Последняя встреча

"Я есть страдательное наклонение: я страдаю, и меня наклоняет кто-то. Третий этаж, большое пространство, стены то белеют, то голубеют, меняя тона - от голубого до цвета морской волны, и все вокруг становится похожим на море. Меня немного качает, голова кружится; когда смотрю вниз, то от падения отделяют метровые перила из камня с маленькими колонками - по бокам как будто растут меловые колонны повыше и потолще; бетонный пол покрыт разбегающимися квадратиками, а сверху стеклянный потолок, но свет не проникает в строение из-за густой темноты неба.
Что-то тянет и подсказывает нырнуть в это море - с третьего этажа, и представляется расколовшийся череп, а рядом лужа крови и серого вещества смешиваются с этим каменным морем. Но я не прыгаю, потому что в этом нет смысла, а это странное влечение к прыжку только обостряет любопытство, желание узнать: что же будет, когда из тела вылетит дух. От этого знания - каких-то пять секунд полета, всего лишь мгновение перед познанием возможной бесконечности или абсолютной пустоты. Я не решаюсь и начинаю признавать в себе трусость и страх за никчемную жизнь, за которою держусь, словно за бревно в этом голубом зареве; осматриваюсь вокруг, пытаясь найти хоть чью-то поддержку и помощь, но рядом никого, и выручить в таком положении вряд ли кто-то сможет, если только не поднимет за ноги и не выбросит мусор на клетчатый пол: я не стал бы этого говорить, потому что это странно - странно для них, ведь нормальные люди не искушаются смертью. Никто не нужен - они сделают хуже своими действиями, спровоцируют еще большую жажду к полету. Пускай живут себе ради собственного блага и собирают щепки в этой жизни, я им ничем не мешаю. Я в долгом напряжении жду момента, когда лопнет пружина, остановится мотор, но прыжок не подходит, ведь не могу быть уверенным и в отсутствии загробной жизни; может, меня заберет море настоящее, а потом выплюнет на свет синие тело утопленника, но вода и глубина меня страшно пугают. Есть веревка и опора для нее, только и здесь жадничаю самым маленьким глотком воздуха и думаю о бренном, представляя закатившиеся глаза и лопнувшие сосуды, отчетливо вижу фиолетовое лицо.
Родители, они бы не хотели такого видеть, и мне бы не хотелось представлять их бессмысленные слезы и страдания. Из-за чего плакать? Плакать, что потух ненужный огонек?
Нет, все не то. Но как же быть в этом мире? Все опостылело. Насточертело. Скучно, хоть и занят изнурительной работой и учебой, поэтому услышать в свой адрес слова "пошел бы работать" - было бы не справедливо. Но чего я прошу? Справедливости? А разве она есть? Один мудрый человек задал мне этот вопрос, точнее поинтересовался, есть ли она, но я промолчал, как смущенный студент, и не смог четко ответить, оставив и малейшую попытку поразмыслить. Однако, если бы он задал бы мне этот вопрос сейчас, то услышал бы четкий ответ: справедливость - это то отношение к человеку и предпринимаемые в его адрес действия, которые он сполна заслужил. Человек убил человека - он будет заключен в темницу. Человек спас человека - от спасенного он получит бесконечную благодарность. Это и есть настоящая справедливость в моем понимании. Тем не менее существуют и другие толкования справедливости, к примеру: для некоторых обворовать бедных не есть несправедливый поступок - или убить невиновного. Кто-то же и вовсе не думает о какой-то там справедливости и совершает всякие бесчинства. Но хуже всего, что таких людей очень много, и человеческим страданиям никогда не будет конца. В нас слишком много нашего "я", которое отворачивает нас друг от друга; кроме своих проблем мы ничего не замечаем, делаем больно другим, только б хорошо было нам самим. Всему этому есть общий в этом животном мире закон.
"Человек человеку волк" - девиз моего заблудившегося века. Я не хочу по нему жить, и последняя капля в этом море - отчаяние. Для прыжка нужен лишь повод, чтобы оборвался рабский поводок" - эти мысли кипели в разбухшей голове Анатолия, обжигая нервные окончания клеток мозга и вызывая больные фантазии, он словно смотрел на себя стороны, описывал и воображал себя вне тела, но холодная рука, прислонившаяся ко лбу молодого человека, остудила отчаяние, и Толя почувствовал безмятежность и радость, ведь любимый человек простил его, предоставил еще один шанс. Черные глаза мирно смотрели в ее два агата, их одинаково смуглая кожа срасталась в нежных прикосновениях, так что они представляли собой единое существо наподобие андрогина. Внутренний трепет заставлял ощущать необъяснимое чувство, напоминающее блаженство, и назвать это обычным словом "любовь" было бы слишком пошло. Она беззаботно хохотала, а он серьезно наблюдал за ней, радуясь столь детскому счастью и ее невинной простоте, ее шоколадным волосам, двум розовым дужкам, концы которых разбегаются в разные стороны, образуя милую улыбку; ее неповторимый и родной запах заставлял сердце наполняться кровью, и кровавый комочек становился больше и больше.
