Глава 3. Снег и фотография

Генка, Геночка, Геналька топал домой из своего 1-а класса. Падал крупный, мягкий снег. Он окутывал белой пеленой все вокруг, приглушал звуки. Генке очень нравилось оглядываться на цепочку своих одиноких следов. Иногда он нарочно обегал круг, возвращаясь к своим же следам, а потом старался шагать след в след, воображая из себя сыщика-милиционера.

Он всегда так топал. Один. Потому что его мама Белла - юрист, всегда была занята на работе. А сегодня у нее была выездная сессия.

Генчик прекрасно знал многие слова с ее работы. "Выездная сессия" значило, что мама может вернуться домой ночью, из какого-то далекого колхоза или с дальней шахты. Если из колхоза - это было хорошо, это значило, что мама обязательно привезет что-то вкусненькое. Курочку, например. А летом яблоки. А если с шахты - плохо. Потому что мама тогда ругалась и рассказывала папе, что все они там идиоты. Иногда они вместе смеялись "с этих идиотов".
 
Папа тоже был юрист. Не только был, но и работал юристом в угольном тресте, а мама была юрист, но почему-то адвокат. И еще она была завконсультацией.
Генка не понимал, как так может быть? Вот Нелькина мама, их соседка. Она же тоже завконсультацией. Но женской. И к ней на приём ходят только тети. А его мама - адвокат, но к ней на прием приходят и тетки и дядьки. Что ли как в бане? Вот есть же женская баня, куда они с мамой иногда ходили, а есть мужская, где Генка ни разу не был. А еще он слышал, что есть общая баня. Вот, наверное, и мамина консультация была общая.

Папа работал в тресте, где на первом этаже была шикарная парикмахерская. Перед входом в нее слева стоял Ленин, а справа Сталин. То есть не сами Ленин и Сталин, а их огромные скульптуры . Внутри парикмахерской тоже висели портреты Ленина и Сталина. Генка больше любил Сталина, потому что у него были большие усы и портрет был цветной. А Ленин был какой-то лысый, и его портрет был маленький и черно-белый. А еще у Сталина была красивая трубка, а у Ленина некрасивая кепка.

Раньше, когда папа Сима еще не болел, их всегда приглашали на Новый год на елку в трест. Ах, как это было здорово! Это было еще красивее и веселее, чем на утреннике в их детском саду. Там была настоящая красивая Снегурочка и настоящий Дед Мороз, а не их нянечка с бородой из пакли. И огромная елка под потолок. И еще там хлопали хлопушки, сыпались конфетти, летали клубочки серпантина. Папины работницы оспаривали друг у друга право потискать Генальку, угостить его конфетой или ситро. Конфеты или ситро Генчику нравились, а вот тисканье и щипание за его щечки - нет. А мама строго выговаривала им, дескать избалуют ей ребенка, он заболеет и у него будет желудочек.
Насколько Генка понимал, желудочек у него и так всегда был, а кроме того, конфеты были намного вкуснее, чем обычные леденцы-монпансье. Поэтому он серьезно говорил "Мамочка, у меня не будет желудочка. Я еще немножко съем".

Там гремела музыка и на красивом мраморном полу с узорами кружились пары. У всех блестели глаза, все поднимали бокалы с шампанским. И мама говорила, что все это за счет треста. И когда-нибудь все это выйдет им боком. Где и чей это бок, Генка не знал, но в этих словах ему чудилось что-то страшное. Какое-то толстенное и огромное страшилище, которое не пролазило в двери и поэтому могло выйти только боком.

Вот уже второй год как папа лежал в доме больной, и больше их не приглашали на праздники в тресте. Генка знал, вот сейчас он придет домой и даст папе покушать. А потом залезет к нему под бок, и папа будет гладить его своей большой ласковой рукой и расспрашивать про геналькино житье-бытье. А еще папа знал кучу сказок и разных историй. Иногда страшных, иногда смешных. Поэтому лежать с папой - это, это.... Ну, как на небо попасть!

