Василиск

       За высокими горами, за синими морями, за широкими лугами стоял лес густой.
       Жили там всякие звери и птицы, и гады, и среди них - василиск. На весь лес один-одинёшенек.
       Оно и понятно: говорят, чтобы василиск на свет появился, нужно, чтобы петух яйцо снёс, и жаба высидела. А часто ли такое случается?
       Вот и вылупился лунной ночью василиск на краю болота - а ни кто такой, ни откуда взялся, ни кто и где родня - неведомо.
       Посидел, посидел, комариков спросонья покушал и задумался: дальше-то - что.
       Вдруг слышит - шуршит рядом кто-то. Пригляделся - зверь невиданный.
       Конечно, невиданный, если ты только что из яйца в ночь появился и вообще никого никогда не видал.
       Стал василиск зверя рассматривать и с собой сравнивать.
       Зверь намного больше хотя немного похож: тоже узкий и длинный. Но хвост толстый. А лапы высокие и как-то иначе стоят. Низ у зверя светлый, а так он весь тёмный - сразу всего и не разглядишь. И шкура у него совсем не такая. А какая-то странная. Тут зверь совсем близко подошёл и маленький василиск его за бок лапкой потрогал.
       Лапка зарылась во что-то тёплое и мягкое: длинный гибкий зверь был взрослой лаской, но новорождённый василиск об этом, конечно, не знал.
       Ласка страшно фыркнула, взвилась и тут её и след простыл.
       А василиск перепугался, изумился, огорчился, во все глаза на ночь вытаращился - и перед ним вдруг куча мелких-мелких камешков откуда-то сверху насыпалась.
       Малыш совсем растерялся: ну ничего же не понятно, всё-всё-всё странно и... всё.
       Он поплотнее зарылся в кочку, на которой сидел, и начал было всерьёз печалиться, но тут рядом снова зашуршало, и перед ним появилась длинная морда с острыми зубами. Чему василиск невероятно обрадовался - морда показалась знакомой.
       Ласка обнюхала потенциальную добычу - и побрезговала. Но она была любопытна:
       - Ты откуда взялся?
       Василиск оглянулся по сторонам и пошевелил кончиком хвоста круглые скорлупки:
       - Отсюда.
       - Давно?
       Вопрос василиска крайне озадачил - о времени он ещё ни малейшего понятия не имел и признался:
       - Не знаю.
       Теперь озадачилась ласка. Села напротив, порассматривала крошечную хохлатую ящерицу наклонив голову налево, потом направо и уточнила:
       - Солнце сколько раз всходило?
       - Что такое солнце?
       Ласка рассмеялась:
       - Выйдет - узнаешь. А ты, значит, сегодняшний.
       Она поднялась уходить, но василиск тоже оказался любопытным, а тут нашёлся кто-то, кого можно спрашивать:
       - А ты кто?
       Ласка была сыта, маленькое существо - забавно, и она задержалась.
       Вопросов у василиска нашлось так много, что в конце концов у ласки начал заплетаться даже её быстрый язычок, а василиску стало казаться, что его голова набита теми самыми, упавшими, камешками и поднять её невозможно никак. Поэтому восход они дружно проспали.
       Ласка проснулась первой и убежала охотиться. А маленький василиск в первый день своей жизни никуда не ходил.
       Еды вокруг было вдоволь, а того, что наговорила ему ласка и требовалось обдумать - намного-много больше. И ничего хорошего.
       Из рассказов ласки выходило, что он никому не нужен. Больше того - всем опасен: ласка объяснила, откуда взялись упавшие камешки. А не боятся его только такие, как она, звери - хорьки.
       Он сначала не поверил, но тем же днём восхищённо засмотрелся на порхавшую у куста удивительную бабочку - и бабочка упала к корням тончайшими каменными лепестками. Василиск пришёл в отчаяние.
       Ласка говорила, что он может понадобиться только каким-то "людям", которые не звери, но настолько ужасные, что их даже такие же "люди" боятся и поэтому в лес прогоняют. Зачем именно этим жутким "людям" василиск, ласка не знала, зато знала, где один из них живёт - охотилась там на мышей.
       И маленький василиск, вжавшись в кочку, растерянно метался: то ли ему остаться на болоте и совсем никому не показываться; то ли сразу отправиться к этому ужасному "людю" - может быть тому и нужен василиск, что тоже никто водиться не хочет; то ли не отправляться - вдруг ужасный "людь" и ему сделает что-нибудь нехорошее; и время от времени оглядывался на остатки скорлупы - ну зачем же, если всё так тяжело и непонятно, и страшно, и один совсем.
       В конце концов он утомился - и уснул. А проснулся, когда солнце - он уже понял, что это такое - прогрело воздух и землю. Закусил комариками - и снова печально задумался. Так он сидел и грустил, и смотрел на порхавшего мотылька, и думал, а мотылёк порхал, а василиск смотрел, а мотылёк порхал, а василиск грустно думал... А потом над ним пролетела стрекоза. Она была такая огромная - больше него, и так гудела, и пролетела так низко, что выхваченный из раздумий василиск до ужаса перепугался, распластался по земле и во все глаза уставился на очередное чудо.
       Чудо упало под куст и осталось лежать в траве изящной окаменелостью, а василиск снова задумался. Но на сей раз это было хорошее думание. Не удручённо абстрактное "быть или не быть", а конкретное, понятное и полезное: почему мотылёк - порхал, а стрекоза - упала.
       Думать с целью оказалось очень интересно. Нет, тоже утомительно, но как-то радостно. Вдохновляюще. Правда, маленький василиск и о понятии таком не знал, но задачей вдохновился.
       Тренироваться на бабочках ему не захотелось, а травинки показались очень подходящими. Он смотрел на них и так, и этак, даже забыл днём покушать - спохватился только совсем проголодавшись, и закат встретил совершенно замученным. Но полным решимости продолжать. Настойчивость вознаградилась - к исходу четвёртого дня василиск точно знал, что каменеет только то, из-за чего переживаешь. Бабочка восхитила, стрекоза напугала, а ночная мошкара пострадала от встречи с лаской.
       И ещё - ничего не каменеет, если смотреть не "на него", а "за": словно то, что хочешь увидеть - прозрачное, как стрекозиные крылья.
       Крылья сидевшей над водой стрекозы он по свежеоткрытому методу на четвёртый день и рассмотрел. И, не умея считать, определил, что у вкусных комаров и не очень вкусных мошек крыльев столько, сколько у него передних лап. А у странных стрекоз, красивых бабочек и разных удивительных жужжащих, которых не только есть, но и трогать нельзя - они наполовину ярко-полосатые, и, значит, опасные - крыльев столько, сколько у него лап вообще. И открыл, что стрекоза своими крыльями может лететь вперёд и назад, и вверх, и вниз; и даже на месте, летя, останавливаться.