Теперь Толю качает в вагоне грязной электрички, где в воздухе собрались запахи - мочи, пота, алкогольных испарений, пыли и прочей прелести. Вдобавок включили отопление на полную, видимо, чтобы пассажиры отчетливее чувствовали местные ароматы - все для людей. Толю понесло: "Ради учебы приходится терпеть такие невзгоды, хотя полученные знания мне вряд ли помогут, например: пусть научат меня, как сделать так, чтобы Настя снова простила меня? Там этому не научат. Настя вряд ли простит, ведь я ее обидел в очередной раз. Это был последний шанс. Тогда ради кого здесь жить? И зачем жить, если тебя не принимает самый близкий, самый родной человек?"
От этих раздумий Толю прервал противный голос старого попрошайки, который обращался ко всем с жалобами о здоровье и нищите, что ему нечего кушать, не на что купить лекарств; нос его был сломан и сильно смещен, на нем большие очки, поношенная одежда, седые волосы. Он ходил и крестил тех, кто давал ему милостыню, будто заискивал и фиглярствовал, на что у Толи закололо в сердце: "Какая мерзость. У него в этой жизни осталось лишь его никудышное тело, доставляющее одно лишь страдание. И он так унижается, чтобы усладить свою плоть? Со дня на день он умрет, а он думает о таких мелочах. Видно, что у него никого, а этого бы его оправдало, но он для себя. Унижение для себя. Ему страшно умереть, как страшно умереть всем остальным. Разница лишь в его положении: у него ничего. Стать таким - никогда! Мне противно, противно!" Толя отвернулся и закрыл глаза, рассчитывая в уме последние действия в этой жизни.
Осеннее утро. Холодная сырость. Небо покрылось серой пеленой, и все вокруг будто блекнет, не расточая яркостью красок, но в этой серости горят кроваво красные цветы - то две, то четыре, то шесть - гвоздики; чернеют деревья и вороны, как будто эти птицы появились только сегодня. Возле цветочного магазина собираются молодые люди с грустными лицами, здороваются друг с другом, не роняя лишних слов, молчат, лишь изредка вздыхают. Все собрались и двинулись в путь.
"Паталогоанатомическое отделение". Рядом малая церквушка, где отпевают ушедших и молятся за них, но пришедшая молодежь почему-то обходит это строение, как будто это место не по пути. Увеличивается число молодых людей, среди них выделяется седовласый, но крепкий мужчина, а рядом его спутница; все чего-то ждут, о чем говорят бегающие и нетерпеливые взгляды. Все будто замкнулись в себе, оставшись наедине с мыслями о том, что скоро они в последний раз увидят умершего.
Каждый задавал себе вопрос "как" и "зачем", вспоминая произошедшее. Им сложно в это поверить, но их друг, брат, родственник, сын был найден висящим на тросе, покачиваемый беспокойным ветром. В вечерней темноте выделяется человеческий силуэт, повисший в воздухе, и, когда прохожая хозяйка собаки выгуливала своего питомца, животное стало бешено лаять и скулить, учуяв что-то неладное. Подойдя чуть ближе, женщина увидела безжизненно висячие руки, посиневшее лицо с наполовину закрытыми кровянистыми глазами, голова была безнадежно опущена вниз, на губах и подборке - кашеобразная пена; уголки посиневших губ также опустились.
Невозмутимые работники морга приготовили Толю к встречи с друзьями и родными, вытащив его безжизненное тело из камеры хранения, охлаждающей лежащих там трупов, словно какой-то забытый предмет в бюро потерянных вещей. Прощающиеся обогнули здания морга и оказались у черного входа, где стоял бело-голубой гроб внутри хранилища мертвых, а в нем - тело молодого парня. Самые смелые вызвались вынести этот синий футляр наружу, чтобы все заново познакомились с Толей.
"Начинается. Вот и Толя... Что с ним стало? Он все такой же, но уже не смеется и не улыбается как раньше. Лицо такое спокойное, словно он обрел что-то такое, чего никому из нас неизвестно и неведомо, а губы как всегда невозмутимы. Молча лежит, и не слышен его звонкий, радостный голос взрослого ребенка. Глаза закрыты и не светятся прежней добротой. Нужно держать себя и набегающие слезы, но хочется разреветься. Держись! И не смотри на рыдающих девушек - им можно, а тебе нет! Нужно мужество! Толя такой белый: я думал и боялся увидеть его синее лицо, но он белый - и мне не страшно, мне жалко. На голове какой-то чепчик - нет, слезы брызжут, ведь горе выдавило их, словно сок из лимона. Снимите этот чепец, пожалуйста! На нем темно-серый пиджак, который так ему идет, но этот чепец мешает. Но это не важно! Я отворачиваюсь и плачу. Все держатся. Никто не верит. Это Толя. Он был такой серьезный и здравомыслящий, что его поступок кажется невероятным, как если бы орел стал пастись вместе со свиньями! Человек, у которого было все, который мог горы свернуть - своим умом, силой и энергией. А он взял и оборвал свою жизнь!" - Так расчувствовался невысокий юноша, смотрел и поджимал дрожавшую челюсть. Затем тело погрузили в газель, куда последовали плакавшие родители - седовласый мужчина и мать Толи.
