будто бы обнявшись,
Пал из седла наследник вдруг.

И вновь зловещего джунгара
Увидел прежнего вдали.
Не дал упасть он сыну хана,
Его с налету подхватив.
На всем скаку, себя не помня,
Одну стрелу слал за другой.
Вдруг, на меня взгляд бросив злобный,
И он упал, подбит стрелой.

Со скакуна тяжелой грудой
Сполз воевода вниз ничком.
Дауыл батыр широкогрудый
Вослед за ним упал тюком.

Погибли в этом поединке
И хана сын, и знатный бек.
Увидев, вспять в испуге диком
Отряд рванул, лишь пыль вослед.

Врага я бил свирепо, лихо,
Кровь там лилась сплошной рекой.
Вдруг жажда мести поутихла
И в сердце наступил покой.

В бою том отнял много жизней.
Бездумно губишь род людской,
О рок, достойный укоризны,
Прельстив нас ложною тщетой…

Как дышится тобой, свобода!
За вдох я все отдать готов.
Казалось мне, погибли орды,
Сразил лишь сорок я голов.

Когда ты счастье защищаешь,
Сжимает сердце гнев в тиски.
О лютой смерти забываешь,
Своим надеждам вопреки.

Очнулся, враг уносит ноги,
Лишь стоны павших в том бою,
Да вороны, их в небе много,
Слепую тешат злость мою.

За дикой спрятавшись скалою,
Вверх к небу руки Куралай
Вздевает с жаркою мольбою:
Мой бог, живым его отдай!»

Ждет окончания сражения,
Страх сердце сжал, течет слеза:
"Спаси, Творец, нас от мучений!
О как надежда ты хрупка...

Вернут меня в стан Сейхун хана,
Погибнет если вдруг Келден.
Хлебнуть чтоб горькой доли мамы
И жить рабынею … зачем?

Ужель исполнить не сумела
Ее предсмертный я завет?
Я ни о чем так не жалела,
Не мил мне без Келдена свет».

Трепещут мокрые ресницы,
Бездушный камень обняла.
Вспорхнула где-то рядом птица,
От мысли страшной обмерла.

На лике хмуром ни кровинки,
Решительно взяла кинжал:
«Ведь если пал он в поединке,
С собой покончить мне не жаль».

Вот жизнь на волоске повисла:
«А вдруг он жив, а я умру?» -
Кинжал вниз опустила, скисла:
«Нет, с легкой смертью подожду».

Дрожа, за край скалы взглянула,
Келден и Жайшагыр одни.
Как тяжкий скинув груз, вздохнула,
Вспять повернув, бегут враги.

Сквозь слезы взор ее лучится,
Бьет сердце молотом в груди.
Стрелою мне навстречу мчится,
Страх  и тревоги позади.

Испуг разлуки, облегченье
В объятиях Куралай моей.
В ней лишь одной мое спасенье,
Нет для меня ее нужней.



           IX


Днем пекло, зной, а ночью холод,
Изменчив нрав Бетпакдалы*.
Удел наш и тернист, и долог,
Который день мы уж в пути.

Все замерло вокруг к полудню,
У Шу реки камыш шуршит.
А берег тихий и безлюдный
Нас передышкою манит.

Пора здесь у реки прохладной
И отдохнуть, и усталь смыть.
Коней, что гнали мы нещадно,
Пастись на воле отпустить.

Внезапно Куралай взмолилась:
«Нет, не сходи, батыр, с седла!» -
Предчувствием со мной делилась:
«Нам отдых не сулит добра….»

Ослушался, ее жалея,
Словам значения не придал.
Как вспомню, сердце холодеет.
Эх, если бы тогда я знал...

Коней, стреножив, отпустили,
Решили голод утолить.
Избороздив пути степные,
Волнения сердца охладить.

От зноя голова кружится.
Глаза стыдливо опустив,
К воде подходит освежиться:
«Оставь одну»,- мне говорит.

Я в мыслях путаюсь бессвязных,
Ей быть рабом навек готов!
Ослушаться посмел бы разве?
Ушел, себя переборов.

Камыш волнуется под ветром,
А у корней журчит вода.
Бегут легко в лазури летней
Грядою белой облака.

Куга*, казалось мне, смутилась,
Когда нагой мой стебелек
К воде, поежившись, спустилась,
Ласкает луч ей кожи шелк.

Своей же красоте дивится,
Укрывшись прядями, стоит.
У девственных грудей струится,
Жар ветер хочет остудить.

Вокруг с испугом оглянулась,
Себя руками обняла.
Пытаясь дрожь унять, встряхнулась
И в воду медленно вошла.

Вздохнув протяжно и глубоко,
Как лебедь вскинув два крыла,
С улыбкой радостной, но робкой,
С волной играясь, поплыла.

Я в стороне стоял, не видел,
Все это домыслы мои.
Но на судьбу я не в обиде,
И вправе ль я судьбу судить?..