       А ещё у стрекозы невероятно огромные глаза. Маленький василиск подумал - как хорошо, что стрекоза не умеет ничего делать каменным. А то всё вокруг давно бы окаменело. Но смотреть в эти глаза он всё равно боялся - в них отражалось много-много-много крошечных василисков, как будто у стрекозы не пара глаз, а несчётно сколько. Он испугался, что сейчас в отражениях потеряется, и перестал смотреть.
       И ещё оказалось, что стрекоза ест то же, что и он. О хищниках василиск ещё ничего не знал, но всё равно подумал, что та, очень большая окаменевшая потом стрекоза, могла, наверное, и его съесть.
       Мысль была новой - и неприятной. А вооружённому теперь кучей открытий и таким замечательным новым умением василиску снова огорчаться совсем не хотелось, и он, первый раз в жизни, отправился погулять.
       Гулять по лесу оказалось невероятно впечатлительно, невозможно удивительно и немножко страшно. Вокруг торчала разная трава, росли разные кусты и стояли разные деревья; вверху что-то мелькало, везде порхали всякие бабочки, бегали всевозможные жуки, выползали и залезали обратно разноразмерные черви, висели на паутинках голые и мохнатые гусеницы; земля была то сырой и прохладной - то сухой и тёплой, солнце то светило ярко - то куда-то девалось, воздух двигался, всё вокруг шелестело, и каждый цвет рассыпался невообразимым количеством оттенков.
       Для первого раза всевозможно разнообразного обнаружилось ну слишком много: в конце концов маленькому василиску стало нехорошо. Он забился под какой-то корень - оказалось, что быть маленьким довольно удобно: мест для спрятывания вокруг нашлось видимо-невидимо - закрыл глаза и уснул.
       Проснулся ближе к вечеру, вылез, подкрепился, огляделся, решил, что в сумерках лес выглядит куда приятнее, и отправился домой.
       Да, у него был дом - его кочка на его болоте. С неё он отправлялся путешествовать, на неё возвращался. Дома было спокойно и безопасно. В лесу - суматошно и откровенно страшно. В лесу жили чудища.
       Одни были похожи на знакомую ласку, только намного большую; другие, какие-то длинные и безлапые, слегка походили на него самого; третьи, прямо огромные, не были похожи вообще ни на что. Временами василиск приходил прямо в отчаяние. Но это была уже не безнадёжность первого дня, просто нового было так много, оно было таким странным, понять его было совершенно невозможно, а объяснить - некому.
       Однажды, в очередное путешествие уйдя от дома довольно далеко, василиск вдруг встретил на очередной лесной поляне кого-то тёмного. Тёмный кто-то подросшему василиску показался хоть и большим, но не чересчур и, как обычно - очень необычным. У тёмного были две голые тонкие лапы. То есть вообще - две, а не как у василиска. И из маленькой головы торчали большие длинные голые челюсти. Выглядела вся конструкция донельзя странно и не слишком устойчиво, в подтверждение чего время от времени тыкалась челюстями в землю.
       Василиск решил, что это не особенно страшно, но тут челюсти ткнулись прямо рядом с ним. Испугаться он просто не успел, потому что сразу метнулся под первый попавшийся корень. А потом успокоился и начал из укрытия своим безопасным методом чудище рассматривать. Оно было совершенно ни на кого не похоже - ни на василиска, ни на ласку и вообще ни на что, до сих пор виденное - ничего подобного ему на глаза до сих пор не попадалось. Василиск впервые в жизни задался вопросом: зачем такое нужно и как оно на свете живёт? И тёмного неизвестно кого пожалел - надо же так мучиться, ни спрятаться тебе, ни побегать.
       Вдруг наверху зашумело и рядом с тёмным кем-то упал ещё один тёмный кто-то. Очень похожий, но ещё темнее и намного больше. Очень большой. Василиск и глаза закрыл, на всякий случай - попробуй, не испугайся.
       По корню что-то постучало и сверху донеслось:
       - Кхар! Ты откуда такой взялся?
       Василиск подумал, что тоже хотел бы это узнать. Забился поглубже и, хотя о вежливости ещё понятия не имел, но по опыту с лаской решил, что если ответить - может быть, и ему что-нибудь объяснят. И стал рассказывать обо всём, что услышал от ласки и узнал сам. Включая свои безопасные открытия. Даже утомился.
       Непонятно кто наверху выслушал.
       И сообщил, что ни о каких василисках ничего не знает.
       Но неизвестно кого - не ест.
       А просто так убивать странное существо, только потому, что оно - странное, правила леса не позволяют.
       Василиска правила впечатлили. И сидя в тёмной щели вряд ли что-нибудь узнаешь, поэтому он вылез из-под корня - в конце концов, его ещё никто никогда не обманывал - и познакомился с семейством воронов. Клюв взрослой птицы вызывал ужас - даже больший, чем полёт огромной стрекозы, но ворон, ничего не зная о василисках, много знал о лесе, поле, их обычных обитателях, как раз учил своих птенцов и увеличить число учеников не отказался. Заметив, что образованное странное существо, по его мнению, значительно менее опасно, чем не образованное.
       Новое слово василиска заинтересовало, а рассуждения впечатлили. Не меньше, чем правила. И он остался учиться.
       Учение показалось тяжёлым. Василиск ведь не был птицей, к тому же молодые вороны уже многое успели узнать. А наставник различий между учениками не делал.
       Но дни шли за днями, нового, о котором василиск что-нибудь знал, становилось всё больше; такого, о котором не знал ничего - всё меньше. И однажды время учёбы закончилось. Вороны попрощались и улетели куда-то, где их ждали другие вороны.
       А василиск подумал - и решил навестить дом. Он ведь не был там с тех пор, как познакомился с воронами, то есть довольно давно. И скучал поначалу. Потом привык, но сейчас вспомнить о доме оказалось приятно. Там было спокойно, уютно, безопасно.
       И василиск отправился домой.
       Он шёл, смотрел по сторонам и удивлялся: знакомые места узнавались с трудом. Всё вокруг изменилось. Василиск всё пытался понять, в чём дело - не могли же деревья с кустами пойти гулять и забыть, куда возвращаться - и вдруг сообразил. Ворон рассказывал, что звери на лето и зиму меняют мех - линяют. Из-за этого неопытному глазу могут показаться другими. Его знакомый лес, похоже, тоже - перелинял. Стал гуще, ярче, пышнее.
       Лето выдалось дождливым. К неудовольствию воронов и большому удовольствию василиска, которому льющаяся c неба вода очень понравилась.
       Василиск так погрузился в размышления, что не заметил, как вышел к своему болоту.
       Вышел - и остановился.
       Дом тоже стал другим.
       Нет, куст, под который когда-то упала окаменевшая стрекоза, стоял на месте, и бывшая огромная стрекоза по-прежнему лежала в низкой траве у его корней. Только сейчас эту стрекозу василиск бы съел одним движением.