"Зачем? Из-за чего? Из-за девушки так губить себя! Не прощает - да и ладно! Нашел бы еще тысячу таких, еще лучше. Но так губить себя, так обходиться с родителями, с семьей! " - Эти рассуждения проносились в голове каждого прощавшегося, но было и другое объяснение произошедшему, принадлежавшее тому же невысокому юноше с бледным лицом: "Пусть так думают... и обвиняют! Это значит, что они вовсе не поняли мотивы этого поступка, не поняли, какое огромное сердце было в груди этого человека. Толя сильно страдал, поскольку он думал, что потерял любимого человека, что сделал ей больно. Ему казалось, что она не верит его чувствам и словам, поэтому он решил доказать одним поступком. Может, он и не хотел ничего доказывать, а, потеряв свою Настю, он потерял и смысл жизни, ведь смысл был в любви. Помню, как разговаривал с ним в тот день, сколько муки было в его скулящем голосе. Ведь он не был пьян, а после работы покончил со всем, рассудив так, что ничего уже не держит. И никого не было рядом. Никто не протянул руку помощи. Но и это объяснимо: Толя не мог так поступить - это тот аргумент, которым все прикрываются. Я виноват. Мог ли я усомниться, что человек, способный на такую дружбу со мной, не был способен любить по-настоящему? Мы видели в нем только ум, а душа его выскользнула из наших "заботливых" рук.  И все мы знали, каким серьезным и смелым был Толя, но об этом никто не вспомнил. Теперь нам приходится говорить об этом человеке только в прошедшем времени".
На сырой земле стоят два маленьких стульчика, а на них открытый гроб с Толиком. Повсюду кресты и могилы - столько лежит на этом кладбище людей, что скоро закончатся места для уходящих в иной мир, но Толя успел. Говорят, будто мужчины не плачут, но это самая грубая ложь или наивное заблуждение.
Все молча вросли в землю и сквозь слезы глядели на Толика, постепенно стали подходить к нему, чтобы прикоснуться в последний раз к его тлеющему телу или сказать, что лежало на душе. Первой была бабушка с растягивающимися причитаниями "зачем, зачем ты так с собой сделал". Все вспомнили, что он с собой сделал и глаза стали влажными. Невысокий юноша отвернулся от всех, сдерживая истерические приступы и не уходящую боль, но слезы струились, не прекращая, и только потом бледнолицый смог успокоиться. Однако после этого к гробу подошел как будто живой Толик в возрасте одиннадцати лет - это его младший братик, как две капли воды похожий на братца. Сначала он молча стоял у гроба и качал головой, и многие считали, что ребенок ничего не понимает, но Ваня все прекрасно понимал, да только не верил, что все вот так... Второй приступ истерики.
Кто-то из родных умершего скомандовал, чтобы спешили и решались-таки попрощаться, и бледный юноша решился. Оставив две гвоздики в ногах друга, он положил ладонь на сложенные руки Анатолия и прошептал: "Хранит тебя Господь". Затем отвернулся от всех, и горечь снова прикатила к груди и горлу.
Прощающихся с Толей все меньше, и все услышали глухой звук, когда забивали крышку гроба, и нечеловеческий вскрик женщины, до сих пор державшейся с невероятным мужеством - это мать вырывалась из рук родственников, потеряв над собой контроль и отдавшись убивающему отчаянию. Она кричала, протестовала одним длительным словом "нет". Родственники успокоили женщину, привели в чувство, и гроб опустили в свежую могилу.
Все происходило чрезвычайно быстро, и успокоившийся юноша уже находился рядом с новой могилой общего друга собравшихся. Это казалось каким-то сном, хотелось проснуться и снова увидеть смеющегося Толю, а вместо этого высокий крест и груда цветов на высокой насыпи земли, покрытой еловыми ветками, большие венки и всем знакомая фотография темноволосого Толи.
"Прощай, Толя! Ты там, где добро, ведь жил ты по справедливости и всегда избегал зла, был добрый сердцем. Бог все прощает, простит тебе и это, о чем мы постоянно будем просить и молиться! Покойся с миром, брат!" - Невысокий проговорил про себя эти слова и ушел, обратив взгляд на пасмурное небо.
Это событие еще долго не укладывалось в голове бывшего на похоронах юноши, и однажды ночью он долго не мог уснуть, вспоминая близкого друга, после чего погрузился в тяжелый сон. Ему снилось, будто он счастливый шествует по дороге, словно ничего плохого никогда и не было, но ужасающую дрожь вызвал проходящий рядом пешеход, в котором спящий узнал Толика. Только Толя шел мимо, никого не замечая, с какими-то неземными глазами черного цвета, будто на все вокруг ему все равно, и в этих очах было мучительное страдание, угнетающая тоска - все доставляло ему боль и раны. Так Толя пошел дальше, следуя в неизвестном направлении, не придерживаясь определенного курса и ничего не замечая рядом с собой.
Юноша проснулся, охватываемый леденящим холодом и странной дрожью, и стал молиться, чтобы мытарства мученика прекратились, чтобы он обрел покой. Этот сон навеял у юношы складывающиеся в прямоугольники слова, посвященные памяти Толи:

Уверено делал шаг за шагом,
Забросив лучшую партию шахмат,
Поставив жизни шах и мат,
Ты плюнул в Жизнь, ушел наугад.

Смысл был, и вдруг его не стало -
И этот мир тебе стал жалок.
Твой плыл корабль и сбился с цели,
Но время всех в муку нас мелет.

"Постой" сказать мы не успели,
И будет слышно песнопение -
Но песня спета не тебе,
Тебе ремень сломал хребет...

Ты двадцать лет и год проплелся,
Не думал ты о наших слезах,
Когда на шею галстук мерил,
И я в поступок твой не верил!

Но выбор сделан - дальше в путь,
Послушным там ты только будь;
Уж если каяться попросят,
Покайся - наша это просьба.

Былого вспять вернуть нельзя -
Глаза от горького слезятся,
И сердце жмется очень больно.
Покойся с миром, милый Толя!

Поступок твой судить все станут:
"Не прав -  дурак, и зря" - так скажут.
Большое сердце стучало в груди,
Ты сильно, с болью Настю любил.

Твой меньший брат стоял у гроба,
Сердца дрожали от озноба,
Когда стоял он там в раздумье,
Не веря в то, что брат так умер.

Главой он в стороны качал,
Смотрел в лицо твое, молчал,
Тебя совсем не узнавая,
С тобой так горько расставаясь.

Потом он слез сдержать не сможет,
И капли слез стекут по коже...
Забрали лучше бы игрушку,
Чем брата, брата близкую душу.

Всему виной большая смелость,
Что даже смерть всего лишь мелочь.
Твой выбор тверд и непреклонен,
И мчатся резво смерти кони.

Соленые в сердце сталактиты,
Когда растут надгробные плиты,
Текут струясь, от боли таят,
Когда так просто умирают...

Абсурд твой крест, твоя могила,
Твой выбор, слезы близких, милой;
Абсурден стук, забитая крышка,
Вскрик мамы было страшно слышать!