За что сдали поэта Ручьева?

В социальной сети я нашел неизвестные ранее факты, касающиеся жизни и творчества магнитогорского поэта Бориса Александровича Ручьева, принадлежащие профессору кафедры новейшей литературы Литературного института имени Горького Борису Леонову.
Его перу принадлежит "История советской литературы. Воспоминания современника".
Неизвестно, все ли в этих историях правда, но дух и колорит эпохи они, безусловно, передают.
Итак, Борис Леонов рассказывает...
"Профессор Друзин предложил мне как-то навестить поэта Ручьева, остановившегося в столичной гостинице "Центральная". Нашелся предлог для знакомства с автором прекрасных поэм "Любава" и "Красное солнышко", написанных в уме и вынесенных из заключения, перелитых в строки на бумаге.
Мне было известно, что настоящая фамилия поэта - Кривощёков. Но кто-то еще в юности сказал ему, что с такой фамилией в поэзию входить неловко. И он выбрал себе звучный псевдоним.
Я знал, что юноша после окончания  школы отправился на строительство Магнитогорска. Здесь Ручьев перепробовал много профессий: землекопа, плотника, бетонщика, одновременно печатаясь в городской газете..
Первая книга его стихов "Вторая родина" вышла в 1933 году и получила высокую оценку критиков..
Казалось, впереди - ясные дали, счастливая судьба стихотворца, если бы не донос, по которому он оказался в лагерях, где провел почти двадцать лет..."
Когда мы познакомились и сели за гостиничный стол хозяина номера, я сумел спросить Бориса Александровича: за что же он был наказан таким огромным сроком в лагерях. Думал, что это напоминание будет ему неприятным. Однако Ручьев охотно откликнулся на мой вопрос и даже как-то оживился:
- Чего по молодости не наделаешь?
И потом рассказал. У него в Москве вышел очередной сборник стихов с большим по тем временам гонораром.
По этому случаю решил как следует угостить друзей, молодых строителей города, увлеченных поэзией, веселых и энергичных.
Застолье продолжалось до рассвета.
Поддавшись общему пафосу пожеланий самого невозможного и несбыточного, Борис Ручьев неожиданно заявил:
- Ребята! Если бы я был председателем совнаркома, я бы Васю назначил наркомом обороны, Колю - наркомом иностранных дел, Серегу - наркомом просвещения....
И так он распределил все "портфели" в своем "кабинете"...
Тут Борис Александрович улыбнулся:
- Кому-то, видимо,  не понравился "портфель": на следующую ночь за мной пришли.
Следователь, которому меня передали, сказал, что на меня поступило сообщение, вообще-то правильнее, донос, в котором говорилось: "В Магнитогорске в ночь с такого-то на такое Борис Ручьев формировал новое правительство страны".
Естественно, я ему все популярно объяснил: мол, чепуха, мальчишеская шалость, поэтическая блажь.
- Почему вы, поэт, не о женщинах, не о стихах или чем-то подобном говорили? - резонно допытывался следователь.
- Помню, ему сказал, что ответить на это вопрос не могу: блажь она и есть блажь. Она-то и стоила мне десяти лет лагерей.
- А ведь вы находились в лагере еще семь лет?!
- Да. Был еще один срок, но уже по другому оскорбительному доносу и потому не очень интересному. Словом, и смех и грех...
Борис Александрович смахнул с лица набежавшую тень и поднял рюмку:
- За нас, за дам, но не за портфели!..."
Факты, приведенные критиком Леновым, разумеется субъективны и не бесспорны: к ним нужно относиться очень осторожно.
Я позвонил поэтессе Римме Дышаленковой, познакомил с найденным материалом.
По ее мнению, донос мог быть связан с личными обстоятельствами жизни поэта.
Тогда под неугодную или неудобную личность, предназначенную для изоляции, подводился фундамент - любое голословное обвинение, которое можно было легко "повесить" на любого обвиняемого, независимо от его социального статуса.
Меня интересуют не причины низких доносов, а механизм репрессий, ставящих целью построение светлого будущего любой ценой.