       И любимая кочка никуда не уплыла. И василиск привычно на неё забрался. Только оказалось, что укромный островок, который столько дней согревал, укрывал, защищал от непонятных ужасов леса - уменьшился. Во всяком случае василиск на нём весь не поместился. Сидеть пришлось вцепившись лапами и обернувшись хвостом.
       Но он всё равно - сидел. Смотрел на воду - из воды на него глядела большая ящерица с гребнем на голове, вдоль спины и даже немножко хвоста. И думал. Думалось на его кочке по-прежнему хорошо.
       Молодые вороны, которых он встретил птенцами, улетали в своё первое большое путешествие уже мало чем отличаясь от родителей. Василиск своих родителей никогда не видел, но быстро догадался, что он тоже - вырос. Просто он об этом раньше не задумывался. Как и о том, что обычно делают взрослые василиски. Если он, конечно, уже взрослый. Но вот об этом спросить точно некого. Разве что снова какая-нибудь всезнающая ласка подвернётся. Хотя тогда, в первый раз, ему просто повезло.
       Так василиск сидел и думал - пока лапы не устали держаться за кочку. Он сполз на твёрдую землю и встал, разминая затёкший хвост. Теперь один его глаз смотрел на опустевший маленький дом, а другой - на огромный, временами страшный, но такой интересный лес впереди. В конце концов, если бы он сидел безвылазно дома, то и воронов бы не встретил. И ничего бы не узнал. И, в конце концов, он ведь не знает, что обычно делают выросшие василиски.
       Он последний раз оглядел свой дом, решительно повернулся к кочке хвостом и отправился в своё собственное путешествие.
       Большой лес оказался ещё более интересным, чем представлялось вначале. Василиск смотрел на всё подряд - и узнавал в увиденном вокруг то, что слышал от ворона. Это рождало совершенно новые ощущения. Восторг понимания. Удовольствие от возможности объяснить. Он был счастлив знанием и радовался каждому дню.
       Лес показался даже не очень страшным. Единственно, василиска огорчили его новые размеры. Рядом с воронами он просто жил - в чьей-то пустующей норе. А в путешествии размеры доставляли неудобства: он стал заметным и больше не мог юркнуть в любую щель. Но "не есть неизвестно кого" оказалось общим правилом: на василиска смотрели, его видели, но не охотились.
       Он так к этому привык, что встретив однажды на берегу лесного озерца огромное чудище, которое по всем признакам называлось "медведь", прятаться и не подумал. Сидел себе на старом тёплом пне и чудище рассматривал.
       Только не сообразил сразу, что огромным чудище выглядит. А на самом деле оно - любопытный, чуть больше, чем полугодовалый, медвежонок. Которому хотелось поиграть. А тут на пне что-то такое интересно непонятное виднеется.
       Медвежонок прискакал к пню и только собрался наподдать интересно непонятному лапой. Как интересно непонятное сорвалось с пня, вылетело к озеру и понеслось торчком по воде.
       Василиск от себя такого не ожидал. Пока бежал, думать было некогда. Но добежав до противоположного берега и снова опустившись на все четыре лапы, он оглянулся - медвежонок с рёвом, подбрасывая в воздух комья земли со всех лап мчался к показавшейся из-за деревьев маме - и задумался. Осторожно поднял по очереди каждую из своих лап. Постоял, прислушиваясь к ощущениям. И ничего нового не ощутил. Лапы, как лапы.
       Василиск убедился, что напуганное чудище возвращаться не собирается, отошёл от кромки воды, разогнался - и снова побежал.
       И, оказалось, он на самом деле умеет бегать по воде. На задних лапах, слегка помогая себе передними и держа равновесие хвостом.
       Это было удивительно, потому что купаться василиск, вообще-то, любил. И неплохо нырял. То есть, что такое вода прекрасно знал и от твёрдой земли её вполне отличал. А тут, оказывается, они иногда не отличаются.
       Это было открытие. Потрясающее. Полезное. И совершенно самостоятельное.
       Василиск по этому случаю собой немножко погордился. Он, конечно, не знал, как это чувство называется, но переживал его с большим удовольствием.
       А когда новизна удовольствия прошла - подкрепился комариками и отправился путешествовать дальше.
       Так он ходил и бродил: спал везде, куда помещался, ел всё съедобное, что на язык подворачивалось; пока как-то утром, проснувшись в старой барсучьей норе, не выяснил, что глаза-то он открыл, а больше ничем двигать не может. Он изо всех сил пытался шевелиться, но ничего не получалось.
       Василиск совсем замучился, донельзя утомился и вдруг подумал: а что, если то, что он делает каменным, тоже так себя ощущает?
       Пришёл в такой ужас, что даже глаза закрыл и почти дышать перестал. Но тут время подошло к полудню, солнце - к зениту, воздух и земля прогрелись, и василиск смог выползти под тёплые лучи. Перед его носом медленно опустился на землю красный лист.
       И василиск сообразил, что это приближается осень. Холодает. И он за ночь просто замёрз. Ворон об этом всём рассказывал, но раньше всё время было тепло, и замерзать как-то не случалось. А ещё ворон говорил, что потом придёт какая-то зима, а с нею морозы и снег. Но василиск этого не увидит, потому что такие, как он - а василиск был всё-таки пусть и очень странной, но ящерицей - на зиму впадают в спячку.
       Впадать только что отогревшемуся василиску никуда не хотелось. Он позавтракал и стал усиленно думать. Если зимой ещё холоднее, чем было этой ночью, то двигаться он совсем не сможет, и это будет ужасно. Чтобы двигаться, ему нужно тепло. Значит, пока не наступила зима, нужно попасть в такое место, где тепло. А где тепло?
       Вопрос оказался таким сложным, что василиск думал его целых три дня. Правда, так уже не замерзал, потому что оказалось, что мёрз он неподалёку от берёзовой рощицы, а полежавшие на земле листья - тёплые. Поэтому следующую ночь василиск провёл в куче листвы, утром обнаружил, что не окоченел - обрадовался, но думать не бросил.
       И надумал.
       Вспомнил, что рассказывала ласка. Которая охотилась на мышей у какого-то людя. А людь жил в таком месте, где всё время тепло - это василиск по рассказу ласки точно помнил. Осталось найти людя и посмотреть: может быть, можно пережить зиму с ним рядом.
       Так путешествие василиска стало целенаправленным.
       Он помнил, где примерно искать людя, но с каждой ночью становилось всё холоднее, и это было крайне неприятно, а потом стало холодать и днём - василиск стал двигаться медленнее и намного меньше. Он понимал, что, в крайнем случае, придётся впасть в спячку, раз уж все это делают, но не представлял, как это делать правильно - а спросить у первой попавшейся ящерицы почему-то не догадался - и очень переживал.