На водной глади блики солнца,
Я жду ее невдалеке.
В груди тревожно сердце бьется,
Траву сминаю в кулаке.

Вот в тишине звенящей, чуткой
Раздался шорох невзначай.
Страх осязая неуютный,
Вдруг содрогнулась Куралай.

Округу оглядел, вернулся,
Не подошел к ней, устоял.
На платье средь травы наткнулся,
Сверкнула шелка кисея.

Присел на камень в ожидании,
Подумал: «Где ж она?» В тот миг
Застыв на месте, с замиранием
Пронзительный услышал крик.

Всего как жаром окатило,
На зов отчаянный спешу.
И руки сами торопливо
Вставляют с дрожью в лук стрелу.

«Не знал я радости с рождения.
О Небо, защити ее!
Ужели в горе, в запустении
Мне одному жить суждено»?

Бессильный слышу плач... дыханье
Таить пытаюсь на бегу.
И вижу, тигр с глухим рычанием
Терзает Куралай мою.

К воде рванул я со всей силы
И второпях метнул стрелу.
Грудь хищника насквозь пронзило,
Он только лапами всплеснул.
«Прости, что не сберег, родная!
Как смерти мне тебя отдать?
Да разве этого желал я,
Чтоб одному жизнь коротать»?

В объятьях милую сжимая,
Тоскою сердце иссушил.
Сидел горюя и качаясь,
Со мной скорбели камыши.

Судьбу бы пополам делили,
Ведь я об этом и мечтал.
Я не услышал слов любимой,
Потом себя винил и клял...

- Как мог оплакивал потерю:
«Душа тобою пленена.
Во что, скажи, теперь мне верить?
Жизнь не нужна мне без тебя».

Собрал в кулак всю свою волю,
Нож вынул, скорбью сокрушен.
На части душу рвет от боли,
Внезапно слышу тихий стон.

Из ран струится кровь рекою,
Где шелк волос, кровавый след.
Взор застит ей холодной тьмою,
В лице прекрасном жизни нет.

Губами бледными шепнула :
«Объятия мать раскрыла мне».
С трудом, слабея, улыбнулась.
Я стал в мгновенье стар и сед.

«Осталось встречи ждать недолго,
В слезах твоих дочь рождена.
Злодей Сейхун, его пред богом
Отцом считать обречена…»

В мольбе взор к небу обратила:
«О мама, я к тебе иду, -
Последние собрала силы, -
Прими дочь бедную свою...

Как рано смерть ко мне явилась,
Творца то воля, что ж, пускай. –
Сказала мне, дрожа и силясь,
Сходя на шепот, Куралай.

– Мы путь тяжелый одолели,
Вернулась я к родной земле, -
Глаза ее вдруг повлажнели,
Мне больше не о чем жалеть.

Увидеть матери отчизну,
Я лишь об этом до конца
Своей недолгой, горькой жизни
Молила на небе Творца.

Да, просьбу матери сегодня,
Ее последнюю мечту
Исполнила, но жаль, что поздно,
Попав в великую беду…

Меня послушай на прощание,
Не смей, ты слышишь, сиротеть!
Прошу тебя, не будь печальным,
Вот самый главный мой завет.

Живи, родной, дыши всей грудью,
Будь счастлив, отомсти врагам.
Пусть беды все тебя минуют,
Их жизнь пусти по всем ветрам.

Лишь ты мне нужен был, не скрою,
Об этом знаешь сердцем сам.
За краткий счастья миг душою
Всей благодарна Небесам!

Я рядом буду век с тобою
И никогда, знай, не умру!
Красивой будет и большою
Пусть жизнь твоя, мой верный друг.

Расти детей, беды не зная.
Хочу, чтоб много было их.
Я об ином и не мечтаю,
Желаний нет, поверь, других.

Тоскует сердце от бессилья,
Томится жаждою любви.
Слова последние, мой милый,
Навеки в сердце сбереги...»

В груди дыхание реже, реже…
Всесильной смерти пелена,
Глаза любимой тихо смежив,
Безжалостно заволокла.

Я клятву верности, бледнея,
Как мог, ей торопился дать,
Пока успела, холодея,
Мне руки медленно разжать.

Перевернулось будто небо
И, понеслось все вдаль кружась.
Глядел на мир, не видя, слепо,
Как жизни нить оборвалась...

Что завещала мне, исполнить
Я, плача, клялся ей сполна.
Что не забуду, буду помнить,
Что мной любима лишь она.

Земле и Небу моя клятва
Была слышна. Все жив пока.
Дышу, отчаянием объятый,
Душа там, с нею умерла…

Я образ дивный не забуду
Моей прекрасной Куралай.
Она со мной всегда, повсюду.
Мой друг, вот так и понимай.

Все дело в том, что нету рая,
Теперь все тайны знаешь ты.
Назвал, меня совсем не зная,
Любимцем, баловнем судьбы.