А попозже надо было выскочить во двор и откопать из-под снега кучу угля, наковырять его в ведерко, чтобы подсыпать в печку.
Раньше, когда папа не болел, приезжала большая машина с углем, высыпала уголь во дворе. Черный с блестками, крупный антрацит. Приходили рабочие, мама давала им деньги и они перебрасывали уголь в большой каменный сарай. Потом из сарая легко было его набирать. Но в этом году мама долго "выбивала из управляющего" уголь и его не успели привезти до снега. Генка представлял, как мама палкой выбивает из усатого, огромного, чем-то похожего на Сталина дядьки, уголь. Она лупит его по пальто, а у того из карманов сыплется уголь.

Генка знал про этого управляющего один секрет, который мама рассказала папе. Однажды этот управляющий, которого очень не любили простые рабочие, зашел в баню и стал там командовать А один рабочий назвал его за это дураком. Управляющий подал на него в суд. На суде мама была адвокатом этого рабочего. И она предложила судье, что если рабочий прямо в зале суда прилюдно извинится, то дело закроют. И судья так и постановил. Тогда рабочий то ли сказал, то ли спросил: "Вы не дурак? Я извиняюсь! Но я извиняюсь...". В этом извинении Генке ничего не было понятно. Но мама рассказала это с такими интонациями, что невозможно было удержаться от смеха, и Генка свалился на пол и долго хохотал, держась за живот.

Когда уголь, наконец, привезли, уже была зима, и его ссыпали прямо в снег. Рабочие не пришли, и он так и остался лежать смерзшейся кучей. Уголь был какой-то не такой, как всегда. Тусклый, не блестящий, слипшийся в огромные комки. Разжечь его в печке было неимоверно трудно. Он упрямо не хотел гореть, а когда всё же разжигался, дымил и через несколько минут начинал просыпаться пылью через колосники.

Конечно, выходить на улицу за углём не хотелось. И отковыривать куски из смёрзшейся кучи было тяжело. Но Генка ужасно гордился маминым поручением. Ведь мама так и сказала: "Ты теперь в доме единственный взрослый мужчина, и на тебе лежит обязанность следить чтобы печка не прогорала."

Ну вот и дом. Генка толкнул калитку и побежал погладить Бродьку. Бродька, Бродяга был крупной, "породистой" дворнягой. Он ужасно любил Генку, всегда встречал его поскуливанием и нежно лизал в лицо. У него был коричневый, а не чёрный, мокрый нос и всегда смеющиеся глаза. Пушистый хвост скручен бубликом. Вот и сейчас он выскочил, и звеня цепью, затеял с Генкой веселую возню. Свалил его в снег, и они смеясь (а Бродька тоже умел смеяться), барахтались в нём. Раньше Генке нравилось залазить в будку к Бродьке, но сейчас он стал старше и растолстел, и к тому же, на нём было толстое зимнее пальтишко в котором он в будку точно не смог бы протиснуться.

Однако в доме лежал в одиночестве папа и ждал своего Геналика. А еще Генке уже давно хотелось писать, и потому, вывернувшись от Бродьки, он бросился к крыльцу. Подпрыгнул и попытался нащупать на дверной раме ключ. Не получилось. Он еще раз подпрыгнул. И снова не нащупал ключа. Третий, четвертый раз... Ключа на месте не было.
Генка хотел было крикнуть папе, что он здесь и что ключа нет. Но побоялся, что папа попытается встать, и может потерять равновесие и упасть рядом с кроватью и удариться. Поэтому он зажал себе рот варежкой и промолчал. Вдруг он вспомнил, что второй ключ находится у соседей. Он метнулся через двор и перелез через забор. Плюхнулся на той стороне в снег, вскочил и пулей полетел к крыльцу соседей, крича "Александра Спиридонна, Александра Спиридонна!" Однако дом молчал, темнея заледеневшими окошками. "Таня, Галя, Николай Иваныч, где вы?" Генка подпрыгивал на месте, кричал, и вдруг с ужасом почувствовал, что в штанах стало горячо.
Ой, как стыдно! Он уписался, как маленький. Господи, что теперь делать?
 