       Но ему повезло. Наступило "бабье лето". О котором ворон ничего не говорил, но оно всё равно пришло и порадовало тёплыми днями и не холодными ночами. А двух недель тепла хватило, чтобы к одному ясному полудню василиск добрался до какого-то чего-то непонятно странного. Неподалёку от которого лежал странный мелкий волк. И бродили странные большие куропатки.
       А потом в непонятно странном образовалась дыра, и из дыры показался очень странный неизвестный зверь. И василиск понял, что это и есть - людь. Как его описывала ласка, и как о них рассказывал ворон.
       Так целенаправленное путешествие василиска - завершилось.
       Он подумал, что если людь забирается в это непонятно странное и выбирается оттуда невредимым, то и василиск, скорее всего, сможет. Потому что непонятно странное - это, похоже, такая нора. Или гнездо - тут василиск точно определить затруднился. Но это всё равно - в чужих норах василиск жил, и ничего плохого с ним не случалось. И в гнёздах на земле тоже, бывало, благополучно ночевал. И подвешенные на ветках и траве обиталища видел.
       Поэтому он осторожно, аккуратно и очень внимательно снаружи обошёл и изучил непонятно странное убежище людя. Выяснил, что в мышиный ход не помещается. Но ход можно слегка расширить - покопал немножко, ничего страшного. И оказался внутри.
       Внутри было тепло. Темно. И мягко: нос василиска уткнулся в чей-то мех - выросший и попутешествовавший василиск теперь прекрасно знал, что это такое. Мех пошевелился и произнёс:
       - Здрасьте. Вот только василисков мне как раз и не хватало.
       Выяснилось, что непонятно странное убежище людя называется "хата". Которая - дом. А всё вокруг к этому дому прилагается. И, приложившись, изменяется: становится домашним. Странный мелкий волк - домашний пёс. Странные большие куропатки - домашние куры. А вот разговаривающий мех - не домашний, но домовой.
       От домового василиск узнал ещё, что в доме тепло от печки, за которой он через бывший мышиный ход и вошёл. И под печкой тоже тепло и можно жить. Василиск попробовал и поместился. И на домового можно спокойно смотреть и не задумываться: никакие василисичьи взгляды на домовых не действуют, потому что домовой не людь, не зверь, не гад, не рыба, не птица, и вообще - не такой. А какой - василиск понять не смог, в чём честно признался. Домовой фыркнул и велел не морочить себе голову. Главное - не каменеет, и хватит.
       А вот василиска домовой очень подробно обо всей его жизни расспросил. Столько говорить василиску раньше как-то не приходилось - всё больше слушал, так что под утро он вспомнил свою первую в жизни ночь и ласке посочувствовал. А домовой очень внимательно рассказ выслушал - и замолчал. Василиск думал обычно тоже молча, к тому же разговаривать ночи напролёт не привык и уснул. А когда проснулся - под печкой оказалось уже не так темно: ночь закончилась. Домовой по-прежнему сидел рядом. И, задумчиво глядя вдаль, произнёс:
       - Ладно. Оставайся. Но чтобы у меня все были живыми и здоровыми.
       К людю василиск попал вовремя: буквально через пару дней осеннее тепло ушло. И, совершенно неожиданно, забрало с собой еду. Ходить голодным василиск не привык и растерялся. И, тоже для себя неожиданно, решил посоветоваться с домовым.
       Домовой фыркнул и предложил не дурить, а ложиться на зиму спать. Василиск категорически отказался. Домовой фыркнул ещё раз - и подсказал выход.
       Не слишком далеко от задней стены дома лежала какая-то куча, которую домовой назвал "гнаявой". Что это значит, василиск не понял, но изучить сходил. Куча напомнила ему берёзовые листья, в которых он не так давно ночевал. Домовой объяснил, что так от холода укрываются не только василиски при случае, но и земляные черви всё время. А червей едят не только ящерицы, но и кроты. И кротовый ход ведёт прямо под кучу, от него к бывшему мышиному лазу, которым пользуется василиск, только чуть-чуть отнорка прорыть.
       Василиск кротов никогда не видел, но ходом воспользовался. Попутно узнал, что под землёй теплее, чем на поверхности, и поверил домовому, обещавшему, что зимой будет так же. Еды в куче нашлось видимо-невидимо - оставалось дождаться зимы.
       Но сначала пришлось пережить ещё осень. Которая василиску не понравилась - дожди он любил тёплыми, и в отсыревший кротовий ход влезал только один раз в день и то, хорошо нагревшись под печью. Остальное время сидел в доме, дремал и слушал домового.
       И только привык к порядку и покою, как случилась беда: дожди усилились и зарядили на неделю, в результате кротовий ход затопило. Невыносимо холодно стало что сверху, что под землёй, и василиск снова остался без еды.
       Он лежал под печкой и печально смотрел на домового.
       Домовой покосился раз. Другой. И, наконец, фыркнул:
       - Ладно. Пошли.
       Открыл дверь, и они вышли - не наружу, но куда-то, где печки не было - домовой сказал, "в сени". И где лежало много чего-то, что домовой назвал дровами и махнул рукой в тёмный угол: там посмотри.
       Лезть в холодный угол василиску не хотелось, но раз домовой сказал...
       В холодной темноте между дровами лежал большой серый шар. Шар был на что-то похож. Василиск присмотрелся, принюхался... и бросился назад. Домовой только посмеялся:
       - А ты как думал? Одни ящерицы, что ли, в спячку впадают? Комары зимой тоже спят. Они живые, пробуй. Всё ж таки не с голоду помирать.
       Любимые комарики в спящем виде оказались не такими вкусными, но вполне съедобными. Василиск наелся и ходил обедать к шару до тех пор, пока дожди не закончились, и кротовий ход не подсох. Шар не слишком уменьшился, но василиск решил оставить комаров на всякий нехороший случай. Вдруг пригодятся.
       Он очень ждал зиму: чем больше его уверяли, что он её видеть не должен, тем больше ему хотелось увидеть. И зима наступила. Как-то утром домовой подозвал василиска к окну: людь ушёл, и дом остался в их полном распоряжении. Василиск забрался на подоконник.
       Землю, кусты и деревья он видел разными. Чёрными. Зелёными. Жёлто-красно-бурыми. Теперь они стали белыми. Это и называлось "зима".
       А что такое "мороз" домовой объяснил очень просто: это так холодно, что если василиск на этот холод попадёт, то окоченеет раньше, чем успеет об этом подумать.
       Коченеть ужасно не хотелось. Но в доме было тепло, в укрытом снегом кротовьем ходе тоже - не особенно холодно. Василиск воспрянул духом и снова стал осваиваться в доме.
       И изучать людя.
