Я ухожу...

  Электронные часы тикают всё так же мерно. Помеченные фосфором стрелки показывают 23.00. Младший троюродный брат под боком давно спит, как и все дети — тихо и безмятежно. Да, взрослые обычно просыпаются от малейшего толчка. Двоюродный дед на первом этаже соседней кровати тоже спит. Хорошо — трезвый, а то бы до часу укладывали.

  Он прислушался к звукам улицы за окном. Мимо идут одна за другой машины. По звуку можно отличить старые «Волги», «Москвичи» и «Запорожцы», остальные своего голоса не имеют. Можно только опознать старые дизельные иномарки, ну и пробитые глушители. Мотоциклы — теперь вообще редкость, да и не сезон. Раньше он опознавал «Уралы», «Ижы» и «Мински». Всего-то семь лет прошло… Иногда пролетают «скорые» и милицейские — с воем сирены, и голубыми отблесками по потолку, — кроме ровного света фонарей и лучей фар. Первый этаж, ничего не поделаешь… Зато пожарные можно опознать по рёву камазовского или зиловского движка, а лестницы — характерному лязгу на выбоинах. Значит — что-то в районе загорелось. Через пару часов пойдут обратно — уже небыстро, и без синих маячков.

   Но более всего его слух занимали автобусы и троллейбусы. Вторые с низким воем и перезвоном проводов подходили к остановке. Из окна её не видно, но можно иногда заметить лёгкий оранжевый отблеск поворотников. И гул спадает вместе со скоростью… Автобусы тоже имеют свой голос. У «Икарусов» — один, у иномарок — другой. Низкое бурчание с перезвоном — у старых «ЛиАЗов». Впрочем, капиталенные не звенят. Высокое бурчание — у «ЛАЗов». И очень высокое, из хлопков — у «ПАЗов» и «КАвЗов». Переливы камазовского дизеля — у новых «Волжанинов», новых «ЛАЗов» и «Сарматов». Свои голоса у дизельных «ПАЗов», междугородных «Икарусов» и «ЛАЗов». А сейчас в щель между шторами видно падающий снег, и шины на асфальте поют хлюпающую песню, и шипение разлетающихся из луж брызг. Улица льёт свою неспешную вечернюю симфонию.

   Впрочем, всё чаще автобусы проходят на одной ноте, не сбавляя оборотов у остановки — идут в парк. Около 24-х пройдут последние. И теперь доносятся лишь редкие звуки легковушек, раз в несколько минут проходящих в эти ночные часы. Около двух тёти разной степени родства обсудят всё на кухне и уйдут спать. И там ляжет спать одна из бабушек. Раньше ночью он часто ходил на кухню, посидеть в одиночестве, попить воды из чайника. Теперь и этого нет. В пять часов стенные часы просигналят подъём, дед встанет, чтобы уехать с первым троллейбусом. И троллейбус будет забит под завязку.

  Четыре. Пора вставать. Тихо одеться, выбраться в прихожую. Обычно здесь всю ночь горит свет, но сейчас темно. Тем лучше. В кармане — ключ от старой дачи, что долго уговаривали продать. До неё ехать поездом, или автобусом — в соседнюю область. Она сейчас пустует.

  Аккуратно повернуть ручку замка, выйти на площадку, прикрыть дверь, потянуть на себя. Щелчок. Всё, закрыто. Хорошо, никто ночью не встал в эти минуты. Мокрый снег перестал, машины всё также редки, но скоро улицы встанут в заторе. Он идёт к депо, откуда в пять начнут выходить троллейбусы на маршруты — вот сейчас они пустые. На одном перекрёстке эвакуатор, сверкая оранжевыми огнями, будет вывозить перевёрнутую «девятку». Гонять не надо вообще, даже ночью. Рядом синими огнями сверкает милицейская «шестёрка», но «скорой» нет — уже хорошо. Всего пару ночных магазинчиков по пути, в одном даже есть покупатель. Но вот и депо. Теперь дождаться своего номера...

   Вокзал. Электричка уходит раньше автобуса. Можно приземлиться у окна и наблюдать за уходящими вдаль гаражами, машинами за шлагбаумом переездов, многоэтажками. Тучи разошлись, и солнце сверкает на растаявшей грязи. Остаются за спиной последние кварталы. И теперь, когда побег удался, можно сказать этому городу: «Всё, я ухожу...»