Все эти блага лишь как бремя,
Мне жизнью щедрою даны.
У смерти роковой на время
Когда-то взяты мной взаймы.

Течет рекою непрерывной
Из старческих очей слеза.
И плач его был неизбывный,
В слезах усы и борода.

Не выдержав печали этой,
Монтай заплакал вместе с ним.
Судьба бывает все ж нелепой,
Но память мы о ней храним.

- Я долго, долго обретался
На этой горестной земле.
Детей родил, с врагом сквитался,
В жестокой победил войне.

Но жил-то жизнью настоящей
На свете я всего три дня.
И мне они, к печали вящей,
Три тысячелетия, не три дня.

И с той поры дышу как будто,
Нет, существую я, казнясь.
Остался там, душой, рассудком,
Здесь, с жизнью суетной мирясь.

Словами скорбными рассказу
Он с горечью подвел черту.
Скажу, внимать такому сказу
Тем, слушал кто, невмоготу.

Завесою укрыты тайной
Давно ушедшие века.
И разгадать их трудно крайне
Из нашего из далека.

                г. Алматы.
                2013 год.               
         

         
            

               
               


                Примечания.

*Сулу - красавица.

*Есим хан - (годы правления 1598-1628) - один из выдающихся политических деятелей второй половины XVI и первой половины XVII вв. Он смог нейтрализовать внешнюю угрозу и объединить казахские племена в крайне тяжелые годы национальной истории, превратив Казахское ханство в сильное централизованное государство.
*Кыпшак ойбас - кипчаки являются одним из основных племен казахов Среднего жуза. Их уран или родовой девиз: «Ойбас!».

*Бий – центральная фигура степного правосудия. Судья, руководствовавшийся законами степного права – адат.

*Жуз – казахский этнос состоит из трех жузов – Старшего, Среднего и Младшего, каждый жуз состоит из отдельных родов.

*Бай – богач, феодал, глава рода.

*Байбише – самая старшая жена.

*Токал – самая младшая жена.

*Кок Мурын Той – приток реки Шу (Чу).

*Ки-ку – клич, издаваемый воинами и пастухами в подражание крику лебедей. С этим кличем бросались в бой батыры, пастухи разворачивали обратно огромные табуны коней. Отсюда русское – «гик, гиканье».

*Туырлык – кошма, которой крыты стены юрты.

*Тор –  почетное место в глубине юрты, напротив входа.

*Кимешек - старинный головной убор замужней женщины из белого коленкора, иногда с вышитым узором по овалу лица.

*Каратау – горный хребет на юге Казахстана, северо-западный отрог Тянь-Шаня.

*Джайляу – летние пастбища.

*Нар, инер - гибрид первого поколения одногорбого и двугорбого верблюдов, имеет на спине два невысоких и слитых воедино горба. Выносливое и сильное животное, соединяет достоинства обоих родителей.

*Аткаминер – досл. те, кто могут сесть на коней, т.е.  в данном случае боеспособная часть населения. Прежде в казахских степях, где на лошадь садились раньше, чем начинали ходить, где конь был не роскошью, а средством передвижения, условием жизни, применительно к знатным людям употреблялось слово “аткаминер”, что в переводе означает “сидящий на коне”.

*Айбалта –   секира, среднеазиатский боевой топор с лезвием, напоминающим полумесяц, и обухом. Имел длинную деревянную рукоятку. Данное оружие, являвшееся по народным представлениям воплощением благополучия и счастья, особо почиталось как у воинов, так и у простых скотоводов и земледельцев. Но, начиная со второй половины XIX в., постепенно ушли в историю такие виды оружия, как лук, пика, копье, меч и секира, в которых отпала необходимость. Казахи стали пользоваться огнестрельным оружием.

*Акын –степной поэт, певец и сказитель.

*Нукер - воин, в мирное время страж, слуга, приближённый.

*Тумен - наиболее крупная организационно - тактическая единица  войска XIII—XV веков, численность которой составляла десять тысяч всадников.

*Бек – степная знать в эпоху феодализма.

*Зайсан – князь, джунгарский титул служилых людей при дворе Великих хунтайджи.

*Султан – или укы. Шапку девушки неизменно венчал султан, укы — пушистый пучок перьев филина, который исполнял функцию оберега.

*Бетпакдала - северная Голодная степь - расположена между низовьем реки Сарысу, реки Чу и озером Балхаш. Бетпакдала - суровая равнина. Она огромная, ровная и практически безлюдная. Это своего рода граница, установленная самой природой между Центральным и Южным Казахстаном. Одна из самых больших глинистых пустынь в мире.

*Куга – народное название некоторых водных растений семейства осоковых, озерный камыш.

*Тигр - камыш, обильно росший на южном берегу озера Балхаш, в долине рек Чу и Или, служил отличным прибежищем для птиц и животных. В лесах дельты до середины XX века водился туранский или балхашский тигр, который считается на сегодняшний день вымершим.