       Его людь был большой. Домовой говорил, что молодой - этого василиск определить не мог и просто поверил. Меха на люде почти не росло, поэтому людь без тепла тоже мёрз и спал возле печки, а выходя наружу весь укутывался в какой-то другой мех, и василиск всё не мог решить, ему больше удивляться тому, что людь линяет по пять раз на день, или ужасаться необходимости попадать на убийственный мороз. Другой странностью людя оказалось то, что он не ел еду сразу. А что-то с нею зачем-то делал. Домовой сказал, что это называется "готовить". Зачем еду "готовить" василиск не понимал, тем более, что готовил людь не всё.
       И вообще делал много странного. Хотя ничего такого ужасного, чего василиск ожидал после рассказов ласки. Без объяснений домового он, правда, ничего бы не понял, но с объяснениями - выходило очень интересно: если ворон всё знал о лесе и поле, то домовой - о доме и людях.
       А больше ничего интересного не нашлось - зима, которую василиск так ждал, оказалась на удивление однообразной. Во-первых, она упорно напоминала упрямому василиску, чем он зимой должен заниматься: ему всё время хотелось спать. Во-вторых, приходилось безвылазно сидеть в четырёх стенах, обед не в счёт - а василиск привык много и с удовольствием бегать. В-третьих, небо стало таким же сумрачно-белым, как и земля, и вскоре василиск обнаружил, что отчаянно скучает по солнцу. В те редкие дни, когда солнце всё-таки показывалось, он забирался на подоконник - людь днём обычно где-то бродил - и подставлял свету себя всего.
       В общем, короткие серые дни василиска очень огорчили. Зато от долгих зимних вечеров он со временем начал получать удовольствие: огонёк лучины гонял по полу и стенам забавные тени; домовой, под треск сгорающих поленьев, нашёптывал свои удивительные истории; василиск, в полудрёме, размышлял.
       Он никак не мог окончательно определиться, это дом прилагается к людю, или людь, как всё - к дому. То есть домашний людь, или нет?
       Спрошенный домовой озадачился и заявил, что о диких людях никогда не слышал, но что людя можно назвать домашним - тоже, не подозревал. После долгих разговоров выяснилось, что, с одной стороны, людь живёт в доме, а с другой - дом не живёт сам по себе, а только вместе с людем. Это василиск понимал: нора тоже живёт до тех пор, пока кто-то живёт в ней.
       Понимать было приятно: василиск, в конце концов, совсем освоился и однажды даже слегка насмешливо подумал, что скоро тоже станет домашним.
       Оставался ещё вопрос, обязательно ли об этом должен узнать людь. Но этот вопрос скоро разрешился. Благодаря одной из странностей людя: даже ту еду, которую не готовил, он не съедал на месте - там, где нашёл, а всё равно таскал в дом.
       Однажды людь принёс и положил на стол яйца. Что это такое василиск прекрасно знал, но знал и то, что зимой никаких яиц быть не может - птицы зимой птенцов не высиживают. А те редкие, которые высиживают, такие большие яйца не несут. В общем, это в очередной раз оказалось что-то непонятное, но спросить домового василиск не успел: одно из яиц покатилось по столу, упало и раскололось. По полу начала растекаться лужица. А до носа василиска добрался запах.
       Людь что-то буркнул и куда-то пошёл. Но это не имело никакого значения. Потому что запах был вкусным. Невероятно, умопомрачительно вкусным. Василиск сам не понял, как оказался возле лужицы; а его язык остановился, только когда на полу осталось одно мокрое место. Он вылизал скорлупки и, наконец, пришёл в себя.
       Людь уже вернулся. И молча стоял возле закрытой двери. Во всяком случае, там стояли его ноги.
       Василиск закрыл глаза и бросился под печку.
       - Так, - сказал людь. - Вот василиска мне ещё и не хватало. И сколько это ты здесь живёшь? И откуда ты взялся?
       Василиск сидел под печкой закрыв глаза и уткнувшись носом в домового. Домовой утешал:
       - Да не бойся ты. Ничего он тебе не сделает. Что же он - дурной, что ли.
       Но василиску всё равно было очень страшно. А вдруг людю не понравится, что в его доме живёт василиск? И людь не захочет, чтобы он и дальше здесь жил. Поймает его и выбросит на мороз.
       Василиск изо всех сил прижался к полу и заранее застыл. От ужаса.
       Сквозь страх, правда, пробилась мысль, что тогда на людя можно посмотреть. Но следом пришла другая: если людь окаменеет, дом станет просто ещё одна заброшенная нора; и всё перестанет быть домашним: пёс станет просто мелким волком, а куры - большими куропатками. И куда тогда денется домовой?
       На этом василиск устал переживать - до изнеможения, и уснул.
       Когда наступило утро, он по-прежнему сидел под печкой. А наверху привычно шуршал и стучал чем-то людь. Вдруг шуршание обошло вокруг печки и за печкой что-то негромко стукнуло.
       Василиск закрыл глаза.
       - На, поешь. Раз уж они тебе так нравятся, а ты у меня сосед. Соседей надо привечать.
       На полу стояла мелкая глиняная плошка. А в плошке лежало разбитое яйцо. И василиск подумал, что даже если это - чтобы его поймать, то почему бы напоследок не поесть вкусно.
       Он вылакал яйцо. Облизал плошку. И его никто не ловил.
       Василиск вернулся под печку, посидел и немного успокоился. Не вылезая из-под печки осторожно оглядел дом. И обрадовался. Обрадовался так же, как в своём большом путешествии. Потому что вдруг увидел и узнал всё то, о чём рассказывал домовой. Нет, он и раньше это видел, но не совсем понимал. А вот сейчас - почему-то, понял.
       На этом выводе василиск успокоился совершенно и стал осваиваться дальше.
       Прошло не так много времени после неожиданного знакомства с людем, как знакомиться пришлось ещё. С утра поднялся ветер - выл в трубе и носил вдоль окна снег. Людь несколько раз выходил из дома, чем-то шуршал, стучал, наносил полную бочку воды, а когда за окном начало темнеть, а ветер не прекратился, открыл входную дверь и позвал:
       - Жэвжик! Иди ко мне. Иди сюда. А то будешь там, как медведь в берлоге. В дом иди.
       Василиск высунул из-под печки нос: ни о каких жэвжиках ему слышать не приходилось, что за зверь такой. В сенях зашуршало, дверь открылась и вошёл домашний мелкий волк.
       Домовой потом весь вечер пытался объяснить, что люди всему вокруг себя дают "имена", но не преуспел. Зачем это нужно, василиск так и не понял. Просто принял к сведению, что мелкого волка, который домашний и потому - пёс, называют ещё и Жэвжик.
       Пёс улёгся у порога. Полежал, подремал - и забеспокоился. Поднялся; походил по дому, стуча когтями; остановился посередине, поднял голову и залаял.
       Тоже дремавший, на лавке в углу, людь повернул голову:
       - Что такое?
       Пёс сел, постучал хвостом по полу и снова разлаялся, глядя на потолок.
       - А ну, тихо. Что я в этом гаме услышу?