Понурив голову, побрёл на улицу. От стыда и страха у него будто кончились силы. Генка сел на кладку забора и прижался к тумбе из кирпича. Ему было холодно. На штанах намерзала корка льда. Он сжался в комочек, надвинул шапку поглубже, натянул шарфик на рот и попытался согреться. Тихо падал снег, становилось теплее...

Он находился в странном месте. Было темно, но всё же видно. Свет был необычный, какой-то красный.
Постепенно Генка стал различать предметы вокруг. У стены стоял стол, а на нём сооружение, похожее на пузатый самоварчик. Из него вырывался узкий сноп света. Рядом с самоварчиком сидела тёмная фигура какого-то дяди, всматривающегося в освещенную поверхность под самоваром. Вдруг он помахал рукой сквозь луч света, а потом вытащил лист бумаги и сунул её в квадратную тарелочку.

Дядя был похож на доброго волшебника. Генка совсем не чувстовал страха перед этим чужим человеком. Ему захотелось подойти к нему и посмотреть, что же это он там колдует? И тут он все вспомнил. Ой! Он же уписался! Генка пощупал себя. Он лежал в кровати под тяжеленным одеялом и был совершенно без ничего. Мама! Где он? Где одежда?
Набравшись смелости, тихонечко позвал: "Дядя. Дядечка".
Дядя оглянулся и вдруг сказал: "Аааа. Очнулся, сосулькин сын?" И громко: "Валя! Он очнулся. Подожди минутку, я бумагу спрячу". И потом зажглась большая лампа под абажуром из платка с кистями по краям. Ну, в точности как у них с мамой, только цвет другой. В комнату вбежала худенькая женщина. Она схватила Генку вместе с одеялом и принялась причитать:
- Ну вот. Живой! А то так напугал меня! Представляешь, малыш, иду я по улице и вдруг спотыкаюсь о что-то мягкое в сугробе. А во дворе собака так жутко воет. Я разгребла снег, а там ты. Я тебя и тормошила, и по щекам била, а ты не шевелишься. Думала ты умер. Домой мухой прилетела и мы тебя водкой стали натирать. Потом ты стал стонать и плакать, а на вопросы не отвечал. Тебя как зовут?
- Гена. А что твой дядя делает?
- Он фотографии печатает. А ты чей? Кто твоя мама, кто папа?
- Мама Белла, а папа Сима.
- Так ты сын адвокатши?
- Да, я сын юристов!
- Ну давай я тебя одену. Правда, у меня только дочкина одежка, но ничего. Потом свою переоденешь, когда высохнет. Я её постирала.
- Фу, девчонкино! Не хочу!
- Ну не будешь же ты щеголять голышом? Давай, надевай что дают и садись кушать. А я за твоей мамой сбегаю.
Через полчаса мама Белла, рыдая, чуть не задушила в объятиях не похожего на самого себя, в девчоночьих одежках, Генку.
- Господи! Возвращаюсь, а в доме тебя нет. Холодно, печь погасла, папа в ужасе, говорит, ты из школы не возвращался. Думала ты у соседей, а их дома нет. Я чуть с ума не сошла. Спасибо вам, Валечка! Если бы не вы...

Все говорили, что семья юристов какая-то особенная. Например, что в их семье юристов у всех имена были ненастоящие. Что старшая сестра Инна на самом деле Лена, что двоюродная сестра Ляля, на самом деле Ева, что он сам на самом деле Женька. И все говорили "Ну они же юристы".
И ещё он на всю жизнь сохранил в памяти то волшебство печати фотографий в темноте, при красном фонаре. Когда на белой бумаге в ванночке с проявителем вдруг медленно, медленно появляется изображение.
 
И еще белую тишину.

В их городке с красивым названием Снежное еще долго обсуждали невероятное событие, как сын юристов чуть не замерз.

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2015/12/05/990