       Жэвжик замолчал и уставился на людя. В тишине дома между завываниями ветра послышалось едва слышное шуршание.
       - А-а, - рассмеялся людь. - Это ласка на чердаке мышкует. Она там часто бывает. Не обращай внимания.
       Пёс снова постучал хвостом по полу. Людь усмехнулся:
       - Ну и дом у меня. На крыше - ласка, под печкой - василиск.
       Жэвжик вернулся к порогу. Но не надолго: стал царапать дверь и жалобно поскуливать.
       - Куда? Я тебя, и полчаса не пройдёт, буду из сугроба выкапывать. Иди в сени спи.
       Ночью василиск упросил домового пропустить его в сени тоже. Пёс лежал на боку, не спал и грустно смотрел куда-то. Повернул голову к закрывшейся за василиском двери и заинтересовался:
       - Ты кто?
       Без печки василиск сразу замёрз и посочувствовал:
       - Тебе холодно?
       Пёс приоткрыл пасть и часто подышал:
       - Мне жарко. Я туда, - он мотнул ухом к входной двери, - хочу, а не пускают.
       - Там мороз!
       - Там хорошо, - улыбнулся пёс. - Вот метёт только. Это ты - без шерсти, тебе и холодно. Иди, погрейся. И ты, всё-таки, кто такой?
       Когда василиск добрался в своём рассказе до пня и медведя, Жэвжик веселился так, что в сени выглянул с лучиной сонный людь.
       Посмотрел на разлёгшегося на весь свободный пол пса. Пригревшегося в мягком густом меху на его груди василиска. Фыркнул, как домовой. И закрыл дверь.
       А василиск так и проспал до утра. Утром Жэвжик поскрёбся в дверь, и василиск, не слишком спеша, прошёл к себе под печку мимо людя, молча стоявшего у порога.
       Людь только снова фыркнул.
       Метель гуляла целых три дня. Василиск ходил обедать кротовым ходом к куче - под землёй ветер не слышался. А людь сидел дома.
       Когда ветер и снег, наконец, закончились, и людь открыл входную дверь, Жэвжик, радостно бросившийся наружу, ошарашено ткнулся мордой в сплошную снежную стену.
       - Ага. А ты думал, я тебя просто живьём зажарить решил? Сейчас откопаюсь - выйдешь.
       Для василиска наступили замечательные дни: он снова никого не боялся; его никто не боялся, даже людь, который время от времени поглядывал на печку, встряхивал светлой головой - он вообще был весь какой-то светлый - и коротко фыркал; печка грела, еды хватало - а людь иногда ещё и яйцом угощал. Нельзя было только выйти из дома, но тут уж ничего не поделаешь - не захотел зимой спать, приходится ждать весны под печкой.
       Василиск даже решил, что летом обязательно у кого-нибудь узнает, как правильно впадать в спячку. В конце концов, зиму он уже увидел, и ничего такого, что хочется пережить ещё раз, в ней нет.
       Весна пришла дружная и заставила василиска почти доесть серый шар в холодных сенях. А потом остатки шара нашёл людь и возмущённо заявил, что если услышит в доме хоть один комариный писк, василиск отправится жить на улицу. Ну, виданное ли дело, иметь в доме охотника и самому искусанным ходить.
       Василиск сразу испугался. Потом, всё-таки, расспросил домового. И задачу: никаких насекомых по дому ни ползать, ни летать не должно - понял. И твёрдо решил выполнять. Раз уж он тоже стал домашним.
       Подумал последнюю мысль ещё раз - мысль показалась приятной.
       Но если василиск стал домашним, то людь домашним быть перестал: как только потеплело, он начал уходить из дома на два, три дня и больше. Василиск подумал, что люди, должно быть, живут друг от друга далеко, как медведи. Поэтому пару приходится так долго искать.
       Ну, чем ещё может заниматься зверь, хотя бы и людь, по весне?
       Возвращался людь, правда, всё время сам. Зато всё время приносил с собой траву. Заставив тем самым василиска задуматься: на птицу людь, несмотря на две ноги, никак не походил, и зачем ему столько травы, да ещё разной и сложенной отдельно в сарае, было непонятно.
       А потом стало ещё более непонятно, потому что однажды гревшийся на солнце за домом василиск услышал вдруг стук копыт. Стук прекратился рядом и василиск побежал полюбопытствовать. Выглянул из-за угла и на всякий случай глаза закрыл, потому что возле дома появился другой людь.
       Поднялся на крыльцо и застучал кулаком в дверь:
       - Витан. Витан! Да знаю я, что ты здесь, выходи.
       - Что такое? - донеслось из-за двери.
       - Что-что. Сидишь тут, как медведь в берлоге. По деревням окрестным хворь. Что, откуда - непонятно. И помочь ещё никто не смог, скоро, по всему видать, хоронить начнём. Давай, собирайся.
       Дверь открылась:
       - Ты заходи сначала, рассказывай.
       Василиск совсем ничего не понял и побежал искать домового.
       Оказалось, люди называют друг друга, как всё вокруг, и Витан - это имя людя, как Жэвжик - пса; а те двое, которые стучали копытами и, похожие на оленей, стояли теперь у крыльца - лошади, и они тоже домашние. И люди на них ездят.
       У василиска голова пошла кругом. Тут оба людя вышли из дома, и Витан пошёл в сарай. Вышел с наполненным мешком и привязал его к одной из лошадей. Проверил, открыт ли курятник и повернулся к дому:
       - Двери не запираю. На сколько еду - не знаю. Не вернусь - Жэвжика к Алесе пошлёшь.
       Оба людя сели на лошадей - василиск на всякий случай закрыл глаза - и уехали.
       Домовой велел ждать. И Жэвжик, и куры, и, тем более, василиск, в особой заботе не нуждаются и могут прокормить себя сами. А людь обязательно вернётся. Нужно просто подождать.
       Ждать пришлось долго.
       Дом стоял пустым и, без людя - каким-то неуютным. Зимние опасения василиска пока не оправдались - дом не стал похож на заброшенную нору, но василиск чувствовал, что это потому, что дом тоже - ждёт. И, в этом ожидании, всё остаётся домашним даже без людя. Главное, чтобы людь снова пришёл.
       Витан вернулся, когда стало совсем тепло. И изменился - стал весь каким-то острым. Медленно, тяжело сел на ступеньки крыльца.
       Домовой заохал, забегал. Людь махнул ладонью:
       - Не суетись. Живой, здоровый. Что мог, всё сделал. Акраец хлеба с собой принёс. Не пропаду.
       К вечеру запыхтела печка, и лучина начала гонять тени, а людь сидел за столом, привалившись к стене, и дремал.
       Жэвжик зашёл в дом и лёг под лавкой. Василиск нашёл домового - в самом тёмном углу, и устроился рядом.
       Дом жил. Все были дома.
       Людь потихоньку становился таким, как был. Василиск взял с него пример и снова стал путешествовать. Не слишком далеко, но осенью ему было не до разглядывания окрестностей, а весна выдалась какая-то суматошная, так что он не знал вокруг вообще ничего и с удовольствием узнавал.
       А потом возле дома снова застучали копыта. Василиск даже рассердился - копыта пока что приносили одни неприятности.
       Людь колол дрова на пне за домом. Тоже услышал копыта: распрямился, перехватил топор в одну руку и повернул голову, глядя настороженно и недобро.
       Стук затих. От дома донеслось:
       - Витан!
       Василиск страшно удивился: к голосу своего людя он привык, голос приезжавшего к нему людя тоже не слишком отличался, а этот был высокий и какой-то совсем не такой. Но людь хмыкнул, вогнал топор в пень и, повернувшись, стал явно ждать.
       Из-за угла дома выбежал, видимо, прискакавший - откуда иначе звук копыт, людь. Василиск смеяться не умел, а то бы рассмеялся. К тому, что у людей на голове растёт шерсть, он уже привык. Но у обоих виденных им до сих пор людей шерсть была короткой. И сами люди по размеру друг от друга мало отличались. Новый же людь был, во-первых, каким-то мелким: и ниже Витана, и уже. А, во-вторых, шерсть отрастил такой длины, что она тянулась до половины его роста. Непонятно, зачем.
       Новый людь остановился и тихо сказал:
       - Танушка...
       Витан, тоже не двигаясь с места, снова хмыкнул:
       - Ну здравствуй, Алеся. А что ж сама? Мужа бросила.
       - Какого мужа?
       - Так Гордея. Вы же свадьбу играли.
       - Какую свадьбу? Да кто тебе такое сказал!
       - Так Гордей же. Говорил, ты замуж за него идёшь. Любишь. И он без тебя жить не может.
       - И ты его послушал? Брехуна этого? И я его полгода за каждым деревом встречаю, всё он мне рассказывает, как ты меня бросил. А ты - в глухмень такую забился, если бы не пошасць эта, не знаю, как бы и нашла. Что ж вы за люди такие оба. Того собаками не прогонишь, этого с собаками не доищешься...
       Откуда-то вдруг вылетел Жэвжик и, повизгивая, бросился странному людю под ноги. Людь наклонился, улыбнулся откровенно счастливому псу и обеими руками взъерошил его шерсть:
       - Ах, ты, хороший. Узнал меня, да? Узнал. Ну, хоть ты мне рад.
       Витан выдохнул и шагнул вперёд:
       - Леся.
       Если до сих пор василиск не понимал ничего, то вот дальше как раз всё понял. Потому что все звери ухаживают друг за другом если и не слишком похоже, то, в общем - одинаково.
       На медведицу Алеся походила мало - больше на ласку, но василиск всё равно обрадовался, что его людь, наконец, нашёл себе пару.
       Пара эта, правда, почему-то в доме не поселилась. Но наезжала часто. Домовой объяснил, что у людей такие игры долго. Зато потом - навсегда.
       В результате людь был доволен, пёс был доволен, домовой был доволен, а василиск радовался общему удовольствию и со спокойным сердцем ходил гулять.
       Как-то загулял особенно долго - нашёл новый ручей. Задался целью выяснить, откуда тот взялся, и вышел к роднику. Пошёл обратно - узнал, что ручей впадает в небольшое болотце и течёт дальше. Соскучился по дому и решил возвращаться.
       И издалека увидел, что дом стоит с распахнутой настежь дверью, что очень удивило - людь такого не любил. Василиск подбежал чуть ближе и прижался к земле, став почти невидимым: он в очередной раз ничего не понимал.
       Его людь стоял посреди двора. А напротив него стоял другой людь. Такой, как Витан, а не такой, как Алеся - в этом василиск уже разобрался. И говорил:
       - А я думал, я от тебя уже избавился. С глаз долой, из сердца вон. Так нет. Не верится той. Неймётся. Но теперь точно избавлюсь. Никто и следа не найдёт.
       Витан пошевелился - с трудом. Словно был окоченевшим - василиск хорошо помнил о той своей ночи в норе.
       - Ну и падла ты, Гордей.
       Чужой людь коротко махнул сжатой в кулак рукой. Витан тяжело повалился на землю и застонал.
       И василиск вдруг замёрз, хотя лежал почти на солнце, и вокруг было очень тепло.
       Откуда-то из-под курятника выскочил взлохмаченный Жэвжик и бросился на чужого людя. Но, словно наткнувшись на преграду, не допрыгнул и страшно заплакал - чужой людь изо всей силы ударил упавшего пса ногой.
       Ужасный людь из рассказов ласки всё-таки существовал.
       Витан зарычал, как медведь. Чужой людь повернул голову:
       - Цыц. Сейчас и ты своё получишь.
       Василиск точно помнил, что никого не каменил с тех пор, как испугался стрекозы. Он очень хорошо помнил себя, замёрзшего в старой барсучьей норе. И очень не хотел, чтобы кому-нибудь ещё стало так же плохо. Но этот страшный людь сейчас собирался сделать ещё хуже.
       Людь вытащил из валявшегося рядом мешка цепь и застегнул на шее отчаянно скулившего Жэвжика серый ошейник. Второй конец цепи обмотал вокруг железной дуги, зачем-то обоими концами вкопанной рядом с домом, и чем-то щёлкнул.
       - Вот так оно лучше. Знай своё место, скотина.
       Выпрямился. Посмотрел на лежавшего Витана и улыбнулся.
       Если людь сделает то, что собрался, тени больше не будут бегать по стенам. И некому станет прятать Жэвжика в метель. И домовому придётся куда-то деться, потому что хата людя станет старой заброшенной норой.
       Этот ужасный людь сейчас собирался забрать у василиска его дом!
       Гордей встал так, чтобы видеть лицо лежавшего. Раскрыл ладонь. И начал поднимать руку. Но его ухо уловило звук, которого никак не должно было быть. Это был визг. Невероятной высоты, почти за гранью слышимости. Гордей не любил, чтобы ему мешали, и не хотел, чтобы ему помешали насладиться окончательной победой. Поэтому он повернул голову туда, откуда, как ему показалось, доносился звук. И презрение на его лице сменилось ненавистью.
       Василиск сам не подозревал, что способен производить такие звуки. Зато точно знал, что умеет очень быстро бегать. По земле бегать не так удобно, как по воде, но если очень нужно. Он не был уверен, что сможет превратить ужасного людя в камень с того расстояния, на котором находился, поэтому оттолкнулся передними лапами, поднялся на задние и побежал.
       Гордею было всё равно, по ком наносить удар, но поднять руку до конца он так и не успел. К ногам лежавшего Витана прямо из воздуха ссыпалась горка мелкого серого песка.
       Такого василиск от себя тоже не ожидал. И останавливался с уже закрытыми глазами - мало ли что под взгляд попадётся. Остановился, постоял на четырёх лапах, совсем успокоился и открыл глаза.
       Рядом с неподвижным, словно спавшим, Витаном сидел домовой и печально вздыхал:
       - Алесю звать надо. Сами не справимся.
       Василиск растеряно оглянулся.
       Домовой дом оставить совсем не может. А сам василиск понятия не имеет, где искать.
       - Я могу позвать, - лежавший Жэвжик посмотрел на обоих несчастными глазами. - Но это вот, - он цапнул зубами цепь.
       Домовой снова вздохнул:
       - Она железная. И ошейник - полоса. Я не могу.
       И оба посмотрели на василиска.
       Василиск точно знал, что может сделать каменным только живое. Но если очень нужно. То почему бы не попробовать.
       Он встал так, чтобы под его взглядом не оказалось ничего лишнего. Прижался поплотнее к Жэвжику - не тащить же тому за собой железный хвост. Уставился на цепь и стал думать.
       Цепь была нехорошей. Такой же нехорошей, как людь, который её с собой принёс. Она не просто не давала позвать на помощь. Она, хотя ужасного людя уже не было, по-прежнему пыталась забрать у них дом.
       Василиск вдруг рассердился: выходило, что неживой кусок железа чего-то хотел, собирался и добивался. И чем он тогда отличается от живого? В василиске буквально полыхнула ярость, он оттолкнулся передними лапами и, опускаясь, вложил в цепь её всю.
       Попавшие под его взгляд два звена остались лежать на земле пылью.
       Василиск на всякий случай снова закрыл глаза.
       - Ты идти можешь? - уточнил сзади невидимый домовой.
       - Могу, - огрызнулся Жэвжик.
       И василиск вдруг огорчился: если бы он не гулял так долго и не решался так трудно, ужасный людь ничего бы сделать не успел. И Жэвжику не было бы так больно. И людь не лежал бы беспомощным посреди двора.
       Василиск подошёл к людю, лёг, прижавшись к его боку, и стал ждать.
       Ждать пришлось не слишком долго. Алеся приехала и привезла с собой Жэвжика, который выглядел совсем больным и бежать уже не мог, но решительно хотел домой.
       Василиск предусмотрительно спрятался, на всякий случай, и смотрел на все хлопоты из-под крыльца.
       Алеся людя чем-то натирала, растирала, что-то шептала, наконец, дала что-то понюхать, и людь открыл глаза. Медленно осмотрелся, лёжа, и улыбнулся.
       - Ты чему радуешься? Что у тебя тут случилось?
       - Гордей.
       - Что?
       - Гордей у меня случился. Пришёл меня убеждать, что я тебя недостаточно сильно бросил.
       - Ну, что ты будешь делать.
       Витан снова улыбнулся:
       - А больше ничего делать не надо. Он больше не придёт.
       - Как? Совсем?
       - Угу.
       Алеся помолчала и поднялась:
       - Значит, туда ему и дорога. Давай думать, как тебя в дом занести.
       - Да не надо меня заносить. Уж в собственный дом я как-нибудь заползу.
       Василиск догадывался, что люди могут ходить, как все, на четырёх лапах, но увидел это впервые. Пришёл к выводу, что на двух у них получается лучше.
       Но до лавки Витан добрался. Лёг на спину и даже глаза закрыл. А дверь почему-то не закрыли, и следом притащился Жэвжик - устроился на полу рядом. И василиск перебрался на крыльцо в густую тень.
       Витан полежал. Повернул голову к псу. Сел. Вздохнул и опустился на пол:
       - Давай-ка я тебя посмотрю. А то со мной ничего не случится, а тебя, если что, лечить надо сразу.
       - А что с ним?
       - Да Гордей ногой со всей дури двинул, думаю, рёбра поломал, но чего бы хуже потом не оказалось.
       - А как же он к мне прибежал?
       Витан осторожно ощупывал пса:
       - Как, как. Спасал. Ещё ты посмотри, но, похоже, рёбра только треснули, ну и ушибы - но за этим приглядим, пройдёт.
       Жэвжик повернул голову и лизнул руку.
       - Ты лежи, лежи. Отдыхай. Алеся, а посмотри в курятнике, пару яиц, может, найдёшь - принеси.
       Яиц нашлось целое решето. Алеся поставила его на стол и улыбнулась:
       - У тебя пёс яйца ест?
       - Жэвжик? Нет. Брезгает. У меня другой любитель живёт. Вон, плошка за печкой у стены. Разбей туда два. Он больше вряд ли съест. Эй, сосед. Ты где? Иди, угощайся.
       Отказаться от яиц василиск никак не мог. Алеся ахнула:
       - Да в нём же вершков семь.
       - Ну-у, без хвоста - пожалуй.
       - А как ты его...
       - Да никак. Я даже и не думал. Он сам - пришёл, поселился. Да и живёт. Гордея завтра похоронить бы надо - всё-таки, человек.
       - А где он?
       Витан кивнул на дверь:
       - Да вон. На дворе кучка пыли, - Алеся посмотрела недоверчиво и вышла во двор. Вернулась, села на лавку поближе к Витану и стала молча смотреть на ужинавшего василиска. - Гордей сам виноват. Не смог взять хитростью, решил силой? Ну, вот на него сила и нашлась, - Алесю передёрнуло.
       Василиск привычно вылизал плошку, почувствовал, что два яйца - это, всё-таки, много, и пошёл спать.
       Витан проводил взглядом исчезающий под печью хвост:
       - Он ещё осенью пришёл. Так что мы полгода уже - соседи. На Жэвжике он вообще зимой спал. Снова же, ни комаров в доме, ни мух, ни мошек. И тебе замуж не за Гордея выходить.
       На этом василиск уснул. А посреди ночи почти проснулся. И в полудрёме подумал, что люди яйца, кажется, не несут. Мысль была такой изумительной, что василиск проснулся совсем.
       И понял, почему - в тёмном доме было непривычно шумно.
       Он оценил шум. Пришёл к выводу, что "навсегда", о котором говорил домовой, для его людей уже наступило. И подумал, что дом большой - места всем хватит. Даже когда у людей появятся детёныши.
       Но детёныши все исключительно прожорливые. Так что яйца - это очень вкусно, но дальше на них особенно рассчитывать не приходится.
       И нужно, в конце концов, узнать, как правильно впадать в спячку.
       Он подобрался ближе к тёплому домовому и, снова засыпая, решил завтра сходить на только что открытое болотце.
       Там кто только ни живёт.
       И такие вкусные комарики...

-----
P.S. (или как там называется эпиграф "наоборот")
"Мир перестал быть хаотичным набором хвостов и клякс и аккуратно уложился в стройную систему. Ежу в ней место тоже нашлось. Но делать его комфортным предстояло исключительно самому."
("Царство тридевятое")